Я буду любить тебя, как несчастье любит сирот, как огонь любит невинность, и как правосудие любит сидеть и смотреть, пока все идет не так.
(c)Лемони Сникетт
♠♣♥♦ Кол ♠♣♥♦
Женщины или мужчины, блондины, брюнеты, шатены и рыжие, голубые глаза или карие, со светлой кожей или темной. Все они смешались в единый безликий водоворот. Не важно, как они выглядели, кем были и как звались. У всех у них был единый, вопиющий недостаток. Ни один любовник или любовница, ни одна до капли испитая жертва не удовлетворяла Кола. Никто из них не был… ей. Нет. Сердце Кола лежало не к ним. Его инамората, как ее нарек Ник, находилась во многих километрах отсюда, и незримая нить, что тянулась от его сердца к ее испещренному шрамами запястью, болезненно натягивалась, не способная лопнуть и разорваться от давления, но лишь жестоко дергая за его сердце, вскрывая грудную клетку, выворачивая внутренности, неумолимо напоминая, что осколок его естества насильно оторван от Кола. Шэрон не была виновата ни в чем, что случилось в ту роковую Рождественскую ночь, однако Кол будет вечно винить ее в том, что она так непринужденно привязала его к себе; за то, что стала самым вожделенным опиумом, пьянящим и до ломки необходимым. Сальваторе живет без него уже долгие годы, наверняка позабыв про него, давно начав новую жизнь — с кем-нибудь другим. Он поставил за ней слежку и каждый раз, когда имел возможность ненадолго ускользнуть из Нового Орлеана при этом не вызывая подозрений, сам находил ее, с превеликим удовольствием рвал в клочья ее врагов и поклонников одинаково, и смотрел. Издали, со стороны, наблюдал за ней, как какой-нибудь маньяк, жадно пожирал глазами, не способный утолить голод и лишь дразня этим себя самого, но не мог отвести взгляд от ее фигуры в окне. Пару раз он даже пошел на огромный риск и пробирался в ее комнату, просто чтобы полюбоваться на свою Сальваторе — заснувшую в кресле или в кушетке у камина, плед на коленях, а поверх раскрытая книга, за прочтением которой ее и сморила усталость. Надо признаться, он имел дурную привычку красть у нее — пару ее книг с пометками, потому что у нее была отвратительная повадка марать книги своими комментариями и рисунками, несколько лент для волос, что какое-то время даже хранили аромат ее волос, поцелуи — потому что помимо этого оставалось мало вещей, которые могли бы их как-то единить. Их общий кинжал и все украдкой пронесенные предметы лежали в тайнике Кола, подальше от чужих глаз или коварных побуждений старшего брата. Клаус не должен знать. Он не должен подозревать, что Кол каждый день с трудом дышит, зная, что его дорогая почти что наверняка ненавидит его, если конечно, она все еще о нем вовсе не позабыла, и что ненависть Кола в свою очередь полностью направлена на Клауса. Хотя нет, ложь конечно, немаленькая доля его ярости была направлена на Элайджу, не оправдывающего свои титул благородного паладина, и частично на Ребекку, такую упертую и уверенную, но тем не менее по каким-то причинам неспособную противостоять Клаусу, даже когда имеет таковую возможности, и до невозможности сильно Кол ненавидел самого себя — за глупость. Наверно все же это слишком много ненависти на долю одного человека, даже если этим человеком был Первородный. Но Кол мог собой даже гордится — он неплохо играл свою роль. Иногда он почти мог поверить собственной лжи. — Ты удивляешь меня, брат,— обращается к нему Клаус откуда-то сзади, явно недавно подкравшийся и намеренно остающийся незамеченным до этого момента. Он все еще в сомнениях. Он все еще не до конца ему верит. Но это ничего. Главное держать лицо. Только бы удалось водить Клауса за нос достаточно долго, чтобы его работа над золотым клинком подошла к концу. Уже не так уж и долго осталось. Стоит Колу избавиться от Клауса, обезопасить себя и Шэрон, он сможет вернуться к ней. Он сможет ей все объяснить, упасть ей в ноги и просить принять его извинения и его самого. Как же ему хотелось вновь без страха взглянуть в ее глаза цвета ночного неба в аду, целовать ее вечно холодную ладошку, дотронуться до щеки... И все это будет возможно, как только он отомстит своему ненавистному братцу. — Потратить столько энергии на погоню за любовью одной девушки, страдать по ней дюжину лет, возжелать бросить свою семью ради безумной мечты убежать с ней, и все для того, чтобы…— он не договаривает, но Кол понимает, что говорит он о полураздетом юноше, безжизненно распростершемся на диване Клауса, укусы покрывали его шею, и кровь скатывалась на дорогую обшивку, неизбежно впитываясь в нее. Кол усмехается так, чтобы брат точно услышал, и рукавом до того белой рубашки стирает кровь со рта. А в память непрошено лезут старые воспоминания с того самого Рождества, его самую идиотскую ошибку, которая состояла в том, что он совсем позабыл, кем является его брат, опьяненный любовью к Шэрон и приливом родственных чувств к переставшей конфронтировать последние несколько лет семье. Кол был идиотом, даже на короткое время позабыв, что Клаус не только делит с ним кровь, но еще и является единственным равным ему по силе врагом. «Что ж, брат, раз ты серьезно решил, что сделаешь ей предложение… То кто я такой, чтобы препятствовать влюбленным искать свой собственный путь?» Кол никогда не простит себе того, что не заметил намеренно подслащенного яда в словах брата. Того, что когда Клаус раскрыл руки, Кол, как последний дурак, которого ничему века жизни и множество ударов в спину не научили, сам шагнул навстречу братским объятьям. Ведь чем ближе подпустишь, тем меньше необходимости бить со спины — не заметишь предательского кинжала в руке близкого человека, пока он не ужалит хладным металлом в сердце. И Клаус, гадкий обманщик, заколол Кола, заманив в лживо прощальное объятье. Кол погрузился в сон длительностью в несколько десятилетий, а Шэрон… Шэрон осталась одна, покинутая и преданная. По крайней мере, так ей казалось. И от этого в Коле по сей день бушует ярость. — Что я могу сказать, Ник?— Кол натягивает маску ленивого самодовольства и театрально оборачивается лицом к Клаусу, широко разводя руки в стороны.— Такова моя природа. Мой интерес никогда не может надолго задерживаться на чем-то одном, ты же меня знаешь. Шэрон была… интересной,— признает Кол с коварной улыбкой, по-лисьи прищуренные глаза блеснули. Так хищник говорит об аппетитной жертве. Шэрон такой никогда не являлась, даже в начале их отношений, когда так ее видел Кол.— Но пора двигаться дальше. В конце концов, чем одна женщина отличается от другой? Верно, моя дорогая Нелли? Кол был почти уверен, что девушку в углу комнаты, которой он внушил не бежать и громко не плакать, звали иначе. Не важно. У нее были русые волосы, карие глаза и идеальная фигура. Полная противоположность Шэрон, и быть может так было лучше. Кол подозвал девушку, чье лицо было запачкано кровью и слезами и та на плохо держащих ногах подошла к нему. Он повернул ее спиной к себе и лицом к Клаусу, демонстративно откинул волосы с ее плеч, обнажая изгиб шеи. Глаза Никлауса сразу заблестели голодом. — Я оставил ее себе на десерт, но так и быть, могу поделить с тобой. Угощайся, Ник, милости прошу. Не долго думая, Клаус преодолел короткое расстояние и в следующую же секунду острые клыки прорвали нежную кожу, а девушка всхлипнула. Кол отпустил ее как только Клаус обнял Нелли — или не Нелли — чтобы удерживать ее, и поспешил исчезнуть из комнаты, не привлекая лишнего внимания. Пусть брат позабавится с одноразовой игрушкой Кола, у него есть дела поважней — сегодня ночью, как почти каждую ночь, Кол собирался навестить свою Шэрон единственным способом, при котором он может встретиться с ней лицом к лицу, при том так, чтобы ни одна живая душа, даже сама Шэрон не знала, что он являлся ей. Кол собирался проникнуть в ее сон...***
Колу снился сон. В нем он действовал вне зависимости от своих желаний, будто следовал предписанному сценарию, марионетка без воли и власти над собой. В руках Кола покоился тяжелый меч, что сопутствовал его тренировкам в молодости, с клеймом +VLFBERHT+ на блестящем клинке, руна Гебо – жертва – выведена на рукояти. А перед ним на коленях Шэрон, и острие клинка направлено ей прямо в сердце. На губах подбадривающая улыбка. На щеке кровью выведена буква М, клеймо его семьи. Она бы с радостью пролила последнюю каплю крови за его семью, Кол знал. Колу вспомнилось, что всего пару месяцев назад он сам вычертил кровавую М на щеке девушки. Гримаса боли вспыхнула на ее лице, когда одним движением Кол пронзил ее клинком, но не стерла улыбки с ее лица. В Шэрон никогда не было ничего святого, однако в этот момент она напоминала святую мученицу. Как будто этого было недостаточно, Кол вне своей воли продолжал давить, погружая Ульфберт в ее тело, хрупкое, ломкое тело, слыша хруст костей и чавканье крови, и даже тогда уловив ее удивленный вздох. Медленно ее глаза теряли фокус и жизнь, пульсируя, вытекала из нее, и охваченный ужасом Кол пробудился, избавившись от этого тихого кошмара. Или так ему казалось.It doesn't hurt me You wanna feel how it feels? You wanna know, know that it doesn't hurt me? You wanna hear about the deal I'm making?
