Ничего нельзя знать наперед. Смертельно больной человек может пережить здорового. Жизнь – очень странная штука. (с)Эрих Мария Ремарк, «Три товарища»
Нельзя привязываться к людям всем сердцем, это непостоянное и сомнительное счастье. Еще хуже – отдать свое сердце одному-единственному человеку, ибо что останется, если он уйдет? А он всегда уходит.
(с) Эрих Мария Ремарк
Казалось, что кусок льда пропорол мои легкие и едва не выбил из меня дух. – Шэрон… В этот момент внутри меня разорвалась граната. От взрывной волны я распалась на миллион кусочков, и никто и никогда не сможет собрать их вместе. Собрать меня воедино. Немилосердная память, вместо того чтобы помнить все смутно и смазано, жестоко сохранила все мельчайшие детали. Кожа Кола начала трескаться и изнутри пробивался огонь. Это внутреннее пламя, которое я всегда чувствовала в Коле, начало действовать против него, пожирая его целиком. Но самое худшее – в отличие от Финна, Кол умер не сразу. Еще несколько мгновений он был жив, пока ядовитые языки пламени терзали его, он успел сделать несколько шагов, прежде чем рухнуть наземь. Вернув контроль над собственным телом, я бросилась к нему. Медленно утихающий огонь опалил мои ладони, но я лишь смутно почувствовала слабые отголоски боли. Страх комом застрял у меня в горле. Я приложила все силы, чтобы не задохнуться. Вдох-пауза-выдох. Краем сознания проклинаю этот неимоверно густой воздух, который невозможно даже набрать в легкие. – Колколкол, нет, Кол, ты не можешь… Кол!.. Я хотела дотронуться до него, но то, что раньше было Колом осыпалось при любом прикосновении, пока постепенно не стало горкой пепла. Уши заложило от его пронзительного агонического крика, он звенел, перекрывая все остальное.***
(Убивали его, кричала я.) Свалившись со стула, я приземлилась на колени и больно расшибла их в кровь. Сознание постепенно восстанавливалось из осколков, на которые оно развалилось, и реальность затопила меня, выталкивая из восприятия только что увиденную сцену. Но не из памяти. – Что это было? – заговорила я. Ощущение было такое, будто глотала раскаленное битое стекло. – Предсказание, конечно, – ответил голос за мной. Сатрина обошла меня, стряхивая с пальцев проводящую воду, которая помогла передать воспоминания напрямую в мое сознание – от ее касаний у меня остались мокрые виски. В соседней комнате зашевелились – Себастьян и Нил взволнованно следили за нами из-за кисеи, разделяющей комнаты в доме Сатрины вместо дверей. Она выгнала их туда, как только я и Нил ввалились за порог, заявив, что их ауры сбивают контакт между нашими, и сразу усадила меня на стул, с которого я успешно свалилась. Обычно предсказания нашей местной сивиллы были отрывистыми и менее детальными. Она передавала мне их просто касаясь моей руки. Но с каждым разом все становилось более четким, видения становились более полными. И в этот раз –после обнаружения какого-то заклинания, источником познания которого она решила не распространяться – ведьма смогла повысить «графику» своих видений. То, что она только что показала мне… это не было просто видением. Оно было неотличимо от реальности, и некоторое время я верила, что так оно и есть – как во сне не задаются вопросом того, как оказались в той или иной ситуации, так и я верила, что все является правдой, хотя и не смогла бы дать ответа, что предшествовало этому. То короткое время, показавшееся целой вечностью, я была там и Кол умирал у меня на глазах. Я до сих пор чувствовала боль от ожогов на ладонях и осколок в сердце, и эта сцена отказывалась покидать мои мысли. – Этого не может быть, – прорычала я, обнажая клыки, поднимаясь с колен. Сатрина щелкнула пальцами. Сами собой загорелись свечи, и комната наполнилась тенями, скользящими по стенам. Ее фиолетовые волосы приобрели еще более неестественный оттенок, а глаза посверкивали изумрудом от недавнего предсказания. – Как ты могла увидеть все моими глазами? – Я не знаю, как это работает, я – фильтр. Видения проходят через меня, на том и конец. Я подумала, что тебе захочется увидеть это прорицание, раз оно непосредственно касается тебя и Кола Майклсона. Вы двое и эта ваша патологическая любовь. – Это невозможно, – настаивала я. – Кол там… это просто невозможно, Елена Гилберт даже близко не стоит рядом с ним. Твое видение лжет. – Еще ни одно из моих видений не было ложным, если ты позабыла. Мне жаль, Шэрон, но в моих силах только предупредить тебя о грядущем. Я все еще не могла поверить, что это в действительности может случиться. Сама вероятность казалось абсурдной. Но что, если это действительно правда?.. – Тогда мне нужно знать больше. Когда конкретно это случится? Что к этому приведет? – я начала медленно подступать к Сатрине, достаточно, чтобы заставить ее почувствовать неудобство и быстрее поддаться уговорам, но она упрямо прикрылась скрещенными на груди руками. – Это так не работает – ты сама меня учила тому, что я знаю, – спокойно продолжала Сатрина, ее голос напоминал звон музыки ветра. – Я не могу действовать по заказу. Могу предложить расклад таро или гадание на кофейной гуще, но эти методы имеют свои погрешности. – Ты можешь попытаться, есть способы. Как греческие оракулы, что вдыхали дурманящие пары своих отваров или употребляли специальные вещества, и входили в транс. – Ты забыла упомянуть, что подобный транс всегда граничил с риском. Большинство из них требуют нахождения на грани смерти, а при этом после пробуждения можно притащить что-нибудь с собой из-за Вуали. – Стоит попробовать… – Стоило бы, да только не тебе решать. Я сделала все что от меня требовалось – ты говорила, что я должна показывать видения. Вводить себя в искусственный транс и рисковать своими здоровьем, как физическим, так и психологическим, я не намерена, – заявила Сатрина и от смены ее настроения огоньки свеч замерцали, затрепетав фиолетовыми оттенками. – Сатрина, – начала я угрожающим тоном. В соседней комнате мальчики пришли в движение, кто-то попытался зайти в комнату, но второй удержал первого от этой глупой затеи. Кто есть кто мне не удалось понять, потому что я беспрерывно буравила ведьму немигающим взглядом Жницы. – Речь идет о твоей вымышленной стипендии в колледж, исходящей с моего банковского счета, не говоря уже о сумме этого самого дома, в котором мы находимся. – А главное – о жизни Кола. И его родословной. – Все удобства, которыми ты сейчас обладаешь, могут очень легко исчезнуть. Буквально по щелчку пальцев. – Хватит! Тебе не надоело держать свои услуги над моей головой, словно топор палача? Мне – очень даже. Я устала от того, что ты постоянно угрожаешь мне и используешь меня, равно как и всех вокруг себя. Я продолжала помогать тебе до сих пор, но с меня хватит. В любой другой момент я бы сохранила спокойствие и постаралась бы справиться с ситуацией мирным путем. Сейчас же я не думала о последствиях, мои мысли были переполнены леденящим холодом ужаса и одиночества, а адреналин, обычно приносящий тепло, в этот раз носил по венам кровь той же температуры, что и воды в Атлантическом океане. – Я состою в родословной Кола, – уверенно соврала я. Хотя, как знать, я так и не решилась узнать, к чьей родословной принадлежу, чтобы не подвергать этот секрет опасности в моем ненадежном разуме. Вероятность один на четыре. – А я обратила Нила. Он, как и Себастьян, погибнуть, случись с Колом что-то. Вся линия выгорит в течении суток, я сама видела последствия. Уверенность Сатрины дрогнула, взор метнулся на парней, выжидающих за барьером из розовой кисеи. – Ты блефуешь, – тихо произносит она, но уже не так убежденно. Впрочем, ее упрямство непоколебимо. – Ты отказываешь помогать мне дальше, я правильно поняла? – сохраняя крупицы своего самообладания, спрашиваю я. – Все верно, – сухо гаркнула Сатрина. Это было спусковым крючком, и я переместилась со скоростью пули. Никто не успел и моргнуть как Сатрина спиной ударилась об стену, вызвав дрожь близлежащих предметов; звякнули викканские кристаллы на полках, картина в рамке опрокинулась и треснуло стекло. Я обнажила клыки и показала свою демоническую форму, удерживая девушку за горло, ее покрытые черным лаком ногти