Magic of hearts

      Юнги легкость непривычную для себя на душе ощущает, выходя из местечка, что приютом волшебным для него и пары его стало. Пары… Непривычно это слово ему, как и все к нему немалое прилагающееся. Самое основное, если подумать. Потому как не справиться с собой и не преодолеть своих страхов омеге без поддержки Чимина. Да что там, без него самого. Нэко истину эту только-только открыл, но не обухом по ушастой голове, а трепетом в своем сердце. Рядом с истиной в нем суккуб расположился удобно и не планирует никуда уходить. Намертво, кажется, c ним сросся, гиацинтами белыми на всем существе его обладателя расцветая, чтобы не сомневался и твердо знал: я навсегда твой. Юнги улыбается. От лжи, недосказанности, гнета прошлого освободившийся и тут же мгновенно плененный противоположно другим, не менее опасным, но зато самым прекрасным, жизненно необходимым для исстрадавшейся одинокой души. Юнги влюблен. Отрицает на словах все, а на деле, котенком к Чимину ластится. Огрызается и говорит, что домой пора давно, а потом печальным взглядом своды пещеры обводит, до последнего время тянет, уходить не желает прочь, боясь утерять приобретенное и толком еще не окрепшее, ведь он не просто минувшие давно годы перечеркнул, а наконец-то поверил, снял оковы и далеко не ласковую броню, что потертости кровавые на его нежном теле оставляла. Юнги теперь оголен, отчего не беззащитным себя чувствует, а наоборот, защищенным, стоит только на руки, переплетенные крепко, глаза морские скосить, затем выше поднять туда, где горделиво фрезия соцветиями на коже чужой прорастает. За считанные часы они почти всю шею и даже грудь демона опутали, росчерками пурпурными свою правду изобличая.       Чимин сильнее нежную ладошку омеги сжимает, заметив вскользь на метку брошенный взгляд, и улыбается тоже. Он, в отличие от Юнги, не влюблен, а уже давно любит. Приворожен и покорен, намертво с ним повязан. Как сквозь пальцы вода, убегающие минуты продлить хочет и не может, к болезненному прискорбию. Его время почти вышло. Проклятые обязательства. И без того положением правой руки нагло пользуется, то и дело границы нарушая Подлунного мира, что чревато несколько и наказуемо. В самоволку в путешествие отправился с истинным, наплевав на гнев возможный Владыки. Не страшен он для него, да и Бэкхён ему более не повелитель. Познавший любовь с трона смещает, кто не избранник, любого. — Я так понимаю, обратно мы пойдем не пешком? — спрашивает Юнги наигранно безразлично, внутренне на отрицательный ответ очень надеясь, когда пещера за густыми деревьями скрывается позади, будто и не было здесь ее никогда и быть не могло. Не могло, если не знать секрета. — К моему глубочайшему сожалению, ты прав, прелесть, — останавливается Чимин под сенью раскидистых яблонь, руки нэко из своей так и не выпуская. — Мне пора возвращаться в Ад. Думаю, ты и сам понимаешь зачем. — Ты правая рука Владыки, — кивает Мин, погрустнев заметно. «Жизнь не сказка» вспоминает он вдруг. Даже обычные пары, преград, казалось бы, не имеющие, часто дороги к друг другу никак не найдут. Юнги с Чимином необычные – они демоны из разных миров. Ни общего очага им заиметь, ни лишних минут получить на счастье. Урывками его довольствоваться только и иссыхать в разлуке до следующей встречи. — Эй, что за настрой? — ласково суккуб щеки истинного касается, все его мысли изобличая легко, и так же легко, но не без помощи магии их направляет в более положительный потолок. — Я ведь не бросаю тебя и никогда не посмею. Это ли не лучший гарант? — подносит плененную ладонь к метке на своей шее. — Я целиком и полностью тебе принадлежу, а не Владыке. Ни ему, ни кому бы то ни было связь эту не разорвать.       