Ты не думаешь, что девочки-монстры
и злые мальчики заслуживают любви?
©Холли Блэк, «Как король Эльфхейма научился ненавидеть истории»
Давай просто будем. Не надо обещаний. Не надо ожиданий невозможного. Ты будешь у меня, а я – у тебя. Давай просто будем друг у друга. Молча. Тихо. И по-настоящему.
©Эрих Мария Ремарк
Новый Орлеан, Сальваторе Мэнор;
1869 год
Кол влетает в теплицу, не снизойдя даже до такой формальности, как позволить дворецкому представить его Шэрон как посетителя. Он впервые вступил на землю Сальваторе с того раза, как он эпично умирал на диване в гостиной этого дома на руках у его хозяйки. С той самой минуты, как он оправился от болезни, он выскользнул из рук спящей Шэрон – не устояв от необходимости накрыть ее одеялом перед уходом, раз ее больше не могло согревать его собственное тепло – и тщательно избегал ее уже несколько дней подряд. Сегодня же он не выдержал и отправился на встречу с ней, мучимый вопросами и негодованием. Он нашел Шэрон посередине теплицы, на искусно вырезанной из камня скамье со спинкой. Кол на мгновение застыл на пороге, впитывая представшую перед ним картину. Шэрон, в легком сине-зеленом платье оттенка морской волны с открытыми плечами, а свет, проходящий через стекла теплицы, подчеркивал ее профиль, отсвечивал искорками в глазах и блестел на полураспущенных волосах, напоминая Колу о сундуках, наполненных ценным черным жемчугом на корабле на берегах Таити, очень давно. Не смотря на бушующие в Коле эмоции, в этот момент ему захотелось прямо сейчас найти способ усыпать Шэрон бусами, браслетами и серьгами из черных жемчужин. И он обязательно так и сделает. Но потом. Отвлекшись от созерцания, Кол зашел к Шэрон со спины и, облокотившись на каменную спинку, склонился над ней. В руках Шэрон держала пышную, алую, будто напившуюся крови, розу и огромными садовыми ножницами подрезала шипы. Она так и не подняла голову, не обернулась. Колу казалось, что такую Сальваторе доводилось видеть только ему. С его сестрой, дружба с которой у Шэрон постепенно крепла, она выглядела жизнерадостной, да и в обществе она не проявляла ни единого признака грызшей ее меланхолии. Равнодушный взгляд в ее глазах мог видеть только Кол, когда Шэрон уставала притворяться. – Что это была за выходка? – Кол тихо, но сурово потребовал ответа. – Зачем тебе нужно было на болота в ночь полнолуния? Расскажи мне, на кой черт я подставился под клыки оборотня? – Этого мне неизвестно, – ровным тоном отвечает девушка. – Решение принял ты, и никто другой. Ты скажи мне, зачем было бросаться между мной и пастью зверя? – Зачем было ухаживать за мной все то время, что я был заражен? Зачем поить меня собственной кровью? Шэрон смолчала. Тишина затянулась, и только вода журчала в декоративном фонтане. Шэрон закончила с шипами и стряхнула их с колен. В ее движениях, как часто замечал Кол, присутствовала какая-та ленца. Он и раньше по многим признакам предполагал об этом, но только сейчас знал с определенной точность. – Ты хочешь умереть. Кол услышал легкий смешок Шэрон. Она повернулась полубоком к нему, поднесла бутон цветка к его лицу, нежно провела бархатистыми лепестками по его щеке и коснулась губ Кола, будто дразня. Кол не сменил сурового взгляда, но проследил за движениями розы. Отстранив цветок от Кола, Шэрон щелкнула ножницами, обезглавив бутон и позволив ему упасть на поверхность скамьи. Она вновь села к нему спиной. – А ты обязан мне в этом помочь. Иногда Колу действительно хотелось без лишних объяснений и рассуждений вырвать ей сердце, проломив по пути хрупкие ребра, чтобы осколки до крови впились ей и ему в плоть и кожу. Или вонзить в сердце деревянный кол, при возможности, украшенный искусной резьбой, в знак некой склонности с его стороны. Разлучить голову с телом он считал самым последним и нежелательным из вариантов – все же эстет в Коле противился такому вопиющему, бессмысленному увечью такой внешности. Да, конечно, затевая игру в кошки-мышки, Кол намеревался покончить с Шэрон. Но проблема была в том, что она даже не воспротивилась бы этому, как он уже успел осознать, пока лежал у нее в гостиной, горя изнутри от жара лихорадки. Конечно, бывали случаи, когда в этом и состояла сущность игры – он добивался такого обожания от своей жертвы, что она со всем рвением, присущим молодым и влюбленным девушкам, заверяла его, что без колебаний отдала бы за него жизнь и душу. Удовлетворенный таким ответом, Кол с наслаждением позволял им доказать это стремление на практике. Было что-то особое, извращенное и темное в восторге, который он испытывал, когда умирал свет в глазах влюбленных – всегда безответно – в него девушек; свет, но не их преданность ему. Тем не менее, Шэрон не была влюбленной в него идиоткой, совсем нет. Ее смерть не принесет ему абсолютно никакого упоения, потому что она желала расстаться со своим существованием в подлунном мире, и эта воля не имела никакого отношения к нему. Кол был зол и раздосадован этим. Девчонка отчаянно отказывалась в него влюбляться, и самое худшее было в том, что он, к своему ужасу, обнаруживал у себя больше чувств к ней, чем Сальваторе испытывала к нему. Неслыханно! Ужасно, унизительно и до идиотизма глупо. Кол никогда не влюблялся, и не собирался начинать. Не смотря на всю вскипающую в нем злость, Кол не мог поднять руку на нее. Он не хотел ее убивать. Конечно, ее смерть будет бессмысленной, потому что он все еще не смог возобладать ее душой и телом, а значит убийство Шэрон усладит его не больше, чем убийство первого попавшегося незнакомца на улице, с Колом не знакомого. И во-вторых, к его стыду, Кол все чаще замечал, что ее компания ему в радость. Он все еще учил ее принимать свою темную сторону, и наслаждаться кровью, вместо того чтобы отравлять себя ненавистью к своей натуре. Помимо этого, она была далеко не глупа, острила ему в ответ, и насмехалась над попытками ее смутить. Колу было противно признаваться в том, что он помнил те дни, что он провел в ее доме, зараженный ядом оборотня, когда она ухаживала за ним и поила своей кровью. Когда в последний раз Кол желал чей-то крови с такой силой? Сейчас он нависал над ней со спины, ее беззащитная шейка находилась в его прямой досягаемости, и запах ее крови манил его, перекрывал каждый аромат в наполненной цветами теплице и заполнял каждую его мысль. Чего ему стоило укусить ее? Ее сил не хватит, чтобы превзойти его. Или и того лучше, Кол мог бы внушить ей застыть и не предпринимать попыток вырваться. А после этого – стереть всякую память об этой его минутной слабости, чтобы без помех вернуться к ее прохладному благорасположению. Шэрон была так близко. Клыки уже прорезались, а щеки онемели от холодка когда он невольно дал свободу своему истинному лицу с черными венами. Кол выпрямился и отступил, дабы не дразнить свой и без того шаткий самоконтроль. Нет, кровь Шэрон, данная по ее собственной воле, только от этого и была такой сладостной. Отнятая насильно, она утратит всякую ценность. Кол не должен идти на поводу у этих навязчивых идей. И что-то внутри Кола противилось одной лишь мысли совершить какое-либо насилие над ее волей. Все, что он хотел взять у Шэрон, она должна была дать ему по собственному желанию. Ни о каком внушении не могло идти и речи. Помимо этого, в одну из ночей, что он пребывал в Сальваторе Мэноре, он сорвал поцелуй с уст Шэрон. В полубреду Кол не смог удержаться от этого порыва, и, как он предполагал, украл у Шэрон ее первый поцелуй. Сейчас, находясь вомного более здравом расположении ума, Кол злился на себя за эту оплошность. Несомненно, это входило в его планы, но не так же! Ни он, ни она даже не успели насладиться этим поцелуем, коротким и легким. Он прервался так внезапно, что Колу порой казалось, что это событие ему привиделось в горячке, и только смутная память, и задумчивые взгляды Шэрон, что она изредка задерживала на нем, на его губах, могли служить тому свидетельством. Кол хотел большего. Он хотел целовать ее, пока не опьянеет, а потом одарить поцелуями ее шею, плечи, ключицы – все ее тело, пока не запомнит каждый изгиб до мельчайшей детали. Он желал ее, и хотел, чтобы она разделила сходное чувство по отношению к нему. И в то же время, Кол старался избегать этого момента как можно дольше. По опыту Кола после того, как его жертва отдастся ему, она больше не представляла особого интереса. Очень скоро после капитуляции девушки, она неминуемо наскучивала Колу и ему приходилось избавляться от нее, чтобы приступить к поискам новой игрушки для удовлетворения своего интереса и своих желаний. Но Шэрон ему… нравилась. С ней было интересно. Разговоры с ней всегда приносили ему живое удовольствие, а их общая охота становилась все более и более захватывающей день ото дня. У Кола еще никогда не было такой компании и такого партнера в охоте. Ему даже начинало казаться, что она может понять его личные переживания. Возможно даже сможет принять его уродливую и чернильно-черную душу без осуждений – как достойную партию ее собственной душе, проворно тщащейся достичь такого же состояния. Поэтому Кол решил, что, возможно, его физическое влечение может уступить душевным прихотям. В этот раз. Если он все еще хочет оставить Шэрон при себе – и не смотря на отсутствие каких-либо видимых и убедительных причин, ему этого очень хотелось – ему придется отказаться от своих амурных посягательств. Конечно, удовлетворение плотским желаниям он без труда найдет в любом ином месте, и хоть всякая иная женщина была далека от того, чего ему воистину хотелось, это было не самым дурным компромиссом. Останься при нем право видеть Шэрон ежедневно, посещать с ней балы Ника и делить с ней ночи за совместной охотой, он сможет сжиться с этим. Даже если он больше никогда не сможет лежать с Шэрон рядом, прижимая во сне и защищая от постоянно подкрадывающегося к ней холода, целовать ее восхитительные губы и чувствовать ее пальчики, зарывающиеся ему в волосы. Кол отогнал от себя эти мысли невероятным усилием воли. Чем больше он об этом думал, тем сильнее разрасталось болезненное чувство в груди. От этой несбыточной мечты и осознания того, что никогда не получит так отчаянно желаемого, каждое воспоминание о ее прикосновении отзывалось болью в сердце. И поэтому Кол не имел права грезить об этом, ему нужно запереть все связанное с этим чувством в мысленный ящик и выбросить ключ в Миссисипи. И уж, конечно, он не позволит Шэрон найти свою смерть иными путями, нежели чем через Кола самого. Вот уж нет, Кол эгоистично хотел продлить ее существование, дабы скрасить свое. Если Шэрон не угодна своя жизнь, то хотя бы Кол насладится ее пребыванием в этом мире, насколько можно дольше и насколько позволяли только что воздвигнутые им самим ограничения.***
Мы смогли покинуть Мистик-Фоллс только через три дня. Наши дражайшие родственники удерживали нас в городе всеми возможными способами. В тот день, когда я проводила беседу с братьями, они уговорили меня поехать домой и переночевать с ними. Мы устроили просмотр наших любимых фильмов, сопровождаемый воспоминаниями о прошлом и поеданием китайской еды, доставленной на дом. Все шло хорошо, я соскучилась по мирным посиделкам с братьями. Правда, закончилось все не так уж радужно. Меня разбудил кошмар, который я не могла вспомнить после пробуждения, но после него я ощущала себя так, будто провалилась под лед. Я вынудила Деймона и Стефана, перепугавшихся от моих криков и непрекращающейся дрожи, позвонить Колу посреди глубокой ночи. Тот приехал так быстро, будто все это время ждал того, что я позову. Кол уложил меня на матрас, любезно принесенный Стефаном, и им же принесенными одеялами укутал меня. Он расположил нас прямо перед камином, растопленным незнающим куда себя деть Деймоном, так что с одной стороны меня грело пламя от огня, а с другой стороны – естественное тепло Кола. На следующий день любезная Ребекка организовала семейный ужин, на который пригласила всех Майклсонов и Сальваторе и дополнительно Лекси. Обстановка была, скажем так, достаточно напряженная. Элайджа сгладил атмосферу тем, что принес большое количество алкоголя, что сразу расположило моего брата-алкоголика и Ника к сотрудничеству. Лекси подмигивала мне весь вечер, и в основном шушукалась с Колом. Тот хмыкал и они бросали необъяснимо много хитрых взглядов на меня. К концу вечера Деймон в открытую флиртовал с Элайджей (на что тот отвечал устало и слегка смущенно), а Клаус утащил Стефана показать ему свою личную галерею. Что происходило дальше история умалчивает. И в день нашего отъезда Элайджа уговорил нас с Колом заехать к Клаусу домой напоследок, где мы провели время, играя в карты (Кол выиграл почти каждую партию, я почти уверена, что он жульничал), в монополию (Клаус перевернул стол от злости после позорного проигрыша), и смотря «Лило и Стич» по моему настоянию. Наконец, оба семейства решили-таки нас отпустить, и мы выехали в тот же день. Колу, как и мне, не терпелось отбыть из злосчастного города, даже не смотря на то, что мы оба родились и выросли в этом месте с разницей в несколько веков.***
