Твоей шеи только мои поцелуи касаться должны.
Зверь величественный и грациозный рык радостный издает и на полном ходу в воздух игриво подскакивает, птичку пытаясь поймать. Не всерьез, а скорее игриво. Бежит дальше, пройденных расстояний и усталости не замечая. В ручей студеный, запрятавшийся в небольшой рощице, с разбегу ныряет, распугивая неоновых рыбок и мириады бриллиантовых брызг во все стороны поднимая. Пьет ненасытно и жадно, юрким шершавым язычком умело орудуя. Нет для него нектара вкуснее, чем родники мест с детства знакомых. Задумывается на несколько секунд долгих на этой мысли и фырчит, к не самому радостному придя для себя выводу. Есть. Чертов глинтвейн. Неумолимо хочется, если не глотнуть его, то хотя бы почувствовать. Тянет к Чимину Юнги, но особенно, как оказалось, тянется к нему его сущность кошачья. Нэко, отчета не отдавая себе, обратно со всех лап несется, отказаться от желания подспудного даже не помышляя. В считанные минуты источник его появления находит и в прыжке в траву сваливает, лицо гладкое вылизывать начиная. Демон распластанной звездой в полевых цветах утопает, несколько шокированный столь бурным проявлением чувств. Не пытается отбиваться, а наоборот, руки тянет, поглаживает гладкую и блестящую на солнце шерсть. Пантера в ответ на незамысловатые ласки хвостом радостно мотыляет и довольно урчит, время от времени проходясь языком по скулам мужчины. — Ласковый какой. Как тогда насчет нового прозвища лично для тебя, киса? — смеется суккуб. — На кроху ты явно не тянешь. Зверь мявкает возмущенно и лапой по его груди ударяет, чуть привстав. Чимин только больше заливается смехом, подразнивая своего истинного: — Сахарком будешь. От тебя в этом облике сильнее пахнет сладкой брусникой. Юнги глаза неоновые закатывает, что в облике пантеры презабавнейше смотрится и рядом ложится в траву, ворча себе под нос что-то на языке зверином. Демон сидячее положение принимает, травинки стряхивая с себя. Веточку незабудки самую яркую срывает и за ухо цепляет нэко. Нэко удивленный поднимает на него взгляд, и как будто что-то решив для себя, встает. Отходит в сторону на несколько метров и в цветы под лапами вглядывается внимательно, а нужное заприметив, в зубы берет и, удовлетворенный работой проделанной, возвращается к спутнику. — Гентиана? Почему именно она? — рассматривает неожиданный презент от Юнги Чимин. — Оттого ли, что простой люд зовет ее горечавкой? Мягко намекнуть мне решил, что я запредельно горяч? Оригинально, сахарок. Пантера лапой ему в лоб бьет и спиной поворачивается. Глупый суккуб. Одно что не первую сотню лет по земле ходит! — Очевидно, что я ошибся, хотя это и не отменяет того, что я действительно очень даже…Но да ладно. Насколько мне известно, люди в свое время с помощью этих цветов лечили чуму. Неужели я настолько тебе опротивел, что ты, сравнивая меня со столь неприглядной болезнью, решил с помощью этого цветка избавиться от меня? — наигранно грустно произносит Пак. Юнги рычит, но не поворачивается. Понимает, что тут Чимин скорее про себя шутит, чем про него. Однако, в словах его приятного мало. — Значит, остается только третий вариант, — тем временем суккуб продолжает. — Любовь в печали… Нэко подскакивает резко на все лапы четыре и полным удивления взглядом мужчину насквозь прошивает. — …Что ж, я сохраню его, но не потому что согласен с твоим суждением, а как напоминание для себя, ну и для тебя, разумеется. Печали не будет, Юнги, — целует цветок демон в знак обещания и в карман плаща серого тот следом прячет. Сапфир достает, ими обоими одинаково ненавистный, и на шею пантеры водружает его. — Нам пора, если мы до заката хотим успеть в Эньян. Прости. Мин коленки вновь человеческие разглядывает свои и тянется к оставшейся за ухом незабудке. Жест повторяет суккуба, губами брусничными к нежным лепесткам прижимаясь. «Я не забуду» — тем самым отвечает ему.***
Юнги, как только может, желание убежать прочь в себе подавляет. За горло хватается, невидимую удавку на шее пытаясь ослабить, а на деле лишь на ошейник сапфировый натыкается, что, как он думает, не лучше ничем. Всего-ничего пройти остается, и из-за холма деревня родная покажется. Тропки истоптанные вдоль и поперек с час назад как уже то тут, то там начали появляться, всем своим видом намекая, что в этом отдаленном от людских поселений крае кто-то живет. Под грузом сочных плодов клонящихся к земле деревьев не перечесть в нем. Ни одни владения столь богатым изобилием фруктов не могут похвастаться. Почва здесь уникальная, не теряет с годами своих плодородных свойств, а только новыми и новыми дарами обрастает природы. Чуть в отдалении, на расчищенной небольшой поляне, несколько в яблоках пони пасутся, ностальгию при взгляде на них вызывая у нэко. Он знает хозяев их: Ким Чонин и До Кенсу - самая на тот момент молодая в Эньяне пара. Кенсу по жизни бесстрашным слыл и отчаянным, а как дело до самого счастливого в его жизни дня дошло, так стушевался заметно и об стенку разве что головою не бился. Смешной. Юнги тогда его сутки почти успокаивал, попутно к свадьбе готовя, и из-под окна альфу его непутевого шугал кочергой. Не шибко помогло, впрочем. Чонин отлично по крышам лазить, как оказалось, умел и через чердак умудрился в дом пробраться. Мин улыбается грустно воспоминаниям теплым и медленно дальше бредет. На перекинутом через маленькую, но шуструю речку мостике каменном останавливается и ненадолго на рыбках-петушках подвисает. Чимин молчаливо стоит позади и не говорит ничего, понимая, что спутнику некоторое необходимо время и пространство личное. Чувствует, как тот дрожит внутренне и с демонами своими сражается. Как больно ему и тяжело. Даже без метки магической, что связь бы их окончательно закрепила, легко читает его, чужие эмоции как свои собственные ощущая. Невыносимо. Не знает помочь чем, кроме как рядом присутствием и успокаивающим феромоном, что отродясь раньше никогда не использовал. Чужда для него боль Юнги, хотя и сам участи семьей преданным избежать не смог. Но в отличие от нэко, Чимин никогда любви и ласки не знал и тем легче для него пережить предательство сталось. Да и методы у него совершенно другие. Чем себя напрасно сжирать, суккуб сердцами врагов отобедает лучше и кровью их окропит землю. Проще для него так, но для истинного неприемлемо. Юнги светлый и незапятнанный, кто бы ни говорил что, и таковым навсегда и останется. Чимин не позволит ему страдать и нежные пачкать руки. Сам всем неугодным вырвет внутренности и души вынет, а для омеги дорожку, из каких только он пожелает цветов, вымостит. — Там барьер дальше против таких, как ты, — устало произносит нэко, отрываясь от созерцания рыбок. — Подождешь меня тут? — И речи не может быть, чтобы ты один туда шел. Я ведь здесь именно ради этого момента. — не терпящим возражений голосом отвечает мужчина и за ладошку омегу хватает. — А барьер мне не страшен, если я все это время касаться буду тебя. — Но даже так… Ты ведь сил всех своих на время лишишься… — неуверенно выдает Юнги, но ладонь высвободить не пытается. — А чего мне среди котят опасаться? — улыбается демон. — Хотя, если подумать, то ты не так безобиден… Два раза уже за сегодня уложил меня на лопатки… — Паясничать будешь, и в третий, и в четвертый раз уложу, — пихает бедром его Мин и в сторону поворачивается холма, за которым стоит деревенька. — А ты знаешь толк в эротических играх, прелесть. Мне нравится, — поигрывает Пак бровями и тут же болезненный тычок под ребро получает. — И как тебя только Бэкхён до сих пор не прикопал где-нибудь, — фырчат раздраженно и тянут демона за собой. — Может я ему нравлюсь, — пожимает суккуб плечами, послушно рядом плетясь. — Тогда у меня для тебя плохие новости… Твоим гробовщиком твой же дядя и станет. — Ох, а вот это уже реальная угроза. Зачем ты так жестоко со мной? — картинно Чимин возмущается, свободную руку прикладывая к сердцу, а в следующую секунду от слабости в теле внезапной в траву почти сваливается. — Осторожней, балда. Я ведь предупреждал, — отчитывает его Юнги с беспокойством заметным, вертикальное положение помогая ему обратно принять. — Ужасное чувство, — кряхтит суккуб. — Да еще и спать захотелось… и есть… — Терпи. Сейчас полегчает немного. Чимин удрученно кивает. Таким жалким и беспомощным он давно не ощущал себя, но все равно упрямо дальше движется за омегой. Сейчас главное моральное состояние нэко, а побыть лишние пару часов простым смертным, в сравнении с чужой болью, не такая уж и большая беда. Сумерки вечерние тем временем плавно на плечи пары ложатся, солнце последним ярким лучом на тропинку, прямиком в деревню ведущую, падает, намекая не медлить. Юнги честно старается, но никак себя успокоить не может и не вперед, а назад смотрит, пути ища отступления. Демон несильно бледную ладошку его сжимает в поддержке. «Я здесь. Я с тобой» немое послание шлет. Несмотря на очевидную слабость, в свои руки главенство