If I only could be running up that hill If I only could be running up that hill
♠♣♥♦ Шэрон ♠♣♥♦
Конечно, я не знала, что в итоге этим все кончится. Не могла знать… Хотя, кого я обманываю? Тебя мне обмануть всегда было сложнее всего. Порой даже сложнее, чем себя саму. В глубине души клубилось осознание того, что случится. А оно обязательно случится, я имела необъяснимую, слепую в этом уверенность уже давно. Почти с тех самых пор, как увидела то злосчастное пророчество. Ты должен был умереть в этот день, Кол. Так распорядились. Бог, Вселенная, судьба, не важно кто или что. Просто так было решено.И ничего с этим не поделаешь. Верно? Просто… это было безмолвной сделкой, в некотором роде. Я решила наперед, что в этот день ты не умрешь. Вот только за такую роскошь, как твоя жизнь, нужно платить. Конечно. За все в жизни нужно платить, и список моих задолженностей уже давно взлетел до небес. Ты, Ребекка, Нил, Лекси… Слишком много прекрасных вещей для кого-то настолько испорченного, как я. Оно не могло длиться вечно, как мне кажется. По крайней мере, так я решаю, чем все закончится. Так я обмениваю себя на тебя, такой простой и очевидный бартер. От этого даже кажется, что это того стоит. Хотя ты мог бы и поспорить. Дело в том, Кол, что я проклятая эгоистка. Я не могу стоять на коленях перед твоим истлевшим телом, не могу смотреть на это, не могу слышать, не могу дышать… Да, это точно. Как бы я это не ненавидела, как бы не отрицала, а ты мне нужен, как воздух нужен для подпитки огню, чтобы не потухнуть. Как же это мать твою не здорово. Почти токсично. Ты мне нужен, Кол. Я тебе — нет. Честное слово, поверь. Не так давно я начала осознавать эту простую истину, Кол. Мне всегда казалось, что мы равны в нашей тьме, что наши демоны идеально друг другу подходят. Но ведь это не так. Ты не такой. Да, ты монстр, как и я, но ты не пропащий, Майклсон. Ты не поломанный без надежды на восстановление. Ты способен любить, проявлять банальные человеческие чувства. Ты способен на большее, на лучшее, чем идиотская привязанность к кому-то как я. Ты способен на счастье, Кол, и я точно не могу тебе его принести, даже если буду пытаться сотни лет. Я только и умею, что делать больно — иному просто не учили. Моя любовь (или что бы то оно ни было) — это наказание, тяжкое проклятье, и я слишком сильно тобой дорожу, чтобы обрекать тебя на вечность боли и разочарований. Ты должен обещать мне, Кол, что будешь счастлив. Обещаешь?..And if I only could Make a deal with God And get him to swap our places Be running up that road Be running up that hill Be running up that building If I only could
♠♣♥♦ Кол ♠♣♥♦
Кол мчался к дому Гилбертов так быстро, как только мог – и все равно не попадал в темп бешено бьющегося сердца в груди, изнывающего от волнения за свою больную на голову Сальваторе и перегруженного от пламени магии, что разъедало его кровь и каждую клеточку тела агонией. Что же тебе, дура, дома не сиделось? Как только туман слепящей боли стал медленно рассеиваться и Кол смог понять, что произошло, он собрал силы и попытался прочистить голову. Происходило это мучительно долго, и боль с трудом получалось игнорировать, но когда это все же удалось осуществить в достаточной степени, чтобы воспоминания, словно намагниченные, сложились в единую картину, он запрокинул голову и рассмеялся в голос. Знал ведь, в каком она была состоянии, должен был догадаться, что произойдет что-то подобное. Но Сальваторе умела врать, а тайны свои хранила с особым тщанием. Сколько лет ушло на то, чтобы она позволила увидеть себя нагой, без непреодолимой ментальной стены, увидеть себя настоящую, и все же кажется, что она всегда имела несколько тузов, припрятанных в рукаве. С досадой подумалось, а знал ли он ее вообще в той степени, как казалось до этого? Может быть Кол был лишь очередным глупцом, не способным никогда уловить и пленить Шэрон. «Твоя Кол, всегда твоя». Как же. Кажется, она не способна принадлежать никому, всегда у себя на уме, всегда вольна, как ветер в поле. «Оно твое», шептала она, прижимая ладонь Кола к своему сердцу в моменты их близости. Ох, Шэрон, проклятая врунишка. Разве же оно могло принадлежать кому-то? Как же он мог верить ее, казалось бы, таким искренним словам, когда она с такой легкостью обманывает его? Она не понимала, почему Колу вечно хотелось пленить ее узами брака, но ведь как иначе он мог быть уверенным в том, что она не покинет его? Она ведь вечно ускользает, как песок меж пальцев. Я тебя постоянно боюсь потерять, потому что одного раза было достаточно. Так Колу, по крайней мере, казалось.You don't want to hurt me But see how deep the bullet lies Unaware that I'm tearing you asunder And there's a thunder in our hearts, baby
♠♣♥♦ Шэрон ♠♣♥♦
По горькой иронии, меня погубило беспокойство за Кола. Месяцами моя жизнь омрачалась видениями наяву и кошмарами в часы сна. Подойдя к проблеме рационально, я начала сокращать часы своего сна, пока они не дошли до минимума и не пересекли часы дозволенного уровня недосыпа, которое мое тело могло вынести. От этого меня долгое время мучили острые мигрени. А игнорировать головную боль в последнее время стало привычным занятием, даже если она по своей интенсивности напоминала огромный медный колокол, грохочущий о стенки черепа. В привычку вошло и закрывать глаза на ломоту в теле, так явно указывающую на недостаток отдыха или недостаток крови в организме — и хотя оба симптома в тот день указывали на одну проблему, первый помогал закрыть собой второй. Я полностью позабыла о крови на несколько дней. В отличие от Елены. И замедленная реакция привела меня в эту ситуации. Судьба — та еще сука. Играет гадкие, детские шутки с примечательной жестокостью. Ирония, блядская ирония...♠♣♥♦ Кол ♠♣♥♦