– Знаешь, когда я хотел перенести тебя через порог нашего общего дома, я подразумевал иные обстоятельства. Я промычала что-то невразумительное в ответ на слова Кола и сильнее вцепилась в него, чтобы не упасть с его спины. Колу пришлось тащить полусонную меня от машины и до порога Гран Мезона. – Пригласишь меня? Я зарылась лицом в шею Кола и плотнее натянула на себя одолженную Колом куртку – она все еще сохраняла эхо его тепла. – Шэрон. – Ммм? – Ты не можешь заснуть, не впустив меня в дом. – Я проигнорировала его, призывая к себе сон. Я не спала уже два дня, постоянно за рулем, а в моменты редкого отдыха меня мучили кошмары, которые мог прогнать только Кол. – Шэрон, ты замерзнешь. – Входи, – велела я, все еще сонная. Кол без помех пересек порог. Дом встретил нас благожелательной тишиной, располагающей к отдыху после долгого пути. Я почувствовала некое удовлетворение от того, что Кол наконец попал в Гран Мезон и оглядывал помещение с плохо скрываемым восхищением. Кол не был привередливым в плане интерьера, но мне бы хотелось сделать его пребывание в моей главной резиденции как можно более комфортным. Поэтому я планировала в ближайшие дни приобрести все, что Кол тайно любил – например, кучу ненужных и мягких подушек. Под изгибом лестницы была расположена изысканная кушетка из черного дерева и с изумрудно-зеленой обшивкой, и она привлекла внимание Кола – именно туда он и усадил меня, а потом пошел обратно к машине чтобы перенести все наши вещи. Я свернулась клубочком, почти полностью помещаясь в куртке Кола. Я прикрыла глаза, вполне расположенная к тому, чтобы заснуть прямо на этом месте. Но как только я попыталась выкрасть себе несколько минут сна, предательски острый слух зацепил отдаленный звук. Я думала никого нет в доме, но ровные удары сердца и приглушенная мелодия давали понять ошибочность этого суждения. Ленивыми движениями я поднялась и последовала вверх по лестнице. В студии была звукоизоляция, но дверь была открыта, что и позволило мне расслышать эти звуки. Заглянув в комнату, я увидела Нила в самом центре. Он расположился спиной на скейте и катался на нем взад-вперед, в ушах наушники. На его груди и животе расположилось по меньшей мере пять кошек, и Нил рассеяно водил рукой по гуще меховых комочков. Нил часто сидел часами в самых странных позах, слушая музыку и нежно сминая шерстку кошек, это было некого рода его способом медитации. Я подошла к парню – так, чтобы преградить путь падающему на него свету из окна, и только когда моя тень упала на его лицо Нил осознал, что что-то изменилось. Он распахнул свои огромные серые глаза и вздрогнул от удивления. – Шэрон! – воскликнул Нил, подскакивая. Все кошки ссыпались с него, как спелые фрукты с яблони, когда потрясешь ее, и с возмущенным мяуканьем отпрыгнули подальше. Нил, хотя и обладал условно одной из самых быстрых реакций среди живых существ, всегда отличался грацией пингвина. Поэтому, само собой, от попытки встать скейт выскочил из-под Нила и живо поспешил укатить как можно дальше, оставляя пол в полном распоряжении для падения. – Ауч, – красноречиво изрек Нил, потирая ушибленный затылок; наушники вылетели из предназначенных мест и повисли у мальчика на шее. Он обмяк на полу, морщась скорее от смущения, чем от боли. – Ты любишь пугать меня, да, Шэрон? – Во-первых, это случается само собой, – говорю я с улыбкой вставая на корточки рядом с ним. – Во-вторых, это забавно, – я осторожно убираю отросшие локоны со лба Нила. Пора бы его подстричь. – Ты не говорила, что приедешь сегодня, – заметил Нил, расслабившись и, кажется, не собираясь подниматься в ближайшее время. – Встреча в животном приюте была отменена, поэтому я не пошел туда. Я угукнула, давая понять, что услышала его. В свободное от музыки время Нил занимался волонтерской работой в приютах для сирот, бездомных, животных – что удавалось найти. Сложно представить как человек вроде меня мог вырастить такое сердобольное создание как мой племянник. Я любила животных, и сама была не прочь приютить пару лишних, хотя и в умеренных относительно площади дома количествах, вот только собак, особенно больших, терпеть не могла, поэтому Нил восполнял недостаток любви к щенкам во всякого рода приютах. Правда, была однажды у Нила помесь спаниеля, нареченная именем Принцесса Лея, и я не выдворила ее на улицу только потому, что у Нила самого щенячьи глазки, щенок был маленький, и у меня на тот момент не было человечности, так что и отношение к собакам было достаточно смягченное. Нил до сих пор держит фотографию с Принцессой Леей в рамке у кровати, прямо перед яркой зеленой лавой-лампой. – Шэр? Я обернулась. В дверях стоял Кол, его бровь выгнута в вопросительном выражении. Я почувствовала, как Нил принял вертикальное положение и посмотрел на Кола поверх моего плеча. Как только он понял, кто это, Нил выругался и вскочил на ноги намного быстрее, чем того требовали обстоятельства. – Здравствуйте, мистер Майклсон, Кол, сэр! – залепетал мой бедный племянник. Он хотел встретить Кола в живую на протяжении многих лет, потому что прекрасно знал, что Кол был единственным мужчиной, который значил что-то для меня. И его желание значительно возросло с известиями о том, что Кол вернулся в мир живых и мы с ним возобновили наши… ну, что бы там между нами не было. Я отошла в сторону, чтобы мальчики могли посмотреть друг на другу, а Кол подошел ближе к нам с Нилом. Младший вампир выглядел таким взволнованным, что казалось, он близок к потере сознания. Кол посмотрел на меня, мысленно переговариваясь. «Это тот самый племянник Нил?» Да. «Стоит пожать ему руку или?..» Я покачала головой, когда рука Кола автоматически дернулась для рукопожатия. Нил чувствовал себя некомфортно, когда к нему прикасались незнакомцы, и не смотря на всю щенячью радость от встречи с Майклсоном, я не думаю, что пока что это было к месту. Выяснив у меня все, что было необходимо, Кол решил предложить Нилу дружелюбную улыбку. Я достаточно много рассказывала ему о моем племяннике и мне кажется, что пацан ему понравится. Его даже не смутило то, что Нил избегает его взгляда, потому что понял, что делает он это не от недостатка вежливости. – Привет. Ты Нил, да? Нил охотно кивнул и помахал Колу ладонью, как будто они находились на большем расстоянии. – Я многое о тебе слышал, Нил. Шэрон тобой очень гордится. – Я тоже горжусь ею, сэр. Она была мне прекрасной тетушкой. – Называй меня Колом, – предложил мой Майклсон. Нил помедлил и посмотрел в угол комнаты, задумываясь, стоит ли спрашивать или нет. – Можно мне называть ва…тебя дядей Колом? На секунду черты Кола наполнились изумлением, но он очень скоро возобладал над своими эмоциями и усмехнулся. Признаться, я и сама была удивлена этому вопросу не меньше Кола. – При условии, что Шэрон станет моей женой. Кол глянул на меня с насмешливостью, а Нил с требовательным любопытством. Он был удивлен тем, что Кол поднял эту тему, и в то же время он ожидал, что раз он так поставил вопрос, то я должна, разумеется, немедленно согласиться. Я скрестила руки на груди. – Я не подписываюсь ни на какие матримониальные инициативы в ближайшее время, – уверено заявила я, строго оглядев их обоих. Ишь чего надумал. Использовать мою слабость к племяннику для своих коварных планов. – Я не хочу, чтобы кто-то поднимал эту тему как минимум до следующего года. А лучше до второго пришествия. Нил, будь так добр, познакомься с Колом поближе, покажи ему комиксы или еще что-нибудь. А я пока должна связаться с Джинджер и подготовить вечер в честь приезда Кола на завтра, иначе еще несколько недель к нам будут беспрерывно поступать потоки гостей, горящих желанием познакомиться с нашей знаменитостью. Я показательно закатила глаза, но Кол лишь хмыкнул. – Будет сделано, Шэрон, – пообещал Нил. Кол кивнул, соглашаясь пообщаться с Нилом пока меня не будет. Он посмотрел на О’Брайена, который пошел мимо меня в сторону двери и дальше к лестнице на первый этаж, Кол следом за ним. – Ты умеешь играть в приставку? – Нет, – ответил Кол, я слышала их разговор даже когда они скрылись из виду, а я направилась вверх по лестнице в библиотеку (также известную как мой кабинет для официальных дел). – Но я быстро учусь. И я поиграю с тобой в приставку, если мы условимся, что ты расскажешь мне все истории о Шэрон. – Я как раз хотел это предложить! – обрадовался Нил. – Ты знаешь историю о том, как однажды Шэрон вытащила раненного горного льва из цирка, и он полгода жил в доме, а она назвала его Колтером? – спросил Нил тоном, который подразумевал, что он догадывается, кого тогда напомнил мне огромный горный кот и почему был назван этим именем. Мелкий предатель! – Нет, не знаю, но я сгораю от любопытства! Расскажи мне все. – Обязательно! Могу я предложить тебе кофе и сырные палочки? – Не стану возражать. Я начинаю жалеть о том, что познакомила этих двоих.***
Новый Орлеан;
1869 год
Шэрон Сальваторе могла участвовать в конкурсе по упрямству и уступить, пожалуй, только его собственной сестре. Кол поражался тому, как сложно было изменить мнение Шэрон по поводу того, что ее существование, пусть и основанное на питании на крови, имело смысл, хоть и не цель. После того непродолжительного периода как Кол вдался в усердное избегание Шэрон, дабы не дразнить свой самоконтроль и не искать возможности ухудшить статус своих отношений с ней, Майклсон вновь приступил к усердной работе над своим небольшим проектом. И это, разумеется, никак не было связано с тем, что его братья стали проявлять к Шэрон интерес – хотя в случае Элайджи Кол сомневался в каких-либо дурных намереньях или романтических планах по отношению к Шэрон, но собственническая натура Кола вопила, требуя его вмешательства. С Клаусом, правда, Шэрон разобралась сама: при его попытке чересчур самоуверенного флирта Сальваторе врезала Клаусу и сломала ему нос, чем заработала уважение Ребекки и сдержанную усмешку Элайджи, и заступничество всех троих родственников Клауса поставило его в такое положение, что он не мог отомстить наглой вампирше, так как это создало бы разногласия со всей семьей одновременно. Честно сказать, это впечатлило Кола до глубины души, и он лишь окончательно убедился в том, что Шэрон нравится ему достаточно сильно, чтобы всеми усилиями уговорить ее переменить свое мнение о жизни и смерти. И таким образом Кол вернулся к многочасовым увещеваниям о том, что если ее душа проклята – как сама Сальваторе считала, и скорее всего не далеко ушла от истины – то, в чем тогда смысл умирать прямо сейчас? Стоит однажды капле крови запачкать тебя, и уже не будет обратного пути. Они будут капать и капать, пока не запачкают тебя полностью и не останется ни единого светлого пятна. И с каждой из них ее бессмертная душа все дальше и дальше отдаляется от райских врат. Шэрон спорила до исступления – причем, исступления со стороны Кола, сама Шэрон была до раздражения невозмутима во внешнем облике – о том, что незачем усугублять свое положение относительно ее положения меж небесами и бездной, и что, продолжая жить, она как раз-таки портит это самое положение. – Убийство – худший из грехов. – Но это – часть твоей истинной природы, – настаивал Кол. – Этого не избежать. А если нельзя этого избежать, так почему бы этим не насладиться? Если путь в Рай и так заказан? Кол не понимал, игнорировала ли она его доводы, потому что не хотела слушать, или просто была настырна. И он склонялся ко второму. С