берет и уже сам его вперед все дальше заводит. Омега за это ему благодарен безмерно, сам бы он и к утру, наверное, не дошел, если бы вообще порог переступил поселения. Благодарен и за поддержку, и за попытки отвлечь глупыми шутками. Нэко давно догадался, что Чимин не так прост. Хитер и смекалист, дурачком умеющий прикинуться в момент нужный. Там, где надо, серьезным становится и опасным, а иной раз мягким и текучим обращается, цветочный мед словно. Прилив-отлив, как ранее для себя его окрестил Юнги. Ртуть ядовитая в жилах у него плещется для врагов вместо крови и холодная в глазах сталь, когда как для нэко вино сладкое и озеро теплое с серебристыми всполохами. Глупец и слабак никогда не удостоился бы правой рукой самого стать Владыки, как и не смог бы так изощренно месть свою провернуть. Не выжил бы в реке лавовой и не выдержал бы Беспечности Омута. Не сблизился настолько с ним. Последние несколько метров, и меж холмов рощица показывается вишневая и первые огоньки. За ней домики аккуратные формы кругообразной и бесконечное переплетение небольших мостов над ручьями, коими изобилует весь Эньян. Жители, что к вечеру с насущными делами покончили, к полянке центральной спешат со священным на ней древом-хранителем, чтобы колени перед ним и духами преклонить, за благополучие помолиться друг друга и, по сложившейся неизменной с годами традиции, посиделки устроить вокруг, благовония сжечь и песню у костра затянуть, в танец влиться и звездам улыбнуться в ночи. Юнги только на руку это. Не хочет он лишний раз никому на глаза попадаться. Целенаправленно к дому на самой окраине идет, но незамеченным остаться не получается все равно. Первый шепоток и второй следом вдогонку, пока вся улица не начинает гудеть, как растревоженный улей. Все новые и новые нэко, то тут, то там появляются, с неприкрытым удивлением на лицах пришельцев разглядывая. «Это же Мин Юнги!» «Да быть такого не может» «Где он пропадал столько лет?» «Зачем вернулся? Неужели совесть взыграла? Только поздно уже…» «Я слышал, что он за убийство Советом Духов наказан был…» «А с кем это он?» Мин уже сто раз пожалел, что плащ не догадался, скинутый ранее, надеть обратно. Отчаянно прижаться хочет к Чимину, но, вопреки, ни секундного послабления себе не дает. Чем громче и абсурднее предположения, тем выше голову поднимает и напролом к заветному дому идет. Не понимает чем порицание их заслужил и какое кому дело где он пропадал. Почти каждого из присутствующих знает, за небольшим исключением, но не узнает. — Юнги… — окликают его громким, почти стершимся из памяти, голосом. — Неужели это и вправду ты? Я так рад! — Кенсу… — выдыхает нэко, друга, нисколько с годами неизменившегося, увидев. Тот с руками для объятий раскрытыми к нему бежит со всех ног, но цели, остановленный суккубом, не достигает. — Я бы этого не делал, — спокойно Чимин озвучивает, за спину задвигая несопротивляющегося Юнги и контакта с его телом не разрывая. — Юнги? — растерянно смотрит на него Кенсу, ушами белыми нервно подергивая. — Что? Почему? Это кто вообще такой? — По всей видимости, ты здесь единственный, кто искренне рад видеть Юнги, — хмыкает иронично Пак. — Я его истинный, Пак Чимин. — Истинный? Пак Чимин? — шокировано повторяет за ним бывший До. — Неужели… — Он самый, — самодовольно отрезает суккуб. — А теперь, будь так любезен дай нам пройти. — тянет за собой уверенно Юнги, решительно путь собираясь продолжить. Из почерпнутых в магической чаше видений дорога хорошо знакома ему и нет надобности в чьих-либо подсказках. — Это же правая рука Владыки! Демон подземный! — отовсюду испуганные и возмущенные слышатся голоса, но в лицо напрямую никто не пытается высказаться, пока один из старших нэко не выкрикивает гневно: — Совести у тебя нет, Мин Юнги! Сбежал, не сказав никому ничего, тем самым родителей, обезумевших от горя, раньше времени в мир духов отправив. А Сону!? Бедный ребенок. Ослеп от искажения сущности зверя! Как смеешь ты после такого заявляться сюда? И не просто заявляться, а под руку с этим отродьем! Юнги ни живой, ни мертвый стоит, невидящим взглядом по лицам собравшихся всех блуждая. Не понимает, что он сейчас такое услышал. Как в мир духов? Они… — Мои р-родители… — только и может еле слышное выдавить Мин и на мужчину, все то озвучившего, остекленевшими смотрит глазами. Дядюшку к нему раньше всегда доброго вспоминает и верить отказывается в услышанное. Ни тени неправды в его не находит чертах. Одну лишь леденящая душу и кровь истину, приправленную щедро ненавистью, в них читает. К нему ненавистью. Почему? Разве это не его самого предали? — Юнги, — пытается дозваться до него Чимин, обнимая крепко. Нэко не реагирует никак. Плачет беззвучно под не прекращающие сыпаться из каждой щели обвинения. Внутренними бесами увещеваемый, вырывается в итоге из спасительных рук и бежит, не разбирая дороги, туда, где больше не ждут и вряд ли двери откроют. Демон, оставшийся беззащитным перед магией этого места, моментально сваливается на землю. Боль невыносимую испытывает во всем теле, но еще больше душевную. Природное волшебство народа хвостатого беспощадно в его вгрызается существо, но ничто оно в сравнение с муками истинного, что как свои собственные его сейчас охватили. Не слышит вокруг ничего и за волосы пепельные хватается. Упрямо пытается встать и не может. Ему надо к Юнги… — За меня возьмись, — врывается в его сознание голос Кенсу, запахом крыжовника окутывая. — Ну же! Скорее! Чимин не сразу понимает, что это к нему обращаются, но от ладони протянутой не отказывается. Нэко, ни секунды не теряя, уводит его спешно куда-то, на бег срываясь почти. Омега знает, что никто на правую руку Владыки напасть не посмеет, но и помогать тоже не станет. Демон сам на их территорию первым пришел, а значит, и риски осознавал, и ожидаемую расплату, если хоть одно неверное действие совершит. Слабость волнами штормовыми накатывать на суккуба не перестает, но боль зато при поддержке нэко отступает мгновенно. Удивлен таким жестом от, казалось бы, незаинтересованного персонажа, но тот похоже и в самом деле теплые чувства сохранил к Юнги, несмотря на всю ту ложь, умело вливаемую кем-то в уши. — Мне надо к нему, — стоило чуть только подальше отойти от скопления народа, сходу начинает Чимин. — Само собой, — отвечает Кенсу. — Никуда, кроме как домой, пойти он не мог, но там… — сглатывает судорожно. — Его не ждет хорошего ничего. Лучше бы ему и вовсе не знать и не приходить сюда. — И все же ты рад его был увидеть, а еще отчего-то заделался в мои благодетели, — миролюбиво озвучивает Пак, затем добавляет серьезно. — Он в своем праве был, когда на этот решался шаг, и поверь, он ему дался не просто. Юнги пришел за ответами. — Все в Эньяне презирают его, но не я. Потому что он мой друг, и я никогда не посмею предать огню все то, что он когда-то для меня сделал. Я ни слову не поверил его брата, а уж старейшине и подавно. Юнги не мог, добровольно и никому не сказав, бросить семью. Кто-кто, но точно не он, — с болью в голосе неподдельной произносит нэко, через очередной мостик каменный суккуба переводя и за руку его крепко держа. — Тем неприятнее, что остальные так легко от него отвернулись. Так что на самом деле произошло, и как так вышло, что ты его… истинный? — Если он захочет, то сам тебе все расскажет. Я не в праве решать за него, — говорит демон. — И к слову, истинных не выбирают. Уж Юнги, окажись он сейчас в более подходящем расположении духа и обстановке, целую балладу спел бы тебе на тему какая ему досталась не подходящая пара. Кенсу, несмотря на нервное напряжение и компанию совершенно к этому не располагающую, смешок издает: — Юнги отлично поет, так что я бы не отказался послушать. Недолгим его веселье приходится, впрочем. Мягкая улыбка мгновенно с губ улетучивается бывшего До, когда он стоящего друга на пороге дома, полностью света лишенного, замечает. Мин очертя голову бежал сюда, но так и не решился зайти. С дрожью по телу и в сердце знакомый дворик оглядывает. Знакомый, но изменившийся сильно. Яблоня и вишня с ветвями неподрезанными и давно переспевшими на них плодами у забора стоят, а газон, с регулярной частотой раньше подравниваемый, заросшим совсем оказался и неухоженным. От пожелтения его разве что ручей рядом спасает, с покатого склона спускающийся и у цокольного этажа строения двухэтажного заводью оканчивающийся небольшой. Нет здесь больше и уток зеленокрылых, только кормушки пустые о их давнем присутствии напоминают. Сам дом полностью почти похоронен под буйными глицинии лозами: и крыша, и стены, что окон почти не видать. Родители дотошными были всегда и хозяйственными, никогда бы не позволили свое гнездышко родовое привести к подобному запустению. Даже лампы, никогда негасимые к ночи, и то не зажжённые под потолком в круглых арках веранды остались, поблескивая уныло потемневшим стеклом. Юнги знает, что это значит. Не может не после услышанных