Он влетает в дом, едва не сорвав дверь с петель, и входит внутрь — мгновеньем позже, издавна введенным инстинктом понимая, что он не был приглашен. Но никаких последствий не проявилось, и мальчишка Гилберт, распластавшийся у подножия лестницы в неестественной позе, с его с Шэрон кинжалом, торчащим из спины, дал ответ, почему. Кол остановился и склонился, чтобы вытащить орудие, и тут же потерял равновесие от беспощадной лихорадки. Не задумываясь, Кол выкинул перед собой руки, и остановил падение до того, как он успел шмякнуться поверх Гилберта, но все же угодил ладонью в лужу теплой, липкой крови. Проклятый кинжал, если бы Шэрон его не заколола, он бы сейчас не чувствовал такую слабость просто из-за пары километров бега. Как будто клинок вытянул из него энергию. Разве так должно было быть? Или это из-за Шэрон? Она черпала его силу? Чтобы он дольше был вне строя, или же из-за нужды? Судя по тупой пульсации на задворках сознания, они оба были не в самой лучшей форме. Соображалось плохо, Кол с точностью знал лишь одно — ему нужно найти свою Сальваторе. Буквально в эту же секунду слева раздался грохот, и Кол инстинктивно дернул голову в ту сторону. Он распознал Шэрон еще до того, как его взгляд сфокусировался на ней, а мгновением позже он осознал и то, что она — в гостиной, соседствующей с коридором в котором он и застыл сидя над все еще теплым телом Джереми Гилберта, — в этот момент со всей силы впечатала старшую Гилберт спиной в книжный шкаф, чем заставила хрупкие стены дома содрогнуться, а книги и фотографии в рамках попадать с полок. На обеих девушках были видны раны. — Шэрон,— тихо прошептал Кол, но Шэрон услышала, и резко повернулась в его сторону, ее глаза расширены от удивления. Она явно не ожидала, что он так скоро оклемается. Потом ее взгляд спустился ниже: джинсы, хенли, куртка и руки — все запачкано в крови Джереми, а скользкие от этого пальцы вцепились в рукоять их кинжала, так и не успев предпринять попытку его вытащить из спины парня. Решимость напополам с паникой в глазах. Она взаправду думает, что он пришел, чтобы отплатить ей за ее глупый поступок? Она верит, что он может ей навредить? А разве ты не можешь, Кол? — Кол, я… прости, но я должна была...— начинает Шэрон оправдываться, при этом продолжая сжимать трахею своей жертвы. Когда Гилберт зашевелилась в ее хватке, Шэрон встряхнула ее и вновь вбила лопатками в полуразвалившийся шкаф, явно делая ей больно, ведь мелкие осколки дерева впивались ей в спину.— ...иначе бы ты...— Шэрон вновь не закончила предложение, но в этот раз оно было прервано удивленным вздохом. Кол кинулся к ней как только сообразил, что произошло, позабыв про свою боль и слабость, и успел подхватить ее, прежде чем она упала, попутно оттолкнув Гилберт с такой силой, что она отлетела к входу, и спиной прошибла деревянную колонну на своем пути. — Нет-нет-нет-нет-нет, Шэрри, ты не можешь,— Кол шептал сбивчиво, обвив Шэрон руками, поддерживая ее, пока она явно опускалась на пол от внезапной слабости. Осев на пол, Кол уложил Шэрон у себя на руках и как можно осторожнее выдернул осколок деревянной полки из ее груди. Чертова девчонка Гилберт отломила его от переломанного шкафа за своей спиной пока Шэрон отвлеклась на Кола, и вонзила ей в сердце.— Ты в порядке, Шэрри, кажется, я успел извлечь его до того, как оно успело тебе навредить, ведь нет никаких признаков… может быть оно не смогло достать сердце, и все ведь нормально… Кол прекратил бессмысленно тараторить, когда Шэрон покачала головой. Кровотечение не останавливалось, хотя должно было, и Кол прижал ладонь к ее ране в попытке остановить его, и ее теплая кровь просачивалась сквозь его пальцы. В его груди затянулся безжалостно тугой узел. — Все хорошо, малышка, сейчас все будет… Шэрон усмехнулась и поморщилась. О нет. Нет нет нет, нет! — Мы же оба понимаем, что деревяшка превратилась в крошево при столкновении с костями ребер, Кол. И все эти частицы…— Шэрон накрыла своей ладонью его собственную, сжимая его пальцы и мягко отстраняя от изувеченной груди,— стремятся к сердцу, я это чувствую. — Нет,— Кол качнул головой. Застыл, снова покачал.— Нет, Шэрри, можно же как-то их… Может быть… — Все хорошо, anima mia,— Шэрон произносит ласково, притягивая его ладонь к лицу и касаясь его костяшек губами, такими же холодными, как ее руки. Слишком холодными. Разве они должны быть такими?! Черт побери, нет!.. Неужели он видит посеревшие участки кожи, медленно, но верно распространяющиеся из-под ворота ее рубашки. Неужели это действительно происходит? — Ничего не хорошо, Сальваторе!— рявкнул Кол, до боли сжав ее ладонь, как будто в тщетной попытке согреть их. Он всегда грел ее руки. Но кажется, сколько не пытайся, в этот раз ему не получится помочь.— Ничего, мать твою, не в порядке! Зачем же ты, идиотка, вообще сюда пошла, как последняя дура...— голос Кола сорвался, толи от стыда за свои гадкие слова в такой момент, толи… нет, все же не поэтому. Просто воздуха… да, воздуха снова категорически не хватает, будто сейчас это он борется за жизнь, а не… А не… Паника и боль, что он чувствовал из-за их связи, смешались в сумасшедший коктейль, разрывающий его легкие, как под давлением сотен галлонов воды. Перед глазами потемнело и закружилась голова когда ужас сдавил горло невидимой удавкой. — Шшш, малыш,— Кол почувствовал легкое прикосновение к щеке, как хрупкие пальчики Шэрон стерли слезинку, на смену которой пришли новые,— mio amato, дыши, помнишь, как я учила? Успокойся, все будет хорошо, Кол, дорогой, пожалуйста, ради меня. Кол вжался лицом в ее ладонь, и попытался дышать ровнее, игнорируя спазмы в груди, для нее. Его паника сейчас не была так важна, как этот момент, он не имеет права… как же было ужасно заставлять ее беспокоиться об его идиотской панической атаке в момент, когда она… Кол так хотел ее сейчас ненавидеть. Он всегда ее ненавидел, хотя бы чуть-чуть, за то, что она с ним делает, за то, что никогда не может ответить, и что ведет себя как упрямая, бессердечная сволочь, но… В эту минуту он не мог. Не мог чувствовать ничего, кроме такой щемящей, болезненной любви. И она должна это знать. — Я люблю тебя, Шэрри,— тихо произносит он доверительным тоном, как по секрету, общеизвестному, что его сердце болит только за нее. Всегда за нее. Прелестное личико его девочки исказила гримаса страха и боли. Неужели его признание ей страшнее смерти? Его любовь больнее открытой раны, и множества острых щепок, разрывающих ей сердце? Да, Шэрон Сальваторе оставалась для него загадкой до последнего вздоха. Но это не важно. Уже не важно. Кол ласково отводит ее ладошку от своей щеки, и прижимает к своему сердцу. Сердцу, что вскоре перестанет биться вместе с ее собственным.So much hate for the ones we love Tell me we both matter, don't we?