впивались мне в кожу, но я почти этого не чувствовала. – Итак, – прошипела я ей на ухо, – почему бы нам не начать разговор заново? Попробовать начать разговор заново у нас так и не вышло. Меня подкосило. Все мое сознание ошпарило едкой кислотой, плавя мысли – исходя от головы, боль разливалась по телу, носимая кровью вместе с кислородом. Она пропитала каждую клеточку моей сущности, пока они все не завибрировали от нее, пока я сама, казалось, не превратилась в боль. Перехватило дыхание, и легкие сдавило, я задыхалась в отчаянных попытках вдохнуть. Каждая мышца и каждая мысль, все было придавлено свинцом. Пожалуйста, пусть это прекратится. Умоляю. Голос пробился сквозь едкую муть в голове. До боли знакомый, голос моего Кола. Я не знала, что он сказал и откуда взялся, но ошибки быть не могло, это был мой Кол. Как не вовремя появились галлюцинации. Внезапно все прекратилось. Я даже не сразу поняла это, отвлекшись тщательным вслушиванием для того, чтобы вновь уловить знакомый тембр речи. Боль прекратилась. Восприятие дробилось, не давая понять, где я и что происходит. Голова будто бы сравнялась весом с пушечным ядром – не удивительно, что меня придавило к земле. Перед глазами плыло, а в ушах звенело, как в радио с помехами. Наверно, только что поймала частоту Ада. Я хваталась за ускользающее сознание, как ловят мыло в ванне. – Шэрон, – тихий и громкий шепот Кола. Я еще не вижу его, но уже чувствую, как он яростно прижимает меня к себе в защитном жесте, и одаривает поцелуем в висок, уже чувствую его запах и тепло его тела. Мой Кол. – Все в порядке, Шэрри, все хорошо, – произносит на выдохе мне в макушку. – Кол. – Я бы очень хотела сказать, что это не было похоже на радостное тявканье щенка, обрадовавшегося из-за возвращения хозяина. Но увы. Я ощущал, что волны боли медленно откатывали, но глухой топот в висках все еще не унимался. Кол провел кончиками пальцев по моей щеке, и они стали влажными и красными, а место его прикосновения защипало. Я даже не осознавала, что у меня появились какие-то физические травмы, помимо моего недавнего испытания. Глаза Кола потемнели. Сначала я подумала, что это его инстинкты показывают себя из-за близости с кровью. Но это не был взгляд вампира. Он был хуже. Кол осторожно поднял меня и усадил в кресло в сторонке. Его окружал ореол большой сдержанной силы. Если бы злость Первородного в данный момент была бы направлена на меня, я бы незамедлительно предприняла попытку скрыться бегством. Кол и Сатрина исчезли, и материализовались у стены, в следующей позиции: Сатрина спиной к стене, с жесткой хваткой пальцев Кола на глотке. Кисея затрепетала от движения снаружи, голос Себастьяна шептал всяческие просьбы не бросаться на верную смерть Нилу в ухо, скорее всего удерживая его от действий, которые потенциально могут навлечь на него таковую. В этот момент каждому было понятно, что правом на движение обладает только Кол. – Ты хоть представляешь, что ты на себя этим навлекла, ведьма? – голос Кола струился, как шелк по острому лезвию. Случись Колу резко согнуть кисть руки, прибавив давления – позвоночник не выдержит и хрустнет. Надавит немного – и повредит дыхательные пути, а при резком нажатии и рывке может вырвать глотку, что в обоих случаях повлечет удушье. У него было так много легких способов покончить с обычным человеческим существом, не прилагая больших усилий. И каждый из присутствующих это прекрасно знал. Соль слез Нила прорезала воздух пока он беззвучно плакал, вовсю смотря на Сатрину, которой грозила смерть в скором будущем. Себастьян совершенно побледнел, он отчаянно обхватил другого мальчика за талию, дабы не позволить ему кинуться на помощь. Самому Себастьяну Сатрина приходилась родственницей, и он был далеко не равнодушен к ее судьбе, но его чутье и инстинкты позволяли справедливо расценить неравность сил в подобной стычке. В приоритетах Аркетта было сохранить себе и Нилу жизнь, если уж не получится сделать того же для племянницы, чем бросаться в бой без шансов на победу. Я всегда ценила его за трезвое суждение о том, что было лучше для него, а что хуже, и кого следует опасаться. Как правило, последним была я. Впрочем, заячья душа Себастьяна никогда не была «за» открытые столкновения с противником большей силы, чем он. – Что же мне с тобой делать? – Кол явно спросил сам у себя, раз его жертва уже выпадала из реальности от недостатка кислорода, по этой же причине неспособная воспользоваться своими силами. – Шэрон, – взмолился Нил, его глаза блестели. Я вздохнула. Если я была единственной, кто мог повлиять на намеренья Кола уничтожить кого-то с лица земли, то Нил был практически единственным, обладающим подобным эффектом надо мной. Он был тем, кто долгие годы поддерживал искру жизни моей человечности. Иногда я его за это ненавидела. Я вздохнула. Меньше всего мне хотелось вмешиваться в развлечения Кола. Он давно не выпускал пар на невинных жертвах, и Бог свидетель, это ему необходимо. Немножко насилия никому не вредит… Ну, кроме жертв, конечно. – Оставь ее, пожалуйста, – пробормотала я, надеясь, что он не обратит внимания, но он услышал. Кол обернулся и смерил меня оценивающим взглядом. Учат ведь не нарушать покой сверххищников во время приема пищи… Но взгляд Кола не изменил фокуса, черты его лица изобразили озабоченное выражение, вконец сменив слепую ярость. Так и не повернувшись к Сатрине, Кол отпустил ее и оказался возле меня (Сатрина не успела дотронуться пола, подхваченная двумя парами рук), а потом аккуратно поднял на руки, как принцессу, и мы оказались в бибилиотеке Гран Мезона до того, как я успела моргнуть.***
Я обнаружила себя усаженной на стол, Кол передо мной, склонился ближе и рассматривал мое лицо. – В чем дело, Майклсон? На тебя напал приступ сентиментальности или я особо прекрасна в этот понурый день? Майклсон невесело хмыкнул. Кол мелькнул у полки над сейфом – бар и аптечка по совместительству – вокруг меня оказались разные склянки и пачка ваты. Потом Кол вновь исчез. Его резкие перемещения лишь заставили мою голову вернуться к состоянию головокружения, до такой степени, что меня подташнивало. Я прикрыла глаза в надежде отгородить свой бедный разум от раздражающих факторов. Меня обдуло ветерком, значит Кол вновь оказался поблизости, а в следующее мгновение бровь обожгло холодом и пощипывающей болью. Я зашипела, но быстро одернула себя. Приоткрыв второй глаз, я смогла разузнать, что происходит, но к тому времени уже уловила запах спирта. Кол стирал кровь с моего лба и брови ватой, пропитанной спиртом. То же самое он проделал с щекой, и в этот раз я не издала ни звука, привыкнув к боли, да к тому же касания Кола были уверенными, но осторожными. Почти что приятными, не смотря на обжигающее влияние спирта на порезы. – Где еще болит? – тихо спросил он, разобравшись с лицом, шеей и ключицей. Когда прошла первая волна адреналина маленькие раны начали себя проявлять. Я задрала рукав, подставив Колу предплечье. – Почему? – спросила я без деталей, но Кол и так понял, что я имею ввиду. – Не знаю, откуда Сатрина взяла это заклинание, но оно было создано специально для противостояния вампирам. Магия такая же темная, как и та, что течет по нашим жилам. Полагаю, Себастьян не уничтожил все темные гримуары со времен своей молодости, и этим нужно бы заняться. Так вот, это заклинание обездвиживает вампиров посредством боли – это ты уже успела понять – и оставляет раны, тем дальше ослабляя вампира. Пока вампир находится в таком состоянии, его легко уничтожить. Если бы я не был бы зол на нее за то, что она причинила тебе боль, я бы восхитился мастерством создателя этой магии, она… потрясающа. Я не берусь говорить с полной уверенностью, но вполне возможно, что в этом гримуаре может найтись заклинание, что необходимо для золотого клинка для моего братца. Я молчала, открывая Колу больше участков раненной кожи, чтобы он мог их обработать. Не осталось ни намека на его былой гнев, только мальчишеский восторг, слегка оттененный переживанием за меня. Задолго до того, как Кол стал моим Колом, он был совсем другим человеком, чей единственной любовью была и оставалась магия, давно угасшая в его жилах. Он никогда не сможет вернуть утерянное, и все же никогда не сможет избавиться от желания. Сделала мысленную заметку отправить Себастьяна за гримуаром. Если Кол прав, это сильно облегчит наш путь к заветной цели – оружию, что сможет повергнуть даже Клауса. – Я смешал спирт с экстрактом ясенца и некоторыми другими травами, так что скоро все должно пройти, – пообещал Кол, откладывая розовый ватный тампон и склянку в сторону. Кол прижался губами к порезу на моей брови, и я зажмурилась. Я предоставила Колу свои ладони, расположив их внутренней стороной на его обозрение. Кол нахмурился. На них красовались заживающие ожоги второй степени. Но регенерация шла медленно и было видно, что останется шрам. Кол схватил меня за запястья и притянул мои трясущиеся ладони ближе к себе, чтобы осмотреть их. – Это не от заклинания, – мрачно сказал Кол. Он поднял на меня взволнованный взгляд, и в этот раз в нем было что-то более острое. Кол не знал, откуда могли взяться подобные ожоги. – Расскажи мне все по порядку, что случилось. Шэрон?***