слов дяди и глазами увидев воочию во что его некогда дом превратился. — Юнги, постой! — кричит ему в спину Кенсу, когда дрожащая рука друга входной двери касается. Нэко не слушает, наоборот, решительным становится более и, ни секунды на раздумья себе не давая, толкает облупившуюся древесину. Темень в гостиной стоит непроглядная, но не для омеги, что в ночи видит не хуже, чем днем. Быстрым шагом помещение пересекает и молниеносно по скрипучей лестнице на второй взбегает этаж. Позади хлопок раздается, оповещая его о появлении Кенсу с Чимином, но нет ему дела до них. Вместо этого зверем раненым мечется по коридору одну за другой двери распахивая, пока не открывает последнюю – в родителей спальню. Стоит, обмерев, на ее пороге, ни шагу сделать бессильный, ощущая, как по горлу комок горький скатывается, не давая дышать, и следом в желудок обрушивается скалой. Ничего в интерьере не изменилось, но нет больше в нем былого запаха и тепла, папы и отца аромата. Вместо него другой, не менее родной, но давно нелюбимый. Чертополох с дождя примесью. Ненавистный теперь и легкие судорожно заставляющий сжаться. Сону… Брат на кровати двуспальной, укутавшись по самую макушку, лежит. Ворочается, чувствуя постороннего. Глаза по привычке распахивает и не видит перед собой ничего. Уже долгие годы, как крот, слеп, за предательство природой наказанный. Зато многое слышит и носом неверующе ведет. Мелисса и мята в воздухе витает отчетливо, но как раньше не успокаивает. Холодом припечатывает смертельным к таким же ледяным простыням и противными покрыться мурашками заставляет. Страшнее дня нэко не припомнит. Знал, что когда-нибудь он настанет, но до последнего верил, что наказание свое уже получил. Нет нужды в большем. — Юнги… — пересохшими губами шепчет парень, пробуя встать с постели. Тело не слушается и лишь слегка приподняться дает. — Здравствуй, Сону, — безжизненное приветствие и далее вопрос, в котором нет для ответа нужды. Все и так ясно. — Где родители? — Я… Юнги… Брат… — дрожащим пытается сказать голосом младший, бессильный правильные слова подобрать. Руки слепо к гостю нежданному тянет и тут же обратно на кровать их роняет, заслышав вынуждающее кровь застыть требование. — Я задал вопрос. — Т-ты не хочешь этого знать, — в жесте обхватывает себя защитном омега. Откровенно боится и с собой не справляется. Такой Юнги ему не знаком. Ласку его под сердцем хранит трепетно и любовь. Отгоняет трусливо от себя все плохое, убежденный, что благое совершил дело, а каждую ночь взгляд морской, полный непонимания и боли, на себе ловит. Терзает он в кошмарах его и даже под целебными отварами не исчезает, переубеждая в обратном. Виновен. Наяву в глазах брата точно тоже самое, приправленное злостью. Если бы только младший мог видеть, в пепел бы осыпался и свои зеленые, ныне подернутые пленкой белесой очи самолично сейчас вырывал. — Сегодня, — сжав до побеления кулаки, цедит сквозь зубы Юнги. — Я хочу знать все. — Ты ведь знаешь уже. Зачем мучаешь? — всхлипывает Сону. — Зачем? — истеричный смех и прогнувшаяся под чужим весом постель. — Мучаю? Я-то? Да что ты вообще знаешь о муках? — за тонкую ткань сорочки ночной хватает младшего старший, переходя на надсадный крик. — Ничего! Не на тебя нацепили ошейник и подле ног у трона, как собачонку, держали. Не тебя стегали за непослушание и по кругу грозились пустить. Не тебя в каждую втрахивали поверхность, да не по разу на дню, а иногда и у всех на виду. И уж точно не тебя родной брат предал! Кенсу, в комнату влетевший минутой назад, на пол оседает почти от услышанного, но Чимин не дает, аккуратно его на ноги ставит, не спешит от невольного спутника пока отходить, давая Юнги право самому разобраться. Юнги это нужно, необходимо, как воздух. Столько лет держать все внутри и не сгореть. А ведь он мог. Еще в плену будучи. Но, вопреки всему, выдержал. Крепче оказался самой стали прочной и себя сохранил. Не в первозданном виде, а надтреснутом, но все равно совершенном. Таким, каким не стать никому. Огранку прошедшим жестокую, недосягаемым и невообразимо прекрасным, даже в гневе чистейшем, ничем больше несдерживаемом, в котором суккуб живьем сгорает сейчас. Не к нему он направлен, но, как родной, чувствуется и обычно сизые глаза демона заливает лавой кровавой. Омут Беспечности наяву. Чимин огнем и всем из него вытекающим повелевает, но шторма и цунами ему неподвластны. Их остерегаться надо, а суккуб восторгается и откровенно любуется. В самое сердце бури смело делает шаг. Чимин любит Юнги любым. А вот его друг не выдерживает. Ни правды открывшейся, ни витающей вокруг ярости. Понимает, что если все так и обстоит дело, право Мин злиться имеет. Понимает, но не принимает. Не хочет лишних страданий ни для кого. Даже для Сону. — Юнги, отпусти его. Давай поговорим спокойно, — осторожно предлагает Кенсу. — Я хоть и не знаю почти ничего, но пожалуйста. Ему тоже непросто. Он слеп и твои… — Их больше нет. Я уже догадался, — прерывают опустошенно его, разжимая ладонь. Как будто все звезды разом погасли и силы выкачали, но тем легче отчего-то сталось. Не осознал еще Юнги в полной мере потери, потому как сам отказался давно от семьи. Он любил их. Искренне и безмерно, но никак простить им не мог то, что его не искали, а когда перед Советом Духов предстал, не пришли, не вступились. Не раз и не два он подкупал стражников во дворце и людей на базаре, прося весточку от него доставить на родину, но ответа так и не пришло. Первое письмо могло затеряться, последующие восемьдесят семь – нет. Сону изломанной марионеткой обратно на кровать валится и в комочек сжимается, носом хлюпая некрасиво. Задыхается и место, где руки брата касались, трет. — Что я сделал не так в этой жизни, Сону? — между тем, продолжает с надломом Юнги, нормализовав дыхание сбитое. — За что ты так со мной? И тишина ему ответом приходится. Очередной всхлип задушенный и голова из стороны в стороны, как в припадке, мотающаяся. — Лучше бы тебе на вопросы ответить. Но, а если с братом, который по какой-то причине так и не пришел за столько лет тебя придушить, разговаривать ты не хочешь, тогда с тобой поговорю уже я. И поверь, тебе это не понравится. Будь уверен, за каждую его слезинку, я по полоске кожи срезать с тебя буду, и никакая магия нэко не сможет меня остановить, — вкрадчиво озвучивает Чимин. Без лишних раздумий прямо сейчас бы угрозу исполнил, но ради истинного сдерживается. Смотрит на трясущегося мальчишку перед собой, что не жалость вызывает, а одно отвращение. Не провести его рыданиями и болезнью, которую тот сам же на себя и навлек. Страх лишь читает в его лице и ни капли раскаяния за совершенное. Говорят, при слепоте другие чувства обостряются и истины, ранее незамеченные, открываются. Не про него это, очевидно, и никогда не будет. Хотя признаться, в воспоминаниях Юнги он даже его сумел обмануть. Искренней виделась любовь братьев, но, как оказалось, лишь одного из. Не понимал суккуб, как при всем том, что отдавал старший младшему, второй первого на верную гибель отправил. Не тела, но души. Сердца. Пусть сполна теперь получает. Чимин в своей ненависти предела не знает. Не погасит ее ничто. Ни откровенная в их чертах схожесть и уж точно ни прощение, которое его котенок по доброте сердечной предателю даровать может. Юнги к демону поворачивается, как будто только сейчас присутствие его уловив. Все так. В отчаянии и боли совсем о нем позабыл, а сейчас растерялся, укол вины чувствуя за то, что оставил. Поддался агонии и о состоянии его не подумал. Магия деревни нэко к чужакам беспощадна. Пак, несмотря на ситуацию не самую подходящую, улыбку на лице показаться своем заставляет от вида искренней обеспокоенности в глазах пары, затем рядом садится и ненавязчиво обнимает, на нем одном все внимание концентрируя, когда как Сону, от темной ауры и запаха гари задыхаясь, отползает, как можно, дальше, а Кенсу устало плюхается на стул в углу. Не готовым Ким оказался к потрясениям подобным, но для себя твердо решив до конца узнать все, не уйдет, пока не получит всей правды, какой бы она ни была, пускай и побаивается заметно верховного демона. Диву дается, как его друг умудрился с таким, как он, пересечься и как может нравиться запах дыма и гари? Что за странные судьбы фокусы? — К-кто это с тобой? К-кого ты привел? — заикается Сону, размазывая по осунувшемуся лицу влагу. — Не хочешь руки марать сам и притащил д-демона? Я думал убивать для тебя теперь легче легкого. После того, что ты… натворил… — Я натворил? — неверующе Юнги переспрашивает. — Ты убил Султана. Я знаю, — выплевывают осуждающе. Чимин вспыхивает мгновенно, готовый придушить бессовестного мальчишку прямо здесь и сейчас. И как наглости только хватает? Нэко теснее жмется к нему, тем самым одергивая от необдуманных действий, хотя и сам на грани уже. Не в том смысле, что навредить брату желает, а в том, что запутался и не понимает, как ему реагировать. Дурным сном ему происходящее видится. Брат перед ним и не брат. Абсолютно чужой человек. И не во внешности даже дело и не в потухших глазах. Тот сам изменился. Изменился и Юнги. Ни секунды оставаться здесь не желает он более, но… — Убил и убью любого, кто на мою свободу покусится, — словами наотмашь бьет. И нет неправды в его голосе. Решимость и сталь, из которой он броню себе выковал и носит ее и по сей день гордо. — А теперь говори. Все, как есть. Или иначе ничто не помешает моей паре вышесказанное исполнить. Даже я. Сону закономерный задать хочет вопрос, но не решается. Воздух, пропитанный как будто ядом, судорожно хватает ртом и говорить начинает поспешно: — Я не хотел, чтобы так получилось… У нас не было другого выхода, в противном случае могла пострадать вся деревня… Юнги не прерывает, внимательно слушает, выводы под конец делать настраиваясь. Хватит уже обрывистых знаний и догадок. Пусть Сону выскажется со своей стороны. — ...