♠♣♥♦ Шэрон ♠♣♥♦
Хуже всего было то, что Кол уверен, что он виноват — он позвал меня в тот момент, я отвлеклась, пропустив момент фатального удара. Но не будь то моя собственная глупость, то я бы смогла успеть, смогла бы отбить удар, смогла бы… Смогла бы? Или все же смерть одного из нас была прописана в книге судеб, вырублена в камне неумолимой строкой? Черт его знает. А может быть так лучше? Ну что ты плачешь, mio amore, ведь тебе же так будет легче. Без меня. Появится даже шанс на счастье. Ведь ты его заслужил, Кол, я знаю. Ты слишком много страдал, чтобы быть наказанным моей любовью до скончания веков. Так у тебя хотя бы будет возможно найти кого-то. Кого-то, кто, черт побери, может тебе ответить простыми словами, кто не будет строить идиотское мученическое лицо, услышав твое признание в последний раз. Как же хотелось плакать, и извиняться, и сказать, блять, наконец эти слова, пусть они и не могут быть до конца правдивыми или точными, но может быть сейчас этого будет достаточно, может быть иного и не требовалось — но я не могла сделать ничего из этого. Я шепчу тебе, что все хорошо, называю всеми ласкательными на итальянском, но ты не слышишь, лишь роняешь обжигающие слезы мне на щеки, а руки твои дрожат пока ты пытаешься удержать меня в своих объятьях. Как будто ты способен удержать. Как будто можешь тем самым перебороть Смерть. Как же, сука, иронично. Годы назад, когда мне больше всего на свете хотелось умереть, меня переубедил тот самый человек, что сейчас держал меня в своих руках пока кровь и жизнь покидали мое тело — как раз тогда, когда я достигла того момента в своей жизни, когда больше всего хотелось бы пожить. И все же… лучше я, чем он. В его руках было так комфортно, как в целом, было всегда — Кол излучал благодатное тепло, всегда напоминающее мне о доме. И сейчас я пыталась одолжить хоть часть. Но кровь все шла и шла, выходила толчками в такт с пульсом, не останавливаемая быстрой регенерацией — нечеловеческие способности организма отказывали, когда становилось слишком поздно для этого — и ничем, кроме ладони Кола, в отчаянье прижимающей рану. Кровь была повсюду: она была на его руках, на одежде, на полу, и меньше всего ее было там, где она была больше всего необходима. И с каждой секундой, с каждой потерянной каплей, терялись и остатки тепла, холодело сердце. Казалось, температура крови упала на несколько градусов и все сосуды подернулось ледяной коркой. Нельзя сказать, что чувство незнакомое. На самом деле, мое близкое знакомство со Жнецом даже почти что успокаивает. Мне не привыкать к встрече с ним. Кол упрямо смаргивал слезы и твердил что-то, наверное, пытался убедить меня в том, что все будет хорошо, но я уже плохо распознавала звуки, но из последних сил старалась улыбнуться, хотя контроля над этим уже фактически не было. Как же сердце болит от его взгляда, как жгут его слезы кожу. Еще несколько мгновений я всматривалась в темно-янтарные, блестящие от скопившейся влаги глаза Кола, пока и зрение не начало отказывать в своих услугах. Медленно, как если бы засыпая после чрезвычайно тяжелого дня, я вконец окунулась в слишком уж привычную тьму. Тьма меня не пугала. Но было холодно. Ужасно холодно.You (if I only could be running up that hill) You and me (if I only could be running up that hill) You and me won't be unhappy (if I only could be running up that hill)
♠♣♥♦ Кол ♠♣♥♦
Глаза Шэрон остекленели. Они все еще были безумного оттенка синего, но искорки в них пропали, и Колу показалось, что на него смотрят две черные луны – далекие и безжизненные. С предельной осторожностью он уложил эту чужую, но все еще знакомую обертку от любимой Сальваторе на диван. Вид Шэрон был абсолютно неестественным. Конечно, это было вызвано тем, что на ней отпечатались признаки смерти, присущие мертвым их вида, но этим не было ограничено. Шэрон лежала без движения. Шэрон никогда не спала без движения. Всегда двигалась во сне, не ведая покоя, и Колу многократно приходилось возвращать ее в вертикальное положение и прижимать к себе, накрывать одеялом – и то и другое, чтобы она не замерзла. А теперь она лежала недвижима. Лишь тело, отныне неодушевленная вещь, почти удачная восковая кукла. Потом он поднял взгляд. Несколько секунд назад Кола не интересовало ничего в мире, и упади в этот момент метеорит, он бы не отвел взгляда от своей девочки в ее последние мгновения. Однако теперь он проявил живой интерес к изменившейся окружающей их — его; теперь только его — обстановке. А она заметно изменилась за эти несколько казалось, что часов минут. Старшая Гилберт нервно проводила непрямой массаж сердца своему брату. Судя по звукам, ей это удавалось с переменным успехом, но все же в Джереми теплилась жизнь — метка Охотника очень неохотно отпускала своих носителей, заставляла их цепляться за жизнь, а значит и из всех сил пыталась противиться казалось бы фатальным для смертного эффектам кинжала. Ведьма Беннетт, явно переступившая порог считанные секунды назад, застыла у покореженной двери, и в абсолютном шоке переводила глаза с Елены, ритмичными движениями пытавшейся заставить сердце Джереми биться, на самого мальчишку, явно избитого и израненного, а затем на Кола, по которому, видимо, было очевидно, что в данный момент огонь гнева лизал его душу, и, насколько она могла уловить с порога через две комнаты, Шэрон, с явно посеревшей кожей. Учитывая все обстоятельства, такие отвлекающие факторы, как вопящая без умолку Гилберт («Боннибоннинестойтамвызовискоруюпомощьбонниджеремиживегосердцевсеещебьетсяянемогуоставитьегобоннитыслышишьменя»), и колоссальный шок, четко прописанный на ее лице, Бонни среагировала невероятно прагматично и быстро. Беннетт выкинула перед собой руку по направлению к Колу. Он предположил, что сейчас произойдет еще до того, как ужасная боль переломила его, заставив опуститься на пол с яростным рычанием, сложиться пополам. Как будто его внутренности окунули в кислоту, а кости заставили ломаться снова и снова. Это не было первым разом, когда Первородный ощущал на себе неестественную мощь экспрессии, и он безошибочно узнал неприятный осадок в костях. Энергия, настолько неправильная, что ее не может существовать. Как только боль отступила, Кол поднялся на ноги, и рванул в сторону Бонни, но, предсказуемо, лишь врезался в невидимый барьер. Следовало догадаться. Бонни, явно ощутившая свою неописуемую мощь (крупицу лишь, на самом-то деле; Кол очень надеялся, что миру не предстояло узнать весь ее деструктивный потенциал), уверенным шагом прошла через всю комнату и подошла вплотную к проходу, что отделял ту комнату, от гостиной, в которой теперь был заперт Кол. Кол мог бы попытаться наброситься на нее, но прекрасно знал, насколько без толку было даже пытаться. — Бонни Беннет. Для своего же блага, опусти барьер. Если ты это сделаешь, я обещаю помочь совладать с этой силой. Если нет… Что ж, ты не можешь держать меня тут вечно, я выйду отсюда через несколько дней, и тогда не будет пощады ни тебе, ни твоим близким. При условии, конечно, что они не умрут раньше. Поверь, со мной тебе не справиться… — Ты не знаешь, на что я сейчас способна,— с вызовом чеканит она. Глупая девочка. — Нет, это ты не знаешь, на что ты сейчас способна,— возражает Кол, с превеликим трудом удерживая контроль над собой.