***
— Поразительная магия. Драко ведёт плечом, пытаясь дать понять, что не намерен разговаривать. Дамблдор стоит позади почти вплотную, наблюдая за тем, что он делает. Сухие лапки сверчков горкой лежат прямо на разделочной доске, пока Малфой создаёт одного за другим насекомое. Он нашёл этот способ в старом фолианте по алхимии. Все редкие книги во время войны свозились в Мэнор и прятались под охранные чары. Разрешено было входить в библиотеку только приближенным к Лорду, чем и пользовался Драко. Альбус, вытянув руку, осторожно даёт сверчку забраться на неё, чтобы потом поднести к лицу и хорошенько разглядеть. — Ты говорил, что они способны найти человека по вещи или твоим воспоминаниям? Малфой кивает, разворачивается, чтобы, не глядя в глаза, аккуратно схватить в кулак насекомое и поставить на место. Его напрягает, что директор стоит над душой и задаёт свои идиотские вопросы. Хотелось тишины. Хотелось одиночества, к которому он привык. Он отодвигает рукой свежий выпуск «Еженедельного Пророка», в котором ни слова не сказано о происшествии, что случилось во Франции день назад. Словно этого и не было. — Предполагаю, связи братьев Фокс намного влиятельнее, чем я думал, — Альбус берёт газету, разворачивая её. — Но уверен, что они уже ищут Тома Реддла. Фокс очень злопамятны. Как только Грейнджер испарилась вместе с этим психом, свет в особняке погас. Но Драко прекрасно помнит, что было два тела, которых убил Реддл. Через несколько секунд свет вновь зажегся. Всё было по-прежнему, за исключением одной детали. Трупов уже не было, а братья извинялись за суматоху, что здесь произошла. Прибывшие Авроры направились наверх, но Малфой к тому времени аппарировал. — Каково тебе вернуться в школу? — вопрос от Дамблдора настолько неестественен в такой ситуации, что Драко ничего не остаётся, как поднять голову и встретить взгляд мужчины с недоумением. — Я всего лишь позаимствовал ингредиенты и класс зельеварения, который, к слову, выглядит сейчас лучше, чем в будущем. С каждым годом всё больше жалел денег на развитие? Он не знает, откуда у него такая агрессия на Дамблдора. Наверное, потому, что этот старик (который выглядит чуть старше Люциуса) так несерьёзно относится ко всему, что они сейчас делают. Неужели он не понимает всей важности? Или же он просто свихнувшийся Дамблдор... Как Поттер его терпел? — Это агрессия, — усмехается Альбус, проходит дальше, остановившись напротив рабочего стола. — Может, ты поделишься воспоминаниями, чтобы я понял, почему ты себя так ведёшь? Кроме тех, которые я видел. Сверчки начинают скрежетать лапками. Драко любит этот звук. Он успокаивает. — Может, я просто такой сам по себе. Или, может, потому, что хотел убить тебя, ты же видел это? — ему доставляет особое удовольствие говорить фривольно. Опять же, не понимая свою злость. — Или, может, потому, что ты не видел того, что видел я? И относишься к этому наплевательски! — Я нашёл диадему. Зря ты не пошёл в лес со мной, мы бы сделали это в два раза быстрее, — парирует Дамблдор. — Я помогал Грейнджер! И судя по тому, как в неё вцепился этот ублюдок, я попал в цель! Директор тут же меняется в лице. Он заводит руки назад, сцепляя их в замок, и ещё более раздражающе начинает ходить между столов. — Ты не показывался своей семье? Малфой даже замер. — Что? Зачем мне встречаться с дедом? — отмахивается он, палочкой сгребая сверчков в мешок и привязывая к поясу. Он направляется на выход, но перед ним тут же закрывается дверь и слышится хлопок аппарации, сбоку рука директора, придерживающая дверь от его побега. Дамблдор сзади. — Затем, — он крепко хватает его за плечо и разворачивает к себе, — что один мой знакомый гоблин поведал о том, что истинный Малфой пришёл в хранилище и взял некую сумму денег. Это ты несерьёзно относишься, Драко. Его голубые глаза даже темнеют. — Я могу дать тебе необходимую сумму на траты. Ты очень подставился. Если о тебе узнают, это будет плохо. Драко вновь ведёт плечом, теперь уже скидывая руку директора. — Даже если бы я унёс оттуда три телеги золота, запряженные фестралами, это была бы капля в море. Никто бы даже не заметил, — он разворачивается, открывает дверь. И уходя бросает: — Когда найду Грейнджер, я дам знать.***
