Хранитель Империй

Пышный зелёный июнь сменился иссушающим июлем. Жизнь в столице кипела жарко. В постоялом дворе «У Жанны» теперь почти каждую ночь все комнаты были заняты. Том планировал достраивание ещё одного этажа. Теодор прекратил свои тренировки с Цезарем и пару недель не видел его. Тот заходил в трактир лишь раз, когда была смена Тома. Клубок болезненных чувств к Цезарю не отпускал Теодора, жил в нём, как паразит. В трактире часто говорили о Св. Антонии, скандалы из-за его обитателей вспыхивали то тут, то там – торговцы продавали опиум студентам и детям вельмож; проститутки из «Двора Чудес» соблазняли приезжих иностранцев, выманивали их деньги. «Это только вопрос времени, когда Синод обрушит на них целое войско. Их могут просто вытравить, как тараканов, раздавить». Теодор слушал всё это в пол-уха, пока работал. Слухи о том, что творилось в городе, немного отвлекали его от собственных невесёлых мыслей. Тем временем Жанне становилась всё хуже. Болезнь всё больше разрасталась, мешала дышать, отбирала силы и отравляла тело. Мария неустанно готовила отвары трав. Доктор приходил каждые два дня и проверял состояние Жанны, контролировал лечение, пробовал разные методы, приносил дорогие эфирные масла, которые нужно было добавлять в горячую воду, чтобы дышать паром. Том ходил с панически искривлённой рожей, задавал доктору вопросы истеричным голосом и всё норовил прибегнуть к каким-то нестандартным методам лечения, боясь пропустить хоть один рабочий или нерабочий способ. По его требованию Теодор поехал за Тамарой и привёз её в постоялый двор, вместе со всеми её колдовскими вещами. Брат и сестра превратились в двойной клубок нервной истерии возле кровати больной. Сама Жанна относилась к своей болезни с безразличием. Она усердно лечилась, но признавала, что ничего не помогает, и улыбалась, глядя на Тома и Тамару словно на детей, которые боятся темноты. Говорила: «Поправлюсь я, поправлюсь, надо ещё подождать, не нужно так беспокоиться. Ну а если не поправлюсь – ничего страшного, подумаешь, все там будем. Бог ждёт нас с распростёртыми объятиями». Теодор сжимал пальцы, кусал язык за плотно сжатыми губами. Он злился. Для Жанны возможная скорая смерть означала лишь переход в новый интересный мир. А для Тео смерть Жанны несла боль, которая воцарится вокруг, и не только боль. Смутное предчувствие хаоса начало подниматься в нём. Хаоса, которого не могло быть, пока тётя Жанна была жива и здорова, пока она успокаивала всех вокруг, пока она следила за выполнением работы, давала ценные советы, показывала, что и как нужно делать, занималась ведением счетов и планированием закупок. Не Том, а именно она была краеугольным камнем всех дел. На ней держался успех и порядок, как на надёжной опоре. Теодор перебрал на себя часть её обязанностей. Из всей семьи именно он мог лучше справиться с учётом доходов и расходов, ведением всех нужных записей, составлением плана заказов. Суета постоялого двора продолжала давать Теодору ощущение «вовлечённости в жизнь», но забирала слишком много сил, не оставляя времени на любимые занятия. С марта он не прочёл ни одной книги. В начале июля Максим объявился и предложил ему работу – обучать английскому языку дочь одного из Марескалльских аристократов. Максим и сам преподавал немецкий, спрос в учителях этих языков продолжал расти, а специалистов не хватало. Теодор согласился. Он начал дважды в неделю посещать дом семьи Маркони на соседней улице и заниматься с их дочерью, Катрин. Теперь его время разрывалось между уроками, работой в «У Жанны» и составлениями программы обучения. Том очень неохотно отпускал Теодора, потому что работы было много, её нужно было делать быстро и умело, а Теодор был незаменим. Но парню было мало интересно, что думает Том, – он был рад вырваться из рутины гостиничных дел. *** Цезарь появился в трактире вместе с Бет, в один из вечеров, когда в городе снова воцарилась душная погода. Двери и окна были распахнуты, чтобы заманить хоть немного свежего воздуха. Пьянство в такой вечер казалось Теодору самоубийством, поэтому он оставил Тома заливать печаль холодным пивом в весёлой компании приезжих, а сам неспешно точил ножи за барной стойкой. Мария и Тамара были наверху с Жанной. Цезарь, выслушав последние новости с юга, оставил шумную компанию и присел у барной стойки напротив Теодора, тепло улыбаясь. На нём снова была солдатская одежда и тёмно-рыжая шевелюра. – Ну что, может, на днях помашем шпагами? Мне не хватает хорошего партнёра. Тео напрягся. – Нет, Цезарь. Лучше не надо. Тот наклонился вперёд и осторожно коснулся руки Тео. – Что же, интересно, происходит у тебя в голове? Послушай… Ты увидел меня с Бальзаком, тогда в госпитале… Как пример… Ты увидел, что так можно… – Что?! – Теодор замер. Цезарь поднял ладони, оправдываясь. – Ну, то есть… Я хочу сказать… Что именно ты тогда почувствовал? Теодор уставился на Цезаря, осознавая смысл его вопроса, а потом невидящим взглядом посмотрел в зал, собираясь с мыслями. Он почувствовал, как растёт стена – словно невидимые мастера кирпичик за кирпичиком быстро возводили барьер между Теодором и Цезарем. – То есть, ты думаешь, что я начал тебя хотеть только потому, что увидел тебя с парнем? И захотел повторить? Цезарь слегка покраснел. – Я просто пытаюсь понять, что ты чувствуешь, только и всего. Я хочу, чтобы мы были друзьями, не хочу ничего плохого между нами… Теодор перевёл взгляд на нож, который держал в руке – пальцы побелели от напряжения. – Ты очень… неверно думаешь обо мне… – Только не убивай меня, – невинно улыбнулся Наполеон, заметив его взгляд. Теодор покачал головой, не в силах больше спокойно разговаривать. Ему было не смешно. Гнев нарастал в нём огромной волной, и причиной этого гнева был Цезарь, опять. На кухне появилась Тамара, и Теодор с радостью отвлёкся на неё. Она подошла к нему, неся в руках большой кожаный мешок – грелку, и тихо попросила: – Есть горячая вода? Наполни его, пожалуйста. Жанне снова стало хуже. Теодор ушёл, даже не оглянувшись на Цезаря. Вместе с Томом и Тамарой они поднялись на второй этаж, в комнату к Жанне. Она стояла над умывальником, наклонив голову, её распущенные волосы свисали вниз мокрыми прядями… Она тяжело дышала. Том подбежал и нежным жестом убрал ей волосы от лица. – Всё в порядке, – прохрипела она. – Приступ… Уже закончился. Но казалось, что я выкашляю из себя все внутренности. Том и Тамара засуетились, укладывая её обратно в постель. Тео положил ей на грудь грелку с горячей водой. – Тео, ты сможешь поехать за товаром завтра вместо меня? – спросил Том. – Я останусь с Жанной. Тео нахмурился. – У меня завтра урок. Если я снова попрошу перенести, меня лишат этой работы. Том, ты можешь поехать, а с Жанной останутся Мария и мама. Меня не будет максимум два часа. – Я не могу оставить их двоих следить за гостиницей, когда мы оба отсутствуем! – Но ведь Георг тоже здесь. – Этого недостаточно! – Почему? – Ах, Тео, зачем тебе вообще это нужно? – неожиданно вспыхнула Тамара. – Учить чужих детей чужому языку – тебе нравится это? Так хочется этим занимать своё время? – Не знаю, – огрызнулся Тео. Сколько ещё сегодня его будут злить?! – Может, и не хочется. Но разве ты считаешь, что я должен вечно сидеть в гостинице и даже не пытаться делать ничего другого? – У тебя было «другое»! – возразил Том. – Ты учился в хорошей