Их цветущая юность

      Лил дождь, барабаня холодными струями по крышам и подоконникам домов. Погода испортилась окончательно: доселе капризно кривящая губки холёная красавица-осень (раздумывая – захныкать или нет?) теперь разразилась настоящей истерикой, и в водостоках и придорожных ручьях сердито бурлила вода. Ворохи жёлтых шуршащих листьев размыло по тротуарам, превратив их в коричневые тряпочки, и сами деревья тоже потемнели, застыли, ушли в себя.       Артурия, однако, не могла лицезреть разворачивающейся на улице картины. Укутанная с ног до головы тёплым одеялом, с натянутыми по самые щиколотки колючими шерстяными носками, она лишь тоскливо разглядывала в окно кусочек сиреневых туч, подсвеченных поднимающимся где-то за подоконником солнцем. Сон не шёл: предыдущие вечер и ночь девушка провалялась в мутной, тягучей дрёме, и в очередной раз закрывать глаза не было никакого желания. Встать, тем не менее, тоже не было сил, хоть тело и ныло, устав пребывать в горизонтальном положении несколько часов подряд: при малейшей попытке приподняться голову сдавливало невидимым обручем. К рассвету температура наконец-то схлынула, оставив девушку в совершенно разбитом состоянии, и сейчас она едва ли самостоятельно добралась бы до гостиной. Но как же так? Артурия давно уже не боялась выходить на холод в одной футболке, и те незначительные пятнадцать минут, что она ежедневно проводила на улице без куртки, обегая кругом Лицей, не были существенной угрозой. Так почему же сейчас она оказалась прикована к постели?       И вправду, дело было не в пробежках – Артурия была достаточно закалена для резких осенних ветров. Если вы хотите узнать истинную причину простуды, её следует искать гораздо раньше. Не стоит забывать, что противостояние Гильгамешу и Энкиду в первом триместре потребовало от Артурии максимум сил и энергии. Всё её существо находилось в состоянии “войны”, а на войне, как известно, всё ресурсы бросаются на то, чтобы жить и выживать. А наступившее после каникул перемирие стало своеобразным символом передышки. Невозможно постоянно находиться в напряжении: девушка невольно расслабилась, и организм, и без того ослабленный жестокой борьбой, потерял прежнюю стойкость к болезням. Впрочем, всё обошлось бы легкой простудой, если бы не подготовка к празднику – ужесточившая и прежде нелёгкую жизнь выпускницы, она раздула пожар болезни.       Время шло, незаметное и тягучее. Девушка отстранённо следила, как неспешно меняли очертания на стенах комнаты тени, прислушивалась к редким отдалённым гудкам проезжающих машин. Внешний мир почти не давал о себе знать: густой сад, окружавший её особняк, надёжно защищал от уличного шума. Огромный дом тоже не проявлял признаков жизни, всё ещё погруженный в глубокий сон, и Артурии казалось, что весь мир сейчас замер, застыл, потонул в глухой тишине. Лишь будильник-лев продолжал свою обыденную жизнь в серой предрассветной спальне; его мерное, однообразное тиканье громко раздавалось в голове девушки, и она невольно про себя повторяла «Раз-два, раз-два». Было неимоверно скучно и ничего не хотелось делать. А потом утро наполнилось запахом зелёного чая, поджаренных тостов, а также горько-сладким вкусом лекарств, принесённых служанками. Артурия с удовольствием позволила усадить себя в кровати, однако есть не хотелось, и девушка вяло жевала золотистый хрустящий хлеб. Некоторое время бездумно рассматривала серебристый шкаф с высоким зеркалом и бледные замысловатые узоры голубоватых обоев. Но вскоре заныли виски, и она вновь сползла под одеяло, почувствовав вдруг неимоверную усталость. Как раз в этот момент в комнату на цыпочках заглянул Бедивер, передавая привет и сочувствие по поводу болезни от отца – тот опять пребывал в очередной командировке. Говорить с Утером Артурия не стала: жаловаться на своё состояние не хотелось, а все необходимые сведения дворецкий ему и так рассказал. Поплотнее завернувшись в одеяло, девушка погрузилась в дурманящий, без сновидений сон.       Разбудили её шелест двери и тихий голос служанки:       - Айрисфиль фон Айнцберн? Нет, боюсь, госпожа ещё спит. Перезвоните, пожалуйста, позже. Да, я ей передам.       - Я не сплю, - тяжело вздохнула Артурия, окончательно выныривая из забытья. – Давай я поговорю. Ей подали прохладную трубку, из которой доносились знакомые смех и гам предпраздничной подготовки. Видно, уроки уже закончились.       - Аллё?       - Привет, Артурия! Как ты себя чувствуешь? – раздался бодрый голос на том конце провода.       - Так себе. Температуры нет, - односложно ответила девушка, и, собравшись с мыслями, продолжила. – Как там с праздником? Справляетесь без меня?       - Вполне. Все настолько привыкли к твоему железному контролю, что и без тебя продолжают работать в поте лица. Думаю, несколько дней отсутствия погоды не сделают, так что можешь спокойно лечиться, - заверила Айрисфиль. – Артурия, я тщательно конспектирую всё, что мы проходим, но, может, тебе ещё чем-нибудь помочь?       - Нет, этого достаточно, спасибо, - много говорить не позволяла усталость.       - А как же твоя речь? – напомнила подруга.       - Её только отредактировать осталось, а у тебя и так дел не в поворот. К тому же, я скоро поправлюсь, - отказалась Артурия.       - Только не загоняй себя. Ладно, мне бежать надо, я тогда ещё завтра позвоню, - стала прощаться Айрисфиль. – Пока, выздоравливай!       - Пока, - эхом отозвалась девушка.       Кинув телефон на одеяло, она прикрыла глаза и некоторое время неподвижно лежала – раздумывала над только что произошедшим разговором. Речь, о которой упомянула подруга, и вправду надо было дописать. Сейчас она представляла собой несколько мелко исписанных и исчёрканных листов, которые предстояло превратить в полноценный текст, а потом его ещё и выучить. И времени было в обрез. У неё уже вылетели в трубу предыдущий вечер и сегодняшний день, и завтра тоже, скорее всего, придётся провести в постели. Затем, когда она наконец-то поправится, навалятся пропущенные занятия, и надо будет догонять материал. А ведь к выходным Артурия должна отредактировать речь, только вот когда ей это успеть, если драгоценное время тратится впустую? От того, что она лежит и ничего не делает, на душе скребли кошки.       Впрочем, после сна ей стало вроде как лучше: руки и ноги не были такими тяжёлыми, как прежде, да и мысль о еде больше не казалась пустой затеей. Может, попробовать поработать уже сейчас, пусть болезнь только-только и ослабила свою железную хватку? Артурия осторожно приподнялась – виски не ломило. Передохнув, она села на кровати (благо, идти никуда не надо было: листы с речью с вечера остались лежать на рядом стоящей тумбочке) и, собрав волю в кулак, пообещала себе проработать хотя бы половину первого листа. К сожалению, на деле одной решимости оказалось мало, измотанный организм диктовал своё: сконцентрироваться было нелегко, внимание постоянно уплывало, отчего Артурия то и дело обнаруживала себя бессмысленно пялящейся в одну точку, и мозг с трудом ворочал тяжеловесными официальными фразами. Через полчаса девушке удалось оформить лишь вступление, а потом у неё дико разболелась голова, и работа стала совершенно невозможной. Чувствуя ужасную сонливость, она последним усилием уронила листы с ручкой на ближайшую горизонтальную поверхность и рухнула на подушку.       К ночи поднялась температура: тридцать девять и пять, и Артурия вновь тряслась в ознобе. Вдобавок, Бедивер отругал её за беспечность: “Разве можно читать, когда у вас только-только спал жар?” и отобрал работу, сказав, что вернёт листы, только когда она окончательно пойдёт на поправку, то есть, дня через три. Девушка заламывала руки: этот срок слишком велик для неё, он чудовищен! Хотя бы день ей ещё возможно нагнать, если она будет работать всю ночь, но три – где ей взять силы на три бессонных дня? Тем более, если речь идёт об ослабевшем организме, который будет быстро уставать. И всё же, иного выхода у неё не было, поэтому, со злыми слезами на глазах, девушка к часу ночи наконец-таки забылась зыбким сном, мысленно готовясь к суровому будущему.       