Церковь стоит в глухой темноте. Он бросает Люмос Максима вверх, шагая вперёд, пока огонёк освещает пространство. Ещё один взмах, и свечи, которые расставила здесь Грейнджер, мигом зажигаются. Ему даже не хочется думать, откуда она взяла матрас. Всё здесь выглядит пристанищем бездомного. Её вещи он находит на лавке. Ножи, поломанная палочка, куча склянок с зельями. Несколько книг. Расчёска. «Она ею пользуется?» Он устало садится на скамью, вытягивая ноги вперёд. Шарит по карманам, ища пачку сигарет. Понимает, что осталось всего несколько. Салазар… Прикуривает прямо от острия палочки. Делает первую глубокую затяжку, закинув голову назад. Смакует дым во рту, смешивая со слюной вкус вишни. Выдох. Выдох в потолок церкви. Непростительное кощунство. Плевать. Как же сейчас на это плевать. Когда-то здесь ходили к Богу, сейчас здесь сидит дьявол. Дымит прожженными насквозь лёгкими. Ещё и ещё. Мыслей невообразимо много. Сигарет не хватит расфасовать их по полкам. У Малфоя давно в башке бардак. Он нехотя срывает мешок с пояса. Всё ещё с запрокинутой головой, сжимая зубами фильтр. Достаёт трёх сверчков и тянется свободной рукой по скамье, нащупывая расчёску. Они стрекочут, когда касаются лапками тупых иголок. Драко взмахом палочки призывает их запомнить хозяйку и тут же отправляет насекомых на поиски. Слышит, как они удаляются и через мгновение исчезают. Осталось ждать. «Ты должен защищать её», — голосом Альбуса в голове. — Старый идиот, — он распрямляется, тушит окурок о скамью и встаёт, ощущая, как никотин всасывается в кровь, от чего голову немного кружит. Матрас, будто бы назло кинутый прямо перед ним, так и манит, чтобы просто прилечь. Никакого отвращения от того, кто здесь спал. Простое желание прикрыть глаза и дать себе хоть на миг отдохнуть. Дать себе время. Только себе. Пояс со склянками остаётся на полу вместе с плащом, курткой из драконьей кожи, ботинками. Он валится вперёд в одних штанах, ощущая забытую мягкость. Как давно он не спал? Он смотрит в потолок, как играет свет тенями от свечей. Почти заманчиво, чтобы посчитать это колыбельной. Но сна ни в одном глазу. Драко вздыхает, поворачиваясь лицом в подушку, и это становится ошибкой. Грубой ошибкой. Ему никогда не захотелось бы узнать, что волосы Грейнджер пахнут чертовски приятно. Он озлоблено проворачивает подушку, лишь бы это прекратилось. Говорят, запахи приедаются. Но сколько бы минут не проходило, этот запах заплывал в лёгкие, и он даже не замечал, что с каждым вдохом тянет воздух всё сильнее. Драко думает, что там, на балу, могло произойти, что её укусила змея, а потом и вторая, жадно вцепляясь в её бока, смотря на него сверху вниз, высасывая яд. — Конченый ублюдок. Сколько должно пройти лет, чтобы этот же человек забыл о спасении и начал уничтожать. Детей, стариков, любых, кто был ему неугоден. Феникс. Его или её звали бы Феникс. Нарцисса потеряла ребёнка в тот же первый год, ночью. После того, как обезумевший Волан-де-Морт начал кидать во всех пожирателей Круцио. Мать стояла в дверях. Люциус загородил её, хотя приказ был не двигаться. Хватило одного попадания в неё. Касания луча. Малейшего… И Драко помнит, скрючившись от боли, помнит, как за спиной Лорда была она… Вара. Смотрела на всех своими глазами — снегом. Сколько и ей понадобится времени, чтобы убить в себе ту весёлую девушку, которую он встретил на корабле. Что с ней произошло? Драко всеми силами хочет уничтожить их. Задавить гнид пальцами, пока они не превратились во вшей. Не попадёт ли Грейнджер в его сети и не начнёт ли она сходить с ума, разрушая их план. Он устал думать. Он устал бороться. Драко устал. Свечи догорают, а запах Грейнджер сопровождает его во сне.***
— Ты маленький негодяй! Смех. — Это тебе не нужно! Рука летит вверх, к лицу. Она растирает пальцами веки. — Ну вот! Мы её разбудили… Грейнджер привстаёт на локте, приоткрывая глаза. Первое, что она замечает — это белую макушку Вары, сидящей рядом с ней на огромной кровати. В её руках пискляво брыкается нюхлер. — Привет, — это всё, что находит сказать Гермиона. — Думаешь, это мальчик или девочка? — Вара даже не смотрит на неё. Она увлечена им. Гладит его по пузу, а он, развалившись на её коленях, довольно фыркает. — Только не говори Тому, что я его не выкинула… Господи… — Что вчера произошло после бала? — Гермиона приподнимает одеяло, замечая, что она в чёрной шёлковой пижаме. Она неприятно мала. — Вчера? — переспрашивает Вара и на секунду поворачивает на неё голову. — Ты проспала четыре дня, а Том больше суток, в нём яда было меньше. Мы аппарировали сюда, и он успел влить в тебя противоядие, после чего ты полностью уснула. Нюхлер замечает шевеление сбоку от него и переворачивается на лапы, ближе подползая к животу Вары. Гермиона вытягивает руку, аккуратно гладит его по макушке. — Прости, малыш, — за Империо, за ядовитых змей, за эксплуатацию. — Это мальчик. В лавке сказали, что его зовут Мерк. Как же там было? Непослушный молодой самец, которого невозможно удержать, кроме как в клетке. Но сейчас, глядя на этот белый комок, он кажется вполне себе усидчивым на руках Вары. Гермиона чувствует, как к затекшей ноге медленно