течением времени Кол начинал замечать что-то в ее глазах цвета индиго: она не хотела верить его словам, но постепенно его правота становится более или менее очевидной для нее. Ее равнодушие все чаще сменялось задумчивостью и Кол надеялся, что это было прогрессом. Он всегда был хорош в убеждении, но еще никогда ему так сильно не хотелось, чтобы ему поверили. Он отчаянно желал, чтобы Шэрон Сальваторе жила. И с каждой новой охотой Шэрон позволяла себе впасть в охотничий азарт и пыталась скрыть искорки возбуждения в глубине зрачков, но Кол все замечал. Он видел, что с каждым разом она заходила все дальше в том, что позволяла себе упиваться кровью без стыда и раскаянья. Кол учил ее, как разнообразить кровавые развлечения и как внушение может в этом помочь, учил защищаться от врагов и вырывать сердца (и опасался, как бы она не воспользовалась этим умением на нем самом, если уже не было поздно для подобного рода волнений). Кол ловил себя на мысли, что от каждого ее успеха он переполняется восторгом волка, чей волчонок добивается успехов в охоте. Впервые за все время их знакомства Кол осознал, что видел лишь тусклую оболочку своей подруги, иссохшую и готовую слететь, чтобы дать жизни новой версии. По мере того, как Кол избавлял ее от сомнений и сожалений, он видел ту Шэрон, которой ей всегда предназначалось стать – ослепительно яркой и слегка сумасшедшей. Отрицать свое непреодолимое влечение к этой Шэрон было много тяжелее, чем к предыдущей Шэрон, что носила маски, скрывающие под собой апатию, и не имела ничего, кроме несгибаемой, как легендарный клинок Дюрендаль, стали в осанке. Эта Шэрон была непохожа на что-либо, что Кол видел до этого, и исходящая от нее энергия будоражила его и стирала возведенные самому себе запреты. Кол Майклсон хотел удержать ее при себе, он… хотел ее. Больше чего бы то ни было на свете, после своей магии, Кол хотел Шэрон, и она стала самым желанным и самым недостижимым призом. Потому что Кол был не уверен, что ее ответное чувство придет, а если и придет когда-либо – не был уверен, что достижения цели не окажется для него недостаточным. Кол не мог рисковать, ему нужно было продлить теперешнее положение вещей как можно дольше. Насколько хватит сил. Он не хотел ее потерять, точно не сейчас.***
– Вы издеваетесь, да? – спросил Себастьян Аркетт обвиняюще, почти перевесившись за перила второго этажа Гран Мезона, чтобы получше рассмотреть почетного гостя и отныне нового жильца дома. – Серьезно? Он еще горячее Клауса? Сначала он, потом Ребекка, а теперь вот это. Откуда ты берешь их, Шэрон? Можно одолжить? – Ни в коем случае. Хочешь себе Майклсона – заведи своего, – ответила я, невозмутимо отпивая шампанское и пряча за этим занятием самодовольную ухмылку. – А я с ним смотрел Звездные войны! – счастливо признался Нил, наблюдая за толпой под нами и не прекращая большим пальцем обводить гладкую серебряную запонку в форме кусочка пазла на рукаве своего бежевого костюма-тройки. Как и предполагалось, Кол произвел фурор среди Сент-Луисского бомонда. Ведьмы наперебой пытались пожать ему руку, вампиры впали в трепет, как при виде некого вампирского святого (то же самое можно было заметить во время пребывания в городе Клауса, только в тот момент все разумно пытались держаться подальше от потенциально агрессивного гибрида), а главы оборотней опасливо выражали почтение ради вежливости. Кол был в центре внимания, и купался в нем, бросая широкие улыбки и галантно целуя протянутые ладони дамам. К моему неудовольствию, на него глазело слишком уж много людей – хотя скорее нелюдей – и не всегда это были безобидные граждане вроде Себастьяна, который боялся меня слишком сильно, чтобы не переходить границ. Приставить к Колу Кью в качестве того, кто будет представлять ему стремящихся к знакомству гостей оказалось на удивление удачной идеей – стоило кому-то слишком долго улыбаться или пялиться на моего Майклсона, как Кью не больно-то вежливо покашливал, чтобы привлечь к себе внимание, и сам взирал на наглеца так долго и такими жуткими немигающими глазами, что всякий спешил ретироваться от греха подальше. С тем же успехом я могла приставить к Колу агрессивного питбуля. Сам Кол выразил заинтересованность Алишей Бишоп, верховной жрицей ковена Барона Субботы. Я была уверена, что Алиша среди всех глав ведьм будет наиболее охотно помогать мне с Колом в некоторых магических планах. Сейчас несколькими этажами выше под надежной охраной хранился серебряный клинок, что побывал в груди Кола, и у нас с Колом были на него виды, и Бишоп была способна нам подсобить. Я часто оказывала помощь ее ведьмам, да и ей самой, и сегодняшняя встреча должна расположить Алишу к Колу. Всякому было бы сложно сопротивляться прирожденному очарованию этого плута. Как там говорится? «Чем занята природа в преисподней, когда она вселяет сатану в такую покоряющую внешность»? Но не все были так расположены к Колу. – Мистер О’Брайен, – голос с акцентом раздается за мной. Мы втроем разворачиваемся. Прямо за моей спиной я вижу графа Владислава Соколова собственной персоной, в дорогущем смокинге и деловито опирающегося на свою привычную трость. – Как приятно встретить вас, – Влад бросил взгляд на Себастьяна, перебирая в памяти варианты того, кем же он мог быть, но потерпел фиаско, – вашего друга на этом вечере. Но почему же вы здесь? Внизу стоит прекрасное фортепьяно и просто требует сыграть на нем, – добродушно заметил Влад. Нил замялся, интенсивно задергав запонку, так что Себастьяну понадобилось накрыть его ладонь своей, чтобы слегка его успокоить. Нилу не нравился граф. Впрочем, он мало кому нравился, не смотря на свою вежливость и вечно спокойный тон. Влад представлял собой некую искаженную версию Элайджи, из которой выкачали все благие намеренья, оставив только блестящую оболочку, скрывающую коварную сущность. – Если вы настаиваете, граф, – сухо ответил Нил и поспешил скрыться. В следующее же мгновение он показался на первом этаже и занял место на винтовом табурете перед фортепьяно, и музыка полилась так внезапно, что стоящие поблизости подпрыгнули от неожиданности. Нил бросил на меня взгляд, молчаливо спрашивая, правильно ли он поступил. Получив от меня кивок, он также бессловесно обратился к Себастьяну. Как он ему ответил мне не довелось увидеть. Влад занял освободившееся место между мной и Аркеттом, побудив того отъехать подальше вдоль перила балкона. Он недовольно фыркнул и продолжил тянуть дайкири из своего стакана, поблескивая своим металлическим браслетом и цепочками, соединяющими браслет с пятью кольцами на каждом пальце его руки. – Давно не виделись, миледи Сальваторе, – промурлыкал брюнет, его губы растянулись в обольстительной улыбке. – Ваше Сиятельство, – поддразнила я, отсалютовав ему своим фужером, раз уж он обратился ко мне по моему титулу. – Сожалею, что разлуку не удалось продлить. Тебе что-то нужно или просто решил оказать почтение нашему гостю? Взор Влада метнулся к Колу. Он смотрел на него, изучал, так, как он всегда на всех смотрел – словно опытный хищник на предполагаемую добычу или соперника, или быть может военный в нем высчитывал характер врага, сканировал на предмет слабых и сильных сторон. В мире Влада существовали только те, кого он мог использовать ради достижения своих целей, и те, кто стоял на его пути. – Кто это? – наконец спросил Влад, хотя каждому здесь было прекрасно известно, кем был Кол Майклсон. Даже если бы я пыталась скрыть это, фамилия – да и имя – Кола была слишком широко известна среди таких как мы. Так что я не сочла нужным отвечать на вопрос Влада так, как ответил бы любой другой. Что конкретно он хотел выведать, мне было неведомо. – Мое буйное прошлое. А также желанное будущее. Если только все удастся. – Надолго ли наш, гм, гость предполагает прибывать в городе? – Столько, сколько пожелает. Я была бы вполне довольна, реши он сделать Сент-Луис своей основной резиденцией. Влад поджал губы. Моя связь с Первородным явно не действовала ему на руку, а мой тон дал понять, что Кол задержится в городе. С одной стороны, я могла понять его дискомфорт – до этого Влад уютно оставался в позиции самого древнего существа в этом городе. Я всегда «дружила» с Владом от того, что опасалась оставлять его в стороне. Как говорится, врагов держи как можно ближе, даже если этим ближе окажется собственная постель.***
Новый Орлеан, Бойня;
1869 год
Казалось, шум джаза в Беззаботном городе был не столько звуком, сколько энергией, впитавшейся в стены зданий и в жилы его обитателей. У некоторых беспрестанная музыка вызывала хронические мигрени, иным она становилась так привычна, что на нее перестаешь обращать внимание также, как на птичье пение за окном. Шэрон относилась к последним. После не в меру интеллигентного и чопорного общества родного города, развязный и беспечный Новый Орлеан казался ей отдушиной, глотком свежего воздуха. Она не знала, что именно так благоприятно влияло на ее внутреннее состояние – сам этот город, первая настоящая дружба, найденная в нем, или же усердные старания упрямого Майклсона. Так или иначе, сравнивая свое душевное состояние до и после встречи с ним, Шэрон не могла не подивиться изменениям и пройденному пути. Сейчас она была почти готова поверить, что осуждение Всевышнего не имело большого значения теперь, когда Рубикон был пересечен. Клаус Майклсон был идеально подстроен под атмосферу города – или же город под него? – и радовал подданных своего самопровозглашенного царства частыми празднествами. При помощи старшего брата и сестры Клаус устраивал громкое торжество приблизительно каждую неделю, а когда его переменчивое настроение улыбалось, то и дважды в неделю. Разумеется, не считая тех моментов, когда он был зол как черт и подходить к нему осмеливался только бесстрашный и самоотверженный Элайджа. Шэрон не знала, чего именно так страшились младшие Майклсоны в среднем брате, но мудро следовала их примеру и избегала серчающего Первородного. Он все еще не выпустил из памяти казуса между ее кулаком и его переломанным носом. Хотя Никлаус и пребывал в гостеприимном расположении духа, Шэрон поспешила убраться подальше с глаз хозяина Бойни, бросив ему лишь формальное приветствие и реверанс, и направилась на поиски более приятной компании. В этом доме таковую представляли только ее любимые Майклсоны: Ребекка и Кол, что не так давно отвлекся от поисков девушек, которых мог бы затащить к себе в постель (а иногда и не только в постель) и возобновил их тесное общение. Ребекку найти было не сложно – она была душой и сердцем компании, и сейчас вела дебаты с Марселем Жераром, окруженная толпой слушателей. В этих дебатах было столько же злости, сколько и флирта. Марсель предал Ребекку, выбрав бессмертие превыше их любви, и несмотря на то, что с тех пор прошло не мало лет, девушка испытывала глубокую обиду. Разумеется, как преданная подруга, ко всему прочему улавливающая неприязнь Кола к питомцу Клауса, Шэрон была готова вступить в клуб «анти-Марселя», но отношение между Первородной и Жераром были гораздо сложнее чем любые, какие ей приходилось видеть до этого. Она в исступлении заверяла, что ненавидит Марселя каждым фибром своей души, а потом, когда перегорала злость, роняла горючие слезы Шэрон в плечо, поведав что ее настрадавшееся сердце все еще не может его позабыть. Как помочь Ребекке в ее душевных метаниях, оставалось неясным, и оттого Шэрон предпочитала не вмешивать в эту сферу ее жизни, если в этом не было абсолютной необходимости. Посему Шэрон продолжила обследовать зал в поисках второго своего компаньона. Если хорошенько присмотреться с балкона, то можно заметить, что толпа клубится вокруг трех основных мест в зале – вокруг Клауса, сейчас решившего развлечь публику каким-то французским анекдотом, поблизости со спорящими о природе свободы воли и факторов, определяющих человеческие поступки Ребеккой и Марселем, и возле Элайджи, дикторским голосом вещающего о том, что работорговля является пережитком далекого прошлого и то, что она все еще продолжает существовать есть не более чем признак деградации общества (будь вы даже заядлым расистом, у вас не имелось никакой возможности устоять перед его природной силой убеждения). Майклсоны имели какой-то прирожденный