— Но я имею представление, как имел и профессор, который с такой легкостью играл тобой и многими другими. Неужели тебе так сильно хочется пасть ферзем в чужой игре? Если не предпринять экстренных мер прямо сейчас, то вскоре эта сила начнет пожирать тебя изнутри. Бонни отвела взгляд в сомнении. Наверняка знает, что медленно теряет контроль, что заигрывает с чем-то куда сильнее себя собой, где-то в глубине души осознает это. Но тут Елена продолжает взывать к ней молящим, дрожащим голосом, и Кол видит, как крохи ее сомнения трескаются, полностью сметенные желанием — нет, необходимостью, он знает, он видел, чувствовал такую же необходимость ответить на зов Шэрон, когда ее голос мог дрогнуть, или отступить, когда распознавал эти серьезные, молящие нотки — помочь дорогому человеку. Она отвернулась, мысленно взвалив невидимый но ощутимый груз ответственности к себе на спину, заверив себя, что она сильная, она справится, отошла на пару шагов и начала судорожно набирать номер скорой помощи. — Скажи, Бонни Беннетт, что убьет тебя скорее: экспрессия, разъедающая твои жилы, или твоя непомерная преданность подруге, с легкостью готовой пойти на сверхъестественный геноцид? Девушка не нашлась с ответом.***
Держа ее в руках, он мог почувствовать ее привычную болезненно худощавую фигуру с нередкими выступами костей. Шэрон была хрупкой, как изысканная фарфоровая ваза; как котенок с тонкими костями, которые он мог легко сломать неверным грубым движением, котенок с которым больше всего хотелось проявлять нежность. Шэрон была неуязвимой. Смерть была в нее влюблена, и каждый раз подмигивала, случись Шэрон приблизиться, давала шанс избежать встречи. Каждая черта Шэрон была непоколебима, начиная c ее твердого характера и заканчивая несгибаемо-прямой спиной. Глаза цвета сапфиров – и синева вызвана присутствием примесей железа в ее натуре. Его любимая Сальваторе всегда была рядом, вне зависимости от того, где она находилась, толкала в грудь, когда ему следовало остыть, обнимала чтобы удержать осколки Кола, когда он медленно начинал рушиться. Храбрая, упрямая девочка ненавидела казаться слабой, и молчала, когда больно, а слезы ее бесспорно вызывали мгновенную капитуляцию. Шэрон Сальваторе была вечной. Шэрон Сальваторе была мертва. В мире больше не осталось здравого смысла. Между ребер Кола зародилось неприятное чувство – твердый, яркий осколок боли, пронзивший под грудину и давивший на сердце. Привыкай. Клаус приехал вскоре после того, как отъехала визжащая и мигающая машина скорой помощи, разминувшись с Гилбертами и Беннетт буквально парой минут. Бонни отгородила гостиную выдвижной дверью, чтобы у парамедиков не появилось больше вопросов, и от этого на некоторое время Кол остался в полном одиночестве с бездыханной Шэрон. Казалось, постепенно он должен начать свыкаться с этой мыслью, но на самом деле каждая секунда давила на него все сильнее и безжалостнее. Как это вообще могло произойти? Быть может это был очередной кошмар? Однако когда явился старший брат и как только его взгляд упал на Кола, прижимающего к себе тело Шэрон… Как переменилось его лицо. Каким же непривычным, мягким и понимающим тоном он произнес его имя. Наверно, это и было переломным моментом. Когда отрицать произошедшее было уже невозможно и Кол вновь сломался. Оставив тело Шэрон на диване, Кол едва ли не бросился в объятья брата, стоило тому только переступить невидимый, но преодолимый для Кола барьер. Клаус поймал его, прижал к себе до боли в ребрах, и позволил Колу всхлипнуть себе в плечо. Почти как в детстве, когда старший брат утешал Кола после того, как поломалась его любимая игрушка. Только вот они давно выросли. И теперь младший Майклсон оплакивал потерю отнюдь не игрушечного медвежонка. Впервые за многие, многие века Кол позволил себе в открытую проявлять слабость в присутствии Никлауса — нет же, Ника, ведь так он его называл когда-то в детстве, в далекой и чужой жизни, когда проблемы были такими простыми и в силах старшего брата было и утешить, и помочь — и так без стеснения позволил себе вылить всю боль и скорбь слезами. Они долго так стояли, в полном молчании, и Кол был благодарен Клаусу за это как не был ему благодарен ни за что иное в жизни. Когда ему показалось, что слезы иссякли, споткнувшись о порог, вошла Ребекка, глаза на мокром месте, и в ней Кол увидел отражение собственной потери — только Бекка, пожалуй, могла в полноте осознать всю глубину его боли. Они двое были Шэрон ближе всего. — Кол… мне т-так жаль,— прошептала Ребекка, явно опасаясь приближаться. Все еще боялась, что Кол злится на нее за то, как она себя повела, и за то, как обидела Шэрон. Глядя на свою младшую сестру, дрожащими пальцами теребящую подол своего нарядного платья (кажется, она собиралась на отмененные танцы?), заплаканную, потерянную и убитую горем, Кол преисполнился стыдом за то, как всего день — казалось, что целую жизнь — назад попытался запугать ее, сделав вид, что готов заколоть ее. Ни коим образом Кол не считал себя способным на намеренный вред, а уж тем более, убийство сестры, но видя, как она сейчас на него смотрит… Осколок в его сердце провернулся. Без слов Кол раскрыл свои объятья, как недавно это сделал для него Ник, и Ребекка едва не сбила его с ног когда с разгону врезалась в него и обняла, заставив ребра трещать от давления. В Ребекке он почувствовал то же самое, что чувствовал сам — дыру в форме Сальваторе, образовавшуюся в их жизнях. — Тебе не за что себя винить, Бекс,— говорил ей Кол, прижимая сестру так же крепко, и пряча вновь нахлынувшие слезы в ее светлых волосах пока она сама плакала ему в рубашку.— А вот эта шайка… Как только я выберусь отсюда, я разделаюсь со всеми ними. — Позволь нам помочь, брат,— предложил Клаус, осторожно коснувшись плеча Кола.— Пройдут дни, прежде чем ты освободишься, но мы с Ребеккой могли бы… — Нет,— перебил его Кол, заставив Ребекку поднять голову и посмотреть на него. Кол слегка улыбнулся и стер слезинку с щеки сестренки. Какая же жалость, что в его семье позволено разделять теплые моменты только в условиях глобальных катастроф.— Их кровь принадлежит мне. Однако же, я попрошу тебя избавиться от этого проклятого профессора. Я слышал, он пережил встречу со мной. Его карты спутаны, но он пакостный тип и может представлять угрозу. Убей его и убедись, что он останется мертвым. И, будь так любезен, убедись, что ни одна сволочь, причастная к этому не покинет города до момента, когда я смогу отплатить им. — Хорошо. Как пожелаешь, брат,— кивнул Клаус и сжал его плечо в последний раз, прежде чем отпустить. Когда в последний раз Клаус был так покладист и с такой покорностью исполнял просьбы Кола? Мир и вправду лишился здравого смысла. Затем позвонил Элайджа — его осведомил Ник — и выразил свои соболезнования. Кол бы и поверил, что Элайджа держится молодцом, если бы его голос не дрожал так откровенно. Однако же, всегда собранный Элайджа все же пытался сохранить иллюзию контроля, как делал всегда в тяжелых ситуациях. Обещал скоро приехать, что-то там бормотал про похороны и прочие формальности, попросил у Кола номер Нила — все же племяннику Шэрон об этой ужасной новости следовало сообщить незамедлительно, и Элайджа понимает, что Колу сейчас сложно осуществить эту обязанность. Кол впервые задумался о том, как это переживет бедный Нил. Мальчик был сильно привязан к Шэрон, он знал ее с самого детства, она заменила ему мать, насколько это было возможно. Как ему сообщить? Что сказать? Знал ли он, что она любила его до луны и обратно? Возможно. Хотя с Сальваторе никогда нельзя знать наверняка.And if I only could Make a deal with God And get him to swap our places Be running up that road Be running up that hill Be running up that building If I only could