возвращается чувствительность. Иголки уже вовсю колют пятку, щиколотку, ползут всё выше и выше. Она откидывает одеяло и начинает сильно растирать ногу, разглядывая спальню. В полумраке можно увидеть два кресла напротив большого камина, в котором трещат поленья. Резной длинный комод с зеркалом почти во всю стену. Здесь было дорого. Словно она попала в какой-то замок. Она пытается вспомнить библиотеку на первом этаже и сопоставить, а тот ли это дом. Но не успевает, как дверь распахивается, а за ней появляется Энтони. — Проходил мимо и… — Твоя спальня этажом ниже и в другом крыле! — злится Вара. — Проходил он мимо… Трейтор входит в комнату, совершенно не смущаясь двух девушек, лежащих в кровати, и садится в одно из кресел, скрипуче разворачивая его к ним. — Надо Тому сказать, что у тебя появилась в питомцах маленькая белая крыса… Гермиона замечает, как быстро Вара прижимает к себе зверька, который издаёт писк. — Нюхлер хорош в быту! — отвечает ему, наглаживая шерсть. — Приходишь домой, а там он, принёс тебе золотые вилки, ложки… — Чьи-то зубы, — ухмыляется Трейтор. Гермиона опирается руками о матрас, пытаясь спуститься с высокой кровати, как в ключицу стреляет боль. Она тихо мычит, отгибая воротник. Чёрный синяк. И множество засосов… Тошнота подступает к глотке. Кислая, отвратительная тошнота воспоминаний. То, с какой дикой, обезумевшей страстью Том сжимал её в объятиях, прижимая к себе. Она помнит, как бешено колотилось его сердце, когда ладони то и дело пытались оттолкнуть его грудь. Быть спасённой. Спасённой им. Хочется залезть в ванну и содрать с себя кожу, как какую-то старую рубашку. Хочется отмыться наждачкой в тех местах, где он касался. — Вам лучше не спускаться в его кабинет, — Энтони говорит это будничным тоном. Без единой эмоции на лице. — Он в бешенстве. Грейнджер сглатывает. Она вообще не уверена, что произошло после бала. Она помнит крики. Помнит дуэль. И помнит, как он стал палачом для нескольких жизней. Где Драко? Знает ли Дамблдор о том, что произошло? Вопросы всё копятся. Нужно начать издалека. Местоположение. — Где мы? — она спрыгивает с кровати, ощущая голыми ногами прохладный деревянный пол. Идёт к окнам, за которыми стеной льёт дождь. — Дома, — Вара поднимается следом. С её длинными ногами всего-то следует просто опустить их на пол. Она оставляет нюхлера на кровати и подходит к Гермионе. На ней такая же чёрная пижама. Стоит ли вообще уточнять? — Где мои вещи? — Гермиона оглядывается. Пытается рассмотреть хоть что-то знакомое. — Ты уже уходить собралась? — Энтони встает, настигая их в пару шагов. Заводит руку во внутренний карман пиджака и вытаскивает красную палочку, протягивая ей. И в тот самый момент, когда Грейнджер хочет её забрать, он резко отводит древко. — Ты теперь с нами, забыла? Она помнит об этом, как историю Хогвартса — наизусть. — Отдай мне палочку. Или я сломаю тебе руку, которой ты её держишь, не прибегая к заклинанию. Он кусает губу, нагло ухмыльнувшись при этом, и возвращает ей древко. Заметно, как напрягаются желваки на его высоких скулах. — Надеюсь, ты сражаешься с такой же агрессией, Гермиона… Дверь за ним захлопывается. Скорее от сквозняка, чем от возможности того, что он сорвался. Гермиона вздыхает, убирая волосы в хвост. Хочется покинуть дом. Просто для того, чтобы уединиться. Ей некомфортно. — Не обращай на него внимания. Я знаю Энтони несколько лет и до сих пор не могу уловить его настроения. Хотя, в моих снах всё красноречиво… Вот оно. Грейнджер сильнее толкает балконную дверь, чтобы впустить больше воздуха. Вара подняла тему о своём даре сама, и Гермионе нужно аккуратно продолжить её. — Ты ясноговорящая? — задаёт вопрос, стоя спиной к ней. По дыханию слышит, что Вара собирается говорить — та делает глубокий вдох. Звук шагов голых пяток по паркету так громко раздаётся по комнате, что Гермионе кажется, будто Варвара рассерженно уходит. Она поворачивается, чтобы не сдержаться… Чтобы не сдержать улыбку от того, что высокая девушка неуклюже бежит за нюхлером куда-то в угол комнаты. Ловит. Вновь гладит. — Опять проголодался? — спрашивает его, как ребёнка разместив на руках. — Тебе нельзя выбегать отсюда, понимаешь? Вара опускается в кресло, в котором только что сидел Энтони. Грейнджер неспешно проходит по комнате, садится рядом. Они смотрят в разные стороны. Гермиона — на камин, Варвара… наверное, в окно. — Я поняла, что не такая, как все, ещё в детстве, — начинает она сквозь тихий писк зверька. — Мои родители были чистокровными. Они были так горды, что их дочь, помимо того, что волшебница, приобрела такой вот дар. Они не дожили до того момента, когда бы поняли, что я сквиб. Я никогда не видела мир. Не знала, какого