– Нил позвал меня и сказал, что это было что-то срочное. Сатрина заглянула в будущее. Оно касалось меня, поэтому она его показала. Это было…– я замолчала. Как описать самое худшее зрелище в моей жизни? От одной мысли мой желудок скрутило в узел. Его последний крик, засевший у меня в голове как кошмарная заевшая пластинка – звук моего сердца, вынутого из груди. Сколько бы я не старалась забыть ужасную сцену, не могла от нее избавиться – она уже врезалась в сознание, опалила мой разум ударом молнии. Я вкратце описала действия того видения, стараясь не вдаваться в подробности. Умолчала о том, какой ужас испытала, и что с последним вздохом он произнес мое имя, и что до сих пор слышу запах паленой плоти. Кол внимательно слушал, попутно обрабатывая мою рану усмехнулся. – «Пусть это смерть – я смерть вкусил У ног, у ног, у милых ног твоих.» – Это не смешно, Кол! Гнев в моем голосе был резким. Ломким. Почувствовав всю мою серьезность, Кол замолчал, усмешка слетела с его лица. Он переместил меня на кушетку и встал на колени, заглядывая в мои глаза снизу-вверх. – Шэрри, – Кол осторожно взял мои ладони, стараясь не причинять мне лишней боли, – ты же знаешь, как нелепо это звучит. Первородный вампир падет от рук новорожденной и обычного… даже не мужчины, мальчишки! Даже при жизни у меня была достаточная подготовка, а уж после тысячелетия набранных сил… Не говоря уже о том, что единственное, что может меня убить находится в руках у Клауса и Элайджи. Ни один из них не зашел бы так далеко, да и не позволил кому-то отнять кол. Я изучаю магию очень долгое время, и пророчества редко бывают верны. Ты доверяешь мне? – Я доверяю тебе, Кол, но я видела твое мертвое тело. Я видела, как жизнь покинула твои глаза. Я…– запинаюсь. – Я не смогу пережить это наяву, Кол. Мой голос дрожал. Он практически никогда не дрожал когда мне того как не хотелось. Я славилась почти идеальным контролем над своими эмоциями, но это искусство подводило меня. Кол прижал меня к себе, я спрятала лицо на груди Кола и вся моя злость изошла слезами. Те слезы напоминали кровотечение. Я вплотную жалась к нему, чтобы касаться его как можно большими участками тела – мне было так до стука в зубах холодно, а Кол излучал такое приятное тепло, и от его запаха мой разум легко мог обмануться, думая, что я в безопасности, ведь мне так этого хотелось, а объятья Кола обычно гарантировали мне полную неприкосновенность. Только вот в этот раз страх засел льдинкой в сердце, и царапал его при каждом сокращении органа, и от этого Кол точно защитить меня не мог. Комнату наполнили мои всхлипы – тихие и надрывные. От них тело пронзала боль, словно у меня вот-вот сломаются ребра. Никакие слова Кола не могли избавить меня от воспоминаний, от ужасного чувства. Я доверяла Колу – головой. Сердце все еще сжималось от страха, и никакие убеждения не смогут этого изменить.***
– Ты уверена? – спрашивает Джинджер в пятый раз, без промедлений подавая мне документы на роспись. Отношения с сестрой Кью у меня никогда не были душевными, но я всегда могла положиться на ее интеллект и честность. Если она что-то делала, она была лучшей в этом. В этом аспекте характера она не сильно отличалась от Кью. – Я уверена, – также в пятый раз повторяю я. Она сверлит меня взглядом поверх очков-полумесяцев. – Если только ты не хочешь занять эту должность. – Джинджер поджимает губы, пальцы сильнее вцепились в бумаги в ее руках. – Я так и думала. Никогда не сомневалась в твоих способностях, но твои принципы и моральные устои противопоказаны персоне, занимающей данный пост. – В этом мы согласны. Но стоит ли поручать такую ответственность на такого безответственного и взбалмошного человека? Джинджер была на десять лет младше Кью, но он обратил ее только когда ей было двадцать три, что делало ее физически на десять лет старше него, и это породило большое недоразумение среди тех, кто с ними только познакомился. Ответственное поведение и обходительность Джинджер шли в контраст абсолютной нестабильности и агрессивности характера Кью. В то же время Кью был низким, соответственно своему физическому возрасту, лицо было слегка квадратной формы, его глаза были серо-зелеными, а волосы того же оттенка, что и вороново крыло, а его гардеробу позавидовали бы самые убежденные панки. Все это и его подростковая угловатость скорее роднили его со мной, чем с Мирабеллой – прозванной Джинджер за огненно-рыжую шевелюру, всегда до безобразия прилизанную, так что ни один локон не выбивался из тугого пучка на затылке, со строгим узким лицом, карими глазами и со стилем офисного работника без намека на личную жизнь. Единственной схожей чертой между братом и сестрой были, хоть и разные по цвету и форме, но одинаково непроницаемые глаза. Каковы были отношения в семье Мюррей, понять было сложно, было ясно, что история вполне запутанная, но никто не сомневался – эти двое думают только о благополучии друг друга. И пока Кью предпочитал жизнь, полную событий и шума, Джинджер, его антитезис, была расположена к тихому, размеренному существованию. Также, как жизнь Кью была наполнена насилием и кровью, в жизни его ближайшей родственницы превалировали числа, документы и полный контроль над каждым аспектом ее существования. Такой характер не мог быть подходящим для работы, которую я предусмотрительно подготовила для более подходящего человека. – Ты плохо знаешь его, – ответила я невозмутимо, пробегаясь глазами по документу. – То, что мы есть внутри, и кем кажемся для окружающих, часто не совпадает, моя дорогая. Предоставь контроль над людьми мне, как я отдала тебе контроль над бумагами, – я протянула ей стопку документов. Джинджер это не убедило. Однако, спорить она не стала. Пожалуй, отношения с сестрой Кью у меня были самые простые и легкие. Я приказывала, она выполняла. Она высказывала свое мнение, я слушала. Мы никогда не спорили, а когда не соглашались каждый оставался при своем мнении, но не противился чужому. Все просто, как два плюс два. Если бы в жизни все было также. Джинджер вздрогнула, когда раздался грохот о дверь, будто что-то тяжелое ударилось об нее. Я почти даже не удивилась этому. А когда дорогую бронзовую ручку с резьбой грубо дернули, открывая дверь самым насильственным образом, и я смогла увидеть кто стоял за ней, я только выгнула бровь дугой. В комнату вошел объект моих куда более сложных чувств. При этом он тащил за собой Влада Соколова, избитого и явно плохо державшегося на ногах. Джинджер скрыла свое неимоверное изумление, и смерила вошедших стеклянным взглядом. Потом скосила его на меня. – Можешь идти, Мирабелла, – сказала я, отпуская ее пространным движением кисти. Без лишних комментариев Джинджер поправила стопку документов и прижав их к груди, направилась к выходу. – И, – обратилась я к вампирше, обогнувшей счастливого и беспечного Кола, чьи черные глаза блестели, как у голодной собаки. – Лучше бы, чтобы последняя минута в этом кабинете пока что осталась между присутствующими. Джинджер в последний раз бросила взгляд на Майклсона, сурово кивнула и скрылась из виду. В отличие