семинарии. Но ты закапризничал и бросил учёбу. В чем дело, Теодор? Никак не найдёшь себе места? Не пойми неправильно, ты отлично работаешь, ты прекрасный помощник, и мне в радость, что ты здесь, ведь ты мой дорогой племянник, но почему же тебе захотелось «пробовать что-то другое», когда твоей семье нужна помощь? – Сейчас не лучшие времена, все мы это понимаем, – продолжала мать, не дав Теодору даже рта раскрыть. – А ты думаешь, нам легко? Но разве тебе так плохо здесь? Разве Том не оплачивает твою работу справедливо? У тебя есть деньги и на жизнь, и на развлечения. Так чего же тебе не хватает, Теодор? – Приключений ему не хватает, – Том начинал заводиться. – Жена Бормана уже не заказывает у нас доставку вина, а, Теодор? Ты уже не вхож в тот дом? Теодор с силой прикусил зубами язык во рту, чтобы не сказать лишнего. Его глаза сузились, когда он смотрел на Тома. Парень терпеть не мог того, как Том и мама пытались им манипулировать, то лаская уши сладким мёдом, то втыкая шпильки в уязвимые места. Он посмотрел на грустное лицо Жанны: она переводила взгляд с Тома на Теодора. У неё выступили слёзы на глазах, она пыталась что-то сказать, но её голос совсем пропал. Она сжала пальцами руку Тамары, и та повернулась к ней. – Жанночка, любовь моя, дорогая, в чём дело? Почему ты плачешь?! Жанна пыталась говорить, но получался лишь скованный хрип. Теодора трясло от гнева. Он развернулся и вышел, громко хлопнув дверью. Мать закричала ему что-то вдогонку, но Теодор не обращал внимания. Он быстро спустился по лестнице, выбежал из дома, отвязал одну из лошадей в конюшне и понёсся прочь из города. Была уже глубокая ночь, и всё было залито тьмой, разбавленной лишь светом звёзд и прибывающей луны… Воздух полоскал волосы и одежду. Минута за минутой, Теодор успокаивался. В ту ночь ему приснилось море. Солнце садилось в воду. Теодора окружали гроздья тяжёлых ягод, под весом которых прогибались вниз переплетения виноградной лозы. Красивые высокие девушки и юноши в белых туниках подходили к нему и садились рядом с ним… Самый изящный и нежный юноша – Орфей – с густыми кудрями, растрёпанными на ветру, – опустился рядом, на песок… Улыбаясь, потёрся лицом о плечо Теодора, словно кот. Теодор зарылся лицом в его волосы. Потом Орфей отстранился и поднял к нему лицо, и Теодор увидел, что губы юноши тёмные от красного вина. Это было так красиво. Полные выразительные губы, вино разрисовало их нежную кожу узором тёмно-розовых штрихов, словно тончайшей кистью… *** На следующий день Мария сказала Теодору, когда они вместе работали на кухне: – Цезарь просил передать тебе, что он невежливый балбес, и что он просит не злиться на него. И сказал, что если тебе нужно будет с ним поговорить, или он может чем-то помочь тебе или кому-то из нас, то мы можем передать ему сообщение через его подругу Элизабет, которая живёт в общежитии королевского военного училища. Теодор кивнул, ощущая себя неловко. *** Недуг Жанны усиливался, и через неделю женщина уже совсем не могла вставать с постели. Том, Мария и Тамара по очереди ухаживали за ней. Теодор занимался работой в гостинице. Он заметил, что Том иногда убегал из двора вовсе. Как Тео потом понял, он ходил в церковь. И в трактире с посетителями он больше не выпивал. Когда Цезарь снова пришёл и заметил отсутствие Тома, Теодор рассказал ему о Жанне. – Почему ты молчал?! – возмутился принц. И сразу же заявил, что пришлёт к Жанне придворного доктора. Теодор не стал возражать. – Вообще, я к тебе с новостью, – продолжил Цезарь. В этот раз они вместе присели за столом – трактир в первой половине дня был почти пуст. – Я знаю, ты злишься не меня, но я не мог не зайти. Уйти молча было бы очень нехорошо… Теодор поднял брови. – О чём ты? – Я ухожу на войну, дорогая. Теодор замер. Цезарь продолжил, без улыбки: – Как тебе известно, на юге Италии идёт война с турками, и Бенефийский полк затребован Папой Римским в качестве подмоги. Наша молодёжь – прошлогодние выпускники училища – входят в отдельный корпус Марескальского батальона. И я пойду с ними. Теодор поневоле задумался: «Неужели всё было недостаточно плохо? Участие Цезаря в боевых действиях – это жизнь хочет посмеяться мне в лицо?» – Ты уверен, что тебе так необходимо рисковать своей жизнью? – на этот вопрос, казалось, ушли последние силы. Наполеон наклонился ближе к Теодору и продолжил шёпотом: – Я не рискую. Сейчас я всё объясню. Превосходство сил на стороне европейцев, турки уже ослаблены битвами, которые продолжаются с февраля. Ты знаешь, что я хорошо обучен под контролем лучших учителей. И, самое главное, чтобы ты понимал: Бет тоже идёт на войну. А если девчонка идёт, то и я не буду во дворце отсиживаться! Теодор устало склонил голову в одну сторону и поднял брови. – Шучу, шучу! Конечно, это не причина. Э-э-э… На самом деле за этим стоит наша обоюдная (моя и Бальзака) идея о том, что после войны, после совместного участия в битвах, Марескалльский гвардейский корпус должен зауважать принца, то есть меня, ещё сильнее. Позавчера, когда я впервые пришёл к ним в облике принца, они уже знали меня как своего друга, как собутыльника, уже привыкли мне доверять. А теперь же нам предстоит драться бок о бок. Марескалльская гвардия – это единственное, чем император может распоряжаться беспрепятственно, понимаешь? Мне нужна их преданность ещё до того, как я стану императором, и, соответственно, главнокомандующим. – Это очень умно, – заметил Теодор. – Это всё умная голова Баля, он сложил дважды два и… протянул ниточки… Я бы не додумался. Он не хотел, чтобы я шёл воевать, конечно, это уже моё решение. Ведь если мы вернёмся с победой, то, полагаю, крепкие связи мне обеспечены. Бальзак говорил, что достаточно просто поддерживать дружбу с гвардейцами… То есть, я бы налаживал контакты и так, не задумываясь, но я делаю это почти со всеми, ну, то есть, с хорошими людьми, которые попадаются мне под руку, – просто не могу удержаться. Невинная улыбка. Тео снова поднял бровь. «Да уж». – А Баль может рассудить, проанализировать. Предусмотреть… Цезарь продолжал говорить, но Теодор слушал уже невнимательно… Неприятная, щемящая грусть туманила его рассудок, было очень больно оттого, что друг покидает его и, возможно, не вернётся больше. Как раз когда Жанне, наверное, уже не жить… Два близких и дорогих человека покидали Тео, и он чувствовал, что надламывается. Может, ему тоже пойти на войну? Добровольцем? Но ведь он совершенно не умеет сражаться на поле боя, не знает условий военных действий, не приучен к командам. Он знал, что на этой войне нет отряда добровольцев, а к отряду профессиональных солдат примыкать не имеет смысла. Он будет только обузой. И даже добровольцы долго обучаются, прежде чем их отправят на фронт. И, конечно, Теодор нужен здесь. Если Жанна не поправится, то вся эта хрупкая конструкция из семьи Хаксли, из большой гостиницы, принимающей десяток заезжих каждый день, будет держаться теперь на нём – Тео. Осознание такой ответственности ещё больше угнетало юношу. – Теодор, ну что ты скис? – повысил голос Цезарь. – Всё наладится. Да не переживай ты, выживу я, выживу. Тео фыркнул. – Да. Будет обидно, если ты погибнешь от вражеского меча всего через три месяца после того, как я не дал тебе сдохнуть в мокром парке. Сберёг героя на погибель. – А ты предпочёл бы, чтобы я умер у тебя на руках, под