*** Стефан ***
За свою долгую жизнь Стефан выучил все разновидности страха. Он испытал каждую на себе. Есть слабый страх, близкий к волнению, например когда он не выполнил урок и ждал сурового выговора от своих гувернанток. Есть более сильный страх, острый и резкий, как за мгновение до столкновения с огромным внедорожников или как тот самый взгляд в глазах отца перед тем, как он замахнется для удара, или при звуке растягиваемого ремня, которым он собирался кого-то выпороть. Есть пульсирующий страх за свою собственную жизнь – он у Стефана притупился с годами условной неуязвимости; вампирам всегда сложно осознавать возможность своей смерти. Есть разъедающий и подтачивающий изнутри страх за чужую жизнь – в последние годы Стефан так часто испытывал именно его, что порой он забывал дышать, но не забывал это вездесущее чувство. Казалось бы, за 163 года жизни Стефан мог бы выучить все разновидности этого мерзкого, липкого чувства. Стефан ошибался. Сегодняшний день познакомил его с новым и неизведанным видом. Первым пришел гнетущий и ядовитый страх, как если бы на него вылили ведро воды прямиком из Антарктического океана – в тот момент он увидел восковую фигуру, что отдаленно напоминала его сестру, в руках Первородного, ее кожа была серой и противоестественной. И этот холод проник в каждую клеточку его тела, впивался тысячами охлажденных до жжения иголочек ему в самую душу, и эти иголочки входили все глубже с осознанием того, что эта пародия на Шэрон не была несуразной игрой его привыкшего к опасениям воображения. Не смотря на всю свою ошеломляющую мощь, этот вид страха Стефану был знаком – пожалуй даже слишком хорошо. – Шэрон...– Стефан шагнул ближе, опрометчиво вступив в опасную зону досягаемости Первородного, и хотел продолжить приближение... И почти что продолжил, но был остановлен резким изменением в положении объекта своего внимания. Безвольное тело Шэрон было прижато ближе к... Стефан поднял глаза на того, кто так отчаянно прижал оболочку от его младшей сестренки к себе. Руки Кола обвивали ее так крепко, что отнять ее не смог бы никто на свете, и в то же время он держал ее с такой осторожностью, будто она была самым хрупким и самым драгоценным хрусталем. А глаза... Вот тогда Стефан проникся осознанием глубины новой категории ужаса, таинство которого открылось ему в этот миг. – Не подходи, – прорычал Кол Майклсон, и его оскал сам по себе был достаточным предупреждением, во всем нем обозначились хищные черты. На щеках очертились контуры серых вен, а глаза полыхнули ураганом тьмы и эмоций. Он весь пылал праведным гневом. Его глазами смотрела сама смерть. Только тогда Стефан понял, о чем до этого говорила Елена после общения с злополучной парочкой. Это чувство было сложно объяснить. Будто бы сама аура Первородного посылала импульсы, которые все существо Стефана улавливало и воспринимало болезненно чувствительно. Это первобытный инстинкт живого существа, ощущающего на себе всю темную ярость чего-то слишком древнего, слишком могущественного и возможно слишком поглощенного болью для безопасности окружающих. Туманное, но определенное ощущение опасности напомнило Стефану Древних богов из рассказов Лавкрафта. Стократно помноженный страх ребенка, не видящего, но нутром чувствовавшего, как в тенях ползают неведомые монстры. Не смотря на страх за сестру, Стефан отступил на шаг, повинуясь примитивному инстинкту. Казалось, ядовитой комбинации боли, страха, отчаянья и гнева, излучаемой Колом Майклсоном, было сверх всякой меры чтобы заставить тьму расползаться от него по всякой соприкасающейся поверхности и убивать все на своем пути в радиусе многих километров, испепеляя все живое и отравляя почву и воздух мраком. Стефана одолевала навязчивая мысль, является ли ад схожим с аурой этого человека в данную минуту, или же энергия походила на бездну куда глубже и куда древнее оного. Глаза Майклсона чернели как могильные ямы. Внутри Кола росла огромная черная дыра, разрасталась, заполняя его полностью, и преодолевала физическую оболочку, всасывая в себя все в округе. Казалось, стены здания завибрировали от его гнева, и это чувство, его грубая, животная энергия, пронизала каждый миллиметр его тела. В каждом его движение проглядывала плохо скрываемая ярость. В нем сосредоточилась вся злоба, вся ненависть мира. – Ну? – сказал он, вкладывая в междометие целый словарь гнева и угрозы. Стефан опустил глаза, не в силах продолжать прямой зрительный контакт с этим человеком, а от пары секунд ему становилось дурно от вида посеревшей кожи младшей сестры. Нельзя сказать, чтобы Шэрон когда-либо выглядела здоровой, у нее всегда был странный, нездешний вид, словно забытый образ из кошмара, который никак не можешь вспомнить, но все равно не покидающий разума. Шэрон всегда была такой с самого детства, смахивая на фотошоп на фоне реальности. Будто бы она не была создана для сего мира, но лишь вырвана из другого, слегка иного от нашего, мира. Но теперь — теперь все было даже хуже. Если она не была предназначена миру сущему, то Той стороне и подавно… Взгляд Стефана упал и только сейчас он заметил, что стоит в луже крови. Точнее, однажды оно было лужей крови, сейчас же она высохла и бурые пятна еще липли к трещинам в паркете, словно ржавчина. Да, конечно, Бонни позвонила и сообщила ему все, что знала о произошедшем, но… Как он должен был в это поверить? Даже увидев все своими глазами, казалось, нужно подтверждение, абсолютное и неопровержимое. — Мне рассказали… Но я не мог поверить, что Шэрон… мертва,— слово ощущалось пеплом на языке. — Ты пришел убедиться?— прозвучало хрипло и надтреснуто, как будто он срывал горло криком совсем недавно.— Ну так вот она, твоя дорогая сестра. Посмотри,— Кол кивает на тело в своих руках.— Убирайся, Стефан. Пойди к своей подружке, как хороший песик. Пойди к ней и дай ей наплести всякой лжи о том, что тут случилось, чтобы не было так паршиво на душе. Иди к ней. Она поможет тебе сделать вид, что ты не такой плохой брат, каким являешься. — Елена… — пробормотал Стефан без особой уверенности, почти механически. Искать оправдания стало привычкой.— Она защищалась… Усмешка Кола была подобна пощечине. — Видишь? Она тебе уже помогает. Как будто это не Елена замышляла заманить и убить меня, а вместе со мной и всю мою родословную. А ведь в число обращенных мной входит Алексия,— добавил Майклсон.— Елена хотела пожертвоват одной четвертой существующих вампиров по всему миру лишь для того, чтобы излечиться самой. Это эквивалентно геноциду. Так что не думай, что то, что произошло здесь можно оправдать попыткой самообороны или случайным стечением обстоятельств. Единственное, в чем виновата твоя сестра — в попытке защитить меня. Она знала, что грядет,— злоба в голосе Кола сменилась чем-то иным когда он произнес последние слова, ласково погладив ее щеку тыльной стороной ладони. Возможно Стефану показалось, что глаза Кола заблестели в полумраке комнаты. — Ты хотел убедиться, что Шэрон...— Стефан услышал со стороны двери в кухню и обернулся. То была Ребекка, руки категорично скрещены на груди, но непонятно чего в этом жесте было больше: напускной строгости или попытки защититься от горькой правды. Глаза Первородной припухли от слез, и голос дрогнул, не закончив предложения. Она выглядела уязвимо.