Юнги ее неосознанно оглаживает, губу закусывая задумчиво. Верит Чимину, а вот в долго и счастливо – нет. — Что касается наших миров… — тем временем продолжает Пак, но видя, что омега собирается возмутиться, цыкает и прикладывает палец к его устам. —... у тебя все на мордашке написано, я не лез в твои мысли. Все не так плохо, как тебе кажется. Да, я не могу быть на земле постоянно в силу некоторых, никак от меня не зависящих обстоятельств, которые, кстати, временны – я уже работаю над этим, но никто не говорит, что ты не можешь быть со мной в Мире Подземном… — Но… — пытается вставить слово Юнги, палец отводя от своих губ, но Чимин упорно его возвращает на место, не давая ему сказать. Нэко его за него больно кусает и мгновенно о совершенном жалеет, заметив, как опасно накалилось в напротив глазах серебро. — Кусаемся, значит, — утробно рыкает демон, на себя напуганного омегу за талию дергая. — Я, знаешь, тоже кусаться люблю, — ведет носом по бешено пульсирующей жилке на его до одуряющего пахнущей мятой шее. — Могу продемонстрировать. Хочешь? —раздвоенным языком приглянувшееся местечко обводит, кисло-сладкую бруснику вкушая, мягко целует, во всем теле Юнги дрожь вызывает. — Ч-Чимин… — заикается нэко, кулачками упираясь в грудь обезумевшего суккуба. Шепчет «не надо», а существом всем так и тянется в надежде получить ответную метку. — Надо, конечно же, но не сейчас, — с трудом отрывается от Юнги Чимин, успокаивающе поглаживая его поясницу, и с таким же трудом задавливает в себе желание опустить руки ниже. Буквально горит с поплывшего вида обычно непреступной пары, но держится, зверем оголодалым не набрасывается, вместо этого в носик-кнопку невинно целует. — Я хочу все правильно сделать.       Юнги растерянно на демона смотрит, хмурится и не может понять, что произошло такое сейчас и о чем тот ему говорит. Испугался поначалу его поведения, но вопреки всем когда-то в нем заложенным установкам, почти моментально покорился и желал продолжения. «Духи, во что я превратился!?» — мысленно сам на себя кричит он, нервно из стороны в сторону хвостом мотыляя и лбом обо что-нибудь приложиться мечтая, а лучше в горную речку сигануть, чтобы остудиться. Вслух же Мин иное выдает совершенно, вымещая досаду вперемешку с обидой на истинного. — А это что, неправильно что ли!? — шлепает по метке ладонью, готовясь уже заносить руку вновь, что ловко пресекается мужчиной. — Это самое правильное и лучшее, что со мною случалось, — целует его напряженные костяшки Чимин, посмеиваясь с мордашки обиженной. Юнги очень ранимый и трогательный, как оказалось, о чем суккуб давно догадывался прекрасно, но то все не то, пока воочию не убедишься и не прочувствуешь на себе. Суккубу трепетно его оберегать только теперь остается, а лучше в логово свое умыкнуть и не показывать никому более. Чтобы даже взглядом не смел никто его маленького котенка ранить, но этот котенок коготки выпускать любитель, а за свободу любому глотку перегрызет. Не вариант. — А под своим высказыванием я имел в виду, что собираюсь ставить метку по всем сопутствующим к этому событию традициям. — Что? — выдыхает сдавленно Юнги, ошарашенный подобным поворотом событий. — Ты это сейчас серьезно? — Серьезнее некуда, прелесть, — скалится довольно Пак. — И да, традиции мы соблюдем именно что все. Не только твоего народа, но и моего. — А это не слишком? — только и может Мин едва слышное выдать, полыхая от представшей перспективы щеками. — Меня и подготовить-то толком никто не сможет. Я в Эньяне изгой и духами отвергнут тоже… Глупо