Айрисфиль. Если вы спросите, почему Артурия не позвонила ей, ответ прост: она не могла. Или не хотела – называйте как вам угодно, суть мало меняется. Девушка понимала, что подруга едва ли предлагала помощь из деланного внимания, и, тем не менее, согласиться на неё было крайне трудно. Во-первых, дел у Айрисфиль было не меньше её собственных. Во-вторых, дальше шла демагогия по типу «мне-это-поручили-и-именно-я-обязана-это-сделать». Со стороны, наверное, звучит смешно. Но ведь так оно всегда и было: боксёрская груша, самостоятельно отнесённая на место в Лицейском спортзале, отец, готовый разобраться в её конфликте с Гильгамешем, неизвестный парень, предлагающий помощь в поиске сумки под мостом – она привыкла разбираться со всем сама. И уж тем более Артурии и мысли в голову никогда не приходило обращаться за помощью к кому-то из одноклассников, и Айрисфиль исключением не была. Да, их отношения были очень близкими, но если посмотреть на них внимательно, с самого начала, то станет ясно, что Артурия никогда не раскрывала подруге своего сердца: по возможности умалчивала о побоях, сносимых от Гильгамеша и Энкиду; трудности бойкота несла на своих плечах, предоставляя Айрисфиль оставаться в стороне; да и в целом редко делилась с подругой переживаниями, многие горькие чувства поверяя лишь сабле в клубе фехтования. Нет, дружба с Айрисфиль не была для Артурии пустым звуком, просто… она уже давно разучилась просить кого-либо о помощи.       Утро вечера мудренее не вышло: жар под действием лекарства немного спал, а потом вновь с новой силой залил нездоровым румянцем щёки девушки. Передвигаться удавалось лишь при поддержке служанок, а время, будучи сейчас дороже золота, неумолимо убывало, наполняя девушку ужасом: она не успеет. Какие бы воздушные замки она не строила, шансы блестяще подготовиться у неё с каждым минувшим днём становились всё призрачнее. Больное воображение рисовало картины, где она выходила на сцену и забывала слова, все смеялись, а лицеисты смотрели на неё презрительными взглядами. Ей мерещилось, как директор в гневе отчитывал её за безответственное отношение к заданию, а Айрисфиль печально разводила руками. Какой позор! Девушка лежала, похолодевшая от ужаса, но беспомощная что-либо изменить: болезнь крепче железных цепей удерживала её в спальне.       Возможно, если сейчас кто-нибудь позвонил ей и, указывая на её беспомощное положение, предложил помощь (даже поуговаривал), она бы и согласилась. Но звонков ждать было не откуда. Айрисфиль, уверившись в работоспособном состоянии подруги, вновь с головой бросилась в круговерть праздника, а окружающие привыкли не волноваться за неё, ведь всем известно, какая Артурия Пендрагон ответственная и способная девушка. Никто особо не переживал, будучи убеждённым, что, когда придёт срок, их невозмутимый Король-рыцарь встанет и заблистает, как и всегда это бывало.       Вечером, когда под действием жаропонижающего температура всё-таки спала, к девушке осторожно постучали.       - Госпожа, вы не спите? – голос Бедивера глухо доносился из-за закрытой двери.       - Нет, - бесцветно ответила Артурия.       - К вам гости, впустить?       Сказать по правде, она никого не ждала. Из одноклассников вряд ли кто сподвигнулся бы навестить её поздним вечером, а Айрисфиль предупредила бы заранее. Или это попытка сделать ей сюрприз? Из-за мерзкого состояния разговаривать не было охоты, но непредвиденный визит неизвестных лиц заинтересовал девушку.       - Пусть войдут, - разрешила она после коротких раздумий.       Чуть слышно щёлкнул замок, по полу прозвучали уверенные шаги, и девушка судорожно вздохнула от разочарования: перед ней стояли Гильгамеш и его друг Энкиду.       - Салют, Артурия! – блондин взмахнул букетом ослепительно белых тюльпанов, - Ого, да ты совсем плоха, - отметил он, когда девушка, ничего не ответив, лишь отвернулась к окну.       - Цветы зачем? – сумрачно раздалось из-под одеяла. Ей было непонятно: зачем они пришли? Поглумиться над её несчастьем, попредвкушать скорый её провал? Гильгамеш был последним человеком, которого Артурии хотелось бы сейчас видеть.       - Как же я приду к своей будущей жене без букета? – вскинул брови Гильгамеш.       - Не смешно, - разозлилась девушка. И здесь он лезет со своими шутками. А Энкиду поприветствовал – и молчит, словно воды в рот набрал. Нет, чтоб вставить что-нибудь разумное.       - У меня и в мыслях не было смеяться, - невозмутимо возразил юноша. - К тому же, ты девушка, а девушкам положено дарить цветы. Или тюльпаны не по душе моей королеве?       - Постойте минутку, я не пойму… жена? То есть невеста? – Бедивер растерянно переводил взгляд с одного на другого. Бедный, для него эта новость была как снег на голову: так внезапно узнать, что его госпожа совсем повзрослела!       - Дату свадьбы я ещё не определил, - “успокоил” дворецкого блондин.       - Ты уймёшь когда-нибудь свои навязчивые фантазии или нет? Никакая я тебе не жена, Бедивер, не слушай его! – подскочила испуганная самонадеянным заявлением Гильгамеша девушка: чего доброго, дворецкий и вправду поверит в его бредни. От резкой смены положения потемнело в глазах, и Артурия со стоном опустилась обратно.       - Это у неё от жара галлюцинации пошли, - поставил диагноз парень.       - На себя посмотри, у самого давно уж крыша поехала, - тяжело дыша, парировала блондинка, вновь пытаясь подняться, но перед глазами всё ещё расплывались яркие пятна – результат резкого напряжения.       - Возьми цветы, - пропустив колкость мимо ушей, распорядился Гильгамеш, обращаясь к подошедшей служанке. Энкиду по-прежнему воздерживался от участия в перепалке, молча бродя по комнате от вещи к вещи и пристально всё разглядывая.       - Ах, какие крупные бутоны! – воскликнула та в восхищении, бережно принимая букет в руки. – Я поставлю их на тумбочку, рядом с кроватью госпожи.       Пока служанка ходила за вазой, парни с любопытством осматривались в комнате Артурии. Особняк Пендрагонов относился к типу домов, обустроенных по принципу “каждой вещи – практическое применение”. Здесь не было декоративных ваз или написанных пастелью миниатюрных картин. Даже мебели было относительно немного, от чего в комнатах создавалось одновременно ощущение и простора, и пустоты. Очень строго, почти аскетично. И вместе с тем, в этом крылась красота этого особняка. Отделка прихожей была проста, но в ней чувствовалась умелая рука мастера; двухъярусная люстра вестибюля переливалась неподдельным венецианским стеклом; в темном дереве винтовой лестницы чувствовался вкус и качество материала; ввысь перед незатейливым крыльцом особняка устремлялся пронизанный духом старины фонтан. Каждый предмет здесь словно бы говорил: “Я знаю себе цену”. Демократичность, достойность, долговечность – вот каков был негласный девиз дома Пендрагон.       Спальня Артурии не была исключением и тоже подчинялась общим правилам. Выполненные в серебристо-синей гамме кровать, тумбочка, зеркало в полный рост, стул и платяной шкаф составляли всю меблировку комнаты. В то же время, было бы невозможно добавить что-нибудь ещё, чтобы не нарушить гармоничности в расстановке предметов. Комната дышала спокойствием и порядком, словно за долгие годы впитала в себя характер своей госпожи.       Наконец служанка поставила цветы в вазу. Проследив за выполнением своего приказа, парень обратился к Бедиверу:       - Где Артурия хранит документы для подготовки праздника? Мне нужен текст её вступительной речи, - продолжил юноша, оборачиваясь к дворецкому.       Тот выглядел вконец сбитым с толку противоречивым разговором парочки: заботливый блондин, полная возмущения госпожа, и, в довершение всего, деликатно сохраняющий нейтралитет зеленоволосый юноша, не принимающий ничью сторону – попробуй разберись, что между ними тремя на самом деле происходит. Тем не менее, вопрос, касающийся Дня открытых дверей, был знакомой темой, и мужчина, с готовностью кивнул.       - Пройдёмте, всё находится в рабочем кабинете госпожи, - шагнул он к выходу из комнаты.       - Зачем тебе речь? – выдохнула Артурия, усилием воли перевалившись на спину, чтобы видеть блондина.       - Чтобы её закончить, разумеется. Ты же, конечно, никого о помощи не попросила? – скучающим тоном пояснил Гильгамеш.       