Ты же знаешь, что такое долг крови? — спрашивает младший, и старший кивает, позабыв, что слепой омега его жеста не видит, но тому и не надо. Он словно чувствует и тараторит дальше вдвойне быстрей, страшась гнева не брата, но его спутника. — Наш старейшина имел несчастье спасенным быть человеком, что выторговал у него предварительно этот унизительный договор. Шли года и, казалось бы, он позабытым и недействительным оказался. Тот человек умер от болезни, но у него оставался сын, которому по наследству право затребовать долг передалось. Тогда он пришел сюда. Барьер беспрепятственно его пропустил, сдаваясь перед кровной клятвой. Не знаю чего Султан конкретно хотел, но как только он увидел тебя, решение его переменилось. Ты для него сравни наваждению стал, а потому он в уплату долга сам догадываешься что затребовал... Юнги дышать как забывает и потерянно смотрит на Сону. Вещью себя чувствует, которой даже рассказать не удосужились ничего. А он-то годами себя сжирал, не понимая причин и в полном неведении пребывая. Его, оказалось, красивой безделушкой на откуп ублюдку похотливому преподнесли и клеймо несмываемое «шлюха» раскаленным тавром на груди выжгли. — ...Не исполни старейшина просьбы, Султан любое другое, но уже у самих духов желание попросить мог. Как пример, полное уничтожение Эньяна. Мне пришлось… и чтобы никто не узнал, я из деревни тебя вывел. — Одна загубленная жизнь не стоит нескольких, — подытоживает Юнги, кривя губы в больной улыбке. Трещины по его лицу идут, фарфоровыми осыпаясь черепками. Ничего поделать с этим не может, да и не хочет. Нет желаний у мертвецов. Таковым омега себя ощущает, и голосом состоянию аналогичным продолжает. — Я понимаю. И тогда понял бы, если бы ты не смолчал. Добровольно пошел бы, осознавая, что благое делаю дело. Не рабство муками главными мне пришлось, а предательство самого родного для меня нэко и непонимание твоего поступка. Больнее этого нет ничего. Кенсу ладошку кусает с начала рассказа, всхлипывая беззвучно. В голос взвыть хочет, что и делает, пока Юнги безвольной куклой в объятиях молчаливого Чимина обмякает. «Не говори ничего. Не сейчас. Я не выдержу» — отчаянно транслирует мысленно он, уверенный, что суккуб поймет. — «Просто забери меня отсюда, как все закончится». «Все будет так, как того только ты пожелаешь. Я не оставлю тебя» — ответное, истинного успокаивающее. — Да как ты мог?! — кричит бывший До. — Вы оба не просто сговорились, но и имя Юнги очернили. Наплели всем, что он сбежал! А потом еще и в убийцы его записали! — Все так и есть, я убийца, Су, — шепчет едва слышно Мин, утыкаясь носом в горячую грудь Пака — последний оставшийся для него островок безопасный. Он определенно сходит с ума. — Я убил его. Не мог больше терпеть… — Ты не понимаешь! — обрывает его друг. — Эта новость и добила окончательно твоего папу, а затем и отца. Они места не находили себе и тебя не переставали искать, а когда про наказание твое донесли, то… Будь у них шанс, они бы попытались что-нибудь сделать, да и все мы… Но они поздно узнали, а ты так и не вернулся, и я понимаю теперь почему. Я бы тоже не смог этого сделать, как и не могу тебя в чем-либо обвинять. Единственный здесь убийца – это твой брат! — Но я писал… Ровно восемьдесят восемь писем отправил и ни на одно ответа не получил, — растеряно озвучивает Юнги. — Это он, — рычит суккуб, испепеляющим взглядом прошивая Сону насквозь, догадавшись сразу. Насколько же гнилым надо быть, чтобы поступать настолько подло? До победного себя жертвенным агнцем выставлял перед семьей и деревней, предпочтя в ласке и заботе купаться, чем в осуждении. Безжалостно веру и надежду растоптал брата и соломинку его последнюю переломил, чтобы уж точно не выбрался, захлебнулся. Не учел одного только: в Юнги море с рождения вшито, и он не утонет. Выплывет и сам стихией безудержной воплотится. Сону подскакивает резво и к стене от охватившего его ужаса пятится. Комната, пламенем гнева и ненависти объятая, уже, кажется, в реальности полыхает. Нет необходимости Чимину в демонических силах, он и без них заживо сжечь подлое перед собой существо сможет. — Уведи меня. Чимин, уведи меня, — как заговоренный повторяет омега, выступившими когтями впиваясь в плечи мужчины. — Не надо, — отчаянно молит, готовый даже сейчас защищать того, кто этого не достоин. Ненавидит его, а вернее того, кем он стал, но маленького котенка из прошлого до щемящей нутро нежности любит. В память о былом, все, как есть, оставит, не станет ему легче от мести. Юнги ее и не хочет. Полученная правда нужна только ему одну и никому больше. Сону должен жить дальше, как и Эньян. Юнги не жертвенный, он просто свет носит негасимый в себе. Бьет его жизнь и во тьму беспрестанно толкает, но как бы ни старалась она, до его сердцевины ей никогда не добраться. Это его личная магия. Магия чистого сердца. Суккубу не надо многого, чтобы просьбу исполнить. Он здесь ради него и не имеет права себе послаблений давать, насколько бы сильно ни желал сейчас предателя разорвать. Желание истинного важней, успеется остальное. Подхватывает на руки несопротивляющееся его тельце и на выход быстрым шагом идет. Кенсу семенит следом, беря с пола чужой забытый рюкзак, а уже на улице уверенно на себя главенствующую берет роль и кратчайшую дорогу указывает. — Знаю, что случившегося это не изменит, — прерывает гнетущую тишину Ким, стоило удалиться от злосчастного дома. — Но я хочу, чтобы ты знал, Юн, что я не переставал в тебе сомневаться. Никогда не верил во все те россказни. — Для меня ценнее твоей поддержки нет ничего. Прости, что так и не решился на связь выйти и спасибо, — шепчет в ответ Мин, сильнее вжимаясь в Чимина. — За все. — И слышать ничего не хочу. Ты всегда положиться на меня можешь, мы ведь друзья. Всегда были и будем, — сознательно темы больной избегает нэко, хотя о многом дополнительно спросить хочет, но на то он и другом зовется - знает когда промолчать. — Чонин, кстати, тоже на твоей стороне. Правда, не добрым словом иногда кочергу твою поминает, которой ты его в день нашей с ним свадьбы отлупил. А вот и он, — тепло улыбается, мужа заметив невдалеке, и не одного, а с их котенком, из домика небольшого как раз вышедшего. — Кенсу… это? — оторвавшись от демона, слезящимися глазами смотрит на маленькую девочку, с такими же белыми, как и у друга, ушками Юнги. — Моя доченька Ханни. Ей нынче пять исполняется, — горделиво поясняет омега и под громкий возглас «папочка, мы тебя заждались!» оказывается у подбежавшего ребенка в плену объятий. Чимин понимающе опускает Юнги на землю, лишь его руку в ладони своей оставляя, а тот взгляда никак от малышки не оторвет. — А кто это такие? — лепечет Ханни, робко выглядывая из-за папы и сарафанчик хлопковый комкая в кулачках. — Это наш вредный друг, любитель теряться, а рядом с ним тот, кто его, по всей видимости, и нашел, — хмыкает Чонин и с дочки на Мина внимание переводит. — Здравствуй, Черныш. — Привет, — почти не моргая, выдают заторможено. — Вредина красивый, — заявляет девочка с присущей всем детям очаровательной непосредственностью. — А искатель милый. Юнги легко и непринужденно в ответ улыбается, словно это не его плитами могильными приложили недавно, не озаботились прах развеять по традиции природных демонов, а заживо закопали. И, как оказалось, не зря. Необъяснимое волшебство, с рождения живущее в каждом ребенке, лопатку игрушечную в руки Ханни вложило и помогло первый покров земляной снять. Из плоти и крови проще станется из пепла собраться. Юнги кот, а не пресловутый феникс. — Ты красивее, — присаживается на корточки перед ней омега, улавливая в ее внешности лучшие из черт обоих родителей. Кенсу, на плечо супруга голову положив, вместе с ним за картиной, перед глазами ореховыми представшей, с теплотой наблюдает. Чимин, не умеющий с детьми обращаться, слегка растерянный рядом стоит, но удивленный приятно резким улучшением состояния пары. Юнги невероятно мягким и ласковым сейчас