магнетизм, выставляющий их в роли планет со своими собственными гравитационными полями, притягивающими людей на их орбиту. Не обнаружив четвертого скопления подобного рода, Шэрон направилась к закрытым для публики помещениям дома. В отличие от других гостей, она пользовалась привилегией свободного прохода практически в любую часть особняка, помимо рабочего кабинета Никлауса (Элайджа доверял ей в достаточной мере, чтобы оставить проход в свой кабинет для нее полностью открытым) и темниц. Шэрон даже не была удивлена тем, что таковые здесь имелись. Гостиная, столовая и спальня Кола пустовали. В комнаты своих родственников он не стал бы заходить. Ну, исключая те случаи, когда ему нужно было что-то стырить. Шэрон спросила себя, относится ли мастерская Клауса к понятию его кабинета. Он ясно дал понять, что не жалует чтобы незнакомцы влезали в его деловые контракты и личную корреспонденцию, да и кто бы потерпел такое поведения в собственном доме. Комната, где он писал и хранил картины – иное дело. Конечно, когда он был занят очередным творением, к Клаусу лучше было не подходить, иначе, по словам Кола, можно получить прицельный бросок испачканной краской кисточки в лоб в лучшем случае, а в худшем и что-нибудь поувесистей, и тоже полбу. В остальных же случаях Клаус не преминет похвастаться своей галереей, если, конечно, это не вредило состоянию экспонатов. Но Клаус начал новый натюрморт вчерашним вечером, а значит гостей в мастерской сегодня не намечается. Шэрон это знала. Знал и Кол. Оглянувшись по сторонам, как заправская воровка, Шэрон приоткрыла дверь в мастерскую Клауса как раз настолько, чтобы можно было прошмыгнуть внутрь, и сразу захлопнула ее как только оказалась внутри. Долго рассматривать комнату не приходилось, она скоро заприметила Кола. Он стоял на коленях возле софы и склонился над кем-то. При более подробном рассмотрении можно было узнать в жертве темноволосую девушку в очаровательном розовом платье. Пальцы Кола зарылись в копну черных волос и отклонили ее голову назад, обнажая шею, и Майклсон приобнял безвольное тело, прижимая ближе к себе. Кажется, он был слишком поглощен процессом, чтобы заметить вторжение. Укол обиды задел сердце Шэрон. Обычно они насыщали жажду вместе, это было некого рода традицией, как их совместные прогулки и танцы. Все прочее общество прощало им, но не танцы – у них так повелось, что Шэрон танцует только с Колом весь вечер, и безжалостно отвергает все предложения, тем самым переступая все правила приличия. Дошло до того, что Шэрон перестала носить с собой бальную книжку, отпала в ней необходимость. Многие думали, что Кол с Шэрон пара любовников. Кем на самом деле они были, Шэрон было неведомо. Но, пожалуй, она была уверена, что переросла роль игрушки в глазах Кола. Или почти что переросла. Кормление порой бывало очень личным, зрелищем, не предназначенным для чужих глаз, и не являясь частью этого процесса, Шэрон почувствовала себя лишней. Но в то же время раз Кол не заметил ее, она боялась спешным уходом привлечь его внимание, а это будет скверное положение. Мысли Шэрон были прерваны: – Что такое, Сальваторе? Нравится подглядывать? Кол выпрямился, утер рот рукавом сорочки, и поглядел на нее с игривым прищуром. Почти что нежно убрав ноги бездыханной девушки с софы, Кол сел на незанятом телом месте и вальяжно закинул руки на спинку, а ногу на ногу. Ему не хватало только сигары для полноты образа. Шэрон ответила ему оскалом. – Что ты, нет, amie, – Шэрон деловито скрестила руки на груди и оглядела комнату, сознавая, какая сейчас была власть в ее руках, – я как раз собиралась найти Никлауса и нашептать ему на ушко про то, что его любимый брат портит обивку его фурнитура, да еще и в его личной мастерской. Что же он скажет по этому поводу? – Сальваторе коварно усмехнулась. – Ты этого не сделаешь, – и глазом не моргнул. – Почему нет? Я ведь как раз у него в немилости. Вот и сглажу прошлую вину. Будет интересно посмотреть, как старший брат задаст тебе, – Шэрон посмотрела на Кола свысока, что было возможно только в связи с его сидячей позицией, и уперла руки в боки. Ее усмешка не вызвала у него обычного азарта спора, лишь его глаза потемнели. Кажется, она сказала что-то не то. Это быстро прошло, но Шэрон запомнила выражение лица друга, когда она упомянула наказание от Клауса. – Все очень просто – ты не станешь меня сдавать, – ответил Кол, слегка наклонившись вперед, и одарив ее снисходительной улыбкой. – Ты так уверен? Быть может, я затаила обиду за то, что ты приступил к веселью без меня. Кол склонил голову набок в недоумении. Потом его лицо просветлело от догадки, и он рассмеялся, запрокинув голову назад. Он вопросительно указал на трагично уложенную на кушетке девушку, напоминающую безвременно ушедшую героиню очередной повести Аллана По. – И всего-то? Кол далеко не так нежно столкнул покойную с софы и в добавок отпихнул ее подальше носком башмака. Из кармана Кол произвел на свет небольшой складной нож и посмотрелся в его отражение, заставив поверхность ножа отражать свет люстры. Он опробовал острое лезвие на прочность большим пальцем, намеренно позволив вспороть кожу. Багряная капелька пробежалась поперек лезвия, и знакомый запах врезался в обоняние. Десны Шэрон заныли когда прорезались более совершенные резцы. Лицо Кола стало маской хитрости и самодовольства. Он засунул палец в рот, и посмотрел на девушку с усмешкой и… желанием. – Могу ли я загладить свою вину, миледи? Шэрон в задумчивости надавила языком на выступивший клык. Кол и прежде заигрывал, но всегда шутя. Такого взгляда до этого удостаивались только его жертвы, и даже тогда он был каким-то иным. Ребекка пояснила ей, что кровопитийная связь между вампирами была чем-то сродни сексу и некоторыми приравнивалась к извращению. С какой стати Колу предлагать собственную кровь вместо предложения пойти поискать новую жертву и испить ее вместе? Возможно давать отношениям Ребекки с Марселем статус самых странных в ее жизни было преждевременным решением. Она продолжала молча всматриваться в него, поэтому Кол решил не оставлять ей выбора. Он прижал лезвие к ладони и провел вдоль, заставив кожу расступиться. Кровь хлынула, хоть и не слишком обильно, но достаточно для того, чтобы знакомый аромат наполнил ее легкие и впитался в мысли, взывая к ныне основному инстинкту. Не успел Кол опомниться, как Шэрон оказалась на коленях перед ним и, отведя его запястье в сторону, собрала горячим языком рубиновые пятна с его ладони – все что осталось от стремительно срастающейся раны. Кол посмотрел на нее темными глазами, его взгляд приковали ее губы – она жадно облизнула с них остатки крови. Кол освободил свое запястье из ее хватки и в свою очередь перехватил ее собственное – дернул, заставив подняться, а потом потянул на себя. У Шэрон не было иного выбора, кроме как приземлиться к Майклсону на колени. Он переместил ее, усадив лицом к себе, так что ее ноги оказались по обе стороны от него, от чего юбки ее пышного платья неприлично задрались. Вялая мысль вспыхнула в ее голове – кто-то может войти и застукать их в такой в высшей степени неподобающей позе, но Кол не заставил ее скучать ни на секунду. Она расширенными глазами наблюдала за тем, как он расстегнул несколько пуговиц своей рубашки и отогнул ворот. Шэрон завороженно следила за стремительным пульсом крови в его сонной артерии, ощущала, как быстро бьется от возбуждения его сердце ей в ладонь. – Чего ты ждешь? – его хриплый голос пробрал до костей. Шэрон вдруг обнаружила, что их лица находились в непростительной близости, и они делили один воздух на двоих. Кол очертил ее подбородок тыльной стороной ладони, с утрированным интересом накрутил черный локон на палец, а затем потер его между пальцев, заставив шуршать. А потом Кол установил с Шэрон зрительный контакт, одновременно зарываясь пальцами в ее густые черные волосы, и нежно направил ее лицо ближе к своему горлу. Подобная близость с источником такой желанной крови была невыносима, и сдерживаться больше не представлялось возможным. Шэрон оставила ледяной поцелуй на его ключице, а потом припала губами к артерии и впилась клыками. Кол глухо застонал и слишком сильно обхватил ее за талию, прижимая ближе к себе, но Шэрон не возражала, напротив. Жар от Кола перетекал в нее, как в сообщающихся сосудах. В отличии от многих вампиров, Кол пылал изнутри, и у него была постоянная высокая температура. Она тянула из него кровь и тонкие сосуды отзывались в нем болью. Эта боль пьянила Кола, его окутало ощущение порочной экзальтации – Шэрон слышала это в его венах. Он чувствовал, как отдавалось вибрацией удовлетворенное рычание в ее грудной клетке. Вкус его крови был не такой, как у людей, она была намного слаще и была смешена с наслаждением, но она была все такой же теплой, и Шэрон тонула в ее тепле с каждым бешеным глотком. Руки Кола неспешно ослабили хватку, перестав до боли сминать ее ребра пуще любого корсета. Ей подумалось, что возможно она взяла слишком много, и теперь у него утекают силы, как бывает с людьми после изрядной кровопотери. Шэрон перестала тянуть живительную амброзию, но не отстранилась – она продолжала бить толчками из проделанной раны, повинуясь давлению пульса. Но почувствовав, как ласково и уверенно пальцы Кола перебирают ее волосы, Сальваторе приободрилась. Она все брала и брала, а он позволял ей это, отвечая глухим мурчанием, словно огромный довольный кот, и какими-то невнятными словами на позабытом языке, не передававшими ей значения, но казалось, передававшими свой смысл через его мягкий тон. Шэрон еще никогда не слышала, чтобы Кол с кем-то говорил таким тоном. Насытившись – в Коле было куда больше, чем она могла взять – Шэрон отпустила его воротник и глотку. Запрокинув голову, она вдохнула полной грудью и рассмеялась, сама не зная чему. С момента ее обращения она постоянно ощущала свою мертвенность, и избавиться от этого ощущения можно было только через утоление гротескной жажды. По исполнению этого условия, ее охватывало сильное опьянение – она чувствовала себя живее, чем когда-либо, совершенным существом, полным энергии, а мир плясал перед ней, наводненный красками и звуками и запахами и едва уловимой энергией аур всех живых существ в мире, и все это разнообразие проходило сквозь ее восприятие, и это было восхитительно, как разноцветный калейдоскоп чувств. Кровь Кола была наркотиком, горевшим в ее венах. Кол хмыкнул, мазнув носом вдоль ее шеи. Шэрон посмотрела вниз на мужчину, на котором так бесстыже сидела верхом. Он невозмутимо любовался ею, его теплые ладони как-то незаметно опустились на ее бедра под тканью платья, слегка поглаживая, и Шэрон разрывалась между желанием велеть ему остановиться и велеть продолжать. Укус на его горле начал таять, оставив лишь красные разводы, ручейком стекшие во впадинку над его ключицей. Не удержавшись, девушка влажными поцелуями стерла струйку крови, слизала ту, что скопилась в ямке над ключицей. Кол застонал ей в макушку, его хватка на ее бедрах сначала усилилась, а следом расслабилась вместе с его дрожащим выдохом. Шэрон поглядела наверх, чтобы подробнее экзаменировать лицо Кола. Она видела его много раз, но ни разу так близко, и никогда он не был… таким. Его зрачки увеличились в несколько раз, как в темноте, или будто он был опиумным наркоманом под большой дозой. Его улыбка была какой-то отчаявшейся, и все же довольной, будто он сдался и теперь чувствует облегчение от тяготящего его груза. Кол в то же время сосредоточено изучал ее саму. Его пристальный взгляд и холодок под кожей щек дал понять, что она все еще не избавилась от проступивших на лице серых вен и багрянца в склерах глаз. Она попыталась сморгнуть монструозный лик, но в таком возбужденном состоянии это оказалось сложнее, чем обычно. Шэрон окатило отвращение. Кому хочется смотреть на такое лицо? Она отвернулась в сторону, чтобы не позволить ему смотреть на себя, и стараясь вернуть контроль над своим внутренним зверем, бесшабашным и беспечным от сытости. Но настойчивое прикосновение пальцев Кола к ее подбородку заставило ее вновь обратить к нему лицо. Кол отпустил контроль и позволил венам прорезаться, как трещинам на безупречном лице мраморной статуи, и наполниться багряной тьмой глазам вокруг карих радужек. – Что думаешь, Сальваторе? Неужели стал хуже выглядеть? – Нисколько. Кол усмехнулся ее смущению, как взрослые посмеиваются над глупостями детей. Такого она не могла потерпеть, поэтому обескуражила его резким поцелуем. Преодолев первый шок, Кол пробовал губы Шэрон на вкус так, будто от этого зависела его жизнь. Он обнял ее талию, не слишком сильно, но казалось, что он ни за что не согласится ее отпустить. Отпустил он ее только затем, чтобы обвить ее руками свою шею, и вновь стал прижимать к себе, так что Шэрон чувствовала, как вздымается его грудь при редких вздохах между поцелуями. Кол вынудил ее разомкнуть губы и принялся изучать языком, собирая весь оставшийся вкус собственной крови. От упоения и недостатка воздуха у Шэрон закружилась голова, и она почувствовала трепет, будто биение крылышек маленькой птички, зажатой между легкими. Он все продолжал ее целовать, иступлено и неистово, со страстью и просьбой не оставлять его – никогда. Весь мир сосредоточился в том пространстве, что они двое занимали собой, и не существовало ничего за пределами их объятий. Это не изменилось с окончанием поцелуя. Наверно было в мире что-то более пьянящее, чем кровь. – Вот так, – произнес Кол, упираясь в ее лоб своим и смотря в синие глаза, будто астроном, изучающий целую Вселенную созвездий, которые хотел запечатлеть в памяти, – должен был произойти наш первый поцелуй, Шэрри.***