дождём, посреди шелеста листвы в безлюдном парке? Теодор молчал, не глядя на собеседника, – ему было очень больно. Наполеон заулыбался и наклонился к Тео, касаясь его руки. – Даже не знаю, который Тео мне нравится больше. Тот, что дерзко язвит, или тот, что задумчиво смотрит в пустоту, утонув глубоко в своих мыслях… – От флирта со всеми подряд ты тоже не способен удержаться, правда, Цезарь? – Честно – нет, не могу. И работает ведь, правда? – Что работает? – Ну, флирт работает. – Давай проваливай отсюда, лицемерное политическое отродье! Геройские поступки тебя ждут, – Тео, вставая, драматично взмахнул белым полотенцем над столом и закинул его себе на плечо. Принц расплылся в улыбке и тоже встал. – Мы скоро увидимся, Теодор. Но ты должен успеть соскучиться. – Пошёл прочь отсюда! И береги себя. – А как же. Тео посмотрел Цезарю вслед. «Конечно, выживет. Такой, как он, сквозь ад пройдёт и выживет». На следующее утро к ним прибыл инкогнито придворный доктор. Только Тео знал, кто это и почему он здесь, но семье не сказал ничего. По виду человека, по его инструментам Том догадался, что доктор этот если не королевский, то дворянский точно. Спрашивал Тео, но тот отказался отвечать. Том и Тамара притихли и больше не осмеливались говорить с Теодором грубо. Впрочем, придворный доктор, осмотрев больную, не смог сказать ничего нового, он мог только предоставить обезболивающие средства более высокого качества. Болезнь уже почти съела лёгкие Жанны – она еле дышала. Тамара, кусая губы, чтобы не плакать, обняла Жанну, положила голову ей на грудь, вслушиваясь в негромкое хриплое дыхание, и так уснула, словно кошка. Приехал Стефан, второй сын Хаксли. Его задержали на фронте, но потом всё равно отпустили, как и Георга, в связи с болезнью их матери. Их помощь в хозяйстве сейчас была бесценной. В один из этих дней прибежал мальчик-посыльный от Марго – с заказом на доставку вина. Это был условный знак, которым Марго и Теодор всегда пользовались. Теперь Теодор должен был отправить ей письмо с сообщением о том, когда он придёт, или прийти в тот же вечер. Он пропустил уже много встреч литературного салона. Знала ли Марго об угрозах своего мужа? Юноше сейчас не хотелось ни видеть Марго, ни говорить с ней. Немного подумав, Теодор попросил Марию отнести две бутылки вина к дому Борманов. Голый товар, никаких записок. *** Мир продолжал мучительно издеваться. Жанна умерла в конце июля, в самый разгар летнего зноя. Гроб, обитый пурпурным бархатом, водрузили на катафалк, в который впрягли двух гнедых лошадей. Том заказал услуги священника и литургию. Процессия медленно тащилась по той же дороге, по которой неделю назад промаршировал Марескалльский батальон. На кладбище большая группа людей выделялась мрачным тёмным пятном на фоне зелени. Священник читал молитву очень долго и монотонно, и Теодора начинало тошнить от ощущения лицемерия. Он ушёл в свои мысли, и чувство двойной потери переполнило его, норовя утащить в тёмные глубины страха и горя. У него не было много друзей, и все его связи внезапно ощутились ему какими-то… хрупкими…, непрочными. Он подумал о той связи, которая была между Цезарем и Бальзаком… Если бы принц не был сейчас на войне, так легко позавидовать ему… Ведь он может себе позволить так много… Скоро он станет наследником престола, и его внимания и расположения будут желать многие – выбирай не хочу. «Неужели ты исполнишься злобы к Цезарю? Из-за ревности и зависти? Или… из-за обиды?» – осуждающе спросил внутренний голос. Обида, злоба – это то, что разъедает человека изнутри. То, что портит дружбу. Во что бы превратились его хорошие чувства? Он стал бы одним из многих, ненавидящих королевскую семью за их богатство, за власть и возможности. И жил бы в ненависти. «Зачем? Если я умею любить, то почему я должен ненавидеть? Я ведь понимаю, как это делается: надо просто представить, что ты смотришь спектакль. Или рассматриваешь красивую картину. Ты – наблюдатель. Да, на картине или на сцене всё лучше, чем в жизни. Там люди, возможно, лучше, чем ты. Но эта картина и написана для того, чтобы дарить удовольствие. Для того, чтобы наслаждаться и вдохновляться. Прекрасные вещи в мире существуют для того, чтобы я мог испытывать восхищение, когда наблюдаю их. Я могу смотреть, как Наполеон шагает и размахивает шпагой на золотом песке плаца, и зелёные тени клёнов падают на его белую рубашку. Не всё чудесное удержишь возле себя навсегда, увы… Впрочем, всё, чему меня научила Жанна, очень ценно и останется со мной навсегда. Жизнь продолжается, и она ещё будет радовать меня в других людях». Теодор поднял голову и посмотрел поверх голов присутствующих на сочную зелень деревьев и прозрачный горизонт синего неба. Глубокий вдох. «И, пока я способен любить, я не одинок». Теодор подошёл к Стефану, бледному, как мел, и спросил тихо: – Расскажи мне, как там сейчас на фронте? Стефан повернулся к Теодору, но не смотрел ему в лицо. – Хм-м-м… Там… очень жарко, – помолчав немного, Стефан поднял глаза, полные усталости. – Турки – они безумные и хитрые одновременно. У итальянцев, конечно, гораздо более совершенная техника, но у турок больше азарта, больше энергии, смелости. Они как будто только и живут ради того, чтобы воевать. Не просто воевать, а завоёвывать… Теодор прикусил губу. – Будь он проклят, этот Папа Римский. Пол-Европы сковано выдуманным долгом служить ему. Стефан покачал головой. – Если не он, то кто-нибудь другой… Ты как будто не слушаешь меня, Теодор. Турки будут лезть на Европу всё равно, они так делали всегда. Вот Европа себя и защищает. – И нет другого пути? – Теодор поднял голову, – …кроме войны? – Ты говоришь, как монахиня. Что ты предлагаешь? Сдаться? Пригласить их в наши города? – Стефан тихо и грустно засмеялся. Своими русыми волосами, круглым лицом и по-детски маленьким носом он очень напоминал Жанну. Теодор опустил взгляд. Конечно, он не знал, что делать. Гроб, украшенный цветами, опускали в землю. Стефан подошёл ближе к могиле, а Теодор остался стоять на месте и размышлял, наблюдая за процессом… Когда молча брели обратно к дому, Стефан догнал Теодора и положил руку ему на плечо. – Никто не хочет ещё смертей, Теодор. Отец вчера спрашивал меня то же самое, что и ты. Он очень боится потерять меня и Георга. Но мы вынуждены вернуться на фронт, как и сотни, тысячи других бенефийцев. Никто из нас не хочет рисковать своей жизнью, но другого выхода нет. Теодор смотрел прямо перед собой, упорядочивая мысли в своей голове. – Знаешь… Когда-то, в начале тысячелетия восточные народы ещё жили с Европой в мире. Страны вокруг Средиземного и Чёрного морей были объединены одной культурой, которая вмещала в себя несколько разных, непохожих культур. Они дополняли друг друга. Константинополь был вратами из Запада на Восток. А потом власть Папы Римского выросла, и начались крестовые походы, со всей Европы до Иерусалима. До Иерусалима – города, к которому Папа территориально не имел и не имеет никакого отношения. И кто после этого ненасытный завоеватель? Они шли, убивали мусульман и умирали сами. Походы был неудачными, но Папа собирал людей снова и снова и этими действиями прочно заложил в сознании турок жажду кровной мести. Кто за что воюет сейчас? Совсем недавно – зачем идти в Марокко, брать Фес, вести полки европейцев к погибели на чужом континенте?.. Теодор