цвета трава. Небо. Деревья. Но узнала это в своих снах. — Я читала, — лжёт Гермиона, — что ясноговорящие могут вызвать сон и увидеть то, что делает сейчас другой человек. Вара кивает. Грейнджер видит это на периферии взгляда. — Бывает, что я вижу сны на много часов вперёд. Так я увидела тебя в Цеке. Том попросил меня вызвать сон, чтобы узнать о путешествии, но появилась ты. «Он знал с самого начала», — думает Гермиона, прикрывая глаза. — Не всегда удаётся вызвать сновидение. В плохом настроении я это не контролирую. С самого детства из-за этого меня считали монстром. Наверное, я их понимаю. В приюте часто останавливалась посередине пути и застывала на месте, видя что-то. Конечно, ведь это странно со стороны. Что они думали, наблюдая за девочкой, у которой белки меняют цвет, заливаясь тёмным? Грейнджер поджимает ноги к груди, обхватывая их руками. Подбородок касается колена. Доверие Вары к ней растёт, сложно это не почувствовать. — Том был первым и, наверное, единственным, кто понял меня и не побоялся. Потому что мы одинаково необычны? Я помню тот день, когда мы впервые встретились в приюте… Холодная осень. Всего две недели после смерти родителей. Помню, как громко скрипели качели. Мне было так одиноко. Дети избегали меня. Но не он… Я слышала шаги, пока кто-то не остановился напротив. Я так сильно зажмурила глаза, чтобы не напугать, что отвернула даже голову. Он сказал: «какого цвета будешь яблоко?». И ткнул меня рукой, привлекая внимание. Я впервые почувствовала себя обычной. Наугад сказала, что зелёное, промолчав про слепоту. Даже когда раскрыла глаза, даже когда промахнулась, пытаясь схватиться за это чёртово яблоко, он продолжал со мной говорить… Она останавливает рассказ, чтобы отпустить нюхлера на пол. Разворачивается к Гермионе боком, подперев подбородок рукой. — Ничего хорошего в моём детстве не было, — улыбается она. Мягко. Кажется, что даже губы дрожат. — Ты, наверное, заскучала… Грейнджер отзеркаливает её позу, между ними метр. Они смотрят друг на друга очень долго. Гермиона пытается подобрать слова, вопросы, а время идёт. Секунды тянутся в минуты. Они молча просто сидят. — Я знаю, что Том учился в Хогвартсе. А что делала ты в это время? — в горле совсем пересыхает, от чего она облизывает губы. — Я умирала без него, — произносит быстро, не задумываясь. — Когда он вернулся после последнего курса, то заметил на мне новые шрамы. Совсем свежие, их было сложно спрятать за воротником. Тогда-то мы и сбежали, оставив после себя четыре мёртвых тела. Именно эти надзиратели, трудно назвать их воспитателями, из года в год били нас с Томом. «Самые уродливые выродки из всех» — так они нас называли. — Мне жаль, — моментально, на автомате говорит Грейнджер. Именно так обычно отвечают, когда слышат подобное. И через мгновение приходит осознание: кого она жалеет. Вара отмахивается. За всё их короткое знакомство, Гермиона заметила вот эту вот особенность: как быстро менялось настроение Вары. Сейчас она улыбалась, глядя на пол, как у ноги нюхлер пытался затолкать в свою сумку на животе большой подсвечник. — А ты? Расскажи о себе. Это легко. Ложь приятно скользит по языку. Она давно выучена. Сотни раз пересказана в голове. — Мои родители умерли, когда мне было восемнадцать. Я училась в Дурмстранге, любила парусный волшебный спорт, — она мысленно говорит «спасибо» Виктору за его увлечение и за то, что не мог остановиться, рассказывая, сколько часов проводил на кораблях. — Прости, но моя жизнь очень скучная. Я не знаю, о чём ещё рассказать. Варвара въедливо всматривается. Неизвестно, куда она смотрит. В какую часть лица. — Твой любимый цвет. Какую осень ты любишь, дождливую или солнечную? Насколько громкий твой искренний смех? Ты когда-нибудь любила? Предавала? Какого цвета твоя боль? И самое главное, — она ставит ногу чуть вперёд, опираясь о неё одной рукой, а вторую протягивает к лицу Гермионы, касаясь шрама, — насколько это было страшно? Грейнджер бросает в холодный пот. Она замирает, ощущая тёплые пальцы на своём лице. Она чувствует, как сердце бешено скачет где-то в горле. Боится, что Вара увидит во сне этот момент. Она же могла? И будто бы она читает её мысли, убирает руку и говорит: — Я видела… Большая комната вокруг превращается в маленькую коробку. Гермиона чувствует себя крысой, которая попалась в ловушку. Лапы прилипли, и бесполезно шевелиться, клей намертво пришил к месту. — Я видела в твоём сне, — хмурится Вара. — Он был нечётким. Слышала твой крик. Так кричат, когда целует смерть… Кажется, крыса в ловушке приклеилась пузом. Мордой. Хвостом. Не пошевелиться. Лишь сердце внутри трещит и вибрирует. Вдох-выдох… — Я люблю дождливую осень. Люблю красный цвет, — на одном дыхании. — И боль моя такого же оттенка. Я беззвучно смеюсь и, признаться, не помню, когда в последний раз делала это. Я любила, но не предавала, — и последний ответ на вопрос, самый важный. Грейнджер трогает пальцем шрам, скользя по бледной линии. — Это было страшно. Очень… — Мне жаль, — отвечает Вара тем же.***