от Кью, Джин была слишком чистоплотна для того, чтобы рисковать запачкать свою до тошноты накрахмаленную блузку или совесть. Тем не менее, ее совесть была достаточно гибкой текстуры, чтобы позволить себе хранить все в тайне. Слухов Мюррей не пускала, она их только слушала и фильтровала. Брала что могла и ничего не отдавала взамен. Она была умной девочкой. Я уперлась ладонями в стол, поднялась и обошла его. Как только услышала щелчок захлопнувшейся двери, я перевела взгляд на Кола. – Ну-с? Не желаешь поведать, что здесь происходит? Зачем ты притащил избитого вампира в мой дом? Кол пнул заднюю часть колена Влада, и тот без сил упал, преклонившись предо мной, наверняка расшибив колени в кровь. Либо Кол показал ему, что бывает, если пробуешь от него сбежать, либо внушил не предпринимать попыток. Так или иначе, Влад послушно остался в указанном положении. – Дай угадаю. Ты приревновал, как обычно. И решил, что лучший способ успокоить ущемленное самомнение – убить моего бывшего. И знаешь что? Мне плевать, честно. Делай с ним, что душа пожелает, но не на моем ковре. У меня есть мастерская специально для подобных дел. – Прошу меня помиловать, любимая, – Кол отвесил шутовской поклон, а выпрямившись, вынудил Влада последовать своему примеру, в чем ему поспособствовал рывок за ворот рубашки. Таким образом он распоряжался Владом, как псом на поводке, и немилостиво дергал при каждом изменении направления, коих было излишне много – явно намерено. – Ведите нас, миледи, – Кол притянул мою ладонь к губам и чмокнул, не отрывая взгляда от меня. Все еще голодного. Он был в особом состоянии, подпитываемом насилием, и пока он получал дозу своего своеобразного наркотика, он пробудет в полной экзальтации. Не смотря на мое недовольство, я была вынуждена признать, меня возбуждала эта безуминка, что виделась в его глазах, которую можно было распознать в дикой отрывистости движений и неподражаемом кривом оскале. Я не смогла не оскалиться в ответ. Меня насилие заводило также, как и самого Майклсона. Поэтому я не отпустила его ладони, а повела его из кабинета. Кол следовал за мной, и я заметила, как быстро мы синхронизировались, будто поймали одну волну вещания. Такое бывало, когда мы выходили на охоту вместе с кем-то из других вампиров, и лучше всего этот инстинкт проявлялся, когда я работала в паре с Колом или Кью. В такие моменты мы будто могли обмениваться мыслями, знали, что у другого на уме. Это не значило ничего хорошего для Влада. Я отперла свою мастерскую серебряным ключом с филигранью и впустила Кола внутрь. Он прошел внутрь и, хотя ни разу в жизни не видел этой комнаты, быстро сориентировался, и Влад уже оказался в комфортабельном кресле, а мы дружно работали над ремнями, чьей задачей было удерживать Влада на месте. Внутренняя сторона ремней была оборудована иглами, впивающимися в плоть жертвы, и от этого Влад испустил толи рык, толи скулеж. У меня, конечно, были и обыкновенные ремни, но обычно для вампиров я пользовалась этими, потому что наша анатомия работала так, что тело постоянно стремилось к той форме, в которой мы застыли в момент нашей смерти. Любые раны затягивались, переломанные и вывихнутые кости вправлялись на законные места. Но если орудие, которым было нанесено ранение, все еще оставалось внутри, то плоть закрывалась поверх инородного объекта, этим вживляя его в организм и причиняя боль при каждом неосторожном движении. При правильной расстановке игл, даже дыхание и пульс – если иглы приходились на местах расположение кровеносных путей – причиняли боль. А хроническая, постоянная боль, даже если сравнительно терпимая, сводит с ума и ослабляет дух. Одно дело пытать человека, совсем иное – когда каждая секунда существования награждает его пыткой той или иной степени. Я включила светильник над креслом и настроила его так, чтобы он освещал жертву под самым выгодным углом, а потом настроила угол кресла, установив так, чтобы Влад был в наполовину лежачем положении, и движение вырвало стон из груди бедняги. – Должен признать, эта конструкция гениальна, Шэр, – шепчет Кол мне на ухо, обнимая за талию. Я поворачиваюсь к нему и целую в щеку, благодаря за похвалу. Я вывернулась из его объятий и отошла к столу с оборудованиями. Расчистив для себя место, я подпрыгнула и уселась на стол, тем самым оставляя сцену в распоряжении Кола. Он прошел за кресло и стал с неподдельным интересом изучать полку с моей коллекцией, которую так и норовил стащить у меня Кью. В нее входили исторические орудия пытки, преобладающая часть которой была использована святой Инквизицией. Какими бы монстрами не были мы, человеческие фанатики всегда были на шаг впереди, и я с удовольствием пожинала плоды их не таких уж праведных трудов. Кол заприметил одно из менее изысканных орудий, и он поспешил закрепить специальные тиски на голове Влада, вкручивая гвозди так что острие каждого впивалось в поверхность его черепа. Вампир стонал, и сначала брыкался, подчиняясь простейшим рефлексам, но вскоре он сообразил, что каждая попытка сопротивления вызывает новые волны боли во всем теле, и стал намеренно сдерживать себя. Такой контроль над телом должен был стоить больших усилий. Влад, какого бы мнения о нем я не придерживалась, был крепким орешком. Он сражался во многих войнах, и хоть смерть и не могла забрать его, он познал много боли, и был к ней привычен. Таких пытать приятнее всего. – Так что же вынудило тебя тащить его ко мне? – Я хотел убить его, в этом ты права. Но, видишь ли, Сальваторе, я выяснил еще одну вещь, мельком услышал один слух, и решил напрямую убедиться в его правдивости. Не хочешь поведать своей леди, в чем заключается этот слушок, а? – Кол щелкнул ногтем по уже зафиксированным тискам и это заставило Влада судорожно втянуть воздух через стиснутые зубы. Его вампирское лицо проявилось, но он был слишком слаб, чтобы долго удерживать его. – Нет? А если… Кол стал вкручивать один из болтов на виске глубже, уже сверля череп. Скрежет по его черепной коробке вызвал вскрик у Влада и мурашки у меня. Я слышала, как кончики болтов скребли кость, и как затравлено билось сердце мужчины, как свистел воздух, часто проникая в легкие через фильтр из сжатых зубов. Просто восторг. – Не усердствуй, дорогой, – посоветовала я. – Мозг ответствует за осознание сигналов боли, но сам он ее не чувствует. Вторжение в ткань мозга он не почувствует. – Неужели? – восторженно переспросил Кол, намеренно дернув тиски в сторону. Влад вновь хрипло застонал. – Это очень любопытное явление человеческой анатомии. Ты так не считаешь, дорогой? – обратился Кол к Владу. Из точек фиксации болтов тисков текли ручейки крови, полосуя лицо Влада, капая на – некогда – безукоризненную белизну рубашки. Густая теплая жидкость заливала ему глаза, и он невольно смаргивал их. Казалось, что он плакал, и слезы были насыщенного оттенка барбариса. Видеть его таким, запачканным в собственной крови, были совсем непривычно. Влад часто творил ужасные вещи, и охотно присоединялся к моим зачисткам, вроде той с Сантьяго, но он почти никогда не пачкался. Он всегда вальяжно стирал кровь с потайного клинка в трости, менял грязную пару перчаток на запасливо запрятанную в бардачке Линкольна новую, и стирал кровь с краешка рта дорогим шелковым платком с вышитым на нем гербом рода графа Соколова. А теперь он был побитым и потасканным, и на его одежде не было ни одного участка, который не был бы отмечен пыткой. Дорогая обертка слетела, обнажив неприглядную натуру. Кол схватил Влада за подбородок и грубо повернул к себе лицом, заставив напороться глазами на свой взгляд. – Отвечай, пес, – в этот раз Кол заговорил на русском. Я не обладала экстраординарными познаниями в этом языке, но я знала достаточно, чтобы понимать речь. Я постаралась скрыть свое разочарование. Кол слишком импульсивен. Он умеет пытать, когда всерьез подойдет к самому процессу, но сейчас он слишком нетерпелив. Терпение есть одна из важнейших вещей в пытках. Применять внушение мне казалось непрофессиональным. Однако… Вполне возможно, что цель этой пытки не заключается в получении данных. Кол узнал что-то от Влада, и если эта информация