запнулся. Его переполняли боль и обида. И стыд. – Я… могу быть неправ, конечно. Я не знаю всех тонкостей. Это просто размышления вслух. Стефан некоторое время молча шагал рядом. Потом заговорил: – Думаю, всё так и есть, как ты говоришь, Теодор. Но я даже не знаю, что нужно сделать, чтобы исправить несколько столетий истории одним махом… Ещё полминуты они шли молча. Стефан смотрел куда-то на горизонт. – Мне тут вспомнилось… Мама иногда говорила, что в природе всё само себя умеет сбалансировать… То есть... Природа сама себя может сбалансировать. – И что это значит? – спросил Теодор. Он знал, что означают эти слова, он был сыт по горло «природной» философией семьи Хаксли. Но Стефана послушать было интересно. – Я хочу сказать, что если в нашем мире действительно руководит несправедливость, то справедливость рано или поздно возьмёт реванш. Силы, которые ещё дремлют, проснутся, почувствовав, что пришло время. – И что же это будут за силы? – Не знаю. Возможно, мы этого и не застанем. Ведь мы сейчас говорим о целых континентах… В таких масштабах ничего не решается быстро… – Но что же делать сейчас? – Быть верным себе. Пусть каждый для себя честно решает, что справедливо, а что нет, в данный момент времени. И, может, постепенно, по песчинке, соберётся ударная сила. По такому принципу собираются некоторые армии, например, – Стефан перевёл взгляд на Тео. – Скажи, вот то, что ты мне рассказал о союзе Запада и Востока, о крестовых походах – ты же всё это помнишь не из семинарских уроков, верно? – Нет. То есть, не совсем. В семинарии всё было, как ты понимаешь, подано под другим соусом. Мои знания скорее из книг и дискуссий. Но ни книг, ни дискуссий не было бы, если бы не семинария. Оттуда… ну, пара хороших знакомств. – Может, стоило бы продолжать? – Что продолжать? – Учиться. Может, тебе стоило бы стать священником? Это хороший путь к тому, чтобы быть услышанным. И чтобы поддержать тех, кто теряет веру… Теодор скривился. Стефан печально усмехнулся. – Да, знаю, ты не любишь священников. Но ты же и отличаешься от них. Ты толковые вещи говоришь. Ты был бы другим. Особенным. Они подходили к дому. Теодор молчал. Стефан снова коснулся его руки, и они остановились. – Ты, пожалуйста, помоги отцу, пока меня и Георга не будет, хорошо? После следующей битвы один из нас уже вернётся домой надолго. – Что ты имеешь в виду? – Кто-то из нас должен остаться с семьёй и помогать. Думаю, неплохо было бы нанять ещё помощника для гостиницы… Но потом. Работников ведь ещё надо обучать. А пока… Ты поможешь, да? – Да. Да, я помогу. – Спасибо. *** 1 августа – день, когда набожное население столицы празднует день Крещения Бенефийи, а также день Святого Игнатия Лойолы – священника, который прожил в Марескалле треть своей жизни и основал здесь свою школу. В этот день жители столицы, особенно обитатели предместий и близлежащих посёлков, отмечают также и праздник Лугнасад – традиционное начало сбора урожая. Девушки в белых платьях и венках из первых колосков танцуют на улицах. Лошадей, коров и коз выводят к реке, повязывают им на ноги цветные ленты, заводят в речку и поливают водой. Вечером за городом люди жгут большие костры, зажигают свечки и играют в игры. Древние и христианские праздники смешались, и многие жители Бенефийи сами не знают, что они празднуют, но это было не важно – людям нужно веселье, им нужны красивые весёлые ритуалы и повод выпить. Теодор ничего не праздновал, он заканчивал смену в трактире. Он очень устал. Даже тусклое пламя свечей и ламп раздражало его глаза, так что постоянно хотелось зажмуриться. Группа торговцев, которые рано утром выезжали в путь, только что закончили ужинать и ушли. Теодор вымыл посуду и пустые столы. В углу зала было небольшое деревянное возвышение – иногда там играл или пел кто-то из музыкантов. Сегодня вечером девушка пела, аккомпанируя себе на гитаре. Её тонкие белые пальцы нежными прикосновениями бегали по струнам. Она пела негромко, и когда в зале осталось лишь пара посетителей, и стало намного тише, Теодор смог разобрать слова песни. Девушка пела на германском диалекте. «… Я отбираю… Я зализываю… Я – твоё время. Пожалуйста, не убивай…» Теодор оторвался от работы. Отдельные слова, доплывающие до разума, заставили его обернуться и внимательно посмотреть на исполнительницу. – Прошу прощения. Пожалуйста, вы не могли бы спеть эту песню ещё раз, сначала? Девушка спела. «Я – твоё время. Я время радости. Время действовать. Я – твоё время. Я вращаю земной шар. Каждый вечер Я солнце укладываю в постель, И бужу его по утрам. Я направляю стаи журавлей в облаках. Мои приливы заливают побережья… Я зализываю каждую из твоих ран. Я отбираю у тебя людей и привожу новых. Я – твоё время. Не трать меня. Я – твоё время. Пожалуйста, не убивай. Я – твоё время. Используй меня с умом. Я – твоё время, и я пришло» Теодор поблагодарил девушку, сел за ближайший стол, подперев руками голову, и уткнул взгляд в деревянную поверхность. Прошло шесть дней после смерти Жанны. Справляться было тяжело. Теодор, Том и Мария постоянно были загружены делами, вдобавок к незатихающему ощущению утраты. Девушка начала петь другую песню. Теодор не двигался, только слегка массировал кончиками пальцев виски – голова болела. Он услышал, что в зал вошла Мария. Её шаги замерли, а потом удалились – видимо, она отправилась на кухню, решив не тревожить Тео. – Слишком много высоких мыслей? – кто-то менее деликатный, чем Мария, врывается в его одиночество. Теодор поднял голову и увидел торговца, Джека. Почему этот парень внезапно возникает рядом, как чёрт из-под земли? Он молча посмотрел на Джека, не имея ни желания, ни сил ему отвечать. – Или глубоких мыслей, – парень слегка наклонил голову, рассматривая Теодора спокойным и внимательным взглядом. – Или тяжёлых… Но верно, что много. От избытка мыслей нужно избавляться. Может, выпьешь со мной? Не желая спорить, Тео согласился. Алкоголь иногда помогал от головной боли. Несмотря на худощавость, сутулость и какую-то внешнюю несобранность, в поведении Джека чувствовалась уверенность, будто он привык действовать, проявлять инициативу и активно вести разговор, что оказалось очень кстати. Вначале он задавал Теодору вопросы о его жизни в Марескалле, но поскольку юноша отвечал вяло и неохотно, начал говорить о себе и понемногу завладел интересом собеседника. Джек рассказывал о путешествиях по континенту, об экспедициях в Уральские горы, Тибет и Персию, о поиске залежей драгоценных камней, и всё это было больше, чем кто-либо из приезжих рассказывал раньше, и напоминало Теодору об Иоанне. В гостинице «У Жанны» Тео встречал путешественников, которые побывали в Китае, в Сингапуре и даже в Новом Свете, но никто не рассказывал так увлекательно, как Джек. Он говорил легко и непринуждённо, и, возможно, не всё из рассказанного было правдой, но Теодору не хотелось пытаться проверить – сейчас ему было хорошо просто послушать. Джек был ходячей книгой – может, заметками исследователя, а может просто романом о приключениях. Под усталость и крепкий виски роман подходил лучше, чем точная энциклопедия. Всё же, Тео не был до конца уверен, нравится ему эта книга или нет – рассказы об успешных экспедициях и сделках были разбавлены упоминаниями о тяжёлых условиях, о выживании, о контрабанде, о кражах и обманах – вроде и весело, но немного