выглядит, таким, каким когда-то и был. Он и теперь такой, просто прячется глубоко внутри себя где-то. — Это твой альфа, да? — указывает Ханни крохотным пальчиком на суккуба. — Он странный. Ушек и хвостика нет. Чонин смешок издает, а Кенсу улыбку в его плече прячет. Не часто им доводилось смущенным черного нэко видеть. — Да... мой, — неловко прокашливается Мин. — И хвост у него есть, а вот вместо ушек – рога. Он их не показывает, стесняется. — Как у козлика? — восторженно подпрыгивает девочка. — Как у козлика, — подтверждает Юнги, сопровождаясь заливистым хохотом ее родителей. Увидел бы кто Чимина сейчас из его собратьев, вероятно, умер бы со смеху, но самому ему не до того как-то. Истинный впервые его как альфу признал своего. На словах только и все же… — Нам пора, к сожалению, — встает омега, погладив ребенка около мягких белоснежных ушей. — Был очень рад познакомиться с тобой, Ханни. — Куда вы теперь? — погрустнев заметно, спрашивает бывший До. — И твое наказание разве… — Домой, — просто отвечает нэко. — Там, где не предают и всегда ждут, а еще один очень вреднючий маг живет, зато способ нашедший избежать для меня вечного пребывания в шкуре зверя. Декалькомания, слышали, думаю. Буду в гости вас ждать, — улыбается на последней фразе и, задумавшись, умолкает. Решает что-то для себя, а когда говорить продолжает ни тени сомнений на его лице не мелькает: — И да, Су, пусть все, как есть, остается. Не стоит оно того и для меня ничего не поменяет. Главное, что ты остался со мной, и я этого не забуду. — Раз ты так просишь, я не стану никому рассказывать, хотя и не одобряю этого. Ты столькое пережил и, по сути, всех спас нас, а тебя в грязи вываляли и как проклятье имя твое поминают, — фыркает раздраженно Кенсу. — Вываляли, но он чище всех их вместе взятых остался, — вставляет Чимин, приобнимая Юнги за талию. — Интересное ты себе окружение подобрал, однако, Черныш, — качает головой Чонин, красноречиво оглядывая пару. — Черные маги и суккубы. Я не осуждаю, для меня важнее, чтобы ты счастлив был. Родня не по крови определяется, а по поступкам. Твое от тебя не уйдет. — Теперь я тоже это хорошо понимаю. До встречи и еще раз спасибо, — хочет уже омега уйти и не может. Не может друзей не обнять на прощание. На обоих с разбегу напрыгивает и сжимает в руках изо всех сил, словно боится, что и они навсегда исчезнут. Ханни, захваченная моментом, за ноги сцепленную троицу пытается ладошками обхватить. Не осознает толком происходящего, но и ей отчего-то грустно сейчас стало. Она ведь только-только знакомства новые завела и возможных партнеров по играм нашла! — Пока, Юнни, — бубнит, отстраняясь, и к суккубу поворачивается. — И тебе пока… У козлика же тоже должно быть имя? — Чимми, — улыбается демон, искомое на манер ребенка коверкая. Магия Эньяна отчего-то его щадит, на землю больше не заставляет упасть. — Валите уже, черти, — утирает слезящиеся глаза Кенсу. — А то никуда не отпущу. У меня и кочерга та самая сохранилась. Моя пришла очередь женишка твоего погонять, и плевал я на то, что он правая рука Владыки. — Владыки козликов? — недоуменно спрашивает малышка. — Еще каких козликов, — кивает Юнги.***
Серп луны светом первозданным сияет, разливаясь расплавленным серебром по необъятным полям Ласнорлея. Звезды алмазами рассыпались по бархату темному, из зодиаков в млечные дорожки преобразуясь и черный цвет небосвода на аметистовый изменяя. В воздухе, по-летнему теплом, дурманящие ароматы никогда неспящих цветов плывут и на губах оседают сладким нектаром. Цикады песнь ненавязчивую затянули, тишину хрустальную стрекотом разбавляя. Ни души вокруг, кроме двух путников молчаливых. Первый из них – нэко, потерянный бредет и разбитый. Не знает куда – ему все равно. Смотрит себе под ноги, нисколько незаинтересованный пейзажами сказочными, что у любого другого сейчас трепет и восхищение непременно бы вызвали. Какие уж тут сказки, когда на языке тлен один ощущается и горечь, а в душе новые шрамы добавляются к старым, в кровавое месиво превращаются и рвано пульсируют, словно живые, когда как Юнги, кажется, больше нет. Не правда смертельным ударом пришлась по нему, а погибель надежд. Как бы ни убеждал себя раньше в том, что его предали, а наивный ребенок, где-то внутри глубоко, не верил. Надеялся, что ошибка произошла злая и не тем, чем думалось, оказаться все может. Только вот не было никакой ошибки, предательство есть предательство. Да и не пошло бы оно? Больнее было видеть, что брат себя правым считал. Трясся, как лист на ветру, но все равно на своем стоять оставался. Спасал Эньян, а уж какие использовал способы – неважно. Благое же совершил дело. Совершил, но зато семью и себя уничтожил молчанием. Ничего от прежнего Сону не сохранилось – бездушная оболочка и уже не абстрактная слепота с во тьме прибывающим разумом. Юнги нисколько не кривил сердцем, когда говорил, что добровольно ушел бы из деревни, узнай все как должно. Не менее бы это ему далось тяжело, а возможно даже, и более, но зато с осознанием, что помогает и любим семьей остается, что его ждать будут и писать письма. Вместо этого он с клеймом презренного беглеца и убийцы ходит сейчас. Повинный во всем и опороченный, с грузом неподъемного прошлого и неприятием. Не осталось и от родителей ничего, они по ветру пеплом развеяны на священной поляне перед грозой. Неизменный ритуал нэко, призванный горести и печали тел бренных откинуть. Не попрощаться и не оплакать теперь Юнги их. Не осмелится и нельзя покой душ нарушать. Последние молитвы духам отпеты и цикл перерождения запущен. Омега на колени падает в цветы, в небо смотрит и что есть мочи кричит. Долго. Надрывно. Мучительно. Не может он в себе накопленное удержать – слишком внутри много боли. Через края давно она льется и душит. Разговор со старыми друзьями морфином пришелся, временно страдания притупив, а раны остались. Обезболивающее облегчает, но, к сожалению, не исцеляет. Срок его к концу подошел, а Эньян позади остался. Нет причин больше сдерживаться. Чимин не прерывает его и не подходит ближе, лишь смотрит тоскливо, утопая в его страданиях, что сердце выворачивают и душу раскалывают на миллионы осколков. Пронзительны они в своей чистоте и отчаянны. Юнги давно пора было все в себе хоронить перестать, но он упорно держался и не подпускал никого. Безвинно наказанный, но отныне свободный. Пусть выплескивается, пусть глотку рвет. Суккуб знает, что после проще станет, но пустынно, и тогда его время придет. Чимин дождем иссушенные трещины зальет и новый разбить сад поможет, бережно его хранить будет и никогда увянуть не даст. — Услышав первые обвинения в свой адрес от тех, от кого и не подумал бы никогда, я растерялся, — сипло начинает так и не поднявшийся с коленей нэко, куда-то вдаль отрешенно глядя. — Обиделся и возмутился, но все это меркнет в сравнении с тем, что и они могли думать так же, но не думали. Они ждали меня домой и искали, а я не нашел в себе сил вернуться, как и он не нашел в себе сил рассказать. Я не могу его в полной мере винить, когда сам виноват не меньше. Если бы я только… — тихий всхлип. — … пришел раньше. — А знаешь, как это все вижу я? Черным по белому и без лишних прикрас? — произносит спокойно Чимин, рядом усаживаясь, и, не дождавшись ответа, продолжает. — Тобой воспользовались, всех на тебя спустили собак и не просто предали, а подставили. Тебе корить себя не в чем – не смей, и это не просьба – приказ. Ничего бы не поменялось от того, раньше ты приди или позже. Дело было сделано и необратимый запущен процесс. Их звериный дух уже повредился. Природные демоны слишком привязаны к своим щенкам и на интуитивном уровне все происходящее с ними чувствуют, а оттого и произошло то, что произошло. Думаешь, легче им бы стало, узнай они о том, что с тобой сделали и кто? А вернись ты к ним в облике кошки, не имея возможности обратиться в человека? Я вот считаю, что нисколько, а даже хуже намного. Нет толку мыслями «если бы и как бы» себя терзать. Ты здесь и сейчас, нигде более. Не оглядывайся назад, живи настоящим – не прошлым. Юнги покрасневшие от слез глаза на него поднимает, комкая в кулаках тунику. И помыслить не мог никогда, что когда-нибудь станет суккуба слушать и не просто слушать, а внимать. Горьки его слова, но правдивы. Не для проформы все то сказал, а искренне. Как считает и как чувствует. Жить хочется, но… — Как жить, если ты уже умер? — спрашивает печально омега. — У кошек, говорят, девять жизней, и, что-то мне подсказывает, ты ни одной из них не истратил. Выгорать – не умирать. А еще, я слышал, золой приправленная почва особенно плодородна, — улыбается Чимин. — Так с каких мы начнем цветов? — Мне бы страдать сейчас и в конвульсиях биться. Мне больно и я задыхаюсь, но стоит тебе хоть слово сказать, и я… Все уходит и это странно? Почему я сейчас о каких-то дурацких цветах думаю? Георгины, черти их дери! Георгины! Что со мной не так? Что ты со мной