разозлила его, то скорее всего он не преследовал особой цели. Это было пыткой ради пытки. – Я проводил эксперименты над собаками, – Влад отвечал так, будто каждое слово из него вытаскивали каленным железом. Он пытался сопротивляться. Напрасно. Власть Первородных над обычными вампирами абсолютна. Никакая сила воли не могла позволить нарушить приказ. – Я добавлял свою кровь в их рацион. – И? – подбодрил его Кол почти что ласково. – И мы нашли способ сымитировать свойства яда оборотня среди собак. Их слюна теперь также опасна для вампиров, как и при укусе оборотня. – Для чего ты устроил все это? – продолжал Кол опрос, продолжая вкручивать болты глубже, один за другим. Не смотря на адские мучения, он не мог остановить свою речь. Внушение вытягивало слова из его глотки. – Я нашел момент подходящим для того, чтобы сместить положение власти в городе. – Влад перевел свои темно-карие, почти черные глаза на меня. Всегда-то мне нравились кареглазые. Особенно если их глаза открывали вид на следствие нескольких психологических отклонений. Вроде психопатии. Я и мой больной вкус. – Годами Шэрон устраивала меня во главе клана. Но недавно она зашла слишком далеко. Я нахмурилась, силясь понять, какой именно мой поступок стал решающем в перемене его суждения. Это не было связано с уничтожением шайки Сантьяго, нет; хотя то событие и всколыхнуло волну недовольства среди молодежи, Влад был стар. Он с таким давно свыкся. Не думаю, что могло сказаться и мое длительное отсутствие, хотя я редко уезжала так надолго, как во время моего пребывания в Мистик-Фоллс и всего, что случилось после этого. Но периоды моего длительного отсутствия случались и раньше. – Она начала наглеть, – продолжал Влад, прочитав недоумение на моем лице. – Раньше она не трогала тех, кто был ее старше. А затем на Ночном базаре произошла выставка издыхающего, распятого Рудольфуса Лафитта. Ему было триста шестьдесят три года. Мне – четыреста двадцать восемь. Разница не велика. Естественно, я забеспокоился за свое благополучие. – Естественно, – хмыкнула я. – О чьем еще благополучие он может беспокоиться. – Влад смерил меня острым взглядом. – Ты всегда ведешь себя так, будто лучше всех, – выплюнул он. – Я не лучше тебя, Влад. Быть может, даже хуже. Только на пыточном кресле сейчас ты, а не я. Кол выглядел неописуемо довольным собой, предвкушая настоящее веселье. Он добился признания, а большего ему и не требовалось. Теперь он может играть вдоволь. Убивать его в скором времени Кол не станет, растянет удовольствие. Это хорошо. Успею оформить еще кое-какие документы, которые Влад подпишет, выбора в этом вопросе у него не будет. Просто для надежности. Не то что бы кто-то мог оспорить мои посягательства на все имущество Влада. Как таковых наследников у него нет, как и близких друзей. Я не нуждалась в его деньгах, но и не стану отказываться. В конце концов, именно с такой политикой я и накопила все, что у меня сейчас имелось. Я не ожидала какого-либо рода продолжения, и тем не менее, пациент продолжил: – Я намеревался убить тебя до того, как в городе появился он, – при попытке кивнуть в сторону Кола лицо Влада переменилось маской страдания. Почти забыл, что зафиксировано на его голове. – Против Старших не попрешь, не так ли? Это было умно, – черные глаза посмотрели на меня с одобрением. – Что именно? – Не прикидывайся шлангом, Сальваторе, я тебя знаю. И дольше, чем он, – в этот раз Влад лишь стрельнул взглядом в Майклсона. – Ты используешь людей. Использовала меня, используешь мелкого психопата Мюррея, и Нила с его дружком, и его, готов спорить, используешь тоже. Ты уничтожаешь тех, кто тебе неугоден, и втираешься в доверие тем, кто может оказаться полезным. А иметь при себе ручного Первородного всегда сподручно. Сказанное здесь не было ни правдой, ни ложью. Я не вступала в отношения с Колом с какой бы то ни было коварной целью. Нахожусь ли я с ним в отношениях или нет не зависело от моего удобства. Но разве не я всегда пытаюсь повернуть благополучное расположение дел себе в выгоду? Разве я не просчитывала разницу в уровне моей личной безопасности с Колом и без него? И разве же я не устроила раут лишь с тем, чтобы показать Кола свету, как молчаливое предупреждение недоброжелателям? Не была ли я нагла с Клаусом, в уме держа расположение Кола ко мне? Влад чертовски точно подметил. Да, эгоистка, каюсь. Бессердечная тварь, если угодно. Манипулирую людьми вокруг меня, как пожелаю; ядовитая, как тисовые ягоды. – И тем не менее, – неожиданно заговорил Кол, сверля Влада глазами-кинжалами, в голосе звенел лед; он почувствовал мое неспокойное состояние души, и черт знает, что он подумал о моем затянувшемся молчании, – это ты сейчас пытаешься использовать ее. Влад осклабился, показав запачканные кровью зубы. – Она же уже сказала. Мы одинаково злы по натуре. Дело стоит лишь за тем, кто кого. По крайней мере я никогда не питал иллюзий, что я ей не безразличен… Слова оборвались звонким хрустом. Кол свернул шею Влада. Не от обиды ли? Когда я вновь увидела лицо Кола, я поняла, что в нем не было досады. Нет, он был раздражен словами Влада или быть может им самим, но он не верил им. Не верил, твою мать. Даже когда поверила я сама? Когда его лицо обратилось ко мне, я увидела, как его черты расслабились, он глядел на меня с некой нежностью. Видимо, заметил мою взволнованность и сконфуженность. Преодолев расстояние между нами в два больших шага, Кол обхватил мое лицо ладонями, его пальцы оставляли кровавые следы на коже; наши губы соприкоснулись в поцелуе. Он был болезненно-страстным, доведенным до умопомешательства, почти что звериным. Ладони Кола, липкие и скользкие от крови, были нежны как никогда. В этом был весь Кол. Его нежность всегда граничила с грубостью. Самые ласковые прикосновения оставляли багряные разводы; самые грубые поцелуи заставляли меня почувствовать себя в полной безопасности. Таким я его любила.***
На протяжении веков Кола Майклсона любили многие женщины. Вот только любили они не Кола, а того, кого они хотели видеть и кем Кол притворялся с целью им понравиться: идеальный джентльмен, без памяти влюбленный мальчишка, романтичный поэт, нашедший свою музу, а порой им виделся грубый мужчина с золотым сердцем. Иногда Кол даже заходил так далеко, что показывал внутреннего монстра этим глупым, доверчивым девочкам, и делал вид, что не ведал сострадания пока не встретил их, что любовь к девушке, ее добросердечие и ласка вызвали в нем тягу к искуплению – и только ради нее он готов побороть тьму в сердце. С Шэрон было иначе. Тьма в ее сердце перекликалась с его собственной, и в один прекрасный день он осознал, что Шэрон видела того, кем он по сути являлся, и не отвернулась в ужасе или отвращение. Ей не нужно было менять его, она не хотела его приручать, подобно дикому зверю – и это отсутствие ожиданий выполнило работу вместо нее. Он и был диким зверем внутри, вот только с Шэрон он мог оставаться таким же. Она не смущала его свободу, он оставался диким, такой же была она сама. С ней он не должен был быть кем-то иным, а значит мог снять броню и показать шрамы, в ответ получая такую же вольность с ее стороны. Он мог изливать ей свой гнев, а Шэрон, стойкая и несгибаемая, без проблем его выдерживала, и кусалась и царапалась в ответ – иногда буквально. Иногда она перекричит его, и укажет, в чем он был не прав, а порой обнимет, осознавая, что за гневом скрываются и другие эмоции. С ней он мог быть просто Колом. Он мог быть пылающим гневом Первородным вампиром. Он мог быть потерянным и израненным мальчиком. Мог быть игривым подростком, увлекшимся шалостями и развлечениями. И мог быть монстром, обнажающим клыками и приютившим врата в ад в глубине зрачка. Все эти обличья Шэрон приняла, приласкала или же дала отпор, а порой и присоединилась к его замыслам, в зависимости от ситуации. И Кол мог лишь надеяться, что Шэрон чувствовала возможность быть такой же открытой в ответ. Сказав Шэрон, что видение, свидетелем которого она являлась, было абсурдно, Кол именно это и имел ввиду. На самом деле, то, что она поверила, что его могут убить два подростка, даже было бы обидным, и он