Себастьян пододвинулся ближе ко мне, и мы оба стали молча созерцать Нила. Он позабыл о своих заботах и волнениях, как только его пальцы впервые пробежались по белоснежным клавишам, тем самым выманивая восхитительную мелодию из инструмента. Я долго думаю об этих глупых мальчиках – какими бы взрослыми они ни являлись на данный момент – которым ничего не мешает быть счастливыми, но которые все равно сами того не ведая, пожалуй, избегают возможности быть счастливыми. С Себастьяном нас издавна связывает множество вещей. Я открыто заступилась за него перед его ковеном, дала дар бессмертия и обеспечила способом добывать деньги, в лишний раз не попадаясь на глаза. Себастьян был моим лейтенантом, самым приближенным из всех моих помощников, моей правой рукой, собирателем слухов и глашатаем. Он боялся меня, как следовало бояться большинству, и все же уважал. Он лучше многих знает, как страшна я в гневе или когда меня подвели, а еще – что я храню его секреты также бережно, как свои. Секреты были валютой, средством давления, и я хранила множество секретов многих людей, это было частью той силы, которой я удерживала город в подчинении. Но не смотря на всю ценность секрета Аркетта, держащего полезного вампира у меня на привязи, я еще и была озабочена благополучием Нила. Слишком часто самой выгодной угрозой Себастьяну было обещание навсегда прервать его общение с моим племянником. Иногда мне становилось за это стыдно, но более хладнокровная часть меня напоминала мой священный девиз: покуда цель оправдывает средства, чувства не должны быть вмешаны в дела. Быть оправдано жестокой по отношению к Себастьяну я могла себе простить, пока он оставался полезным; жестокость по отношению к Нилу казалась преступлением против человечества и человечности в целом, как беспричинный пинок щенка золотистого ретривера. Я хотела видеть Нила счастливым. Сатрина, его последнее увлечение в течении нескольких лет, плохо сказалась на его душевном состоянии. Нет, и здесь я использовала Нила в качестве давления на Сатрину. Полезно иметь при себе Нила, которому ведьма-сивиллаготова помогать – а через него и мне. Нужно было признаться хотя бы себе, не вмешиваясь в отношения Нила с ведьмой Аркетт я преследовала лишь корыстную цель иметь при себе сивиллу. Но она явно не могла принести Нилу счастье. Мог кое-кто другой. – Почему ты так ему ничего и не сказал? – Что? – Себастьян смотрит на меня, рассеянно мигая, будто не понимает, о чем я говорю. Как будто я не вижу, как он смотрит на моего племянника. Смотрит – на протяжении почти века. Как будто это не он, Себастьян, всегда оглядывается в толпе, чтобы увидеть, где находится Нил и все ли с ним в порядке. Будто кто-либо возле них не замечал этого, не имел хотя бы смутных предположений. – Почему ты до сих пор не сказал Нилу правду? – повторяю я, чтобы он точно понял, что я имею ввиду. – Ты просил меня молчать, сказал, что сам скажешь. Почему не сказал? Ждешь, пока истечет век с вашего знакомства? – Все сложно, – он отворачивается и опускает голову, так что его золотистые волосы образуют завесу, скрывающую его лицо от меня. Пока меня не было в городе Себастьян подстриг волосы на несколько дюймов и подкрасил кончики волос хаотичными красным и голубым цветами. – Я не хочу, чтобы он… – Себастьян внезапно замолкает. – Сейчас двадцать первый век, Себастьян, – цокаю я языком. – Что не так? Неужели ты думаешь, что он будет смотреть на тебя по-другому после этого? Думаешь, что он перестанет с тобой общаться? Мне казалось, что ты знаешь Нила лучше всех на свете, а ты все равно совершаешь такие глупые ошибки. – Дело не в том, что он перестанет со мной общаться, – Себастьян качает головой и смотрит на меня исподлобья. – Я знаю, что это не так. Но если я ему скажу…– Аркетт жмурится слишком сильно и вздыхает как человек, на чьих плечах лежит секрет весом во много десятилетий. Кем он и является. – …я боюсь, что наша дружба никогда не станет прежней. Я не хочу неудобных моментов, признаний и того, чтобы он чувствовал себя виноватым за то, что не испытывает ничего подобного в ответ… я не хочу этого, Шэрон. Если я не могу делить с ним будущее так, как мне хотелось бы, то я хочу быть хотя бы его частью. Мы оба посмотрели на Нила, показывающего молодой девушке-вампиру правильные клавиши на фортепьяно, на его губах любезная улыбка; в глазах Себастьяна при виде этой улыбки – стремление и тоска, слишком туго сплетенные между собой. – Я надеялся, что если подождать, то оно пройдет. И мы сможем быть теми, кем должны быть – просто друзьями. – Сработало? – спрашиваю, наперед зная ответ. – Конечно, нет, – горько усмехается Себастьян. – Но мне хочется верить, что я стал более виртуозно скрывать правду. И, честно говоря, все еще питаю надежды на улучшение в будущем. – Если ты любил человека столько десятилетий, и это чувство не прошло, что заставило тебя думать, что оно пройдет вообще? Себастьян не отвечает. Себастьян вздыхает обреченно. И мне хочется сказать ему, что из своего опыта я выяснила, что такая связь не пропадает и не истирается с годами, а только делается крепче и безвозвратно впивается в саму сущность души, и с годами становится только хуже, что это неизлечимое заболевание и время для него не лекарство и даже не плацебо. Но он понимает это и без моих слов. – Знаешь, – подают голос по другую сторону от Себастьяна, – иногда люди не понимают, что влюблены, пока им не откроют глаза на существование такой вероятности. Себастьян ссутулился и уронил голову на сложенные на перилах руки, и я смогла лицезреть за ним Кола, облокотившегося на перила одним локтем и с усмешкой смотрящего на понурого вампира. Он бросил взгляд на меня, потом мы оба опустили глаза на застонавшего от досады юношу. – Ты ведь клялась, что не поведаешь ни единой живой душе, – пробурчал он в рукав черного пуловера. – Поэтому я сказала Колу. У него нет души, – весело парировала я. Кол смерил меня недовольным взглядом. Я послала ему издевательский воздушный поцелуй. – Ауч. Ты задела мое сердце, дорогая. К тому же, говорить мне ничего не пришлось, все и так достаточно очевидно. – Очень очевидно? – почти неразборчиво произнес блондин, слегка приподнимая голову чтобы в очередной раз бросить быстрый взгляд на Нила, под пальцами которого фортепьяно просто пело. Я заметила, что кончики ушей Себастьяна приобрели розовый оттенок. – Себастьян? – позвал Нил с первого этажа. Как только наше с Колом и Себастьяном внимание переключилось на него, Нил счастливо улыбнулся и помахал рукой. – Любезная мисс просит продемонстрировать ей игру в четыре руки, не хотел бы ты присоединиться ко мне и помочь с этим? Лицо Себастьяна засияло раньше, чем он смог скрыть это от нас. – Мне нужно идти. – Так иди. В ту же секунду, как я дала позволение, Себастьян скрылся с грацией, оставшейся с его занятий балетом. Кол засмеялся и подошел ко мне. Он открыл рот, чтобы как-то прокомментировать эту ситуацию, но я схватила его за отвороты пиджака и заткнула его поцелуем. Он опешил, но быстро сориентировался, положив ладонь мне на бедро и по-собственнически притягивая ближе к себе, его вторая ладонь притянула меня за шею. Такие поцелуи не принято демонстрировать на людях в виду их откровенности, но в него я выплеснула всю злость и может даже немного ревности. Кол это понял, и ответил с неменьшим безумием, заставив меня прогнуться в спине и запрокинув назад, его большой палец провел линию от моей скулы и вниз по горлу. Мне не хотелось останавливаться, но чей-то свист вернул меня в реальность, напомнив, где мы находимся. Вопреки своему желанию, я оторвалась от Кола, так и не отпустив его, тяжело дыша посмотрела на него, игнорируя реакцию толпы, перед которой мы устроили это маленькое представление. Кол посмотрел на меня так, будто мог взять прямо на этом месте, его взгляд и ладонь, водящая круги по моей спине, отчетливо говорили: моя, никому не отдам. И в то же время он смотрел так, будто увидел меня впервые в жизни. Кол часто на меня так смотрел.***
Когда окружающие нашли в себе достаточно приличия, чтобы успокоиться и позабыть об недавнем эпатаже – позабыть, при этом не смея забывать, что мои вещи трогать запрещено – мы взяли бокал с Тией Марией мне и ирландский кофе для Кола. Я напомнила Колу, что смесь алкоголя и кофе может снова вызвать у него кошмары. Это не поколебало его решимости продолжить свои нечестивые заигрывания со сладким напитком. Также у бара Кол познакомился с Бруно. Хотя в честь праздника Бруно и был освобожден от обязанностей бармена, даже в неурочное время он не собирался покидать привычной обстановки, а потому караулил нынешнего бармена, без конца выказывая свою точку зрения по поводу того, как следуют делать тот или иной коктейль, вводя беднягу оборотня в полную растерянность из-за того, что тот не умел изъясняться на языке жестов. Для человека, который не употреблял ничего отдаленно алкогольного со дня своего обращения, Бруно имел потрясающе острый интерес к алкогольным напиткам. Кол поразил меня похвальным уровнем познаний в языке жестов. Наступит ли день, когда он перестанет меня удивлять? При жизни Бруно в раннем возрасте повредил свой слух, что было одной из причин, почему он оказался бездомным и безработным – цвет его кожи и проблемы со слухом сказались на желании работодателей брать его на работу в начале прошлого века. Молчаливый и тугой на ухо, он многим казался простофилей, не способным выполнять приказы. Так я и нашла его, промокшим под дождем, угасающим от пневмонии. После того, как я выходила его, Бруно зарекомендовал себя как вполне смышленый, быстро учащийся если правильно объяснить парень. Когда я предложила Бруно обращение, он согласился. Хотя его слух и не стал достаточно острым для вампира, он был достаточным для среднестатистического человека. И это позволило Бруно играть на саксофоне, как он мечтал с детства. Даже после обращения Бруно остался достаточно молчаливым, за исключением тех моментов, когда он громко декламировал поэмы Уитмена (а иногда и своего авторства), но тогда молчание охватывало всех вокруг него. Иное дело, что он выучился американскому языку жестов несмотря на то, что фактически больше в нем не нуждался, и предпочитал излагать свои мысли жестами, что вынудило большую часть окружающих выучить хотя бы основные выражения на АЯЖ, а друзей Бруно – овладеть им разве что не в совершенстве. Гилмор до сих пор посмеивался над моей по-итальянски экспрессивной жестикуляцией. Так или иначе, когда мне удалось отвести Кола подальше от Бруно – они принялись шутить надо мной прямо у меня под носом, верх неприличия, я же все вижу и понимаю – мы вернулись на мою излюбленную позицию у перил второго этажа, позволяющую обозревать почти что все гостевое пространство Гран Мезона. Там мы стали бесстыже обсуждать