делаешь? — яростно утирает Юнги с бледного лица влагу. — Георгин… Всепобеждающая сила жизни. Неплохо, прелесть. У тебя определенно есть вкус, — наигранно задумчиво тянет суккуб, — А ответ на твой вопрос мой цветок расскажет, — оглаживает мягкие волосы юноши, жестом фокусника красную гвоздику выуживая из них. — Потому что любишь? — растерянно в руки алый бутон принимает Мин. Опасается поверить, но, вопреки, верит. — Ну, это само собой. Перед кем я столько лет распинаюсь? — усмехается демон. — Я думал, все нэко язык цветов вплоть до каждого лепестка знают. У него еще одно значение… — Молчи! — затыкает его рот свободной ладонью Юнги. — Ты безумен… Чимин кожу фарфоровую, вплотную к его губам поднесенную, мягко целует и по щеке чужой нежно пальцами ведет, остатки соленых дорожек стирая. Нэко не противится, теснее только к руке жмется, затем своей ее, прикрывая глаза, накрывает. В ласке купается, наслаждаясь долгожданным теплом. Не боится нисколько, наоборот, успокаивается и ни о чем больше не думает. — Я так устал, — шепчет он. — От этого груза, от своих страхов. От себя самого. — Это нормально, — целомудренный поцелуй на прохладном лбу оставляют. — Ты на верном пути, а я тебе помогу. Все рано или поздно заканчивается. Пора перевернуть страницу, котенок. — Уже помогаешь, — всхлипывает задушено нэко. — Спасибо тебе. Если бы не ты… — Я всего лишь направил, основное сделал ты сам. А теперь идем. Физически ты устал не меньше, да и я, если честно, тоже, — помогает ему подняться суккуб и куда-то ведет. — Знаю я тут одно местечко. Там нам с тобой будет хорошо. Омега, крепче горячую ладонь демона сжимая, кивает. Хоть куда его пусть уводит, даже в Ад. Юнги Чимину верит и больше с собой бороться не хочет. Так лучше. Так правильнее. Его от него не уйдет, Чонин прав. И если гореть ему суждено, то он будет. Ноги заплетаются, а в глазах ясность. Освободился. Теперь омега медленно, но верно по полю бредет под ненавязчивые истории суккуба. В них не вникает, но от приятного голоса успокаивается. Суккуб понимает и монолога не прерывает, не ждет отклика. Аромат истинного не горчит больше и это для него самое сейчас главное. Спустя двадцать минут заводит его в сокрытую буйной растительностью пещеру, залитую изумрудным мистическим светом с примесью лазурного от воды. Источник внутри нее небольшой, но глубокий с посреди островком, объятым лунным сиянием. Сталактиты волшебные по всему периметру грота располагаются и цветущие мхи запах сырости скрадывают. Чуть прохладно, но телу приятно. То, что нужно после тяжелого дня. — Я столько лет прожил в Ласнорлее и почти все его окрестности изучил, но здесь я впервые. Красиво. Откуда ты узнал о ней? — спрашивает с интересом разглядывающий каменные своды Юнги, чувствуя странное умиротворение от этого места. Как на облачках лежит, а в голове невесомость и пустота, чего так долго желалось. — Я многое знаю и много где за бесконечно-длинную жизнь побывал. Мой мир Адом не ограничивается. Путешествую по Подлунной, когда представляется возможность, — загадочно улыбается Чимин. — Хочешь искупаться? — Хочу, — коротко бросает нэко, из ненавистного плаща начиная выпутываться, а следом и тунику с себя стягивает под удивленным взглядом спутника. — Ты добить меня решил, прелесть? Это несправедливо, — голодными глазами бледную без единой родинки кожу изучает суккуб. — Не все же тебе дразнить меня, козлик, — хмыкает омега и в противоположную сторону пальцем указывает. — Смотри, там что-то есть. Мужчина по наитию чужой руки голову поворачивает, а юноша, моментом воспользовавшись, последний элемент гардероба скидывает и в холодную воду ныряет. — Эй! — возмущается Чимин, догадавшись, как его провели лихо. — Чертенок коварный. — Не такие уж мы и разные, — довольно из источника тянет Юнги, с неприкрытым удовольствием кристальную поверхность колыхая руками. — У лучших учился. — Ты напрашиваешься. Неужели не боишься больше меня? — вкрадчиво Пак произносит. — Боюсь, но не тебя, а того, что ты предать меня можешь. Пусть не сейчас, а в будущем, — вздыхает Мин и, чуть помедлив, неуверенно добавляет. — Но знаешь… Я ведь здесь и сейчас? Так ты мне получасом ранее сказал, кажется. — Ни сейчас, ни потом, никогда, — отвечает Чимин и одежду с себя срывает. В воду заходит и рядом с истинным молниеносно оказывается, заключая его в плен объятий. Татуировки, по всему его телу раскиданные, светятся ярче звезд, с каждым вздохом загораясь сильнее. Завораживающе. Кожа к коже. Слом последних преград. Юнги, сглотнув шумно, не сопротивляется. На милость сдается мужчине и плавится. Холодные мурашки по спине и ключицам сбегают, а в местах чужих касаний пожар разгорается настоящий. Страшно и до дрожи приятно. Опасный контраст. Чимин не торопится, смакует долгожданный момент, ладонями по худым плечам водит, вниз к выпирающим ребрам спускается. Каждую мимолетную реакцию нэко считывает и в сознании своем запечатывает навсегда. Мягко и ненавязчиво целует, вкус кисло-сладкой брусники на языке перекатывая. Облизывается. Объятья несмелые получает в награду и первый едва слышный стон, когда на тонкой шее укус оставляет не сильный. — Чимин, — слабым голосом омега зовет. — Что такое, прелесть? — демон мурлычет, проходясь носом по его ароматной жилке. — Обратись. — Что? — оторвавшись, непонимающе переспрашивают. — Я хочу видеть тебя настоящего, — робкая просьба. — Таким, каким природа тебя создала. — Не самое приятное зрелище, — с сомнением суккуб выдает. — Пожалуйста. Чимин не в силах ему отказать. За доли секунды облик истинный принимает, и перед взором Юнги предстает пепельная кожа с неизменной на ней светящейся вязью и перепончатые массивные крылья, еще более мускулистое тело и тонкий, талию его сразу же оплетающий остроконечный хвост, заострившиеся уши и заметно выступившие клыки, а главное рога, вернее то, что осталось от них. Давно зажившие обрубки, но отторжения не вызывающие, наоборот, нэко к ним ладошками тянется, оглаживает и губами касается каждого, отчего мириада импульсов по нервным окончаниям демона пробегается и резко вниз, прямо к паху ухает. Сохранилась чувствительность. — Красивый, — искренним шепотом на устах Чимина оседает. — Ты красивый, — шелестит он. — С ума меня свел и сводить продолжаешь. — жадно к губам припадает омеги, больше его, в них вгрызаясь оголодало, не щадит, воздух из легких испивает до капли последней, когтистыми лапами по спине худой водит, но силу сдерживает. Ни царапины на совершенном теле не имеет права оставить. Аккуратные, идеально легшие в ладони ягодицы сжимает, в стороны их разводит и резко обратно сводит. Юнги колотит всего, но он, податливо подставляясь под ласки, и не думает отступать. Стонет в чужой рот и с раздвоенным языком своим шершавым в безумной пляске сплетается. Всего себя Чимину отдает и, коготки выпуская, ими в его лопатки до приятного жжения вцепляется, его бедро хвостом мокрым обвивает, ответное сжатие на животе собственном чувствуя. Суккуб, с трудом от губ отстранившись, переходит на шею, тем нэко вдох необходимый сделать дает. Языком по его кадыку влажно гуляет, огибая ненавистный сапфир, и венку яремную до алого цвета засасывает, млея от прокатывающегося под молочной кожей мурчания. Мятный-мелиссовый вихрь с вкраплением брусники усиливается, безжалостно закручивая в себе вконец обезумевшего Чимина. Он не выдерживает. Подхватывает на руки не сопротивляющегося омегу и в воздух взмывает, затем к островку подлетает и в мягкую траву его опускает. Замирает, пригвожденный совершенным телом перед собой, им, стыдливо прикрывающим свой пах, любуется и наглядеться не может никак. — Не закрывайся, ты прекрасен, — на выдохе произносит, чувствуя, как бешено и его, и чужое сердце бьется. Юнги головой машет, не слушается, но глаз морских не уводит, первозданное обличье Чимина разглядывает, а заметив его внушительный и полностью эрегированный член, красками заливается жаркими и смущенно отворачивается. Чимин ему спрятаться не дает. С поцелуями-укусами на беззащитную шею набрасывается, после к острым бусинкам сосков опускается, нависая сверху недвижимой скалой. Суккуб в истинной ипостаси огромен, а его хвост совершенно отдельной жизнью живет, в промежность юноши юркает и его поджавшиеся яички щекочет. Юнги ноги пытается свести, чего сильные руки сделать не позволяют. Меж ягодиц смазка густая начинает стекать, его желание с головой выдавая и побуждая демона активнее действовать - ослабленное состояние, волшебная пещера и феромоны суккуба страхи омеги притупляют, выводят на первый план потаенное. Вдоволь намучив первую нежно-розовую горошину, Чимин ко второй переходит, с тем параллельно небольшой член нэко оглаживает. Вниз языком влажную дорожку прокладывает, заменяет демоническую конечность своим ртом, носом утыкаясь в мягкий пушок на лобке, заглатывает его полностью и рукой основание растрепавшегося хвоста сжимает - одна из зон эрогенных