так бы ей и сказал, если бы не был чересчур занят попытками утешить ее тихую истерику. Сдержанная и хладнокровная, Шэрон всегда старалась воздержаться от любых признаков слабости. Она сама поведала ему, что еще ребенком научилась не плакать, когда было больно, чтобы в лишний раз не доставлять удовольствие Джузеппе. Поэтому такое волнение с ее стороны было примечательно и необычно. И не смотря на все заверения Кола в невозможности исполнения этого предсказания, Шэрон не была убеждена. Напротив, Кол был уверен, что оно так никогда и не покинуло Шэрон. Он видел это в ее задумчивом взгляде, в напряженном выражении лица, и в ее снах – каждую ночь Кол мучался ее кошмарами. Он видел себя, мертвого на руках у заплаканной Шэрон, и воспоминания о пустоте в ее взгляде преследовало его наяву. В ее кошмарах он умирал бесчисленным количеством способов, почти никогда не соответствовавших первоначальной сцене, но этим лишь выдавая глубину ее переживаний. Даже при свете дня Шэрон помнила увиденное ночью, и какая-то мрачность всегда проглядывала даже сквозь ее улыбку, когда Кол пытался развеселить ее демонстрацией трюков, которым он обучил Нокса. Признаваться в уровне своей обеспокоенности Шэрон наотрез отказывалась, и как бы Кол не верил в беспочвенность ее беспокойства, перемены в ней не могли его не волновать. Последние двадцать шесть лет своей осознанной жизни и сто пятнадцать лет бессознательной Кол одержим идеей сохранять Шэрон в безопасности. Будь на то его воля, он бы оградил бы ее от всех мирских опасностей, да только он не мог, а она не позволила бы. Но он делал все, что было в его силах, хорошо? Он старался, и порой у него это даже получалось. Однако, в этот раз Кол бессилен. Границы его возможностей простирались очень далеко, но даже так Кол не мог защитить Шэрон от чего-то, что было в ее собственной голове. Шэрон пыталась забыть. Вечное волнение поселилось в ее сердце на круглосуточной основе, и ничто не предсказывало его скорого исчезновения. Видениям было плевать, открыты или закрыты ее веки. Она вспоминала эту сцену наяву, она грезила о ней в худших кошмарах. Как бы далеко не зашел Кол в попытках отвлечь ее, она возвращалась, как призрак, как тень, как одержимость. Шэрон просыпалась по ночам с необъяснимым желанием услышать пульс Кола, любовалась его профилем, когда он засыпал после их изматывающей близости, и раз в несколько секунд ей казалось, что его грудь не вздымается и она не может услышать мерное сердцебиение, что приводило к кратковременной панической атаке — тут уж не до логического мышления. Конечно, ей только чудилось, все дело было в том ужасном помешательстве. Кол был Первородным. По всем правилам логики, ему суждено прожить куда дольше, чем ей самой. Он могуч и неуязвим, и умен, и опытен, и даже в жизни был силен. Кол никогда не был слабым или уязвимым. Помимо эмоционального состояния, конечно. Шэрон знала, кто он и на что способен. Разум Шэрон твердил без конца, насколько идиотской была ее меланхолия и ее помешательство. Сердце пело совсем иную песню.***
Бар приветствовал посетителей расслабляющей атмосферой. Струились водянистые звуки лучших хитов альбома Невермайнд, разбавленные дуэтом Нила и Себастьяна. Их голоса идеально балансировали друг друга, уж не знаю, было ли это результатом природной сопоставимости или итогом многочисленных лет работы друг с другом. Так или иначе, эти двое всегда идеально подходили друг к другу. А игра в переглядки, которой они занимаются в последнее время заставляла задуматься, осознают ли они это сами. Роли поменялись и теперь Нил был тем, кто бросал на друга долгие, задумчивые взгляды. Две недели назад Сатрина рассталась с ним, не выдержав всего того, что сопутствовало отношения с ним, и Нил принял это на удивление спокойно. Что происходило непосредственно между ним и его лучшим другом, к которому он зачастил с ночевками, чтобы оставить Гран Мезон в мое с Колом распоряжение, было неизвестно. Любопытство жгло изнутри, но мне не хотелось вмешиваться в эту странную игру раньше времени. Тем или иным образом, эта ситуация в конце концов разъяснится. Уж я надеюсь. – Текилу, – потребовала я вместо приветствия, запрыгнув на барный стул и провернувшись лицом к Бруно. Он хмыкнул и даже не отвлекся от протирания стаканов. Нащупав сигарету и зажигалку, я затянулась изо всех сил, и дым обжег горло на пути в легкие. В последнее время я много курю. Кол хмурится, но ничего не говорит. Знает, что это снимает хоть часть стресса, пускай и ненадолго. – Может еще и героин сразу подать? – прожестикулировал Бруно, как только опустил стакан на поверхность стола, а тряпку закинул на плечо. Жесты у Бруно были понятные, в размеренном тоне – сказалось многолетнее обучение остальных. Я знала амслен, но из-за редкой практики имела сложности с понимаем слишком быстрых жестов, а поэтому Бруно был идеальным собеседником, чтобы вновь вернуться в колею. – Для полной эстетики. Ограничишься сквошем, – отрезал он. Я пожала плечами. Бар принадлежал мне только номинальным образом. Бруно уважал мою власть и меня в целом, но здесь он был богом и управлял каждым действием в баре. Мастерски читал мысли клиентов, давая им именно то, что было нужно. – Я плачу тебе за то, чтобы ты подавал мне мои заказы, парень, – произнесла я вслух. – Вот именно. Поэтому замолкни и пей, что дают, – ответил он более резкими движениями, чем обычно. Возможно это было связанно с тем, что я надралась на прошлой неделе и ему пришлось вызывать Кола, чтобы он смог отодрать меня от микрофона, где я исполняла – весьма недурно, могу я заметить – Heaven Knows, так что весь бар подпевал мне. Через несколько минут передо мной приземлился мятный сквош с фигурной трубочкой, лилипутским зонтиком и… маленькой красной дьявольской вилой. Я уставилась на Бруно. Он блеснул всеми тридцатью двумя зубами, как будто сошел с рекламы стоматологической клиники. – Хватит прожигать меня взглядом. Выкладывай, что там у тебя? Ты выбрала?.. – пальцы Бруно застыли в полужесте, он выразительно глянул на сцену, где Нил, зажмурившись, самозабвенно исполнял Something in the way, пока Себастьян аккомпанировал на гитаре, его золотистые волосы падали на лицо, служа завесой от окружающих. Весь бар погрузился в муторное молчание. Бруно был властителем этого маленького царства, но именно настроение наших местных бардов задавало тон всем окружающим. Что же у них там происходит, хотелось бы мне узнать. Ни одному из них не было свойственно такое расположение духа. – Да, уже выбрала, – ответила я, а потом щелкнула по сигарете, заставив пепел опасть в оловянную пепельницу. – Думаешь, он готов? Осилит? – У него нет выбора. – Выбор есть всегда, – заявил Бруно уверенным жестом. Он не одобряет. Никто не одобряет. Все считают меня чокнутой. Что я нестабильна. Больше чем обычно. Но со мной все было вполне себе нормально. Насколько визуальный образ горящего заживо дорогого человека, грозящий всплыть перед глазами в любой момент дня и ночи можно определить как норму. В пьяной исповеди я выложила Бруно, что я видела. Он был одним из немногих, кто знал. Он был одним из многих, кто сказал, что я зря себя накручиваю. Они не видели того, что видела я. Не они стояли там и смотрели, как в моем Коле выгорает жизнь. Они не чувствовали того ощущения реальности, не слышали запах горящей плоти, не на их лице играли блики пламени, не их сущность раздирал кошмарный агонический вопль. Этот образ оставил у меня на душе шрам. Свидетельством этому служили так и не разгладившиеся ожоги на моих ладонях. Мне хотелось бежать, но я не могла. Моя открытая паника лишь пуще обеспокоит Кола. Я никогда не считала себя вполне здоровой на голову, но я не была помешенной. Мне нужно было оставаться спокойной, хотя бы сохранять иллюзию спокойствия, для него, а быть может и для себя тоже. Предпринимать стратегически разумные действия. Возможно, если я буду внушать себе, что все в порядке, то все так и будет. Только это мне и остается. – Выбор есть, друг мой, но не всегда он наш. Гилмор хмурится, ему не нравится, как все складывается. Наверное, считает меня трусихой за принятое мной решение. Возможно, он