окружающих, и я стала делиться с ним своим мнением обо всех посетителях вечера. Иными словами, я сплетничала, а Кол слушал и иногда комментировал. – Алише Бишоп сорок шесть, но по ней не скажешь. Говорят, она скрепила сделку с Бароном, чтобы оставаться молодой до конца своей жизни, а после смерти будет в вечном услужении у Папы Геде. Уж не знаю, сколько козлов следует принести в жертву, чтобы в ее возрасте так молодо выглядеть… Вон тот молчаливый мужчина, выглядящий так, словно жена притащила его сюда насильно под угрозой жестокой рассправы – это Уинстон Харгривз, самый мой полезный ведьмак. Ушел из Корнуэльского ковена около десяти лет назад, а сейчас живет в Сент-Луисе и зарабатывает при помощи своей магии. – Я знаком с этим ковеном. У них крайне любопытная магия – по их словам, их обучали фэйри. – Ну, жена его явно похожа на подменыша из старых легенд. Она серьезно больна, и я оплачиваю ее дорогостоящие лекарства, за что Уинстон работает на меня. Он готов на что угодно ради нее, и это его слабое место. Кол склонил голову на бок. – Любовь — это слабость, – согласился Кол, выразительно взглянув на меня. Я не могла этого отрицать. Как часто я использовала эту слабость против многих людей. Но Кол быстро отвлекся на что-то в самом углу помещения. – Что девятихвостая лиса делает здесь? Я проследила за его взглядом. Девушка, которую заметил Кол, имела азиатские черты лица, волосы до подбородка, и мощную ауру, и в самом деле всего четыре невидимых невооруженным глазом хвоста. Я даже сделала вид, что не замечаю рукояти ножа танто, выглядывающей из-за пазухи – наверно, зафиксировала его на портупее под тканью огненно-красного платья. Не удивлюсь, если у нее при себе был еще один нож, поменьше, заткнутый за резинку чулка. Будто почувствовав наше внимание, Юки – так звали необычную девушку – подняла голову и подмигнула мне. Я почувствовала легкий намек на жар, расцветающий розовыми пятнами на щеках. Ее глаза сверкнули янтарем в свете настенной лампы. Кто-то мог подумать, что это игра света. Этот кто-то явно мало знал о японских лисицах. – Юки Миядзаки. Она и еще двое кицунэ – единственные в штате, и одни из немногих в стране. Я пообещала ей свою защиту, она – что будет держать под контролем молодежь, чтобы не доставляли проблем мне и моим планам. Нас связывают… запутанные отношения, – закончила я. Тем временем Юки прошла к бару в другой стороне помещения, и я задумчиво наблюдала как ее намеренно виляющие бедра удаляются все дальше. Сев на высокий стул, она будто специально обернулась и нашла мой взгляд, без слов обличив меня в том, что я бесстыдно пялилась. Ее губы искривились в улыбке-оскале. Почему же меня так тянет на лис любого вида и масти?.. Я косо глянула на Кола, чтобы посмотреть, как он реагирует на мои намеки. Кол ответил мне издевательской, сведущей улыбкой, будто сам все давно сообразил. Ревности ни следа, скорее его это забавляло. Вот же придурок. – Раньше здесь заядлым кутилой был Руди Лафитт, но недавно он трагически скончался от яда оборотня. – Кол изобразил сочувственную мину, фальшивость которой мог бы разгадать самый доверчивый зритель. – Его место в обществе заняла энергичная особа, которая сейчас угрожает Квентину драгунской шашкой, снятой с моей стены. Диана Росси. Я нашла ее в полицейском участке лет тридцать назад, когда я сотрудничала с полицией при розыске пропавших детей в городе, и заметила молодую девочку в приемной, дрожащую и дезориентированную. Как я выяснила потом у шефа полиции, ее отец нашел ее такой и в данный момент пытается завести дело против сына мэра на основе показаний Дианы. Но в этом ему явно не могли помочь – кто же посмеет пойти в суд против разбалованного чада мэра, которого в детстве обучало множество репетиторов, но так и не научили его значению слова «нет». Никто не хотел оказаться в немилости у главы города. Поэтому я подсела к девочке и предложила ей шанс отомстить. Она приняла бессмертие, а избалованные ублюдок принял достойное наказание. – Когда наш милый друг ушел на вечный покой, Диана взяла руководство над его борделями и преобразовала в клубы и рестораны, – добавила я. – Надеюсь, его смерть не сильно тебя опечалила. Он вел с тобой долгую переписку. Кол напрягся, но не выглядел больно взволнованным. – Мне нужно было как-то узнавать, что с тобой происходит, чтобы прийти на помощь, когда это требовалось, – просто сказал Кол. Отрицать то, что он буквально установил за мной слежку, Кол явно не собирался. – У тебя было много недоброжелателей. И все еще не убавилось, не смотря на все мои старания. Я всмотрелась в его лицо. Оно выдавало решимость, явно указывающую на то, что он считал это оправданными действиями и будь у него вторая попытка, он поступил бы точно так же. Серьезный взгляд Кола шел в разрез с «усами» из сливок, оставшихся над его губой после ирландского кофе. Во мне загорелось желание стереть их поцелуями. – Ты не отрицаешь того, что приставил ко мне слежку? – Позволишь честно промолчать? – Ты также не станешь отрицать и того, что ты замешан в моем становлении леди Сент-Луиса? На этот вопрос Кол не нашелся с быстрым ответом. Я воспользовалась заминкой для того, чтобы стереть сливки с его губы. После того как мне открылась тайна прежде необъяснимых гор трупов моих врагов, я много думала о том, где еще могла чувствовать участие Кола. Например, как в начале своего правления я смогла одолеть вампира во много крат старше себя? Раньше я списывала это на чистое везение, но с тех пор часто задумывалась, мог ли Кол приложить к этому руку, и его нынешнее молчание было красноречивей слов. Я отвернулась. – Было ли хоть что-то в моей жизни результатом моих собственных достижений? – прошептала я скорее себе, чем кому-либо другому. – Ты внушил прошлому лорду вывести меня из себя, замешкать и оставить преимущество за мной? – звучало скорее как утверждение. – Все верно. Я знал, что ты должна будешь предстать перед местным лордом по прибытии в город и устроил все так, как ты сообразила. Целый клан подчиненных вампиров мог обеспечить тебе лучшую безопасность в мое отсутствие на случай, если Клаус вновь отправит меня на покой, а пока у меня была возможность я позаботился об упрочнении твоего положения, удалив как можно больше недоброжелателей и внушив некоторым более или менее надежным поддерживать тебя, – объяснял Кол поверхностно. Как только я загорелась желанием расспросить его подробней про последнее замечание, он продолжил: – И, да, возможно тебе могло показаться, что ты ничего не добиваешься сама, но, дорогая, посмотри на все это. Кол возник у меня за спиной и обвил рукой мою талию, в то же время рукой с бокалом описав пространство и людей под нами, не переставая шептать мне на ухо. – Я сделал тебя леди, но остаться таковой сложнее, чем стать. А ты продержалась уже… сколько? Больше века. Ты навела порядок в городе, и удерживала его на протяжении всего своего правления, обеспечила своих, не побоюсь этого слова, подданых лучшей жизнью, создала себе самые выгодные условия. Джузеппе невольно оставил тебе дом и капитал в наследование, но сравни то, что имел он, и то, чего добилась ты сама. – Кол коснулся губами моего виска, а потом прижался к нему щекой. – Я горжусь тобой. И эти слова значили многое.***
Новый Орлеан, Сальваторе Мэнор;
1870 год
Пожалуй, за все мои двадцать два года жизни у меня никогда не было дня рождения лучше этого. Ребекка постаралась на славу, а Кол даже произвел попытку не смущать меня на людях на протяжении всего дня. Конечно, такая выдержка была похвальна, но само собой, Кол не стал бы терпеть весь день если бы не устроил что-то в последствии. Под предлогом того, что Кол оставил мой подарок в моем доме на Рю-Рояль, который в последнее время стал называться Сальваторе Мэнором, хотя я и жила там меньше года, Кол утащил меня с вечеринки в Бойне, доме Майклсонов. Я распустила слуг, чтобы остаться с Колом наедине. Не смотря на все мои укоризненные замечания по поводу того, что Кол постоянно норовит устроит что-то неприличное, я и сама была не прочь устроить что-то столь же бесстыдное, как целоваться с Колом за портьерой пока никто нас не поймает. Чем мы периодически баловались, не стану скрывать. Кол повел меня в мою комнату и живо усадил на кровать, лицом к окну, чтобы я не могла видеть его манипуляций с подарком, и оставил меня с хитрющей лисьей улыбкой. «Жди здесь. И не подглядывай». Как будто это было так легко осуществить, когда я слышала шуршание бумажной обертки и шорох чего-то еще. Наконец, Кол сел рядом со мной. – Закрой глаза. Я неохотно подчинилась и почувствовала, как Кол прильнул ко мне ближе, а следом – касание к ключицам. Я распахнула глаза от нетерпения и заглянула в протянутое Колом зеркало, чтобы я могла посмотреть на то, как ожерелье смотрится на мне. – Тебе нравится? С тем же успехом он мог спросить, нравится ли мне венец, сотканный из звезд с небес. Ожерелье состояло из двух красных камней, а серебряная рама заставила конструкцию принять форму сердца. Алые камни были теплыми и от них исходило легкое свечение. Я внимательно рассматривала каждый изгиб ожерелья пока Кол рассказывал мне о том, как ожерелье и заклинание к нему было сконструировано им самим и заклято на каплях его крови древней магией, которая позволяла мне сопротивляться внушению Кола и его семьи. – Да, Кол, – быстро ответила я с придыханием. – Очень. До Кола никто никогда не дарил мне таких подарков, разве что может быть Деймон. Отец оплачивал мои затраты, а Деймон всегда любил удивлять меня внезапными дорогими покупками (хотя некоторые из них были приобретены при помощи внушения). Но Кол... он не просто купил что-то для меня. Он сделал это. Он сам сконструировал заклинание в основе этого ожерелья, сам выбрал дизайн. Он добавил туда своей крови. И дал мне свободу воли – если ожерелье в действительности даст мне иммунитет к внушению. Эта вещь – не просто ожерелье, это признание; все то, что он не решился бы сказать вслух. Я посмотрела на Кола и попыталась также безмолвно передать ему всю радость, и все восхищение, что было сосредоточено в центре моей груди в этот самый момент. Кол смотрел на меня с сомнением, которое выдавали слегка сведенные брови, и избегал смотреть мне в глаза, будто боялся увидеть в них разочарование неудачно выбранным подарком или вежливо-притворную радость, которую я могла натянуть на лицо, чтобы не задеть его чувства. Я сомневалась, что мне сделать. Пожалуй, в чувствах я разбираюсь не лучше самого Кола. Что полагается делать в такие моменты? Я подсела ближе к Колу, обняла его руками за шею и поцеловала – глубоко и настолько экспрессивно, насколько это было возможным. Я попыталась передать весь мой восторг и детскую радость от восхитительного подарка. Я никогда не радовалась своим подаркам с такой силой, мне так уж и часто дарили подарки в моей жизни. Даже на это Рождество – пожалуй, самое восхитительное в моей жизни – я не была так счастлива, как в этот день рождения, а в особенности в этот момент. И все это я сказала одним поцелуем, потому что я не могла правильно выказывать эмоции словами и объяснениями. Когда Кол коснулся моей щеки, мягко отстраняя меня, я посмотрела на него взглядом, в котором были сосредоточены все те же эмоции, и глаза Кола заискрились в ответ. Его губ коснулась мальчишеская улыбка, самая искренняя и самая яркая, и он был неотразим в этот момент. – Спасибо, Кол, – произнесла я, сама не скрывая идиотской улыбки, в которой растянулись губы против моей воли. Кажется, у меня начинают болеть мышцы в щеках после стольких улыбок. Когда в последний раз у меня в сердце искрилось, словно бенгальский огонь, что-то сходное по ощущениям? Я не узнавала себя, не могла распознать собственных эмоций, как будто они принадлежали другому человеку – такими чужеродными и необычными они казались. И этот бенгальский огонек в душе зажигался все чаще и ярче с каждым днем, затмевая тень уныния и стыда. Они не ушли и не исчезли, наверно, никогда не покинут меня, но они скрылись в дальнем углу подальше с глаз, оставляя больше пространства для огонька Кола. Имени этому огоньку я не могла дать с точностью, но уже успела выявить, что чаще всего его вызывает Кол, и это казалось невероятным и