Юнги. — Чимин, — всхлипывает омега задушено, на каждое касание вздрагивая. Он в лапах демона как инструмент музыкальный, на малейшее его действие отзывается. — Какой чувствительный, — ненадолго отрываясь, урчит мужчина довольно, дополнительно многократно усиленный аромат испуская. Снова орган губами пленяет, помогая себе удлинившимся языком, вместе с тем, хвостом к пульсирующей дырочке приникает, дразнящими касаниями ее по ободку обводя. Юнги подпрыгивает и пытается отползти, чего ожидаемо не получается. — Куда собрался, прелесть? — угрожающий рык. — Поздно теперь убегать. К уретре до приятной боли присасывается и хвост вгоняет в чужое нутро, надсадный вскрик вырывая у не знающего куда себя деть нэко. Чимина так много, он буквально везде. Ни миллиметра без внимания не оставляет, сжирает его и своим огнем опаляет, на корню сопротивление всякое убивает, а тело, ласки не знавшее никогда, радостно отвечает, хозяина глупого не слушает. С Султаном насилие и унижение только было. С истинным все не так — абсурдно сравнивать. Юнги, чувствуя, как собственное нутро вокруг инородного органа сжимается, в удовольствии жмурит глаза, по наитию к обрубкам рогов тянется, поступая с ними аналогично, отчего Чимин стонет гортанно, дрожью отдаваясь в его члене, и, точно по заветному нервов комочку ударив хвостом, заставляет его забиться в мощнейшем оргазме. Не спешит член изо рта выпускать, начисто все вылизывает, наслаждение пары продляя. — Даже здесь сладкий, — довольно рокочет, с громким хлюпаньем вынимая из омеги свой хвост. Омега, сводя в треморе бьющиеся бедра, руками в жесте защитном обхватывает себя. Ему хорошо, но до ужаса стыдно. — П-прекрати, — просит жалостливо, избегая смотреть на суккуба. — Прекратить? Я только начал, кроха, — улыбается мужчина. — Я все вижу и чувствую. Тебе понравилось и не ври. Демона похоти не обмануть в таком деле. Нэко новыми пятнами краски покрывается. Понравилось – не то слово, но чего-то большего он страшится. — Как можно быть одновременно настолько милым и эротичным, не подскажешь, мм? — шелестит игриво Чимин, невесомо проходясь когтями по ребрам дернувшегося Юнги. Секунда и нэко опять в плену крепкой хватки оказывается. Не только рук, но и губ, обладатель которых, вновь начиная неспешные ласки, кажется, собирается его вконец довести. Клыками задевая брусничные половинки, внутрь языком просится, и омега ему, держась в поисках опоры за его мощные предплечья, не отказывает, отвечает на поцелуй, неосознанно перемещая ладони на перепончатые, не менее чувствительные, чем рога, крылья, за что их обладатель его за ягодицы резко вверх вздергивает и длинные ноги закидывает на плечи себе. Не входит пока. Кружа у входа объемной головкой, дразнит не столько Юнги, сколько себя, изнывающего от желания им обладания и его заполонившего все вокруг, с ума сводящего аромата. До зубного скрежета вогнать член в него хочет, но терпит. Сегодня все для Юнги. Нэко на очередное прикосновение к своему колечку мышц случайно язык суккубу до крови прикусывает, головой машет и вырывается из его рук дикой кошкой. Суккуб отпускает, понимая, что поспешил и что настойчивостью только хуже может сейчас сделать. Смотрит обеспокоенно на него, такого беззащитного и ранимого, и, щеки его дотрагиваясь ласково, страсть на нежность сменяет. Ни для кого не делал подобного, но с истинным по-другому не получается. О нем бесконечно заботиться хочется и любить. — Я сделал тебе больно? — Н-нет, но сделаешь, — очаровательно ушки к макушке прижимает Юнги. — Мне всегда больно. — Разве от хвоста было так? — риторический вопрос задает Чимин. — Просто доверься. Омега невольно взгляд переводит на орган подвижный, что столько наслаждения ему ранее подарил, и, с собой не справляясь, лицо полыхающее прячет в коленях. — Ну точно прелесть, — улыбается Чимин, а в следующую секунду на четвереньки его ставит и, не дав ему на размышления времени, змеиным языком меж ягодиц влажных проскальзывает. Нэко почти на землю от неожиданности падает, если бы не крепко удерживающие его за бедра руки и обвившийся вокруг его обмякшего члена гладкий хвост. Выругаться уже хочет, но вместо этого давится стоном от того, как его требовательно начинают вылизывать. Юнги под камнями пещеры себя похоронить готов, настолько ему стыдно, но и, вместе с тем, до невыносимого хорошо. Никак от суккуба не мог ожидать, что тот в первую очередь о его, а не о своих желаниях будет заботиться. Чимин хоть и жаден, но все равно относится к нему трепетно. Опавший орган, истекая солоноватой смазкой, моментально встает. Истекает и нутро, не перестающее щедро сладкой субстанцией одаривать демона, который оного совершенно не против, как самый вкусный нектар его испивает, с регулярной частотой языком задевая сосредоточие чужого наслаждения. Ноги Юнги дрожат и подкашиваются, хвост в безумии из стороны в сторону мечется, а на какие-либо связные звуки голоса давно нет. Внутри все пульсирует предвкушающе, сопровождаясь потягиванием внизу живота. Хочется большего и его понимают, переворачивают и на себя под его ошеломленным взглядом усаживают. — Что ты… Я же н-никогда… — растеряно мямлит омега, смущенно на бедрах мужчины поерзывая. — Вот и попробуешь. Сам будешь процессом руководить, — многообещающий блеск сизых с лукавыми искорками глаз. — Я не могу, — закусывает Юнги губу, а его хвост, уже высохший и вновь пушистый, заинтересованно мотыляет, ушки по стойке смирно стоят. — Врунишка. Все ты можешь, твой очаровательный предатель за спиной тебя сдал. Нэко неуверенно естество суккуба оглядывает, решая для себя что-то, чему очень мешают не дающие никакого покоя руки суккуба, что бессовестно все, до чего дотягиваются, трогают. Юноша, ударив по ним ладошкой, приподнимается над распятым под собой телом и член демона робко обхватывает, чувствуя в нем бешенную пульсацию и думая, что сошел с ума, особенно сейчас, когда его к своему нутру подставляет и начинает на него по миллиметру насаживаться. Медленно и мучительно для Чимина, но тем слаще итог, стоило омеге до конца его в себя принять. — Дьявол, ты такой узкий, — сжав белоснежные ягодицы, рыкает мужчина, переплетаясь хвостом с чужим. — А ты большой, — смущенно бормочет заалевший скулами Юнги, пытаясь приноровиться к размерам. Немного пообвыкнув, на грудь Чимина ладошки укладывает и первый неуверенный толчок делает. Не больно. Второй и следом, в удовольствии прикрывая глаза и покачиваясь, как на волнах, сразу же третий. Наполненность невероятная, но такая необходимая. Правильная. Слились в одно целое наконец, гармонию идеальную создавая. — Иди ко мне, — шепчет Чимин и на себя Юнги для очередного поцелуя тянет. Юнги, получая ответные фрикции на свои несмелые движениям, в его губы тихонько поскуливает. До трепыхающихся под ними крыльев дотрагивается, в себе повторный рык Чимина глуша. — Т-ты тоже чувствительный, — произносит на выдохе, охотно шею под укусы демона подставляя. — Это все ты, — особенно сильно Пак бедра подкидывает, вгрызаясь в ходящий под кожей из-за сбитого дыхания кадык. — Никто больше такой надо мной не имеет власти. Пара по молчаливому согласию ускоряется. Пот ручьями льется с обоих, усиленный нечеловеческим жаром тела суккуба, каждый толчок которого прицельно бьет по нервов комочку подуставшего омеги, сбивая его с заданного темпа. Чимин на себя его тянет, полностью лечь на свою грудь намекая. Юнги не противится, максимально расслабляясь, щекой к щеке притыкается, сосредотачивается на ощущениях. Демон, скорость бешенную набирая, до хруста костей тело хрупкое сжимает, словно навечно с истинным хочет срастись. Ушко, так удачно подставленное прикусывает и, не прекращая движений, нашептывает в него пробирающим до мурашек голосом: — Там на поляне ты замолчать заставил меня, но сейчас ты не отвертишься. Да, я безумен, и не отдам тебя никому. Ты только мой. — Кусай, — стонут надрывно. — Нет, прелесть. Метку ставить ты будешь, — за волосы Чимин от себя Юнги оттягивает и, точно подгадав момент его пика, прижимает к своей шее, заставляя его, захваченного первобытными инстинктами, до крови прокусить запаховую железу. Так и не выпустив когтистой лапы из его мягких прядок, теперь глаза в наслаждении закатывает, ощущая запредельный экстаз. Нэко, слизнув с ранки последнюю гранатовую капельку, затуманенным взглядом смотрит на проявившийся на чужой коже рисунок. Завороженно фрезий аметистовых пальцами касается и тут же отдачу магическую, выводящую из сна наяву, получает, после в спине выпрямляется и в неверии рот ладошками прикрывает. — Я... П-почему? — мямлит растерянно он. — Никто так давно не делает… Омеги не ставят... — Чтобы больше не сомневался и доверял, — улыбается Пак, успокаивающе поглаживая его по ноге. — Что там хоть? — Я тебе уже, кажется, доверял, — робко отвечает омега. — Там фрезия. Чимин счастливо смеется.***