отталкивающе. При этом рассказчик делал паузы и поглядывал на Теодора с лёгкой ухмылкой, как бы оценивая реакцию, но Теодор комментировал мало, его выжженные эмоции пребывали в оцепенении, он только взглядом говорил Джеку: “Я ловлю каждое слово. Пожалуйста, продолжай”. Наконец Джек прервался, и неожиданно предложил: – Надо бы развеяться. Давай покатаемся? – Сейчас? – Теодор нехотя вынырнул из мира фантазий. – Ну, ты же закончил работу? Давай-ка, поехали. Двое посетителей допивали пиво за столиком в центре зала. Возле окна сидел Том, держа в руках гитару девушки-певицы и пытаясь что-то наигрывать, периодически впадая в истерику, а сама девушка сидела рядом и терпеливо подсказывала правильные аккорды. Наконец Том отдал ей гитару с отчаянным «Не могу! Не получается!» Джек не обращал на Тома и певицу никакого внимания, он смотрел на Тео. – Встретимся у ворот минут через семь. Хорошо? Я жду тебя там? С лошадью. Теодор посмотрел на Джека пристальнее. Его лицо было открытым, приветливым, выражало только дружелюбие. Может, и в самом деле лучше развеяться, чем сидеть и страдать в четырёх стенах. Тем более, сегодня праздник. – Хорошо. Я выйду. *** Ночь приближалась к городу, и на огромном холсте неба тёплый свет закатного солнца смешивался с густыми чернилами темноты. Спустились сумерки, и Марескалл превратился в большое созвездие огней, больших и маленьких: тут и там горели свечи, факелы, костры, лампадки и лампы… Свет отражался от белых праздничных нарядов горожан, и улицы сияли как никогда. Всадники шагом миновали рыночную площадь, повернули на дорогу, что шла на юг, огибая город по часовой стрелке, а когда, наконец, оказались за городом, то перешли на рысь и помчались через поля, огибая холмы и одинокие усадьбы, перепрыгивая через небольшие ручейки. Джек ехал впереди и выбирал самые широкие дороги. Теодор летел сквозь вечерний воздух и чувствовал, как ветер рассеивает его мысли. Долгое время не было слышно ничего, кроме глухого топота копыт. Всадники проехали большой мост, и перед ними раскинулись россыпи новых огней. Это были холмы Павловского предместья у Елениной реки, здесь горожане тоже праздновали, и яркие костры горели у подножий и на вершинах холмов. Теодор и Джек, замедлив бег лошадей, проезжали теперь мимо людей, которые вели от речки лошадей, коров, коз. Остальные прогуливались по тропинкам или собирались вокруг костров, танцевали на лужайках. Со всех сторон слышались песни, бренчание струн, звон бубенцов и гудение деревянных флейт. У многих были в руках свечи, которые зажигались от пламени костра, и каждый старался сохранить огонёк своей свечки, не позволив другому задуть её или отобрать. Эта игра называлась «Мокколо», она символизировала собой жизнь и бессмертие: ты стараешься беречь свой огонь, и это не всегда удаётся, но, если кто-то загасит, всегда можно вернуться к костру и снова зажечь свечу. Теодор часто играл в Мокколо, когда жил в Святом Антонии. Джек обернулся. Его лицо и волосы блестели в свете множества свечей. – Поехали через холмы на Медвежий остров! – Едем! Молодые люди пришпорили коней, и, виляя между тёмных деревьев, помчались вверх по склону. Фигуры в белом мелькали тут и там. Девушки и парни отвлекались от весёлой игры и разбегались в стороны от тропинки, чтобы дать всадникам дорогу. На вершине холма, в проёме между деревьев, Теодор краем глаза увидел большое пламя слева от тропинки. Джек впереди натянул поводья, замедляя лошадь, и вдруг повернул коня в сторону костра, заинтересованно вглядываясь в движущиеся фигуры. Теодору пришлось последовать за ним. Возле костра собралось несколько юношей и девушек. Почти все были голые. Обнажённая девушка с роскошным венком белых цветов на голове подошла к юноше, переложила венок на его голову, потом разбежалась и прыгнула через пламя. Джек и Теодор быстро оказались вовлечены в веселье. На голове Джека появился белый венок – пришла его очередь раздеваться и прыгать. Теодора узнавали знакомые: – Тео! Это же семинарист! Изюминка вечера, друзья – у нас здесь будет голый семинарист! Иисус смотрит! – И радуется! Джек переложил венок на голову Тео и прыгнул. Когда он шёл обратно, огибая костёр, он широко улыбался, его кожа блестела, а взгляд говорил: “Ну, давай!” Теодор разделся, передал венок, разбежался, прыгнул – яркое пламя взметнулось вокруг него горячими языками, но не успело проглотить, лишь приятно пощекотало кожу. – Ну, как ощущения? – энергично полюбопытствовал Джек. – Я даже не согрелся. – Какая досада. – Может, не прыгать надо, а пешком пройти? – Для некоторых особо окоченевших, наверное, надо внутрь зайти и постоять. Все засмеялись. Возле костра воздух ощущался невероятно лёгким и приятным, а глаза радовались и теплому свету огней, и мягкой успокаивающей темноте, окружавшей их. Вскоре разгорячённая молодёжь пожелала искупаться и направилась к реке. Джек и Теодор натянули на ноги ботинки, взяли одежду и повели коней через деревья вниз по склону. Еленина река на юге Марескалла разделяла два предместья – Павловское и Святого Антония. В этом месте река разливалась очень широко и становилась мелкой, а посреди неё лежал небольшой, полтора километра в окружности, Медвежий остров, весь покрытый лесом. Джек и Теодор, оставив других ребят плескаться в реке под холмом, перешли мелкий пролив с песчаным дном и вошли в темень деревьев острова, ведя лошадей за уздечки. Тропинка, виляя, бежала через остров на запад, и Джек пошёл вперёд. Со всех сторон оглушительно звучали концерты ночных кузнечиков. Здесь, на острове, тоже были видны огни костров, но их было совсем немного. На западной стороне острова пустой песчаный берег выходил к реке. Огни предместья Святого Антония, сияющие на противоположном берегу, отражались на тёмной поверхности воды. Было очень кстати искупать взмыленных коней и искупаться самим. Оставив лошадь у берега, бросив на песок одежду и ботинки, Джек забрёл поглубже в речку и окунулся с головой. Круги расходились от него по чёрной воде, разбивая отражения огней на множество маленьких искр. Теодор вошёл в речку вместе с лошадью и теперь поливал водой разгорячённую спину животного. Некоторое время стояла безмолвная тишина, и купающиеся юноши слушали только плеск воды, низкое фырканье лошадей и отдалённый праздничный гомон предместья. Вскоре шум на берегу усилился, и огни заметались, заставив Теодора и Джека обернуться лицом к городу. Собравшиеся у костров люди убегали, светлые платья и рубашки мелькали и исчезали в темноте – на них угрожающе надвигалась группа мужчин в одежде, которую можно различить на любом расстоянии по бело-сине-красным цветам и блестящим доспехам. Орден Рыцарей Христа – верные псы Священного Синода. Засвистела плеть, кто-то громко вскрикнул. Один из костров потушили, вылив на него воду. Парни молча наблюдали, стоя по колени в реке. Слов не требовалось – каждый знал, о чём думает другой. Оба понимали, что не могут ничего сделать, кроме как смотреть… И не было никакого желания действовать, осмысливать, решать… Было так хорошо стоять здесь, на тихом острове, когда никто тебя не увидит в темноте, под тенью густых деревьев. Джек повернулся к Теодору с озадаченным выражением лица, как будто силился что-то вспомнить. – Сегодня тот день, когда Империя была окрещена? – спросил он. – Да, именно тот. – День крещения совпадает с праздником