Последнее слово было сказано поздней ночью, когда заклинание, помогающее Варе видеть, утратило силу. Гермиона заметила это только тогда, когда девушка промахнулась рукой, двигая стакан с водой. Уснула она так же быстро. Грейнджер смирилась с соседством Варвары, искренне понимая её мотивы. «Я никогда не устраивала ночёвки с… — она запнулась. Улыбка её спала. — С девушками». Последнее слово явно было заменено наспех. Гермиона уверена, что та хотела сказать «с подругой». Мысли покинуть дом (или особняк, или замок) накрыли с головой. Она предположила, что вернётся к утру, вот только проверить, находился ли дом под чарами против аппарации, она не могла. Не позволила бы себе такой риск. Оставалось только узнать масштабы того, где она находилась. Грейнджер находит пиджак на спинке стула рядом с аккуратно сложённым платьем и сумочкой, которую за эту ночь так полюбил нюхлер. Его привлекали блестящие бусины бисера на ней. Стоит ли накинуть пиджак, чтобы не замерзнуть? Он всё ещё пах им. Она морщится, брезгуя запахом этой прокуренной ткани. На балу она не обратила внимания, насколько большим был этот пиджак. В карманах пусто. Гермиона прощупывает даже подкладку. Ничего. Ещё раз обернувшись и убедившись, что Вара спит, она на носках выходит из комнаты, поблагодарив старые двери за то, что не скрипели. Вот только половицы в коридоре всё же издают звук. Тихий, но заметный, если бы кто-то стоял недалеко от неё. Освещая палочкой пространство, Грейнджер идёт вперёд, посчитав, что лестница находится рядом с окном в конце коридора. И везде были двери. Двери. Двери. Чувствуются запахи плесени и пыли. Дом явно старый. Шёлковые обои — тусклые и протёртые. Наверняка много десятков лет назад здесь было красиво. И серый цвет стен был бежевым. Узкая лестница совсем не походила на главную. Гермиона нашла сходство с домом Блэков. Там было подобное. Отдельная лестница для прислуги. Всё верно. Два этажа вниз, и Грейнджер оказывается на просторной кухне. Здесь даже можно обойтись без Люмоса — из больших окон во всю стену льётся лунный свет, освещая помещение. Посередине кухонного стола разбросаны фрукты. Вряд ли кто-то из живущих здесь заботился о провизии. И присутствует ли здесь домовой эльф? Она прислушивается, на мгновение остановившись. Вокруг тихо. Яблоко хрустит на зубах, от чего рот ещё больше наполняется слюной. Хочется вернуться назад, как вдруг раздаётся тихая, заигравшая где-то в отдалении музыка. Это был рояль. Она узнаёт по глубоким звукам и чистому звучанию. Яблоко так и остаётся всего лишь надкушенным. У неё возник другой интерес, который с каждой нотой всё больше тянет её вперёд. Вара спит. Это Энтони? Ещё хуже, если это Том. Вот так представить его за роялем — немыслимо. В голове просто не укладывается: Волан-де-морт, играющий на рояле. Долгий, длинный коридор. Музыка всё ближе. Огромный холл, теперь уже с главными округлыми лестницами. А дальше… Открытые двойные двери, пропускающие полоску тусклого света из той самой библиотеки, где она уже была. Виднеются шкафы и столик с креслом, за которым тогда сидел он. Мелодия становится злой, скачущей, можно услышать стук клавиш. Грейнджер сглатывает и двигается вперёд. Том сидит к ней спиной, сгорбившись, размашисто играя. Подушка, лежащая рядом с ним, двигается всё дальше к краю от его бедра. Взъерошенные волосы уже не зачёсаны назад. Всё в его движениях и музыке кричит об агрессии. Сразу вспоминаются слова Энтони: «Вам лучше не спускаться в его кабинет». И вот она здесь. Стоит, прячась за дверью, не веря своим глазам. Монстр сидит. Дышит! Живёт и играет. Как он смеет? Гермиона чувствует, как мелодия влияет на неё, накаляя обстановку, будто она волшебная. Грейнджер становится такой же — колючей. Вытянуть палочку так просто… Что она и делает. Просто убить. Просто перевернуть дом верх дном, ища крестражи. Убить всех, кто поспособствует его возвращению. Без жалости, забывая о так и не произнесённом: подруга. Убить того, кто больше всех в мире этого заслуживает и спасти будущие тысячи жизней. Отсечь ему голову, пачкая клавиши ядовитой кровью. А лучше перерезать горло, оттягивая голову назад, крепко сжимая волосы. Слышать, как он хрипит. Видеть, как мучается. Шаг вперёд, прямо в разгар громкой музыки. На её лице рваная улыбка. Гермиона даже не чувствует её. Рот кривится просто потому, что мысли