***
Погрузившись в воспоминания, Юнги, сам того не осознавая, оказывается на излюбленной крыше. Повечерело заметно. Солнце, окрашенное в алый магическим куполом, неумолимо клонится вниз, грозясь утонуть в озере Рин, чтобы наутро, смыв день прошедший, обновленным и первозданным восстать. Вот бы и нэко уметь так. Окунуться и свое прошлое в темных водах похоронить навсегда. Пытается он совету духа замка следовать, но до логического конца никогда не доходит, лишь отступить заставляет видения ненадолго. Есть у него один способ. Любимые танцы… Юнги тянется к волшебной шкатулке, что необходимые мелодии по своему усмотрению для него подбирает. Плавная и тягучая музыка по округе в тот же миг разливается, нэко первые движения делает, вынуждая браслеты на запястьях и щиколотках зазвенеть. Прикрывает глаза, в свою личную исцеляющую душу магию погружается, с каждой новой нотой увереннее становится, раскрепощается. Шелестящие листья ему вторят, срываются порывом внезапного ветра, около кружатся, но не касаются. Хотят, однако Юнги ускользает. Танцует так, будто духам жизнь свою в дар отдает. Нет. Его жизнь только ему принадлежит одному. Завораживающей картиной Юнги отпечатывается в омутах серых Чимина, что молчаливым наблюдателем примостился на мягких подушках. Жадно впитывает в себя каждый жест видения неземного, восхищается красотой танцора, земли почти не касающегося. Юнги словно парит, воплощением мелодии становится, мысли и тело свои облегчая. Музыка заканчивается, новой более динамичной сменяясь. Очередной порыв ветра, и легкие нэко заполняет запах костра с вкраплениями яркого цитруса, отчего он распахивает сапфировые глаза, встречаясь с рутиловым кварцем напротив. Руки опадают безвольно, напоследок украшениями звякнув. Юнги растерян, но виду старается не показывать, надменное и горделивое выражение на лицо очередной маской приклеивает. — Танец прекрасен, впрочем, как и танцор, — улыбается демон, лениво ладони в похвале схлопывая. Внутри Юнги гнев разжигается, вторя тревожной мелодии волшебной шкатулки. В его личную секретную альма-матер суккуб каким-то непонятным образом пробраться сумел. Даже Чонгуку путь без воли на то нэко сюда не откроется. Неужели Дель так жестоко мог подставить его? — Мое выступление зрителей не предполагало, — отвечает Мин, с неподдельным негодованием на незваного гостя смотря. — Как ты здесь оказался? — И тем не менее, благодарный зритель нашелся, — лукаво улыбается Пак. — Оказаться здесь проще простого, на самом деле, всего лишь крылья нужны. Я ведь уже как-то раз упоминал, что стенам твоего каменного друга не укрыть тебя от меня. — Зачем ты пришел? — складывает руки на груди внутренне весь напряженный, ни секундного послабления себе не дающий нэко. — Увидеть тебя, разумеется. Разве нужны другие причины? — грациозно с насиженного места демон встает. — Может быть, позвать тебя прогуляться. Луна сегодня полная, а звезды как никогда яркие. Юнги в сторону смотрит. Луна, на смену уставшему солнцу пришедшая, и впрямь полнотой наливается. Красиво. Он и рад бы прогуляться под ней, но не в такой компании. — Что ты несешь? Свои сладкие речи оставь для других. Они на меня не действуют, — фыркает, краем глаза подмечая, что Чимин приближается на два шага. Юнги три назад делает. — Другого я от тебя и не ждал. Все так же боишься, — покачивает головой суккуб. Серьги-кресты ей в такт колыхаются, несколько пепельных прядей на лоб ниспадают, серый, такой же, как и его глаза, плащ на ветру развевается. Развевается и шелковый голубой наряд Юнги. Слишком легкий для посиделок на крыше, но ему не холодно. Его в жар от взгляда чужого