сумасшедшим. Но я хотела сохранить его свет, и еще больше я хотела видеть отражение его искр в глазах самого Кола. – Рано меня благодарить, – говорит Кол, пряча смущение за ухмылкой. Тем не менее, в отличии от прежних разов, когда он случайно позволял маске соскользнуть и явить мне свое истинное лицо, в этот раз он не закрылся на замки. Он оставил дверь приоткрытой – чтобы у меня оставалась возможность ее открыть, когда понадобится. – Сначала давай проверим, работает ли оно. – Попробуй внушить мне что-нибудь безобидное, – предложила я и развернулась к нему всем корпусом, забравшись на постель с ногами. Я заглянула в его глаза, демонстрируя высокий уровень доверия. Я так часто избегала смотреть в его глаза напрямую, чтобы не подвергаться риску внушения, что только теперь я имею возможность рассмотреть их, с нескрываемым любопытством различая все оттенки шоколадного, и янтарные и золотистые вкрапления вокруг зрачка. Тот, кто утверждает, что каштановый – скучный цвет глаз, никогда не видел глаз Кола. Не смотря на мою открытую решимость, мое сердце зашлось в быстром ритме. Я задумалась, не это ли является причиной колебания Кола. Кол никогда не колебался. Нет, он всегда был образчиком решительности и даже некоторой природной наглости. Колебания были не для него, что так охотно поддавался всякому импульсу и желанию, имея весьма зыбкое представление о самоконтроле и терпение. Если он чего-то хотел, он это брал. Будь то кровь или поцелуй. Но он медлил, всматривался в каждую черту моего лица, будто пытался в чем-то убедиться. Я закусила губу, не понимая, чего он ждет, какая мысль могла вызвать его нерешительное молчание. Наконец, Кол вздохнул поглубже, на секунду прикрыв глаза, а когда раскрыл их, его взгляд уперся в меня. Я не почувствовала никакой скованности разума, но заметила, как изменились его глаза, будто фиксировали что-то и давили одной только силой воли, мысленно опутывая человека напротив оковами и дергая за сформировавшуюся цепь – я знала это ощущение только со стороны внушающего. Я не понимала, для чего Майклсонам вообще было нужно внушение – казалось, одной лишь их давящей ауры должно быть достаточно, чтобы заставить всякого подчиняться их велению. Голос Кола был не менее властным и убеждающим, но при этом не потерял шутливости, пусть и прозрачной: – Скажи, что ты меня любишь. Я почувствовала желание сказать все, что он меня попросит, но быстро осознала ситуацию. Да, его внушение наложило на мой разум путы, но они были призрачными и непрочными. Одного моего намерения было достаточно, чтобы разорвать их с такой же легкостью, с какой Фенрир порвал на себе цепь Лединг в рассказах Кола. Я усмехнулась вместо ответа и покачала головой, показывая, что внушение не повлияло на меня. Кол кивнул и посмотрел на меня удовлетворенно и все же… с примесью грусти. Меня одолевала мысль, что это не было всего лишь проверкой на внушение, и Кол вправду хотел это услышать. Разумеется, сказать это не представляло особой сложности, но хуже всего было бы сказать то, что в глубине души я не имела ввиду. Кол заставлял меня чувствовать что-то необычное и необъяснимое, но природы этого чувства я не могла ни понять, ни объяснить. А потому и разбрасываться признаниями, не будучи убеждена в своих чувствах я не могла. Я хотела открыть рот, в голове рисуя приблизительную тактику того, как отвлечь Кола и сгладить свое молчание, но кажется Кол позаботился об этом сам. Он заткнул мне рот поцелуем, таким резким, что мне пришлось слегка наклониться назад и опереться на руку. Кол подхватил мою поясницу и, продолжая целовать меня, медленно наклонил, пока я не капитулировала и не оказалась на спине под ним. Как только это свершилось, Кол отпрянул, но не дал мне времени возмутиться – его горячие губы уже прильнули поцелуем к моего горлу. Пальцы Кола зарылись в мои волосы и слегка оттянули – почти нежно – заставляя меня запрокинуть голову, давая ему больше пространства. Я обхватила его плечи. Его поцелуи заставляли меня позорно мурлыкать, будто бы я была кошкой, которой почесали за ушком. Я ойкнула, ощутив укус на ключице, и это вызвало электрический разряд, отдающийся в венах. Он ухмыльнулся, уловив мою реакцию, и я чувствовала его ухмылку при каждом новом поцелуе в ключицу, разбавляемыми редкими укусами, заставляющими снопы искры плясать под кожей. Кол мучал меня, пока у меня не сбилось дыхания и я не перешла на тихие стоны. Мы еще не заходили дальше этого, но было очевидно, к чему все ведет и ни один из нас не хотел откладывать этот момент. Сегодня мой день рождения, в конце-то концов, могу позволить себе такой подарок. – Ты уверена, Шэрон? – Кол нависает надо мной, смотрит на меня оценивающе, ожидая скорее физического, чем вербального ответа. – Я твоя, Кол, – тише шепота, но все равно уверенно отвечаю я, прежде чем вновь притянуть его для поцелуя. Я чувствую, как пальцы Кола проскальзывают между моей спиной и простынями, как ослабевает шнуровка моего корсета. Я без разрешения тянусь к пряжке Кола.***
Большинство женщин, которых встречал Кол, не смотря на отличительную красоту, были до безобразия скучны. Дело было не в том, что большинство были необразованны, и даже не в том, что многие не отягощали себя в коей мере сложным мыслительным процессом... Хотя, пожалуй, в этом. И скучные, очаровательно-красивые девушки не имели никакой цены даже будучи обнаженными и полностью представленными его обозрению. Строгое воспитание ли являлось тому виной, или отсутствие опыта помимо абсолютно рутинных "обязательств" (как это часто называлось ими самими) перед своими достопочтенными мужьями, если уж Колу довелось добраться до постели какой-нибудь молодой замужней дамы, Кол не знал. Шэрон не была ослепительно красивой, точно не той красотой, которая представляется при упоминании этого слова; ее очевидное обаяние, основанное на серафических чертах лица и загадочном блеске в глазах, было мрачного оттенка. Как героиня готического романа, Шэрон, казалось, была способна привести легкомысленного кавалера к его неминуемой гибели ради трагедии в сюжете. Кажется, Кол, не смотря на свою неспособность прийти к гибели, держал путь именно туда. Потому что его девочка – и Кол ненавидел себя за мягкотелость, побуждающую дать Шэрон такое ласкательное прозвище в своих мыслях – была либо благословением, либо роковой ошибкой, и Кол не больно-то верил в силы свыше, а в случае их существования они не симпатизировали бы ему, и точне не стали бы посылать Шэрон зачем-то помимо завуалированного наказания за его грехи. На момент их встречи Шэрон была невинна только в одном понятии этого слова, и Кол совсем недавно лишил ее и этой вымышленной чистоты. И не смотря на всю свою неопытность, Шэрон не была такой скучной и скованной, как большинство женщин. Конечно, Шэрон была смущена наготе. Но его девочка знала, чего хочет, и Колу это нравилось, потому что их желания совпадали. – Ты боишься? – спросил Кол тогда, в их первую ночь, переборов свое эгоистичное желание завладеть столь желанным телом как можно скорее. Ладонь Кола прошлась от плеча девушки и до кончиков ее пальцев, четче прочувствовав замеченную ранее дрожь в теле Шэрон. Шэрон откровенно заглянула ему в глаза – ее собственные дурманяще горели глубокой синевой – и упрямо покачала головой. Колу казалось, что если бы Шэрон Сальваторе боялась его до смерти, она бы все с той же непоколебимой уверенностью заявила бы об обратном, и при этом не выдала бы лжи ни жестом, ни взглядом. – Нет. – Ты дрожишь, – Кол коснулся ее лица. Ее щеки были теплыми и румяными, но он был уверен, что отнюдь не от стыда. – Мне холодно,– призналась Шэрон. – Постоянно холодно. Лишь на секунду этот ответ ошеломил Кола, но вскоре он ухмыльнулся. На удивление для себя, он не почувствовал насмешки, а скорее прилив нежности к девушке под собой. Колу было противно и в то же время приятно от разливающегося в груди тепла. – Позволь это исправить, дорогая.***
Оставив на музыкантах (Бруно материализовал откуда-то саксофон, а Себастьян согласился исполнять какую-то любовную песню самым трогательным голосом) священную обязанность развлекать гостей, а на Квентина – следить за тем, чтобы Росси не повредила ничего из имущества, Шэрон с Колом уединились на мансарде. – И ты утверждаешь, что у тебя есть первое издание Malleus Maleficarum? – Еще как. Обменяла его у Алистера Кроули. И множество его собственных записей есть. – Я не слыхал подобного имени… Как же ты достала личные записи этого ведьмака? – Жаль, что ты с ним не был знаком, тот еще типчик был. Считал себя сатанинским пророком, занимался всякими непристойностями и уверовал, что может вызывать и подчинять демонов. Но были среди его изысканий и достаточно полезные. А достала я их посредством выигрыша в покер. И… обыкновенного воровства. Он за это наслал на меня проклятье. Не могла убрать вампирского лица и клыков, полгода так и ходила. – И записи Парацельса имеются? – Да, неизданные. А также «Черная пуллета», там есть куча всего про талисманы и зачарованные предметы. Не твоя? – Имел ее когда-то на руках, да только стараниями Клауса не мог уследить за всем имуществом. – Копии «Великого гримуара» Рабина, Большого ключа Соломона, и множество менее известных работ более достоверных авторов. Шэрон отворила дверь на мансарду ключом и нажатием на особое место на двери. Вокруг все еще были расставлены свечи, хоть ни одна и не горела, это все же придавало ауру оккультизма всей обстановке. Девушка указала рукой на полки, специально отведенные под гримуары и прочие оккультические собрания, и все они находились в разной степени потрепанности. Кол в мгновение ока оказался у стеллажа и стал осматривать корешки, иногда вынимая тот или иной талмуд, деликатно осматривал, принимая во внимание их состояние, ставил на место. Он кружил по комнате, рассматривал работы и загроможденные в соседнем серванте артефакты с магическими свойствами. В этот момент он выглядел как ребенок в обширном магазине игрушек, энтузиазм и радость в котором бьют ключом, как и нетерпение потрогать и опробовать каждую из игрушек. Он ощупал магические кристаллы, взял на ближнее рассмотрение проклятый дублон, закутанный в платок с вышитыми на нем защитными сигилами для надежности, щелкнул ногтем по опасным песочным часам, способным отнять магию или жизненную силу у любой жертвы, почти укололся о шип вечноцветущей снотворной розы, приоткрыл крышку проклятой колыбельной шкатулки, но закрыл сразу, как колыбельная заставила присутствующих зевать. Кажется, он оценил решительно все, от чего ломились полки серванта, каждая поверхность которого была исчерчена защитными знаками, дабы предупредить возможность случайного взрыва или проклятья. – Ты собирала все это? – он поднял взгляд на молча улыбающуюся от его поведения Шэрон, усевшуюся на один из столов со свечами, и болтающую ногами взад-вперед. Шэрон отвела глаза, будто бы рассматривая сундук в углу комнаты – который открывался только при условии пожертвования капли ее крови, и хранил в себе самые тайные и самые опасные из артефактов, включая клинок Кола – но Кол догадался, что она слегка смущена. – Ты меня научил цене магии. Это не было всей правдой. – И мне хотелось… показать тебе все это, потому что ты способен оценить всю эту коллекцию по достоинству. И потому что ты любишь магию,– ее голос угасал с каждым словом, будто бы надеялась, что он не услышит ее. Но он услышал. Кол заметил, что в этом веке голос у Шэрон стал более хриплый, пожалуй, эффект частого курения. Колу даже нравится. Звучало так, будто Шэрон стала старше. Кажется, она и впрямь стала. Каждая черточка ее характера стала более яркой, проступала четче, будто художник обвел контур, указав на каждый острый угол. Одним движением, быстрым и складным, Кол очутился на коленях перед Шэрон. Так, как ему полагалось сделать ей предложение с самого начала; так, как он не осмелился просить ее стать его женой или центром Вселенной. Его горячее дыхание касалось колен Шэрон, ощутимое даже сквозь прикрывающую их ткань черного жаккардового платья с золотыми нитями в узорах. – Шэрон Сальваторе,– рассмеялся он, но его собственный голос подвел его. Его тон отказывался быть насмешливым, произнося эти слова:– Я люблю