это все и не имеет смысла, — о том, что все полагающиеся ритуалы проводятся в начале эструса, омега тактично умалчивает, чувствуя себя донельзя смущенным, а еще погрустневшим заметно. Первичное воодушевление угасать начало. Приятно, конечно, что Чимин озаботился и серьезно подходит к делу, что честностью черным на белое в их книгу жизни ложится, но ведь и Юнги не из-за желания на попятную пойти все то озвучил. Как есть сказал, а оттого новая боль в его сердце закралась. — Да и твоя часть обряда наверняка проходит в Аду, а я ни часу там провести не сумею… — Духами ты не отвергнут, а наказан – это раз, с этим проблем не возникнет. Подготовить тебя сможет любой тебе близкий друг, например, Кенсу – это два. Не думаю, что он тебе откажет, да и тот же Тэхен есть, или как там его? Чонгука я по понятным причинам исключаю. Я слишком ревнив и готов только омегам довериться. Зато не исключаю его, как твоего родственника. Давно с ним в бою столкнуться мечтал, а уж по такой причине – с удовольствием превеликим. Ну и в третьих – в Аду ты сколько угодно провести сможешь, стоит только получить мою метку, а ты ее несомненно получишь, когда я тебя, как и полагается, буду отлавливать в полнолунье. — Ты безумен, знаешь? — заламывая пальцы и потупив взгляд, бубнит обескураженно Юнги. — И торопишься очень. Я не готов к такому, да и Подземный мир, что не говори, а устрашит всякого, кто ему не принадлежит. И что вообще ваши традиции под собой подразумевают? Наверняка ведь что-то из ряда вон.       Чимин по растрепанной макушке между подвижных пушистых ушек нэко проводит ладонью, все его ненужные переживания отсекая, и уголки губ в очередной улыбке приподнимает. Омега перед ним точно ребенок потерянный, но такой до безобразия очаровательный, невинности сосредоточие и непорочности. Этот ли самый омега ночь почти всю под ним и на нем стонал сладко? Этот. Абсолютно точно. Многогранный он просто и себя со всех сторон никому не показывающий. Никому, кроме избранного в свои альфы. Избранного судьбой, духами, самим собой. — В безумии есть некоторое очарование, и не ври, что такой я тебе не нравлюсь, — игриво констатирует Пак. — И уж и вправду ли не готов? Что-то мне подсказывает, что будь это так, то ты бы о наших традициях не спрашивал. Я расскажу о них, но не сегодня. — Любопытство присуще без исключения всем, — фыркает нэко, уходя из-под ласковой руки, чему кошачье нутро противится. Какой кот от ласки бежать добровольно станет? Очевидно, что дикий, а внутренний зверь другое нашептывает гаденько: «глупый». — Несомненно, — не дает суккуб истинному далеко от своих цепких лап сбежать. Со спины ими его оплетает и в ушко порозовевшее выдыхает жарко, кольца-сережки запотеть заставляя на нем. — А вот первое ты отрицать не стал, что радует меня несказанно. Я знаю, что нравлюсь тебе, но прямое доказательство получать всегда много приятнее. — Жуткое самомнение. Я не говорил ничего, — безуспешно пытается вырваться нэко, но быстро сдается. Чимин слишком силен, а желание Юнги из теплых объятий освободиться никакой не выдерживает критики. Пантера внутри довольно урчит «может и не такой глупый, есть с чем работать». — Молчание – согласия знак, хотя метка твоя, отнюдь, не молчит. Разрослась уже в целый сад, — смеется Чимин. — Даже моему дяде не под силу ничего подобного воссоздать, а он в этом деле абсолютный и недостижимый мастер. Оранжерею роз подарил Бэкхёну и свой сад подле нашего особняка в Аду вырастил, что невозможным представлялось всегда и абсурдным, — плавно от игривости переходит ко вдумчивости. — Собственно, этим я тебе на один из вопросов твоих отвечаю: Подземный мир не так ужасен и страшен, как о нем говорят. Бесспорно, много опасностей он в себе таит, но точно тоже самое о любом из существующих миров сказать можно, как и о любом живом существе. Всему параллель найдется, и это все родилось из хаоса, другой вопрос, что жить в нем не пожелало, но при всем при том его в себе сохранило. Что я тем хочу донести… Глупо на черное и белое делить мир. Там, где один видит уродство — другой познает красоту. Где цветам горя не знать — приходит первый и дотла их сжигает, а на мертвой земле райские сады возводит второй.       Юнги завороженно в каждое слово Чимина вслушивается, мудростью его покоренный. То-то и оно, что суккуб не первую сотню лет живет и далеко не праздно. Знания накапливает и философию имеет свою, но кому ни попадя ее не озвучивает, этими самыми знаниями не блистает, хороня их в себе для себя и для тех, кто его услышит. — Ты умеешь увлечь и завлечь красотой слов, но, в отличие от большинства остальных, красота эта правдива, — после некоторого молчания глаза, полнящиеся бескрайней синевой, на демона вскидывает нэко. — Не оборачивается со временем она в пепел, потому как не лжет. Ты не лжешь, Чимин. — Лгу, — не соглашается. — Не мне. — Не тебе. — Мне остальное неважно, — к напротив губам тянется омега, в кольце сильных рук полностью разворачиваясь.       Чимин, наслаждаясь первым самостоятельным шагом со стороны Юнги, инициативы перехватывать не спешит. Ночь у них была близости и еще целая впереди вечность, но именно этот момент мужчина объявит главенствующим над всем остальным. Юнги он в нем ни к чему не обязывал, не подталкивал, не направлял. Юнги сам потянулся. Первым. Навстречу. Ему. Теперь половинки бледно-розовые робко сминает и язычком шершавым нерешительно меж ними проскальзывает. Невинно совсем, но тем пленительнее, лавой огненной Чимина заставляя по долинам своего существа извергаться, по тонкой талии, хрупким лопаткам пальцами неконтролируемо, как по дорогам излюбленным, приведшим наконец к заветному призу, бродить. Уста податливо для истинного раскрывать и языком змеиным с ним в нежности полном танце кружиться. До воздуха, предательски закончившегося в легких, и цветов, никогда неувядающих в сердце, моря беспокойного, но ласкового и озера, покрытого ноябрьской корочкой льда, но все равно самого теплого. До пряного глинтвейна на рецепторах и рассыпавшейся кровавыми каплями брусники, перемежающейся с освежающей мятой для остроты и без того совершенного вкуса. — Не устаешь меня покорять, кроха, — на губах нэко в последнем касании оседает голосом суккуба. — Даже не пытался, не думай о себе много, — фырчит Юнги, пряча смущение за показным недовольством. — И в мыслях не было. Они одним тобой сверху до низу полнятся, — чмокает его Чимин в умилительно сморщенный нос. — Как непрактично. Пожалуй, мне тогда не помешает подвинуться, а иначе нам до Декалькомании добраться не суждено, — шутливо отталкивает от себя Мин так и норовящего утянуть его в очередные непристойности Пака. — И да, подвинусь я, разумеется, только на время.       Чимин смеется заливисто. И все-таки не раз и не два кем только не клятая судьба в их с Юнги случае не ошиблась. Идеально две половинки одного целого подобрала, друг с другом столкнула, а суккуб их смолой намертво с нэко умудрился склеить, почву облагородить для общего будущего, чтобы на ней безопасную гавань построить. Все впереди. Главное ведь то, что он и вправду ему не врет, не договаривает скорее во благо и за нитки настроение его переменчивое дергает, намеренно затуманивая думы печальные о семье и предательстве одного из ее членов. — И с