бросает. Чимин смотрит так, словно всего его насквозь видит, медленно, но верно под его бледную кожу ядом вливается. — С чего бы? Я тебя не боюсь, — бросает нэко. — Остерегаюсь лишь клетки, в которую ты не одну свою жертву загнал. — Ты давно уже в ней. Не в моей, правда. Твои страхи такая же для тебя решетка. Пока ты от них не избавишься, свободным тебе себя не почувствовать, — шелестит Пак, подходя вплотную. Желает коснуться худых запястий омеги. Юнги отшатывается как от огня. Почему как? Чимин и есть он. Обжигающее пламя. Жаркое, необузданное, дикое. — И что ты мне предлагаешь? Упасть в твои руки? Выбраться из одной клетки, чтобы сразу же себя в другую загнать? — упирается спиной в перегородку позади себя нэко. Бежать некуда больше. Не сдается. Затягивает демона в синеву своих глаз. Море, что в спокойствии пребывало, теперь бушует, окатывает безжалостными волнами Чимина. Чимин тонет, сил выбраться не находит. Не хочет. Он бы в эти сапфиры вечность смотрел, купался бы в них как в самых ласковых водах. На деле же ласки в них ни на чуть, но его это не останавливает. Он уверен, что где-то там, за всеми этими штормами, тепло и нежность таятся. Чимин доберется до них. Чего бы это ни стоило. — Я предлагаю тебе не упасть – войти, но не в клетку. На трон в моих чертогах усесться. Королем своей жизни стать. Вместе со мной, — встает вплотную, горячим дыханием на чужих манящих губах оседая. — Твой трон кровью омыт, а вместо короны терновый венок меня ожидает, — шепчет омега. Отстраниться не может. Боится, но страх не показывает. Твердо на ногах стоит, лишь пушистым черным хвостом из стороны в сторону машет, истинные чувства тем выдавая. Чимин читает Юнги легко. Все его страхи сожрать хочет, истинную его сущность пробудить, искупать в своей страсти, любовь подарить. Демон подобного в себе доселе не знал, не представлял даже. Ненависть его извечным спутником была, ярость душила, голод неутолимый тело терзал, грязной похотью выливаясь наружу. Сколько бы демон его ни глушил – не получалось. До встречи с ним. Теперь его голод рода другого в плен захватил. Чимин Юнги желает присвоить себе. Но не как игрушку для развлечения, а полностью, без остатка. Всю его боль, чувства, а главное – сердце забрать. — Перед тобой все это смоется в одночасье. Не попробуешь – не узнаешь, — выдыхает Чимин и, оплетая тонкую талию змеями, губ его сладких касается. Юнги задыхается. Не может вырваться. Чужие прикосновения растекаются каленным железом по телу, выжигают клеймо несмываемое. На устах яд разливается, отравляет, медленно и мучительно собой обволакивает. Первые соленые капли морей необъятных бледные щеки кропят. Суккуб никак не отпустит, упивается подрагивающими брусничными половинками, проходится раздвоенным языком по кромке ровных зубов, наслаждается бархатом кожи под когтистыми лапами и мятно-мелиссовым, успокаивающим его внутреннего дьявола ароматом, что даже горчинка, страхами вызванная, испортить не может. Нехотя отпускает в итоге, стирая влажные дорожки с красивого лица омеги. — Обдумай мои слова, котенок, — говорит. Крылья, буквально из воздуха материализовавшиеся, раскрывает. В ночи исчезает мгновенно, словно и не было его здесь никогда. Был. Юнги, себя обхвативший в жесте защитном руками, до сих пор его чувствует. Горит заживо под громкий треск своих рушащихся барьеров. Начало конца, как и говаривал не так давно Дель. Правда, с главными участниками действа ошибся.***