тебя. Есть ли слова страшнее этих? Шэрон хотелось молить его: не произноси этого вслух. Нет, нет, нет, это было против правил, запрещенные слова, неслыханная тайна под грифом секретности, запертая на столько печатей, что самим нельзя найти. Как мог он так запросто взять и сказать это? Сердце упало и подевалось неведомо куда, явно не желая быть проводником в этой ситуации и указывать верные действия. Не отличался мастерством изобретательности и мозг, не способный воспринимать сообщения души и сердца, и наотрез отказывающийся формировать их в вербальные выражения. Все, что Шэрон могла – смотреть на Кола, как выпавший из гнезда совенок, в состоянии полной растерянности и потерянности. Она не могла дать ответ, не могла сказать такое рутинное и романтичное «и я тебя», потому что собственное сердце для нее потемки. Она никогда не хотела слышать этого. Ей не нужны были признания и разъяснения, не нужна была любовь, как в викторианских романах, и без надобности были глупые нежности. Ей хватало того, что у них было – какой бы ярлык на это что-то не вешали. Как вообще Кол мог решиться сказать такое? Как кто-то мог однажды очнуться и решить, что любит человека перед собой, и что обязан довести этот факт до сведенья этого человека? Он пьян, точно пьян. Алкоголь затуманил его рассудок, а кофеин, певший в его крови, сделал импульсивней, чем бывало обычно. Но нет, Шэрон видела Кола пьяным. Сейчас он был смертельно трезв. И это чертовски пугало. Как он мог произнести это? Как он мог быть уверенным, до такой степени, что готов признать при свидетеле глубину своего помешательства? Не намеком, не действием, а словами – прямыми и неоспоримыми. Любовь – это слабость, а Кол Майклсон только что признался вовсеуслышанье о наличии таковой. Немыслимо. Как кто-то мог любить такую, как она? С детства ведь учили, что монстры не заслуживают ни любви, ни счастливого конца, лишь Пекло ждало их в конце пути. – Все в порядке, Шэр, – заверяет Кол, и улыбается, устало, но не осуждающе, просто с толикой грусти, похожую на айсберг; внутри все куда хуже, чем видимо снаружи. Он думает, что Шэрон его не любит. Признаться, она и сама не могла опровергнуть этого. – Это ничего. Он целует ее коленку, а потом переплетает свои пальцы с пальцами Шэрон, и опускает голову к ней на колени. Не задумываясь, Шэрон гладит его по волосам, несмело и осторожно, будто боясь неверным движением разбить ему сердце. Но, должно быть, уже сделала это в***
Новый Орлеан, Сальваторе Мэнор;
та же ночь, 1870 год
– Мой отец всегда говорил, что я нечестивое создание и моя душа никогда не ступит в рай. Кол свел брови домиком и напрягся, я почувствовала это, даже не смотря на него. Он убрал волосы с моего лица и перекинул их через плечо, а потом высвободился из-под меня и уложил нас обоих так, чтобы мы лежали на боку, лицом друг к другу. В глазах Кола я видела интерес и участие, более отчетливое чем когда-либо до этого. Мне казалось, что после этого момента нашим отношениям придет закономерный конец – как раз тогда, когда мне меньше всего этого хотелось. Но сейчас мне подумалось, что возможно для Кола это значит не меньше, чем для меня, и что ощущение, что этой ночью наши сердца плавились в одно, не было совсем уж обманчивым. – Почему? – Я вела себя не так, как подобает приличной девушке. Я никогда не слушалась отца, и мысль выйти замуж за выбранного им человека мне претила – что за скандал, – я усмехнулась и уголки губ Кола дрогнули. Меня преодолевало желание коснуться его губ кончиками пальцев. – Мне с детства вбивали в голову, что я должна быть скромной. Я должна была молчать, пока не спросят, не должна была вести разговоры на «мужские» темы, вроде войны или вещей, имеющих хоть какое-то значение, мой голос должен быть на тон ниже голоса мужчины, первым моим долгом, несомненно, должны были стоять безропотное подчинение и служение отцу, а после мужу, а глаза в идеале должны были быть опущены к полу. Я старалась соответствовать бессмысленной модели поведения, которую мне навязывали, но вот мои скромно опущенные глаза никак не вязались с выгнутыми в улыбке от озорных мыслей губами. И за то, что я не соответствовала этому идеалу, дерзила и имела наглость иметь собственное мнение, по мнению отца я была… неправильной. Я взглянула на Кола. Он молчал все это время, но я не сомневалась в том, что он внимательно слушал. Это было видно по его взгляду. Его глаза как будто приобрели более теплый оттенок – я видела такое и раньше, но такое редко случалось запечатлеть. Как и я, Кол скрывал истинного себя от окружающих. Кол вздохнул и прикрыл глаза, будто приготавливал себя к чему-то. Наконец, он решился и вновь встретился с моим взглядом. – Моя мать считала меня чудовищем еще в детстве. Я не знала, что сказать в ответ на это заявление. Любые слова казались неверными и фальшивыми. А я не знала, что делать и как себя вести, когда человеку плохо. Я взяла Кола за руку и сплела наши пальцы – лучшее, что я смогла придумать. Я продолжила смотреть на Кола, как бы давая ему понять, что я слушаю и он может продолжить. – Ты уже знаешь, что до того, как стать вампиром, я был ведьмаком. И для того, чтобы контролировать меня, как я понимаю теперь, моя мать внушала мне, что если я не смогу контролировать себя и мои импульсы – а точнее если не стану вести себя так, как она велит – то я непременно стану чудовищем. А кто будет любить чудовище, верно? – Кол усмехнулся, и в этом не было ничего веселого. – А потом мать превратила нас в вампиров, отняла у меня мою магию – единственное, что у меня было, и теперь я стал тем монстром, которым боялся стать. А монстры никому не нравятся. Я отвела глаза. – Мы оба прокляты, не правда ли? Я услышала усмешку Кола и посмотрела на него. – Правда. Если от нас обоих с самого детства ожидали ужасных поступков, тогда лучшее, что можно сделать – превзойти все их ожидания, как ты считаешь? Его улыбка была озорной, но все же настоящей, более честной чем его обычные ухмылки, и определенно подбадривающей. Я улыбнулась в ответ и приблизилась к нему, чтобы коснуться этой улыбки в поцелуе. Если Кол будет составлять мне компанию в вечности бытия монстром, то это не казалось такой уж ужасной перспективой.***
В Гран Мезоне у меня было несколько рабочих зон. Чаще всего все важные дела я перетаскивала в мансарду, так как она была просторной и находилась под несколькими слоями защитных чар. В случае атаки, единственным способом уничтожить мансарду будет снести все этажи под ней, и даже тогда капитуляция не будет гарантированной. Но с недавних пор Кол и дуэт из Айви и Мелани оккупировал мансарду и прямо в этот момент я слышала хлопки взрывов сверху. – Все так и должно быть! – воплем заверял меня Кол. Раздается еще один грохот. – И это тоже. – Далее следует треск и шипение. – А вот этого не было в планах…– гораздо тише добавляет он. Кто-то наверху вздыхает, а кто-то смеется маниакально. Знать не хочу, что там творится. Также я часто работаю в библиотеке. Под словом «работаю» в данном случае я подразумеваю чтение книг и профессиональное лежание на моей любимой кушетке. Для удобства в библиотеке даже установлен мини холодильник, потому что мне лень спускаться целый этаж в поисках закуски. Стоит упоминания и моя «мастерская» в подвале, со специальным ложем, оборудованным ремнями, светильниками и канавками для отвода крови и прочих телесных жидкостей. Там хранилась моя обширная коллекция хирургических игрушек, как миниатюрный музей пыточных инструментов за многие века. Туда не любил заглядывать никто, помимо меня и Кью, для которого эта комната играла роль маньячьего Диснейленда. В холодильной камере я хранила и собранную кровь Клауса, Елены и прочих. В моем настоящем кабинете я редко появлялась. Там хранились все официальные бумаги, коллекция моих завещаний, обновляемая каждые несколько месяцев, дабы угомонить мою паранойю, все письма, а к тому же самый сильный сигнал Wi-Fi. В связи с этим Нил и Себастьян часто оказывались с телефонами у моего кабинета, усевшись на подушках по обе стороны от двери. Сюда меня часто сопровождала Джинджер, сестра Кью и особа, много лет подряд занимающаяся всей моей бюрократической работой за приличную зарплату. Викторианские понятия делали ее необычайно более скучной, чем ее брата, а притворный британский акцент не исправлял ситуации, но ее деловой склад ума делал ее необычайно полезной. Как и ее любовь к финансам. С мисс Мюррей мы находились в отнюдь не в дружеских отношениях, но я не могла скрыть своего к ней уважения и факта, что явно плачу ей не задарма. Навыки и честность Джинджер избавляли меня от большей части моих скучных обязанностей. В итоге кабинет был скорее рабочим местом Джинджер, в котором она изредка посвящала меня в порядок дел и изменениях в таковых. Консервативная и строгая Джинджер пришла бы в ужас, узнай она, что я использую кабинет для того, чтобы перечитывать письма из своей давней переписки и сочинять на компьютере фанфики с пейрингом «Деймон/Элайджа» на ее основе (надеюсь, мистер Уайльд не станет предъявлять жалобу за нарушения авторских прав с личной переписки). Будет необходимо стереть все улики после этого. И сделать вид, что я занималась разбором вдохновенных и необыкновенно интересных колонок расходов, доходов и статистик из ее презентации. Отправив имейлом свое творение в десять тысяч слов Ребекке на изучение и редактирование, разумеется, я размяла затекшие запястья и откинулась на спинку удобного кресла. Покачиваясь из стороны в сторону на крутящемся кресле, я рассуждала о том, стоит ли все это распространять в рядах сослуживцев и приверженцев. Кол и Клаус, например, пережив первый шок, оценили бы любое подобное чтиво как комедию, вне зависимости от указанного жанра, а вот оценка такого дотошного грамматического мастака, как Стефан, и его литературный взгляд был бы крайне полезен. Остается определить с какой вероятностью Стефан согласится присоединиться к фанклубу. Я слыхала, что сейчас ему не до этого – Елена обошла все старания окружающих держать ее живой и невредимой, и каким-то чертом умудрилась получить серьезное сотрясение и отлучиться в мир иной, но была депортирована обратно в связи с новоприобретенным вампирским гражданством. Мои глубокие думы прервал стук в дверь – в этом доме, не в пример молодежи, держались старых правил приличия – и за ним же грохот почти вырванной с петель двери. – Ты уже большой мальчик и можешь контролировать свою силу, Нил, – с укором сказала я, подняв бровь. Нил отдернул руку от смятой дверной ручку, как будто обжегся. – Прости! – Будь впредь поаккуратней, милый, – поучала я. – Почему ты здесь, кстати? Я думала у тебя встреча с мисс Чжу? С самого своего обращения Нил был ответственным за то, чтобы помогать новообращенным с самоконтролем и недавно переехавшим вампирам с обустройством в новой среде. Его радушная и радужная натура хорошо этому способствовала, даже не смотря на то, что он был социально неуклюжим. И помогать малышке Анне размещаться в ее новой квартире над приобретенной аптекой тоже вызвался мой мальчик. – Я отменил, – затараторил Нил. – Шэрон, там кое-что случилось, тебе нужно туда ехать, скорее. Разумеется. Нельзя и пары часов отдохнуть без каких-нибудь происшествий, в которых бесспорно необходимо мое участие. – Веди, раз серьезно.***
На пике скорости я влетаю в дом Гилбертов, едва не вырвав дверь, больно ударившись плечом о раму – плевать. Но как бы я не спешила, как бы громко не раздавались все известные молитвы в моей голове, отчаянно взывающие к Богу, финал оказался все тем же. Кол застывает на месте. Елена отскакивает в сторону, услышав грохот со стороны входа, чем открывает мне обзор на то, что случилось. Взгляд Кола встречается с моим. Из его груди торчит посеребренный кусок белого дуба, и судя по его взгляду, он точно осознает, что за этим последует – до него дошло раньше, чем до меня. – Шэрон, – тихий шепот, почти что привиделось. Возможно, в дурном сне. Рана в груди вспыхнула ярким пламенем. Я все стояла в дверном проходе, как идиотка, как лань, застывшая лицом к лицу с фарами несущегося грузовика, и не могла ничего поделать, кроме как ждать неизбежного. А оно не заставило себя ждать. В конце концов Кол закричал.