прав. Касайся дело меня, я бы не сбежала от своих прямых обязанностей. Но на карту поставлена не моя жизнь. А я эгоистка. Я труслива, мать его, зачем отрицать очевидное. Ребенком я сбегала, залезала на высокие деревья, так высоко, что хлипкие ветки не могли поддерживать вес взрослого человека, пряталась на чердаке, куда боялись подниматься суеверные слуги. Когда я была на грани, моей тактикой всегда было бегство. Прошло более века, но это мало чем изменилось. – Это неправильно. – Когда я являлась образцом высоких моральных качеств? – хмыкнула я. – Бог не допустит этого. Я в это верю. – Божественное вмешательство меня не сильно обнадеживает, скорее наоборот. Я никогда не входила в список Его любимчиков. – Интересно, почему, – парень закатил глаза. Он смотрел сквозь пальцы на чужие грехи, не собирался никого судить, но сам соблюдал строгий моральный кодекс. Помимо сотрудничества со мной, предстань он перед Судом, ему не за что будет стыдиться. – Возможно, наступила пора платить по счетам за свои прегрешения, – пожала я плечами беззаботно. Внутри я была далека от внешней беспечности, и это было видно по трясущемуся огоньку на конце сигареты. За грехи предстоит отвечать не только мне. В этом, собственно, и заключалась основная проблема.***
Я стояла, привалившись плечом и бедром к дверной раме теплицы. В Гран Мезоне теплицей называлась комната, прилегающая к гостиной, три стены и потолок которой были стеклянными. Помещение было уютно, освещено небольшими, но элегантными люстрами, соседствующими с висячими горшками с растениями с длинными вьющимися крестовниками, очитками Моргана, вьюнками, молочаем. В комнате было два дивана, несколько кофейных столиков, один шахматный столик с выдвижными полками для хранения фигурок, один обеденный стол с винтажным канделябром в середине, полки, заполненные горшками с ведьмовскими цветами. На всех диванах и креслах были сложены пледы, в большинстве случаях для меня, потому что никто другой из вампиров не имел идиотской нетолерантности к низким температурам. Даже отсюда был слышна возвышенная и изысканная мелодия скрипки — то был Нил, практикующийся в библиотеке. Себастьян сидел на диване, и не смотря на прохладу, на его висках скопились капельки пота. Он одет, как и всегда, на все сто. При жизни у Себастьяна постоянно не хватало денег, и все что он зарабатывал от выступлений в оперном балете – а также от своей карьеры воришки и чернокнижника, создающего и сбывающего темные артефакты за любые деньги, которые за них решат дать – он тратил на еду, жилье и пытался прилично одевать свою сестру, тем временем сам ходил как оборванец, и таким его ко мне привел Нил — полгода как нестриженым, исхудалом на тонкой грани между присущей балетным танцорам стройностью и анорексией, в слишком тонком для января пальто, с насморком и с дырявым шарфом. В своей смерти же Себастьян одевался на все сто при любых обстоятельствах. Возможно эта преданность своему специфическому стилю помогала Себастьяну держать себя под контролем. Хотя сейчас это мало ему помогало. Из подвала раздался очередной пробирающий до костей крик, и Себастьян содрогнулся всем телом. – Знаешь, я ведь всегда был за разбой и убийства во имя удовольствия, и всякое разное нелегальное дело, но порой ваши больные пристрастия для меня слишком… Он был бледен, и даже его волосы казалось потеряли золотистый оттенок, единственным обителем цвета в его внешности были красные стеклышки очков в форме сердечек с тонкой серебристой оправой. Остальная одежда Себастьяна была выдержана в черных тонах: джинсы с шипами и шевронами, сапоги до колен с отворотами, футболка и косуха со значками вроде перевернутых крестов, рокерских жестов, плектров и пентаграмм. Себастьян будто стал черно-белой ксерокопией себя. Впрочем, что уж тут удивительного? То, что мы с Колом находили интересным не всякому было по душе, а у Себастьяна явно была кишка тонка. В этот момент я на секунду усомнилась в верности избранного мной решения. Он, конечно же, в тихом ужасе. Два дня назад я парализовала весь клан любопытной новостью о приговоре Влада — явный показатель того, что происходит с теми, кто не подчиняется приказам или оспаривает мою власть. Этого должно хватить надолго, такая неожиданная участь ударила по вампирам напоминанием. И достаточно непрозрачным намеком, раз такого старого вампира смогли уволочь из его собственного хорошо охраняемого офиса посреди бела дня и без лишней шумихи или неудобств, то те что помладше не смели мяукнуть лишнего. А Себастьян был тем несчастным глашатаем, кто объявил эти новости посетителям Ляпис Лазули, о том что Граф был приговорен к, по сути, одной из самых ужасных смертей, а если точнее, я натравила его псин на него, пока он был скован (он правда думал, что я не смогу запомнить несколько команд на русском?); их могучие челюсти легко прорывали тонкую кожу, разрывая сухожилия как нити, откусывая части плоти. И сейчас он буквально отращивал большую часть, ну, себя. А процесс был болезненным и продолжительным, учитывая, что Кол продолжать травмировать его ново изученными орудиями пытки и организм Соколова безуспешно боролся с ядом в слюне доберманов. Самих четвероногих орудий охоты на вампиров отвели в приют, где Нил пытался их «успокоить». Почти сожрали своего хозяина по чужой команде, бедняжки. Как бы сильно меня не противила сама мысль об этих существах, я не могла отказать просьбе Нила, и согласилась оставить блохастых монстров в живых и позволила Нилу найти им дом. Конечно, при этом я оставила с ними Кью, Диану и Уинстона — первых двух на случай, если доброты племянника будет не достаточно, а последнего Нил попросил позвать, чтобы изучить собак и узнать, можно ли вывести яд оборотня также, как их им одарили, чтобы доберманы могли «снова жить счастливой собачьей жизнью, при этом не представляя для нас опасности». Иногда мне становилось просто душно от гипертрофированной чистоты помыслов Нила, но и нет сказать ему я не могла. Хорошо уже, что единственной его реакцией на факт воплей из подвала и новостей с деталями причин пребывания "гостя" было то, что он весь первый день не снимал наушников, второй провел в приюте за вышеуказанным занятием, а сегодня заглушает все музыкой и пытается абстрагироваться. Ему не привыкать к подобным постояльцам в доме, и он был слишком рад, что я позволила ему помочь псам. Я знала, что все неудобства связанные с возможным укусом при этих взаимодействиях Нил перенес бы с завидным спокойствием — это был тот же мальчик, которого я знала много лет назад, всегда готовый закрыть своим телом крольчонка от камней, бросаемых злыми детьми. Себастьян, тем не менее, вернул меня к реальности. – Иногда я вижу тебя в кошмарах, – признался он с оскалом, и он был лишь наполовину веселый. Не оскал охотника, но загнанного в угол пушного зверька, которым Аркетт и являлся. – Тебя и твою мастерскую, запах медикаментов и хлороформа и костной пыли и ужаса. Конечно, он видел в худших снах мое кресло для пыток. Точно иногда боялся, что сам окажется тем, кто скован в нем. Оправданный страх – я была нестабильна и мне не нужно было много причин. – Сейчас ты здесь, а не этажом ниже, так что я считаю это хорошей для тебя ситуацией, mon cher. На самом деле, я пригласила тебя за тем, чтобы сделать тебе предложение. Себастьян посмотрел на меня так, будто прекрасно знал, что последует дальше, но смолчал из вежливости. Лишь смотрел на меня своими голубыми, как небо через стекло, глазами. – Себастьян Панталеймон Аркетт, я счастлива предложить тебе позицию официального лорда-регента клана в мое отсутствие. Себастьян устало прикрыл глаза. Я усмехнулось. Не похоже на то, чтобы он был в восторге от почетной позиции, которая только что была ему предложена. – Я знаю, что ты делаешь. Ты собираешься уехать, возможно на долгое время, но оставить власть за собой. Тебе это удастся только в случае, если ты оставишь кого-то следить за всем в Сент-Луисе, греть тебе место, чтобы в твое отсутствие никто не посягнул на трон, так сказать. Так что ты пытаешься оставить кого-то, кто будет сторожить твой пост. При этом ты пытаешься оставить Нила в том же положении повышенной безопасности, в котором он был, а наклеить мишень на чужую спину. Мою. – Мне всегда казалось, что это твоя основная цель. Отводить опасность от Нила, брать удар на себя. – Единственное, что роднило нас с Себастьяном, это то, что Нил был единственным светлым в наших жизнях. Он был одним из немногих, кто мог пробудить в нас какие-то отблески былой доброты, и нам так отчаянно хотелось сохранить этот огонек. Мы боялись потерять остатки человечности, полностью утерять с ней связь. Потому что без нее, есть ли хоть какая-то надежда?***