Адский пейзаж неизменен в Долине Безмолвия. Кроваво-черная луна и красное вокруг зарево, кипящая подле ног лава и проклятый Омут, запах дыма без намека на проблески свежести и звенящая тишина. Чанель все так же сидящий у Древа и его печальный, шоколадными ирисами смотрящий вдаль взгляд. Мужчина белых, светящихся листьев касается, но проход в Подлунный мир, как не проси, не откроется. Под запретом он для него. Лишь Тэхена перенести смог. Забавный лисенок, скрасил одиночество демона, взамен чуть не лишился жизни. Хрупкая она, как, впрочем, и у всех остальных. Даже предыдущий Владыка перед объятиями смерти предстал беспомощным, а казалось бы, нерушимым столпом был. Казалось… Кинжал в сердце и хороводом крутящиеся вокруг интриги, нитями тонкими искусного кукловода обвитые. Разрушилось все. Как домино или карточный домик. Любое из двух подойдет. Потянуло за собой цепочку событий. Где-то около ног Пака замерло. Пак оглянулся, а вместо усеянной лепестками роз дороги подчистую выгоревший сад. Пепел, что в легких сразу осел, никак не выйдет из них, кровью заставляет давиться. Кровь… Ее запах витает в воздухе и сейчас, но улыбающийся Чанель ему только рад, вдыхает его с наслаждением. Бэкхён пришел… — В добродетели решил заделаться? — сложив за спиной багряные крылья, встает напротив Владыка. Как всегда безупречный. Шелковая красная блуза, темные брюки и все такие же босые аккуратные ступни, каштановые локоны, обрамляющие кукольное лицо, и пронзительный взгляд рубиновых глаз, к месту намертво пригвождающий. Пак снизу вверх на него смотрит. Любуется. Чужим раздражением упивается. Бён с виду спокойный, но мужчина слишком хорошо его чувствует. По одному только едва заметному движению уголка губ алых читает и про себя усмехается. Грядет буря. — Я всегда таким был. Тебе ли этого не знать, Владыка, — бросает насмешливо. Бэкхён едва сдерживается, чтобы на слове «Владыка» маску безразличия не потерять. Чанель знает, как ненавистно ему это прозвище, а тем более с его уст, что розой его называли когда-то, слова любви с дыханием передавали. Невыносимо. — Со смертью играешь, Чанель, — произносит бесцветно Бён. Не угрожает - факт констатирует. — Я давно уже мертв, — покачивает головой демон. — А тот мальчик живой и послужил тебе неплохим предлогом меня навестить. — Разве? — присаживает перед демоном Бэкхён. Холодной рукой чужого, громко стучащего сердца дотрагивается. — Бьется все так же сильно. Стало быть, живее всех живых. — Старые рефлексы, — хмыкает Пак, руку Владыки за хрупкое запястье обхватывая, пальцем бешено пульсирующей жилки на коже нежной касается, к губам подносит его, невесомый поцелуй на нем оставляет. — Только рядом с тобой и бьется оно… Бэкхён, судорожно вздыхая, глаза прикрывает. В неожиданной ласке купается, всем существом к любимому мужчине тянется. — … пора бы его уже окончательно вырвать. Ты в этом деле мастер, не так ли? — без ножа Чанель режет, вмиг все перечеркивая. Бён отшатывается. Вместо Чанеля отца видит, которому сердце, пронзенное ранее лучшим другом, собственноручно вырвал после. Вгрызался в него зубами, давился, но все равно ел, всю силу Адского Владыки в себя впитывая, чтобы никому другому она не досталась, тем волнения в Преисподней прекратил. Себя на алтарь положил, трон отнял у искусного кукловода, но, всем противясь нутром, так на него и не сел. — Я ошибся. Это не сердце у тебя бьется, а душа, зажатая в тиски, трепыхается, но покоя никогда не найдет. Я не позволю, — резко вплотную к чужим устам приблизившись, шепчет Владыка, наркотиком на них оседает, до крови нижнюю губу клыками прикусывает, алую капельку слизывает. Чанель подается навстречу, тело желанное в свои объятия забрать хочет, но рука пустоты лишь касается. Бэкхёна здесь больше нет. Вопль полный отчаяния оглашает Долину Безмолвия. Прозаично.