Сону с громким криком ужаса в холодном поту просыпается и, фантомные ощущая боли, за грудь судорожно хватается. Кошмар за кошмаром его преследует в эту ночь, последнего рассудка лишая. Никогда они не кончаются, а с приходом Юнги, он уверен, их еще больше станет. Неизменно в них присутствие брата, но сюжет всегда разный. То старший его с необъяснимой ненавистью в пропасть толкает, то отравляет, то топит, правду родителям и всему Эньяну рассказывает. И даже не это для него самым страшным приходится, а сапфировые, полные к нему ненависти и презрения глаза. Невыносимо. Только тепло и ласку читать в них привык и не хочет в обратное верить. Юнги не такой, Юнги все прощает. Ведь не убил же его? Просто ушел и не сказал никому ничего, да и Кенсу о случившемся наверняка распространяться не станет. Сону калека, что с него теперь взять? Успокоив себя этими мыслями, омега облегченно выдыхает, но тут же подскакивает, гарь удушающую почувствовав в воздухе. Очередной кошмар? Но он же не засыпал вроде? — Ты же не думал, что так просто отделаешься? — вкрадчиво интересуются в опасной с его ухом близости. — С-суккуб? Ты не можешь здесь быть. Б-барьер тебя без нэко не пропустит, — заикается Мин, кутаясь сильнее в одеяло. — Ты п-плохой сон и не более. — Уверен? — в сардонической улыбке растягивает губы Чимин. Бьющийся, как в припадке, Сону отползает к спинке кровати и за локти щиплет себя, надеясь проснуться, но вместо этого слышит мятно-мелиссовый запах. Неужели и Юнги вернулся? — Юнги тут нет, — шепчет уже в другое ухо мужчина, взвизгнуть заставляя нэко, и, позабавленный его реакцией, смеется. — Но им пахнет… Сильно, — мямлит омега. Вместе с тем, в его мысли абсурдная догадка закрадывается, от которой у него шерсть дыбом встает. — Не может быть… Он н-не м-мог. Т-тем более демона. Т-ты бы с-сам не позволил. — Позволил, — тянет довольно Чимин. — Т-ты его обманул! Он бы не стал метку тебе дарить добровольно! — Ради такого-то дела… Почему бы и нет? Ты же не думал, что он тебе твои грязные делишки с рук спустит, мм? — Ты его околдовал, — обхватив голову руками, раскачивается на кровати не желающий в произошедшее верить Сону. — Скорее он меня, — хмыкают, а в следующий момент резко за ворот пижамной сорочки нэко вздергивают. — Полетаем? Парень громко кричит и отчаянно брыкается, что верховному демону как укус мыши. Демон крепко почти ничего не весящее тельце держит и, разбив окно, в небеса взмывает над Эньяном. С получения метки от нэко, суккуб теперь здесь не ограничен в силе, барьер беспрепятственно его сюда пропускает, что в сравнении с проведенной с Юнги вместе ночью не особо важно. Чимин их близость, в которой никак не мог им насытиться, с трепетом вспоминает. Хотя и старался сдерживаться, но все равно умудрился его вымотать, дорвался наконец и не сумел отказать себе в сжигающем естество желании. Юнги же и к утру смущаться не перестал, из последних сил невразумительно сопротивлялся, чем только больше его распалял. А когда он уже от усталости ничего не соображал, Чимин ему мягкую постель устлал и, согревая его в объятиях, нашептывал в пушистое ушко всякие милые глупости. Не приспособленный и не созданный, казалось, для нежностей суккуб новые в себе открывал стороны, щедрым был для омеги на ласки. Более всего суккуба поразило, что Юнги его облик первозданный принять попросил, а завидев тот, не оттолкнул, красивым назвал, не поскупился на поцелуи для жалких обрубков рогов. И за какие такие заслуги судьба ему даровала такого его? И пускай ожидание было долгим, Чимин нисколько о затраченном на борьбу времени не жалеет, за Юнги вечность можно сражаться, а лучше прямо сейчас к нему, сладко в пещере посапывающему, вернуться. И вернется, но сначала с кое-каким до смешного легким дельцем разберется, он бы даже сказал приятным, для его, разумеется, жажды мести. Мразь, что посмела предать его сокровище, безнаказанной не останется, но не узнать об этом сокровищу никогда и оно к лучшему. Умолкший Сону, силы все растеряв, безвольной куклой в руках Чимина повис. Вопросов, погружаясь в мысли, не задает, лишь духов о милости просит последней и, ища успокоение в мятно-мелиссовом, шлейфом тянущимся за суккубом аромате, продолжает уповать на Юнги. Брат не станет его убивать, не посмеет. Припугнет, может, да и только. Нэко не представляет, куда демон летит, да еще и с такой бешеной скоростью, отчего отчасти благодарен своей слепоте - высоты полета не видит. Он, отчаянно в мужчину вцепившийся, ее боится, а мужчина, неприязненно сморщившийся от свербящего рецепторы запаха чертополоха, его грубо одергивает, ему на его страхи плевать. Когда окрестности Ласнорлея за спиной остаются, Чимин телепортируется туда, где сухой воздух сразу же легкие омеги сковывает, солнце его кожу плавит и песок в лицо безжалостно бьет, нос, рот, глаза забивает. «Пустыня» — мгновенно догадывается бесом вселенным начавший вырываться Сону. Суккуб уже и не держит, с ухмылкой недоброй наблюдает за мечущейся в панике по барханам зверушкой. — Ты совсем из ума выжил? Верни меня домой, — рухнув на зыбкую землю, кричит истерично Мин. — Отныне это твой дом. — озвучивают равнодушно. — Проникнись жизнью того, кого предал. — Он не в пустыне скитался, а во дворце жил безбедно! — ударяет от бессилия Сону по песку. Ему без помощи при всем желании отсюда не выбраться. — Хм, — задумывается Пак, почесывая подбородок. — По-твоему лишиться свободы и стать рабом – это безбедность? Интересно. Ладно, я тебя услышал, — за локоть омегу вздергивает и вновь телепортируется, затем швыряет его на песок посреди палаточного лагеря, изобилующего разодетыми в свободные бурнусы и куфии людьми. — Чем обязаны, господин? — на правах лидера выходит вперед темнокожий мужчина, низко кланяясь гостю. Остальные жители на почтительном расстоянии за происходящем наблюдать остаются. Не страшатся пустынные кочевники демонов, наоборот, им поклоняются. Давно их не видывали в своих краях, но уважения не растеряли. — Небольшой презент от Владыки, — скалится Чимин, указывая на обмершего Сону. — Нэко славятся своей выносливостью, а этот еще и омега. С небольшим дефектом правда, он слеп. — Это великая для нас честь, господин, — отвечает незнакомец. — Мы с радостью принимаем ваш дар. — Монстр! — услышав приговор, вскакивает на ноги Мин. В ужасе назад пятится и, наткнувшись на кого-то спиной, снова падает на песок. — Юнги узнает все. Он тебя не простит! — Юнги и так знает, ведь это он меня попросил об этом маленьком одолжении, — смеется суккуб, наслаждаясь откровенным ужасом на побледневшем лице Сону. — Не верю… — Юнги тоже не верил, что ты так мог с ним поступить, но… — Я Эньян спасал! — Но тебя не спасет никто, — мстительно отрезает Чимин и уже к старейшине обращается. — Не обманывайтесь его невинным видом. Он чрезвычайно во многом хорош, — говорит и, полами плаща эффектно взмахнув, исчезает. Перевернул страницу.***
Юнги сонно потягивается, тем невольно плечико, испещренное фиолетовыми созвездиями, оголяя. Натягивая обратно плед на себя, потеряно пещеру пустую оглядывает. В сердце неприятно щемит от осознания, что Чимина нет рядом. Неужели бросил? Получил то, что хотел, и оставил, посмеявшись над наивным омегой. — Ты не мог, — шепчет нэко, губы кусая. — Что не мог, прелесть? — весело из-за спины тянут. — Ты здесь… — облегченно выдыхает Юнги, а поняв, что с потрохами себя сдал, краснеет. В ткань мягкую плотней заворачивается и глаза, чуть припухшие ото сна, опускает. — Конечно здесь, — усевшись рядом, его талию по-собственнически одной рукой оплетает, а вторую с полным восточных сладостей подносом перед ним замереть заставляет. — Пришлось отлучиться ненадолго. Не мог же я свою кроху оставить без завтрака. — Где ты это взял? — удивленно спрашивает омега. — Это же пахлава и щербет, и мой любимый рахат лукум… — перебирает по очереди угощения, сияя ярче десяти солнц. — Скажем так... по пустыне одной прогулялся, — улыбается загадочно демон. Нэко же, не теряя времени, щечки, как хомячок, набивает, наслаждаясь ему полюбившимися на востоке сладостями - одна из его немногих отдушин во дворце и приятность. — Спасибо, — прожевавшись, благодарит искренне он. Было уже за пастилой тянется, но, зацепившись за вполне обоснованную догадку, на полпути замирает. — Погоди-ка… Ты что же это… был в Амроне!? — Нууу… — Ты бы не успел так скоро туда и обратно слетать, — прищуривается Юнги. — А значит, ты использовал портал или что-то в этом роде. — Вот в чем не надо ты, как чертенок, догадлив, — картинно возмущается Чимин. — Так скажи мне на милость… — проигнорировав фразу Пака, опасно вплотную придвигается к его лицу Мин. — Почему мы пешком сюда шли и откуда такие вдруг взялись силы? — Ты сам меня окрестил интриганом, — пожимает плечами суккуб и, не дав возможности ему ответить, припадает к его сладким губам, съедая с них все возмущения. Юнги не возражает, ведь и здесь уже догадался. Чимин времени с ним провести больше хотел. Связала нелегкая. Нэко ей шепчет…Спасибо.