так красочно складываются в жуткую картину убийства, что становится дурно. Да… Она улыбается картинкам в голове и уже открывает рот, чтобы произнести заклинание, как вдруг Том резко бросает руки на клавиши, разворачиваясь к ней боком. — Делай то, что хотела… И она делает. Чёрт возьми, делает… — Вингардиум левиоса, — приказывая всё-таки упавшей подушке взлететь и приземлиться обратно. Том клонит голову набок, заглядывая ей в лицо снизу вверх. Ей кажется, что он становится довольным, увидев результат. Как Грейнджер выглядит со стороны? Озадаченной? Злой? Прочёл ли он всё? Том отворачивается, скрывая рубины глаз. — Тоже не спишь по ночам? — тянется к низкому бокалу. Наверное, с виски. Кресло обнимает её. Она забыла, какое оно глубокое. Хочется подальше отсесть, просто потому, что думала: ещё секунда, и наверняка он услышит, как громко бьётся её сердце. Разъярённо. — Бессонница, — не лжёт. И вот он момент. Тот самый, когда нормальные благодарят за спасение от яда. Но язык прилипает к нёбу. Не оторвать. Эти слова выжжены из её памяти, если предназначены ему. — Диадема — пустышка, — бокал гулко ударяется о выступ на рояле. Кажется, он немного пьян. — Меня обвели вокруг пальца! Откровенность. Чистейшая. Гермиона это осознаёт, даже несмотря на разлагающийся в эмоциях мозг. — Как ты это понял? Реддл, шатаясь, поднимается и идёт к рабочему столу, стоящему напротив неё. Хватает блестящую камнями диадему. Кидает её прямо под ноги Грейнджер. Она, проскальзывая по полу, ударяется о ножку кресла. — Это белое золото, — поясняет он. Конечно. Оригинал из серебра. Гермиона крутит её в руках. Тяжёлая, красивая. Камни переливаются в свете свечей. Следует логический вопрос, который бы задал любой на её месте: — Зачем тебе диадема? — спрашивает, хотя ответ уже знает. Том отталкивается бёдрами от стола, медленно настигая её, забирая диадему. Садится напротив, закидывая ногу на ногу. В левой руке — бокал, в правой — не случившийся крестраж. — Не будь к ней добра. Грейнджер хмурится, явно не понимая, о чём он. — Прости? — Не будь добра с тем, кого покинешь, когда исполнишь то, что хотела. Логично. До одури просто. Прямолинейно и понятно. Вот только Гермиона чувствует, к чему он клонит. Том умён. Хитёр. За такими простыми просьбами скрывается большее. Грейнджер подыграет ему. — Ты видишь исход, основываясь на её снах или своих предположениях? Потому что сны и предположения могут меняться спустя время. Он хрипло ухмыляется, делая глоток. Его поза расслаблена, но предплечье напрягается, можно даже увидеть вены на руке. Виной ли тому закатанный рукав, передавивший поток крови, или же его руки всегда в напряжении? Три верхние пуговицы на рубашке отсутствовали. Дырки были свидетелями того, что их просто оторвали, поленившись расстёгивать. Бледный продолговатый шрам совсем немного появился в поле зрения, когда Том наклонился, чтобы поставить бокал. И сейчас Гермиона отчётливо вспоминает, как Вара рассказывала о наказаниях в приюте. Жаль ли ей маленького ребёнка? Жаль. Но он сам выбрал путь. И он ужасен. Протоптан уродством. — Не знаю, почему Вара увидела тебя в Цеке в своём сне. Я не верю в судьбу. Но ты искала меня, проделав такой длинный путь… Он юлит. Грейнджер чувствует это сразу, когда замечает, что его рука ползёт к бедру и касается палочки. Она чувствует вторжение в свою голову. Гарри рассказывал, что ему помогало спрятаться. Он просто строил стены. Одну за другой. Кирпичные, бетонные, деревянные, прозрачные, из потока воды и лавы. «Строй любые и никогда не прекращай этого». В первый раз, в Цеке, ей удалось «спрятаться». Видимо, Реддл посчитал это неважным тогда и быстро отступил, когда Гермиона дала отпор. Но сейчас деревянная стена сжигается его пламенем. Она пала. Грейнджер сжимает пальцы на ногах так сильно, что не чувствует их. Надо отвлечь. Надо бросить что-то. И она бросает: — Это интимно, ты так не считаешь? Влезать в голову. Каменная стена остается невредимой, а в голове больше нет чужого. Он, сидя напротив, приподнимает бровь. — Ты прячешь секреты. — Прячу, — честно отвечает она, надеясь, что он не ожидает правды. Шея и затылок покрываются мурашками. Ноги совсем заледенели. И сердце истошно воет. Ей страшно, но за годы страх можно научиться маскировать и контролировать. Так она и сделала, отвлекая его. — Ты всегда можешь спросить напрямую. Я отве… Её перебивает его смех. — Честно ответишь? Грейнджер откидывает голову назад, опираясь о спинку. Расслабленная поза. — Ну подделку ты же отличил. Ложь тем более. Это похоже на игру. Гермиона знает, чем будет караться её проигрыш. Смертью в этом самом глубоком кресле. И игра — как перебрасывание горячего угля. Кто уронит — проиграл. Возникает пауза. И всё это время их взгляды прикованы друг к другу. Ещё одна игра. Грейнджер сжимает кулаки. Их не видно из-за длинных рукавов. — Мне интересен… — Мой шрам? Её пальцы обхватывают палочку в рукаве. Она чувствует вибрацию магии. — Я кое-кого любила, — холодно начинает она, пытаясь оттолкнуть тот самый образ. — Однажды пришёл человек и отсёк ему голову. Меня задело по касательной. Говорить это в глаза тому, кто сделает это в будущем, невообразимо больно. И боль эта скатывается по языку в гортань, в желудок. Не переварить и не выблевать. Она там. Камнем лежит, как надгробная плита. — И кто же тот самый, кого ты ищешь? — Том нагибается, чтобы взять бокал, запить, смакуя историю. Гермионе хочется, чтобы вместо виски была жидкая Сектумсемпра, которую он бросит в неё через много лет. Чтобы так же. Разорвало и выкинуло на обочину жизни. — Я не знаю его имени. Он не представился. Губы дрогнули. Она прикусывает щеку резцами, искривив рот. Он замечает это. — А Драко? И зубы размыкаются, отпуская надкусанную слизистую щеки. Губы расплываются в улыбке. Малфой был прав. Дьявол, он был прав! Том молод и горяч амбициями. И это его минус. Она кидает ему уголь в их игре, зная, что победила. — Школьное баловство… — глядя на то, как его глаза щурятся, а нижняя половина лица скрывается за глотком из стакана. — Ничего серьёзного. Бешеный поклонник, не более. Несуществующий уголь падает из рук Тома. Он меняется в эмоциях. Грейнджер не понимает их. Он удовлетворен ответами или же… — Скоро мы встретимся с братьями Фокс. Тема меняется так быстро, что выбивается почва из-под ног. Благо она уже сидит. И это его «мы»... — Мне нужны твои навыки. Я видел, как ты сражаешься. Полагаю, это не всё, что ты можешь. Кивок. — Что я должна буду сделать? Вот теперь его глаза становятся почти алыми. Даже сквозь тусклый свет свечей заметно, как переливается кровь в них. Или злость. Или всё вместе… — Всё очень просто, — спокойный голос Тома пробивает в её затылке лунку. Потому что лицо становится совсем диким и жутким. Вены чернеют, и красивый облик приобретает бледно-синий цвет лица. Он допивает бокал, поднимаясь на ноги, и направляется к роялю. — Ты должна будешь убить младшего из братьев. Докажи мне свою преданность. Смерть за смерть, Гермиона. Вот цена сделки. Цена его доверия. Убийство человека. Она тихо покидает кабинет, зная что их игра началась опять. Том вновь кинул ей раскаленный уголь.***
Первое. За голову Тома братья Фокс назначили большую цену. Энтони принёс вести из города, когда они продумывали план. Старший любил пафосность в жестах и жизни. В громких поступках и желаниях. Реддл опозорил его, вломившись в тайник, одурачив и обманув. Второе. Пьер и Мари-Себоль были одними из самых знатных чистокровных волшебников, история их семьи тянулась из многовекового прошлого. Они управляли частным банком, который специализировался на драгоценностях. Необычная «валюта» всегда была в цене. Их состояние было огромным. Том испортил репутацию братьев, и теперь, как пересказал Энтони: — Они ведут охоту. Старые злопамятные псы. Третье. Реддл сейчас стоял на пороге одного из частных домов братьев, окружённого большой территорией с виноградниками и полями олив. На виллу невозможно было аппарировать или переместиться. Нужно было брать хитростью. Энтони, приняв оборотное, вёл Тома под руку, пока Грейнджер следовала за ними по своему пути — скрытому. — Ты должна расчистить дорогу. Так она и поступала. Прячась за толстыми стволами деревьев, она следила за целью. Никто из них почти не переживал. Вара утром вызвала сон и нашла братьев здесь. Нужно было действовать немедля, спонтанно и резко. Охраны не было, за исключением домовых эльфов и нескольких нанятых людей, которые дежурили внутри. Гермиона следит, как в пятидесяти метрах от неё Том и Энтони останавливаются у дверей виллы. Трейтор громко стучит, и через несколько секунд она замечает, как им открывают. Грейнджер не аппарирует, знает, что сработает сигнализация. Она стреляет палочкой, вытягивая из кончика толстую плеть, которая тут же обвивается вокруг ветки дерева. Прыжок, и верёвка тянет её на себя, облегчая перемещение. Грудь сдавливает ветка, когда она взбирается на неё, шаркая по кофте. Царапается. Она на уровне второго этажа, откуда удачно заметен кабинет и сидящие в нём братья. На руках перчатки из драконьей кожи. Энтони приобрёл их на чёрном рынке по её просьбе. Она пятится к стволу, ещё больше прячась в кроне. Осталось подождать, пока в кабинет не введут Тома. Домовик, появившийся перед хозяевами, явно объявляет о гостях. Один из братьев, что был похудее, выпрямляется, как палка, схватив со стола древко и наставив