староверов, Лугнасадом? Разве это не ирония? Тео немного помедлил, роясь в памяти. – Нет, не ирония. – В смысле? – Христианство не придумало ничего нового. Просто наложило одни праздники на другие. Специально перекрыло их, поставило на те же даты. Замена лиц в иконостасе… Как Рождество, например, приходится на Йоль… Традиции, украшения домов – по большей части всё те же. – Хммм, – блестящие глаза Джека пронизывали темноту – он внимательно смотрел на Теодора. Гуляния на берегу совсем стихли. Рыцари Христа потушили последний костёр возле воды, и почти всё предместье погрузилось во тьму. – Давай проведём обряд крещения, как подобает цивилизованным людям, – внезапно предложил Джек. Теодор поднял брови. – И кого же мы будем крестить? Бенефийю? – Нет, с этой задачей справился король Клодвиг задолго до нас. Давай окрестим… ну, например, мою лошадь. Теодор засмеялся, а потом пожал плечами. Крестить лошадей, конечно, странно, но непредсказуемые выдумки Джека забавляли его. Задним умом Теодор догадывался, что Джек развлекает его, потому что знает о смерти Жанны, знает, как Теодору плохо, и хочет помочь – по-своему, необычно, но это и правда работало… – Хорошо, давай. – Знаешь молитву? – Попытаюсь вспомнить. Лошадь спокойно стояла в воде и, пока слова молитвы раздавались в воздухе, смотрела на Теодора взглядом, который мог даже показаться скептическим – в полутьме не различишь. Джек стоял, сложив ладони молитвенно возле груди и опустив голову. Он начинал дрожать – вода была прохладной. – …Так прими же крещение во Имя Отца, и Сына, и Святого Духа, как дар Господа, прими прощение грехов твоих лошадиных, какие бы они у тебя ни были. – Аминь, – Джек поднял голову, зачерпнул ладонями воду и вылил на голову лошади. Лошадь недовольно зафыркала и тряхнула гривой, окатив Джека и Теодора брызгами. – А теперь, – сказал Джек, – я окрещу себя. Он сделал несколько шагов от берега, заходя в речку глубже, повернулся, раскинул руки и лёг спиной на воду. Теодор вдруг вспомнил, как мама говорила: «Вода смывает усталость. Вода смывает груз тяжёлого дня»… Джек откинул голову назад, так, что над поверхностью оставались только лицо, посмотрел в ночное небо широко открытыми глазами и громко произнёс: «Я очищен водой и пламенем. Я готов. Заберите меня, звёзды». Теодор, слегка удивлённый сказанным, замер и молча смотрел на Джека, чья грудь и лицо блестели в тёмной речной воде. Высоко над их головами в глубинах неизведанного пространства неспешно проплывал Млечный Путь. *** Когда они въехали обратно в город, тот встретил их новыми огнями, движением, улыбками и музыкой. В центре города рыцари не считали нужным разгонять толпы празднующих горожан: бокалы и кружки поднимались в воздух с возгласом «За Игнатия Лойолу!», «За Священную Бенефийю!» и «За Папу!» Костры разжигались только лишь с целью поджарить мяса, и голышом никто не расхаживал. Не было и мокколо. Вполне культурный и цивилизованный Марескалл, только пьяный вдрызг. Теодор и Джек направлялись в гостиницу, но по пути их часто останавливали знакомые, приглашали выпить и поболтать, угощали свежим сыром и копчёным мясом. В разгар веселья Джек, улыбаясь, вдруг наклонился к Теодору и спросил: – Поедешь со мной в Константинополь? Теодор удивлённо уставился на него. Джек продолжал: – Тебе там будет интересно. Этот город – камень преткновения Запада и Востока… Двух религий… Я туда еду за товаром – есть несколько заказов, нужно будет немного помотаться. Но и развлечься время будет. В сознании всплыл образ красного волка – грустные глаза, роскошная шерсть… Теодор ощутил, как его дружеское отношению к Джеку сворачивается и покрывается инеем. Он нахмурился. – За каким товаром ты едешь? В этот раз он не живой? – голос звучал необычно холодно посреди тёплых улыбок и мягкого света ламп. Джек отклонился назад и всмотрелся в его лицо. – Ах, так вот что беспокоит тебя. Нет, товар – это всякие мелочи типа посуды из серебра, пороховницы, оружие, ювелирка… Получишь свою небольшую долю, которая покроет дорожные расходы. Так что, поедешь? Мы выезжаем через два дня. Теодор вздохнул и покачал головой. – Нет, очень жаль, но не могу. Я дал обещание, что не уеду. – И на какой срок твоё обещание? – К сожалению, ещё не известно. – Ну, ладно… Тогда оставим это. Они оказались в гостинице «У Жанны», когда уже минул час ночи. В трактире сидел Том – праздничное настроение коснулось немножко и его. Он пил вино с двумя мужчинами – соседями, не постояльцами. Мария сидела здесь же, уронив голову на плечо Тома. Она уже засыпала. Как обычно, Том подозвал Тео и Джека к себе, чтобы выпить вместе, но, только взяв в руки бокал, Тео понял, что ему хватит. – Надо идти спать. Мария… Мария! – он перегнулся через стол и коснулся руки девушки. – Что ж ты засыпаешь за столом, иди-ка в кровать! Мария проснулась и посмотрела на Тео и Джека сонным довольным взглядом. – Да, иду… – Том, какую комнату я могу занять сегодня? – спросил Джек. – На втором этаже, дружище. Тео, покажи ему. Восьмую комнату. – Хорошо. Тогда пойдём. Они вдвоём поднялись на второй этаж, Теодор распахнул окно и зажёг свечи в комнате №8. Сегодня утром он убрал её и застелил чистую постель. В комнате приятно пахло цветами, Теодор оглянулся и заметил на столе вазу с оранжевыми лилиями – заботливый жест Марии. – Ты же посидишь ещё со мной, да? – Джек невинно улыбался. Теодор смерил его усталым взглядом, сомневаясь. – Хм-м-м… Джек закрыл за собой дверь и подошёл к Тео. Приблизился, чтобы поцеловать. Тео застыл. Джек аккуратно коснулся его губ своими и сразу отклонился, внимательно глядя в лицо, опасаясь реакции Тео. Он казался одновременно безумным и… совершенно трезвым… Теодор не знал, что думать и как себя вести. – Зачем ты это делаешь? – Затем, что мне хочется этого. И, мне кажется, ты тоже хочешь. Или мне только кажется? Разум Теодора отказывался работать. Напрашивалось предположение, что действия Джека – это какая-то странная проверка, провокация. И сейчас распахнётся дверь, из-за неё выскочит кто-то (Том?) и закричит, тыча пальцем в Теодора: «Тео – содомит!» Но… какая разница? «М-м-м… Как хорошо, что я не священник». Тео молчал, не зная, что делать, и Джек поцеловал снова, в этот раз больше – короткими поцелуями в губы, в шею – с одной стороны и с другой, при этом несмело прикасаясь ладонями к груди Тео, к животу, плечам, отрываясь и всматриваясь в лицо Тео, чтобы понять, что тот чувствует. Его нежность и осторожность вызывали умиление. Джек Теодору нравился, его красивое тело привлекало, красивые волосы хотелось трогать… Но это было лишь тактильное удовольствие. Не идёт ни в какое сравнение с тем огнём, который пробуждал в Теодоре Цезарь. Зелёные глаза Джека были такие живые и внимательные, сквозь них смотрел необычный ум, но в сравнении со взглядом глаз Цезаря, из которых били искры, глаза Джека были… прозрачными. Эти глаза не цепляли, не задевали, в них не было той силы. Этот взгляд не вызывал волну накатывающей страсти. – О чём ты сейчас думаешь? – бархатный голос Джека мягко ложился на слух. – Я… пытаюсь разобраться в том, что я сейчас чувствую. – Отпусти это. Люди веками не могут разобраться в том, что они чувствуют. А ты хочешь преуспеть в этом прямо сейчас, пьяный и уставший? Когда я целую тебя? – Хм-м-м… «Разумно, чёрт возьми. Но…» Проверка это или нет, но Тео понимал, что