Громкая музыка ночного клуба наполняла нутро, оседала в костях и продолжала петь в венах танцующих. Интересно, а на вкус они такие же, как эта мелодия? В это было легко поверить. Современная музыка, громкая, дикая, необузданная, действовала на людей необыкновенным, гипнотическим образом. Почти как ритуальные пляски, доводившие физическое тело шамана до дионисийского экстаза, а его дух – до потустороннего мира. Также и сейчас, музыка овладевала каждым органом чувств при пособничестве дезориентирующего мигающего света, вводила в транс, заставляла множество сердцебиений вторить своему ритму, сливаясь в один оглушающий звук. Эта обстановка имела необыкновенный эффект на вампиров. Ошеломляющее калейдоскопическое восприятие лишь способствовало пробуждению всех хищных инстинктов. И эти инстинкты, вживленные в наши натуры с самого первого вздоха после смерти, услужливо разделяли толпу на удобных жертв. Я меняла партнеров по танцу как перчатки, переплывая от одному к другому в волнах беснующейся молодежи, оценивая каждого. Это один из плюсов этого добровольного сумасшествия – ей в основном подвержены молодые, более здоровые и беспутные, более подверженные пьянящему влиянию диско-шара, гремучая смесь юной крови и гормонов. Восхитительно... Восхитительно, как люди жаждут затеряться в толпе, влиться в нее как капля в океане, потеряться и сделать все возможное, чтобы не найти себя вновь. Люди так любят быть блеклым винтиком в слаженном механизме толпы, как бы сильно они не отрицали этого. Я отвлекаюсь от своих макабрических мыслей и морщу нос, которым потерлась о горло парня. Кисло. Парень ухмыляется, мнит себя охотником, но так глубоко ошибается. Ужасно хочется стереть его проклятую решимость, смотреть как она тает и как скукоживается его нутро при виде настоящего хищника, но он не подходит и на роль жертвы – один вдох позволяет безошибочно установить диагноз, так пахнет только ВИЧ на ранних стадиях. Легко не заметить по неопытности, но я жила в восьмидесятых и девяностых, в годах самого пика уровня заболеваемости, когда от этого нехитрого умения зависело, получишь ли ты нормальный ланч или бракованный. Даже немного жалко его. Скорее всего еще не знает, что заражен, но достаточно скоро ухмылку с лица сотрет вердикт врачей. Мне до этого было мало дела. Я отпускаю парня и ищу следующую потенциальную жертву, пока тот смотрит в недоумении, гадая, как же он упустил свою жертву. Сделай одолжение, поживи еще немного. Вот она, в центре танцпола, в сердце массы людей, но не связанная с кем-то конкретно, танцующая одна и со всеми одновременно. Идеальная жертва. Я выступаю из толпы, появляюсь прямо перед ней. Она не выглядит удивленной, смотрит из-под густых ресниц полуприкрытыми глазами, в которых мерцала музыка. Не сопротивляется, когда мои ладони ложатся на крутой изгиб между талией и бедром, когда я притягиваю ее к себе, и мы продолжаем танцевать, ее грудь вплотную прижата к моей, и я прослеживаю линию ее позвоночника под тонкой тканью футболки уверенным движением пальцев, чувствую плохо скрываемую дрожь, прошедшуюся по ее разгоряченному телу. Запах крови смешивается с ароматом возбуждения, аж нетерпеливо выскакивают клыки от желания кусать – она охает от удивления, когда я впиваюсь ей в губы острым поцелуем. Отступает на шаг, но я двигаюсь следом, не давая ей ускользнуть из хватки, и она поддается, послушно отвечает на поцелуй. Разве так не лучше? Всегда ведь можно получиться удовольствие вместо бессмысленной, тщетной борьбы. И она явно его получает, судя по тому, каким податливым становится тело в моих руках, как она выгибает спину назад, когда я напираю, прокусывая ее восхитительные губы и пробуя не менее восхитительную кровь. Разве запретный плод не слишком сладок для того, чтобы сопротивляться желанию? В этот раз, когда она делает шаг назад уже по моему желанию, она упирается во что-то твердое; даже с закрытыми глазами чувствую присутствие Кола, его руки, вскоре уже блуждающие по ее горлу, округлости груди, мимолетно перебегающие на мою шею, на секунду сжимающие талию, и возвращающиеся обратно к девушке. Черт побери. Наша жертва останавливает поцелуй, чтобы перевести дыхание от длительной задержки и для того, чтобы дать себе время осознать положение. Она изгибает шею, чтобы посмотреть на Кола поверх своего плеча, слишком опьяненная окружающей обстановкой, чтобы возмутиться нашей нахальности, и Кол пользуется этим, властно смыкая пальцы на ее подбородке и заключая ее в очередной поцелуй. Черт. Как же бесит и возбуждает смотреть на это. Я переключаюсь на ее шею, оставляя влажные поцелуи и подчеркивая их неожиданным укусом, заставившим ее сердце броситься в скачь. Едва сдержалась, чтобы укус получился чувственным, но не повредил целостность кожного покрова. Рано. Почувствовав мое нетерпение, Кол стал медленно отступать к уборной, увлекая нас за собой, пока мы по очереди вовлекали нашу почти добровольную жертву в поцелуй.***
Мы продолжаем и в пустой уборной, прохладной в контраст с перегретым воздухом клуба, каждый новый поцелуй был более жадным и требовательным, чем предыдущий, и с каждой секундой девушка все больше таяла в наших руках, безмолвно согласная на все, что последует. Только вот она не знала, что последует. Кол провел дорожку поцелуев по ее горлу, услужливо открытому мной, когда я потянула ее за волосы, заставив запрокинуть голову на плечо к Майклсону, и заключил свой путь укусом, в этот раз настоящим. Я проглотила каждый стон боли, испущенный девушкой, ласково перебирая ее волосы, и не давая оттолкнуть себя. Наконец я отстранилась, и посмотрела прямо в наполнившиеся влагой глаза. – Тсс, малышка, все хорошо,– прошептала я, навязывая ей свою волю, приласкав прикосновением к щеке.– Не плачь и не кричи. Ты не почувствуешь боли, только удовольствие. И так оно и было. Она больше не пыталась противиться, лишь послушно подставляла горло укусам, и слабо испускала сбивчивые полустоны-полувыдохи. Мы тянули кровь из сосудов, перемешивая укусы с поцелуями на кровоточащих ранах, размазывали жидкость по своим лицам голодными, горячими поцелуями над плечом девушки, и чужая кровь казалась нектаром на губах Кола. Ладони Кола бегали по моим плечам, ребрам, бедрам, изредка позволяя шаловливым пальцам проскользнуть под край короткой юбки, оставляя под кожей вспышки электричества, прижимая меня ближе к девушке – и к себе. Мои пальцы зарывались в волосы на загривке Майклсона, заставляя глубже впиться зубами, взять больше крови... Гудение звонка разбило все в щепки, выдернув меня из эйфорической реальности. Я отстранилась, доверив девушку Колу, и с неохотой отвела взгляд от него, обвившего свою добычу одной рукой за талию, а другой за плечи, приподнимая над землей и лишая последних крох жизнетворной жидкости. На экране высветилось имя: "Ребекка". Я взяла трубку с неприятным предчувствием в душе, и оно не обмануло меня. Как же мне не понравилось то, что я услышала. Когда я закончила разговор, то посмотрела в зеркало, в отражении найдя взглядом силуэт Кола. Он покончил с девушкой и почти ласково уложил ее на пол, и она выглядела спящей, если бы не мертвенная неподвижность и тишина вместо сердцебиения. Мой Майклсон приблизился ко мне со спины, вновь обнял, и прижался к шее губами, с которых еще не стер остатки ужина. Красная дорожка потекла по ключице, ниже, пока не скрылась в вырезе моего рубашки, все это время преследуемая бдительным взглядом Кола. – Что случилось, любимая? Я посмотрела в его карие глаза в отражении. – Кажется, мы возвращаемся в Мистик-Фоллс.