его на дверь. Она не слышит, о чём они говорят. Но видит, как старик кивает домовику, и тот открывает двери. Том входит первым, следом тянется Энтони с поднятыми вверх руками. Замыкают колонну двое мужчин, держащих их под прицелом. У высокого в руках палочки Тома и Трейтора. Никаких запасных вариантов. Их досмотрели. Запасной вариант сейчас сидит на дереве, крепко сжимая свою палочку ровно посередине, вытянув руку вперёд. Осталось дождаться сигнала. Реддла толкают на середину комнаты, и к нему резко подходит один из братьев, пиная его по колену. Грейнджер чувствует злость Лорда прямо отсюда. Она видит её в каждой линии его острых скул, которые напрягаются. И его глаза… Он улыбается только взглядом, от чего старший, что похудее, совсем задрожал. Его плечи трясутся от хохота. Он стоит над Реддлом, хохоча и держась за живот. И именно в этот момент Том поворачивает голову к окну и кивает. Её рука напрягается. Она делает глубокий вдох, шепча заклинание. Из кончика палочки вновь тянется нить к другому концу. Волшебный лук. Драконья кожа шипит и шкварчит от соприкосновения с нитью тетивы, которая, искрясь, натягивается почти до самого носа Гермионы. — Бомбарда! — стреляет летящей в нужное место стрелой, и стекло выбивает с такой силой и скрежетом, что на секунду кажется, все замирают. На секунду, что требуется перезарядить новой стрелой и пустить Петрификус Тоталус в младшего брата. Охрана рвётся к выбитой взрывом раме. Но слишком медленно. Грейнджер обезоруживает их, прыгая с ветки на балкон, так же цепляясь канатом за штырь на этаже выше. Ловко. Быстро. Домовик уже лежит мёртвым. Над ним склоняется Энтони. Том же идёт прямо на старика, вытянув древко вперёд. — Где диадема? — и голос до ужаса спокоен. Фокс падает на колени, взметнув руки вверх, оглядываясь на брата. — Т-ты её украл! Ты! — заикается он. Дряхлая кожа на его щеках дёргается. — Круцио! — с наслаждением тянет красный луч прямо в лежащего без сознания брата. Тот быстро приходит в себя, теперь уже корчась от боли и истошно вопя. — Повторяю ещё раз: где диадема Кандиды Когтевран? В твоей голове ни капли воспоминаний! — Не знаю! Не знаю я! — плачет старик. — Мы выкупили её на скрытом аукционе! Их было две! Том прекращает мучения старика, садясь перед ним на корточки. Тянет палочку вперёд, кончиком убирая прилипшую от пота прядь со лба старшего. — Их? — переспрашивает он, наклонив голову вбок. — Диадем было две! — хрипит он, повторяясь. — По легенде было две. Так рассказывали! Но на аукционе была только одна! Это правда! Гермиона совершенно ничего не понимает. Кому потребовалось создавать копию диадемы? Вопросы тлеют в голове даже без вопросительной интонации, просто, как факт. — Г-говорили, что один из учеников увидел на картине диадему и решил воссоздать её! Так как настоящую никто не видел! Том распрямляется, встаёт. И совсем не скрывает своего отчаяния. Его губы поджимаются, он прикрывает глаза, сжимая пальцами переносицу. Плечи Реддла быстро поднимаются и опускаются. Он дышит ртом, заводясь сильнее. Гермионе стоит на мгновение взглянуть на Энтони, который делает шаг назад от Реддла, втягивает шею. На лице — страх. И эта заминка, пауза стоит потерь. Хлопок. Лежащего младшего брата касается домовик, исчезая вместе с ним. Старший вскрикивает. Бьёт кулаком по полу. — А я! А я! Вернись, Лини! Я приказываю тебе! Все в этой комнате знают, что домовик Лини не вернётся. Том оборачивается на Гермиону. Сердце скребёт гвоздями от каждого удара. — Смерть за смерть, — напоминает он ей и аппарирует. Трейтор исчезает через пару секунд. — Прошу! Мисс! Прошу вас! — старик на корточках ползёт к ней. — Не убивайте! Прошу! Я дам вам столько золота, сколько захотите! Мышцы заливает молочная кислота. Они деревенеют. Гермиона без единой эмоции смотрит на попытки мужчины спасти себя. Это двадцать восьмой человек, которого она убьёт. Сколько бы ни обещал ей золота, он не сможет дать ей самого ценного и уродливого на этот момент её жизни. Доверия. Доверия монстра. Всё вокруг обращается в какую-то зацикленную точку. Звуки, плач старика, запах палёных занавесок. Всё это в одной точке, которая встает перед ее глазами, каждый раз, когда она моргает. Сердце колотится в узкой грудной клетке. Стёкла под ногами хрустят, как зубы во рту, когда она с силой сжимает их, вытягивая палочку вперёд. — Смерть за смерть, — говорит она ровным тоном. — Авада Кедавра… Глаза закрываются, и старика, и её. Она отворачивается, подходя к столу. Хочется пить. Графин с водой впереди. Только руку протяни. И когда пальцы касаются прохладного стекла, взгляд улавливает нечто маленькое. Быстрое. Шумное. Сверчок приземляется прямо на её кисть. — Малфой…