этот человек хочет и просит ласки, и после такого хорошего вечера отказ казался чем-то жестоким. Тео знал, что он красив и привлекает внимание, и неудивительно, что такое чувственное существо, пусть и мужского пола, хочет его. Перед внутренним взором Тео всё ещё стоял Цезарь, и это мешало. Он попытался прогнать принца вон из своих мыслей. Джек продолжал целовать застывшего Тео, как пёс тыкает мордой своего спящего хозяина, стараясь его разбудить. Теодор не хотел отказывать ему, он начал отвечать на поцелуи, и постепенно чужое желание и вино в крови подействовали возбуждающе. «Если бы Цезарь был таким же покорным… Но Цезарю всё равно». У Джека была очень сухая кожа. Он обнял Тео, прижался ближе. Теодор только сейчас, при свете близко стоящих свечей, заметил, что у юноши покрасневшие, почти воспалённые веки. Он вдруг показался таким беззащитным, таким ранимым… «Проверка, значит? А чем рискует сам Джек, когда соблазняет меня, человека, с которым у него столько общих знакомых? В доме Тома – одного из главных заказчиков?» Джек смотрел на него широко раскрытыми глазами, и в этом взгляде читалось восхищение, предвкушение, желание… Податливость и покорность… Как же Теодору этого не хватало, на самом деле… Он обнял юношу и поцеловал его в губы, уверенно и властно. Джек прижался к нему всем телом, и это возбудило ещё сильнее. Вдохнув запах густых красивых волос, Теодор уловил очень странный незнакомый оттенок. – Что это? Чем ты пахнешь? Джек замер, словно пойманный на горячем вор. – Э-э-э… – Запах ни на что не похожий… Что это? – Теодор зарылся лицом в волосы. Сложно было сказать, нравится ему этот запах или нет, но он определённо вызывал тревожные ощущения. Очень странные ощущения… – Это… хм, это, наверное, опиум. – Что?! – Тео отстранился и посмотрел внимательно в лицо юноши. – Ничего в этом нету страшного. Хочешь попробовать? – Нет, не хочу, – не думая, машинально ответил Тео. Джек вытащил из кармана штанов странную незнакомую вещь. Теодор не сразу понял, что это трубка для курения, необычной формы. Она была разложена на несколько частей. Джек быстро сложил её и показал Тео. – Может, все-таки давай? У меня есть всё с собой, – он хлопнул себя по второму карману. – Я… – Теодору было очень любопытно. Но он знал, что должен быть в трезвом уме. В любое время (а утром точно) в гостинице может потребоваться его помощь. – А давай… Ты будешь курить… А я просто понаблюдаю. Они так и сделали. Тео запер дверь на засов изнутри. Джек, сбросив ботинки, умостился на кровати с ногами, Тео сел рядом, переплетая свои ноги с ногами Джека. Тот положил твёрдый, тёмно-коричневый кусочек наркотика в небольшую ёмкость на трубке сверху и аккуратно опустил на неё горящую спичку. Он курил лёжа, выдыхая дым вверх. Это было красиво, и Джек явно понимал это – его улыбка обретала уже знакомую наглость, а рука легла на бедро Теодора. Джек говорил, и его голос замедлялся, взгляд постепенно становился отсутствующим. Комната наполнилась странным запахом, на фоне которого ещё ощущался аромат лилий. Из окна были слышны отдалённые звуки музыки – на городской площади всё ещё веселились. Джек закашлялся неожиданного для самого себя, и его улыбка исчезла. Теодор вдруг подумал, что сухая кожа и покрасневшие глаза, странная худощавость – это всё влияние опиума. Ему стало очень неприятно. “Зря я попросил его курить” – Ну, достаточно. Ты ведь злоупотребляешь этим, не так ли? По тебе видно, – Теодор встал и протянул руку, чтобы забрать трубку. Джек снова усмехнулся. Он был расслабленным и спокойным. – Подожди, Тео… Ещё немного, – он вдохнул из трубки, взял Тео за руку и притянул к себе. Наклонился, прижался губами к его губам и выдохнул ему в рот. Тео втянул в себя дым. И сразу стало не по себе… Джек повторил такой поцелуй ещё трижды. Любопытство разжигало Теодора, и он повиновался, но после четвёртого раза, закашлявшись, он вырвал трубку из рук Джека и встал, чтобы отнести её на стол. Голова закружилась от резкого движения. Несколько шагов к столу… Теодор почему-то посмотрел на букет лилий в вазе, вытащил один цветок, потом несколько шагов обратно – и он позволил уложить себя на кровать, оказавшись сверху над Джеком, в его объятиях. Мир сужался, и, казалось, он теперь вмещал в себя только Теодора и Джека, и ещё лилию… Зачем что-то ещё выдумывать, зачем думать о ком-то ещё, если вот есть под тобой это податливое, нежное существо… Теодор вдруг заметил, что у Джека кудри и губы как у Орфея из его фантазий… И в складочках губ – тёмный узор от красного вина… Это было так уместно… Теодор положил лилию на белое одеяло рядом с головой Джека. Сам не знал, зачем он это делает – просто наслаждался красотой, сочетал одну красоту с другой. Они целовали и гладили друг друга медленно и долго… Опиум действовал мягко и постепенно…, замедляя…, расслабляя движения… Потом дыхание Джека участилось, прикосновения стали более настойчивыми, он начал снимать с Теодора одежду. Новая волна возбуждения накрывала Теодора, и он, в свою очередь, раздел Джека и провёл руками по его телу, от головы до ног. Джек стал горячим, словно в лихорадке… Красота его тела, не совсем мужская красота, но странная, как будто подростковая, не испорченная, радовала взгляд Теодора. Ощущение сухой кожи и привкус опиума вызывали смешанные чувства. Джек стащил шнурок, которым были связаны волосы Тео, и они рассыпались по плечам. Джек запустил в них пальцы, притягивая голову Теодора к себе, и провёл по спутанным прядям рукой, словно гребнем. Вторая рука Джека скользнула вниз, его пальцы нашли и обхватили член Теодора. Джек начал медленно мастурбировать ему, постепенно ускоряя движения. Теодор закрыл глаза, его дыхание тоже участилось. Сквозь удовольствие смутно пробивалось странное болезненное ощущение… Руки у Джека тоже были очень сухие. Он почувствовал, что Джек, продолжая стимулировать его рукой, прижимается к нему всем телом, сгибает ноги в коленях… Член Теодора упёрся в горячую плоть между ягодиц. – Подожди… – выдох, дрожь…– Ты… раньше уже делал это? – Да. Теодор открыл глаза…, вдох…, и его взгляд упал на цветок лилии – такой яркий, особенный и красивый. – Давай… – прошептал Джек и подался телом к Теодору. Твёрдый член сильнее вжимался между ягодиц… Покрасневшие губы… Облизнул – стали чуть влажные… Ещё твёрже. – Подожди, – снова прошептал Теодор. Он слегка отстранился. Ему казалось, что они о чём-то забыли. Что-то не учли… Он, Теодор, не позаботился о чём-то важном. «О чём?» Яркая лилия снова приковала к себе взгляд. «Зачем я перенёс цветок из вазы на кровать? Он ведь умрёт без воды. Надо поставить обратно в воду». Теодор потянулся рукой к цветку, взял его осторожно пальцами и повернул к себе, рассматривая. В этот момент губы Джека прижались к открытой шее Теодора, горячий язык прошёлся по коже, и это было так возбуждающе, словно Джек внезапно нашёл тайный рычаг, волшебное слово, которое открывало тайную пещеру, и Теодор зажмурился, застонал, прижался к Джеку бёдрами, зарылся пальцами и лицом в его волосы, сжимая всё его тело в крепкой хватке… “У таких прикосновений очень яркий цвет… Огненный цвет…” Теодор уже не пытался вспомнить, о чём он забыл. Его тело начало двигаться само. Он был очень возбуждён. Джек провоцировал его на то, что он любил и умел делать, и тело желало знакомого удовольствия, которого он был