— Убедился?— не успел Стефан и моргнуть, как она оправилась от боли и в ее голосе зазвенел лед. — Теперь пойди вон, пока я не вышвырнула тебя отсюда самостоятельно. — Я хочу забрать ее,— твердо заявил Стефан. Уж на это-то у него было право. Он и Деймон, что в данный момент наматывал беспокойные круги по камере в подвале дома Сальваторе, ждущий новостей, были ее единственной семьей, помимо, пожалуй, Нила. — Через твой труп,— прорычал Кол, и Стефан почувствовал потустороннюю мощь его гнева с новой силой. Как будто кусок льда пропорол его легкие и выбил дух. Стефан посмотрел на него, затем на Ребекку. Она не стала приближаться, но кто как не Стефан мог знать, как быстро она могла это сделать, появись у нее желание. Да и Кол, если уж на то пошло, еще не выместил на нем все свои эмоции только из-за того, что их разделяли невидимые стены магической клетки, которую Бонни воздвигла в гостиной. Каковы его шансы против даже не одного, а двух убитых горем Первородных? Он почти что мог слышать насмешливый, хриплый от частого курения голос сестры. Кому ты врешь, Стефан? Как будто одного проблеска его ауры тебе было бы не достаточно, чтобы отступить. Как будто сам не знаешь, не чувствуешь, что потерял на это право. Бросив заключительный взгляд на тело сестры, почти что правдоподобно изображающее сон на руках Первородного, Стефан развернулся и уверенно зашагал в сторону выхода. Но остановился на пороге. Не оборачиваясь, он сказал: — Я не знал. Не знал, что Елена замышляет что-то подобное,— не ведая, зачем и к кому он вообще обращался, а потом все же покинул дом. Как он должен был сообщить Деймону, что их маленькая сестренка, которая так забавно причмокивала когда ела сладости в два годика, которая в детстве таскала его оловянных солдатиков, до шести лет не умела говорить, у кровати которой они оба днями и ночами караулили ее покой, когда она хрипела от пневмонии, коленки которой Стефан целовал, когда она разбивала их до ссадин, которую Деймон укачивал в своих руках после кошмаров… Ребенок, которым он так умилялся, когда она пыталась играть во взрослую (или все же ею и была, Стефан? Может быть ты просто не видел, как быстро и жестоко она повзрослела?), подросток, на которого он так задумчиво смотрел, когда она в шестнадцать краснела при виде Кэтрин, еще только осознавая, что впервые влюбилась, и волнуясь, как же плохо на его сестре скажутся ее романтические предпочтения в их обществе, не говоря уже о матримониальных планах Джузеппе на ее счет… Стефан не мог остановиться, все продолжая вспоминать, как они в детстве играли в догонялки, пока ее сердце не начало болеть все чаще, и с которой, уже взрослыми и бессмертными, они гоняли на машинах и мотоциклах на несовместимой с жизнью скорости, как она пила газировку через соломинку, без умолку вещая про всякие глупости, про «Назад в будущее» и про Нила, а он копался в движке ее Плимута весь перепачканный в машинном масле. Как они разыгрывали друг друга, как Шэрон смотрела на Деймона с восхищением, до той поры, пока восхищение не сменилось разочарованием, что приходит с возрастом. Как она продолжала защищать его и Деймона, не смотря ни на что, пускай она и изменила свое отношение к ним многие годы назад. Все годы, что они провели вместе, все годы, что они потеряли порознь… Столько радостей, волнений, потерь, приобретений, расставаний и примирений, столько спетых вместе песен Бон Джови, столько выпитых с Деймоном бокалов виски, столько шуток («Чьорт, Стефан») и споров… А теперь. Теперь из их троицы остались только он с Деймоном. И как же Стефан должен сказать Деймону, что их младшая сестра ушла первой?***
Come on, baby, come on, come on, darling Let me steal this moment from you now Come on, angel, come on, come on, darling Let's exchange the experience
♠♣♥♦ Шэрон ♠♣♥♦
Та сторона;
2011
Если бы не ироничная серьезность данной ситуации, я бы даже вслух умилилась признанию старшего брата. Ведь всего несколько минут назад я была рядом с ним, невидимая и бестелесная, слушая, как Елена с пеной у рта вещает ему, как она не виновата, что я ее вынудила, что меня давно следовало приструнить, потому что я представляла опасность для общества — и вся эта жаркая речь слишком уж смахивала на лихорадочно-праведные речи нашего отца о том, что собак, которые вышли из под контроля, нужно стрелять, пока он наносил мне удар за ударом. Я точно помнила первый раз, когда он сравнил мое неповиновение его отцовских наказов с неподчинением животного, которому он являлся хозяином и владельцем. Мне было интересно, было и у Стефана подобное дежавю, пока он выслушивал, как Елена пыталась оправдать убийство его сестры через отобранный у Бонни телефон. Люди, которые считают себя наиболее праведными, наиболее жестоки. Я перевожу взгляд на Кола. Он кивает на слова Ребекки, которая собирается съездить в наш дом, чтобы принести Колу и мне новую одежду, не разорванную в клочья и не заскорузлую от крови, и забрать оттуда Нокса. Правильно, что они подумали о нем, иначе одной силы моего возмущения из-за недосмотра за моим малышом хватило бы, чтобы мое новое, нематериально тело вернулось бы в то, что отжило свой век, и я бы свершила месть за сие злодеяние. Признаться честно, на Той стороне были свои… плюсы. Конечно, быть мертвой и невидимой было самую малость неприятно, но эта легкость мне даже и не снилась. Не было никакой вероятности страдать от боли или даже жажды, будь она неладна (мне стоило сдохнуть, чтобы узнать, что я страдала от сильнейшего голода, мигрени и черт знает какого количества ранений после унизительного поражения перед Еленой Гилберт), не было никого, кто мог бы причинить мне вред или о чьем мнении мне стоило заботиться, и даже не было невидимой угрозы вечных мук в предполагаемом аду. В некотором роде, я добилась того, чего всегда хотела с самого детства — абсолютной свободы. Впервые за свою жизнь я чувствовала себя безгранично свободной и в полной безопасности. Я возвратила взгляд на Кола, взирающего на меня полупустыми глазами и гладящего меня по волосам красной ладонью, словно он вылил на нее краску и не смог оттереть ее от кожи. Хорошо, подумала я. Не совсем впервые. Я всегда чувствовала что-то сродни этому чувству в руках Кола. — Шэрри,— хрипло прошептал он, как будто его может кто-то подслушать, хотя вокруг не было никого. Даже, в некотором роде, не было меня — Ну почему ты пошла сюда. Рука Кола опустилась на мое плечо и вниз вдоль предплечья, пока не наткнулась на кожаный напульсник на моем запястье, потом вновь поползла вверх. Как будто он пытался согреть меня, как часто делал. Не задумываясь, я импульсивно попыталась притронуться к волосам Кола (в них до сих пор осталось несколько этих смешных миниатюрных косичек, которые я заплела ему, когда совсем недавно мы лежали с ним в кровати, с ухом Кола прижатым к моему сердцу, и обвитыми вокруг моей талии руками, наш самый последний мирный момент вместе), но моя рука беспрепятственн прошла сквозь него. Ни он, ни я не почувствовали ничего. Се ля морт. Конечно, у Той стороны были и свои минусы. Такие как невозможность стереть слезинку с щеки Кола или обнять его, или поцеловать костяшки его ладони, или соврать ему, что все хорошо. Хоть как-то его утешить, потому что сейчас он выглядел