Слова, уже готовые сорваться в полёт, застыли на губах: откуда он знает? Ведь девушка могла обратиться за помощью не только к одноклассникам, но и к Бедиверу, к отцу или даже служанкам. Допустим, лицеистов властитель Лицея допросил в течение дня, с дворецким переговорил, поднимаясь по лестнице. Но перекинуться парой фраз с каждой горничной особняка невозможно, да и нет у него гарантии, что пять минут назад Артурия не передумала и не позвонила Айрисфиль с просьбой помочь. Так как он может говорить об этом с такой уверенностью, будто всё знает? А Гильгамеш уже стоял в дверях. Окинув напоследок девушку холодным багровым взглядом, он обратился к подошедшему было другу:       - Эн, присмотри пока за ней, пожалуйста. Я рассчитываю на тебя.       Дверь захлопнулась, оставив двух людей наедине. Переваривая только что свалившиеся на неё события, девушка до носа натянула одеяло, словно пытаясь отгородиться от переполнявших её горьких эмоций. Чувствовала она себя ужасно – униженной, презираемой. Почему из всех людей должны были прийти именно они? Пусть лучше бы Эльвира стала свидетелем её беспомощности, но только не Гильгамеш. Наверняка, он идёт сейчас и про себя смеётся над её безвыходным положением и будущим позором. Зачем ему вообще понадобились эти бумажки? Чтобы напоминать потом вновь и вновь, каким отстающим для всех звеном она стала? На лоб легло, заставив вздрогнуть, влажное полотенце – это Энкиду, подобрав упавший компресс, вновь окунул его в стоящую неподалёку холодную воду.       Безоговорочное доверие, с которым друг попросил его побыть с больной, даже не сомневаясь, что просьба будет выполнена, ранило Энкиду, и теперь его прежние чувства казались ему гадкими и мерзкими в своём эгоизме. Гильгамеш рассчитывал на него, ожидая поддержки, а не противодействия. Юноша оглядывался на свои поступки и содрогался от отвращения к самому себе. Он же решил, что всегда будет на стороне друга, а не против него! Жертвенное начало любви пересилило эгоистическое; сосредоточенно поправив съехавшее одеяло, Энкиду наклонился, чтобы подоткнуть его, но девушка протестующе шевельнула ладонью.       - Хватит. Тебе незачем так усердно ухаживать за мной.       - Я делаю это, потому что Гил попросил меня, - спокойно ответил юноша, не прерывая работы.       - Думаешь, я не понимаю, что он пришёл сюда, только чтобы поглумиться надо мной? – Артурия в упор заглянула в лицо Энкиду.       Но вместо кривой ухмылки или ледяного безразличия, свидетельствовавших бы о правдивости её слов, она встретилась с широко распахнутыми в негодовании глазами. Слушать такое о своём друге Энкиду не мог – о друге, вместе с которым они проработали вчера почти всю ночь, выкраивая время для сегодняшнего визита; о друге, который собирался взвалить на себя очередную ношу в виде речи девчонки, не чувствующей по этому поводу ни капли благодарности. Энкиду хотелось взять её за плечи и с силой встряхнуть, может, хоть тогда что-то прояснится в её голове? Вместо этого пришлось ударить кулаками по упругому матрацу.       - Я знаю только, что Гил действительно обеспокоен твоим состоянием и что он не спал всю ночь, чтобы лично приехать к тебе и подарить цветы! – выпалил на одном дыхании юноша, а затем, резко отстранившись, отошёл к окну. – А ты совершенно этого не понимаешь, да ещё и..! И..! – он явно боролся с собой, не желая сболтнуть что-нибудь лишнее.       А ещё ты забираешь его у меня.       Стремление помочь другу по-прежнему пересиливало, но ревность от этого никуда не делась. Она бесновалась от понимания, что Энкиду собственными руками толкает Артурию к Гилу, добровольно отдаляя его от себя. Устраивать роман друга или самому бороться за его внимание? Рассуждений не требовалось, ибо отказ от первого был равносилен предательству, и потому сердце Энкиду обливалось кровью. Он искал выхода из клубка противоречий и не мог его найти.       Неподдельная искренность злости, сквозящая во всей фигуре и тоне голоса юноши, оказалась тем, что заставило девушку поверить в правдивость его слов. На некоторое время в комнате повисло тяжёлое молчание: Энкиду стоял, напряжённо глядя куда-то вдаль, его грудь часто вздымалась, а руки повисли вдоль тела, с крепко сжатыми кулаками; Артурия лежала, закрыв глаза и пропуская через себя сгусток выплеснутых на неё эмоций. В то, что Гильгамеш действительно пришёл с добрыми намерениями, верилось с трудом, однако с тем негодованием, с каким всё было выкрикнуто ей в лицо, Энкиду врать не мог. Он хорошо подделывал любезность и дружелюбие, но она никогда не видела, чтобы он изображал на своём лице негативные эмоции. Он этого попросту не умел. И поэтому у Артурии не оставалось другого выбора, как поверить.       