лишён последние месяцы, и которое приходило к нему лишь в ночных фантазиях… Теодор взял руки Джека в свои и поднял, прижимая к постели над его головой. Он вошёл внутрь сильно и уверенно, но лишь на пару сантиметров. Джек зашипел, но не остановил. Теодор неспешно двигался, входя каждый раз немного глубже. Возбуждение накрывало его с головой, разрасталось изнутри. Джек тихонько застонал – ему было больно. Он начал вырываться. Но Теодор не отпускал – он зафиксировал юношу на кровати руками, локтями, бёдрами, весом своего тела. Дыхание Джека стало походить на всхлипы, но эти звуки, казалось, долетали до Теодора как будто издалека… Чувства и разум были словно заглушены подушкой. Одеяло под их телами было водами реки, их уносило течением, течение становилось всё быстрее и быстрее, и чувство опасности грызло где-то внутри и поджидало за поворотом, и кто-то разобьётся о каменистый берег очень скоро, потому что река беспощадна, и движение невозможно ни остановить, ни направить… И горячие нежные лилии движутся по течению, они провоцируют, приглашающе раскрываются и впускают в себя… всё, что в них входит… Теодор двигался медленно и настойчиво, и цветок прогибался, изменялся…, обтекал его, как вода… И всё было правильно. Всё так и должно быть. Он ласкал шею губами, языком… Прикусил зубами горячую кожу… Бывает ли больно цветку? Больно ли цветку, когда он умирает без воды? Шипение боли внизу, под ним… Разве жертва, которая сама отдаёт себя во власть дикого зверя, по-настоящему испытывает боль? И что такое боль?.. Когда тебе по-настоящему хорошо, когда всё на своих местах – боли нет. Повиновение, послушание, покорность возбуждают меня. Теодор вошёл в Джека глубже, пальцами взял его за волосы, прижался губами к горячему уху и спросил: – Ты недоволен? Хочешь, чтобы я прекратил это? – и сам удивился от того, как спокойно и властно звучит его голос. Как же уверен он был в том, что всё делает правильно. Джек помолчал мгновение и ответил сдавленно: – Нет… Продолжай. Учащённые, но размеренные вдохи и выдохи. Расширенные зрачки, невидящий взгляд, красные губы. Освободил дрожащие от возбуждения руки, обхватил ягодицы Теодора и вжал его в себя. – Продолжай. Трахни меня. Эти слова грубо резанули по сознанию Теодора, вызывая отвращение, и вместе с тем давая волю совершенно необузданной, животной похоти. Он снова прижал руки Джека к кровати. Надавил сильнее – член вошёл глубоко. Джек застонал от боли, всё его тело напряглось, и он постарался освободиться. Ногти Джека врезались в плечи Тео, но тот даже не заметил. – Ай! Нет, не так сильно, пожалуйста! Так слишком больно! Но тело Теодора просило завершить начатое. Он перевернул Джека на живот, и, уже не церемонясь, вошёл сзади грубо и глубоко, по самое основание. Это было слишком. Джек вскрикнул и стал вырываться уже всерьёз, но его паника возбуждала монстра ещё сильнее. Теодор схватил его рукой за волосы и вжал лицом в постель, заглушая крик. Он насиловал юношу, все его чувства были словно удалены от него, но какая-то часть его сознания завопила о том, что происходит что-то очень плохое. Уже в третий раз его взгляд упал на цветок лилии, отброшенный к спинке кровати. Цветок был разорван – один лепесток смят, два оторвались от основания. Теодор не заметил, как кончил, он просто остановился и смотрел на тело Джека под ним. Как можно аккуратнее вытащил свой член, очень быстро ставший мягким. Теодор увидел кровь, и его прошиб холодный пот. В один миг невидимая подушка, заглушавшая все его чувства, закрывавшая от него мир, исчезла, и мир ворвался в его сознание извне, и чувства пришли извне. Боль пронзила разум Теодора – он услышал чужой стон. Он услышал, как кричит от боли оранжевый цветок. – Кто-то из нас сошёл с ума, – дрожащим голосом проговорил он. – У тебя кровь… Зачем, почему ты сказал «трахни меня»?! Джек повернулся к Тео и посмотрел на него взглядом, в котором было немного страха и много пустоты. Лицо было слегка искривлено болью. – Я не знаю… Я… Опиум… заглушает боль… До сознания Теодора дошло всё, что улетучилось под действием опиума. «Мы не использовали смазку. Льняное масло есть в этой комнате, в шкафчике, в двух шагах… Почему же я… даже не подумал?..» Теодор никогда, ни разу не причинил никому вред, никого не травмировал. Даже сама мысль об этом вызывала холодный ужас. – Сейчас сильно болит? – спросил он. Голос срывался и становился хриплым. – Да, – просто ответил Джек. Он казался отстранённым и потерянным. – Прости меня, я совсем не хотел… такого… – Я понимаю, – невидящий взгляд в пустоту. – Ты… соврал… – продолжил Теодор, – ты ведь никогда раньше этого не делал, верно? – Да, я соврал, – спокойно ответил юноша. Неестественная тишина давила со всех сторон. Казалось, даже кузнечики на улице притихли. «Чёрт, чёрт, чёрт! Возьми себя в руки и сделай что-нибудь. Исправляй содеянное». Теодор встал и небрежно натянул штаны, не застёгивая. Вышел в коридор, не закрывая дверь, поднялся на этаж выше – к себе в комнату, и взял с полки шкафа бутылочку с травяной настойкой на спирту. Резко и неожиданно, он ощутил тошноту и рвотные позывы. Забежав в уборную, он склонился над миской для умывания. Позывы скручивали его внутренности и горло судорогами, но ничего наружу не выходило. Постояв минуту, Теодор успокоился. Тошнота отпускала, и он вернулся в комнату Джека, подошёл к небольшому комоду и достал чистое полотенце. Его начало клонить в сон, и он зашатался. Джек молча наблюдал за его действиями с отстранённым любопытством, всё ещё лёжа на животе. Тео присел рядом на кровать, откупорил бутылочку, смочил край полотенца и аккуратно прижал его к заднице парня, вдавливая его пальцем вовнутрь. – А-а-а-ай-й-й-й! – Потерпи. Это дезинфекция и необходимые лечебные меры. Завтра и послезавтра сам сделаешь себе то же самое. Я оставлю тебе настойку. Эта ситуация напомнила Теодору сцену с Цезарем на складе с тканями. «И почему я уже во второй раз оказываюсь в ситуации, когда мне надо лечить красивого парня и отчитывать его?» После процедуры Теодор встал, бросил полотенце на комод и натянул на себя рубашку, собираясь уходить. Джек протянул руку и коснулся его локтя. – Не уходи. Ты не останешься здесь? Не хочешь уснуть со мной? Теодор удивлённо посмотрел на него. Измученное, странное создание, которое, как ни странно, не испытывает к Теодору ненависти… Потому что всё понимает. Но пытаться уснуть вместе – это слишком. – Нет. Я так… не высплюсь. Джек вздохнул. – Эх… ладно… Он свернулся в клубок и спрятал обе руки под щёку. На плечах и руках были заметны синяки, а губы его были красными и сухими. «Наверное, ему в самом деле очень больно» – подумал Теодор, нервничая. Но что сделано – то сделано. Вместе с беспокойством и сочувствием, он испытывал отвращение. Отвращение к себе самому, к Джеку и к тому, что только что произошло. Он потушил свечи, не в силах выдавить из себя даже «Спокойной ночи», вышел из комнаты и плотно закрыл за собой дверь. Он лежал на кровати в своей комнате, засыпая, и внутренний голос сказал ему: “Ты только что изнасиловал человека, мерзкая ты скотина”. “Да” – подумал Теодор. На душе было противно, но в голове, впервые за долгое время, было пусто, чисто и ясно, словно демоны вырвались на свободу из клетки разума Теодора, получили свою кровавую дань и наконец-то оставили его в покое. Он провалился в сон.