так, будто внезапно почувствовал те двадцать тонн атмосферного давления, которые давят на нас каждый день. Сердце мое, как ты держишься и не рассыпаешься? Кол был сильнее меня. Я знаю, что эгоистка, Кол, можешь даже не начинать. Просто не смогла бы это пережить. В воображении так и рисовались четкие образы: смотреть на Нью-Йорк с самой верхушки Эмпайр-стейт-билдинга. Сердце бьется с такой громкостью, что громоподобный звук разносится по округе, заглушая завывания ветра и шум машин, огибая высотки, окутывая весь город. Сигануть вниз, пролететь все сто два этажа до асфальта. Это не убьет, конечно. Но на несколько блаженных минут я окунусь в небытие. И этого будет почти что достаточно. Я часто видела этот момент во время или после кошмаров о том, как я обжигаю ладони пытаясь коснуться обугленного тела Кола. Мое отношение к смерти всегда было… нестандартным. Это всегда было планом Я, на случай, если все остальные не выгорят, и хотя последние годы я в открытую не проявляла суицидальных тенденций, смерть все же как-то не пугала. Я пыталась ее избегать, но всегда была готова к встрече лицом к лицу со Жнецом, в честь которого мне и было дано мое прозвище. И уж конечно, я бы вернулась к старым привычкам, если бы погиб человек, который и избавил меня от них в первую очередь. Это замкнутый круг. Я не могла выжить без Кола, но и с ним не могла быть, потому что кто-то был должен умереть, и я это сделала, чтобы не потерять Кола. Как на это не посмотри, я бы в любом случае закончила там, где нахожусь. И разве не пора бы? В конце концов, от Смерти я бегала полтора века. Даже дольше, на самом-то деле. Еще с детства я игра со Жнецом в прятки, всегда на грани, всегда едва выкарабкиваясь. И даже более того — догадавшись, каким образом я появилась на свет, меня и вовсе не должно было быть а свете. Так что, все в порядке, Кол. Все будет хорошо, знаешь. Все так, как и должно быть. Старый друг с косой наконец поквитался со мной, я отплатила (если только этого могло быть достаточно; если все отобранные и исковерканные мною жизни можно как-либо оплатить) за прегрешения, освободила братьев, что страдали от моего присутствия, пожалуй, дольше всех прочих, и, в конце концов, дала тебе, Кол, шанс на свободу от проклятья, которым я являлась. Или все еще являюсь. Я знала, что ты видел, взглянув на меня, свернутую клубочком в его руках — поломанную куклу, марионетку с обрезанными веревочками. Твоя величайшая ошибка. Самая вредная привычка. Ты все думаешь, как починить эту сломанную игрушку, но это тщетно. Хотя может ты и не согласишься. — Я и не хотел, чтобы ты шептала мне “я люблю тебя” перед смертью, Сальваторе!— внезапно прошипел Кол яростно в ухо куклы. Все еще хочется придушить меня, да?— Я хочу слышать, как ты говоришь мне, что ненавидишь меня, остаток вечности. Я верну тебя, Шэрри. Потом оторву тебе твою бестолковую голову, но верну. Обещаю тебе, родная. Цепляется за свою вредную привычку, как будто от этого зависит его жизнь. «Идиот», невесело усмехаюсь, с болью в сердце прикрыв глаза, когда Кол бережно коснулся губами лба моего бренного тела. Я верю тебе, Кол. Это почти что невозможно... но ведь «невозможно» тебя никогда не останавливало, не так ли?
If I only could Be running up that hill If I only could Be running up that hill...
♠♣♥♦ Кол ♠♣♥♦
Квентин Мюррей стоял в дверях на протяжении последних десяти минут. У Кола создалось ощущение, что он не моргал все это время. С этим мальчишкой с непроницаемым лицом и глазами кобры сложно было сказать наверняка. Все, что происходило у него в голове чаще всего там и оставалось, не давая надежды на лучик света, что подсказал бы, что там творится. Кью, на самом деле, напоминал Колу Шэрон. Ну, не вполне, но по крайней мере в нем было больше черт, что роднили его с ней, чем у Стефана и даже Деймона. Кью был более бесчеловечной, менее эмоциональной версией Шэрон. Что бы не случилось с ним в прошлом, это легло неизгладимой чертой в его душе. Но Колу сейчас было не до этого. — Ты можешь войти без приглашения. Владелец дома скорее всего уже мертв. — Я знаю, что могу войти,— дернул костлявым плечом Кью.— И тот парень еще жив — он в коме, на аппаратах жизнеобеспечения — я зашел в больницу — подумал, что тебе будет важно знать. Речь Кью звучала сухо, но необычно отрывисто. Он все еще не отводил взгляда от посеревшего лица Шэрон. Если он и скорбел, то ничем, кроме этого, не проявил своих чувств. Наверно Кол все же понимал, из чего исходила Шэрон, говоря, что пристальный взгляд Кью заставлял людей чувствовать себя неуютно в собственной шкуре — Шэрон тоже так иногда смотрела, хотя и слегка по-другому. Шэрон будто была не из этого мира, ошибка мироздания, поместившего ее в ту реальность, к которой она не принадлежала, тем не менее проклятая коротать свой срок в чужом мире. — Так странно… так странно на нее смотреть в таком виде,— наконец пробормотал Кью, будто прочитал мысли Кола.— Всегда казалось, что она испарится, как только подойдет ее срок. Я знал, что это глупость, но… Он не довел мысль до конца, однако Кол понял. Отношения Шэрон с этой реальностью всегда были шаткими, и Кью, будучи восприимчивым, чувствовал это. Сам же Мюррей напоминал Колу о старых легендах. Подменыш, дитя Холмов, один из честного народца. Конечно, Кол не думал, что Кью был подменышем фейри, но он чертовски на него походил. Припомнив, где и когда родился Квентин, Кол мысленно поразился, что он выжил — при таких обстоятельствах таких как Кью сжигали на костре. Кол не успех моргнуть, как Кью вышел из своего своеобразного транса и оказался перед ним на колене. Жест был внезапным и необычным, но больше всего его поразило, что черноволосый мальчик протягивал ему в ладони цепочку. На эту цепочку были нанизаны несколько ивовых бусин с искусно вырезанными веве Мамы Бриджит — в вуду эта фигура была известна как жена Барона Субботы, она была лоа жизни, лекарства, смерти и… мести. Особенно часто Мама Бриджит помогала отомстить, если жертвой является женщина. — Как только это случилось, потухла свеча Шэрон. Я был первым, кто узнал об этом, после Уинстона, и сразу же отправился сюда. Я обещал отомстить кровью за ее кровь,— сообщил Кью, коротко кивнув на тело Шэрон, а потом впился все таким же острым взглядом в Кола.— И я помогу тебе в этом. Но перед тем, как я покинул город, меня нашла Алиша Бишоп — мамбо ковена вуду, если ты помнишь — и попросила передать это. Оно должно помочь… сохранить сосуд от тлена. Бишоп и ее ковен согласны провести заклинание при первой удачной возможности. Если ты изволишь. Кол вздохнул толи от усталости, толи от облегчения. Предстояло много, очень много работы, но… но у него уже была возможность вернуть Сальваторе к жизни. Или нежизни. Не важно. Ничего не было важно, помимо браслета и бесценного сосуда в его руках. Стараясь не касаться Кью, зная, что ему это не нравится, Кол принял презент и осторожно снял один из двух кожаных напульсников с шипами, которые его ненаглядная так часто одевала, с запястья Шэрон, и заменил его браслетом с веве Мамы Бриджит. Как только это произошло, узоры на секунды вспыхнули красным светом и тут же серый оттенок и вздувшиеся вены стали исчезать с кожи Шэрон, и вскоре от них не осталось ни следа. Шэрон выглядела почти что как живая. Почти что. — Слышишь, Шэр? Я уже начал исполнять свое обещание. Очень скоро ты снова будешь со мной. Всегда и вечно, Шэрри.