Тем не менее, даже если властитель Лицея действительно пришёл помочь ей, она не нуждается в его сострадании. Неужели в его глазах она имеет настолько жалкий вид, что парень решил отредактировать за неё речь? Похоже на то. В этот раз взгляд Гильгамеша был иным – каким-то холодным, скучающим и совершенно без того обжигающего огня, что вспыхивал каждый раз во время их перепалок в Лицее. Этот взгляд словно говорил: «Лежи и не дёргайся, коли сломалась». Но разве она сдалась? Разве она уже опустила руки? Что вообще с ней произошло за эти два дня?       - Откуда он узнал, что я не просила никого о помощи? - подождав, нарушила молчание девушка.       Застывшая, как изваяние, спина юноши не шевельнулась. Только некоторое время спустя из-за неё глухо донеслось:       - Потому что в этом плане ты и Гил похожи. Вы гордые и едва ли попросите кого-нибудь в трудную минуту протянуть вам руку. Нетрудно предсказать поведение человека, который похож на тебя как две капли воды, - Энкиду наконец-то повернулся лицом к задохнувшейся от возмущения девушке. Да чтобы её сравнивали с себялюбивым тираном?       И вновь Артурия увидела то странное выражение лица – мук и горьких терзаний, смешанных с ненавистью, направленной на… кого? Юноша быстро прошёлся от окна к шкафу, словно загнанный зверь, и уставился на серебристую поверхность мебели – так, чтобы стоять вполоборота к девушке. Впрочем, Артурии было достаточно одной напряжённой фигуры, чтобы догадаться, что Энкиду раздирает какой-то выбор, где оба варианта практически равнозначны. Но что же могло так занимать искусно владеющего лучезарной маской юношу?       К сожалению, продолжить разговор не удалось: щелкнув, повернулась дверная ручка, и на пороге появился Гильгамеш, с победоносным видом держа знакомые листы.       - Тебе следует ценить мою доброту, Артурия! Я пришлю тебе готовую речь. Пойдём? – обернулся он к другу.       Ах, неужели она выглядит настолько жалкой в его глазах? Нет, она не позволит этого! Только не перед ним. Девушка начала осторожно, чтобы не закружилась голова, подниматься на кровати. И с чего она решила, что не справится с текстом к сроку? Подумаешь, пропустила два-три дня – у неё всё равно больничный, сразу в Лицей не пойдёт. Поднапрячься, конечно, придётся, но разве так уж тяжело успеть в срок, когда работаешь на дому в свободном режиме? С мягким шелестом откинулось одеяло, и ступни скользнули в лежащие на полу тапочки. Да она просто раскисла! Поддалась пустым тревогам и осенней меланхолии.       Соскользнув с кровати (и плевать, что в пижаме), девушка решительно направилась к парню. В глазах потемнело, но она уже ухватилась руками за дверной косяк:       - Ты!.. Не смей!.. Смотреть на меня!.. Свысока!.. Понял? – прорычала она, выхватив из рук блондина листы. – Мне не нужно твое сочувствие.       Теперь всё прошло. Она больше не потеряет себя в дебрях тоскливых сиреневых туч, что пролетали у неё за окном.       - Хоо? – протянул Гильгамеш, спокойно смотря в грозно сверкающие глаза блондинки, и его губы медленно прорезала довольная улыбка. О, да, это, несомненно, был тот самый взгляд – тёмный, яростный, обжигающий – который всегда так завораживал юношу. – Вот такой ты мне нравишься гораздо больше, Артурия, - рассмеялся он, не пытаясь, впрочем, отобрать речь назад. – Ладно, выздоравливай. Только не заставляй ждать меня слишком долго, если ты так не хочешь, чтобы я навещал тебя.       - До встречи, - попрощался уже успевший надеть свою приветливо-беспечную маску Энкиду.       Гости ушли. Присланная дворецким служанка довела Артурию до постели, где на тумбочке рядом с изголовьем уже стояли подаренные Гильгамешем тюльпаны, вновь укутала и уложила. Расслабленная тишина и покой заполнили спальню; девушка окинула белоснежные цветы усталым взглядом и наконец-то провалилась в глубокий, целебный сон.