земли обратно в Ад ты тоже никогда не устаешь меня низвергать, что и к лучшему – дела не отменял никто, — за руку юношу берет и исчезает с ним вместе мгновенно с родных-не родных полей Ласнорлея, чтобы в окрестностях Декалькомании через секунду материализоваться. — А предупредить по-нормальному нельзя было!? — негодует Юнги, прикладывая ладонь к сжавшемуся в панике сердцу. Он не трус, но к подобного рода фокусам предпочитает хоть сколько-нибудь быть готовым. Не то чтобы перемещение оказалось страшным, вернее несколько волнительным и для него, ни разу не испытывавшего на себе столь сильную магию, непривычным. Его словно течением бурной реки подхватило, но полностью в водоворот утянуть не захотело, выкинуло за ненадобностью обратно на берег, мол, живи и в воду, глупый кот, больше не суйся. — Хотя, о чем это я? С тобой любая нормальность уходит в разряд мифов. — Мне она и не нужна. Ты со мной, и мне этого вполне достаточно, — хмыкает мужчина, невольно взглядом задерживаясь на неказистом розовом «нечто», взгромоздившемся посреди озера Рин. — А вот Чонгуку, похоже, приходится без тебя туго. Настолько заскучал, что притащил к себе фею и даже дом ее отвратительный сюда умудрился пристроить. Жаль, вид был хороший. — Что? — непонимающе оглядывается нэко, но быстро сам же и находит на вопрос ответ. С обителью Сокджина он не понаслышке знаком. Не раз ее воочию видел, когда за лекарствами для лучшего друга наведывался, но лицезреть ее прямо по центру любимого водоема не предполагал никогда. Аскетичный Чонгук, Юнги знает, на столь вопиющее нарушение своих границ ни в жизнь бы не согласился. Но кто тогда дом сюда перенес, если не Чон? Не Бэкхен же? Что тут, волшебные бурундуки, происходит? Присутствие фея ни о чем хорошем ему не говорит. Не в том смысле, что Джин опасен или же неприятной персоной является, а в том, что состояние здоровья мага могло заметно ухудшиться, иначе иного повода в шаговой доступности пыльцового поселенца нет. Юнги и в думах, и в чувствах своих потерялся, с одного на другое, как белка безумная, скачет, никак не зацепится за настоящее, не осознавая, что странно себя ведет. Не до конца, но частично, в сложившейся ситуации в корне неправильно, себе не присуще. Чимин скорбь напрочь стер, что привело к смешению всех остальных эмоций. Нэко кое-как все же выхватывает из них за Чонгука тревогу и вот теперь-то начинает кое-что понимать. — Чимин… что бы это ни было, прекрати. Ты мою боль и страхи забрал, но не смей забирать чувства, какой бы негатив они за собой дальше ни понесли, — одними губами Мин произносит. — Я правда тебе благодарен и понимаю, что ты как лучше для меня сделать пытаешься, но вспомни свои ранее сказанные слова. Лучше в понятии одного – для второго далеко не оно. Я ту твою философию именно так понял. — И понял правильно, — тяжело вздыхает мужчина, личину беззаботной дурашливости со своего лица прочь откидывая. Не ожидал, что его, как он думал, благовидная помощь на поверхность всплывет. И раздосадован этим, и в тоже время невероятно омегой горд. Не каждому дано плетение магии суккуба разорвать, а если и дано, то точно не так скоро. Чимин восхищен. — Злишься? — Нет, как нестранно, — улыбается печально нэко. — Ведь ты прав, ты мне действительно нравишься, такой вот самовлюбленный и самоуверенный дурак, но знаешь… мне другого не надо, как бы я то ранее ни отрицал. Ты честен со мной и обо мне заботишься. Да, я это сейчас вижу отчетливо, но позволь и мне перед самим собой честным быть. Отдай мне мою скорбь обратно и переживания тоже верни. Без них я не я и даже к лучшему другу не в состоянии проявить участия. — Мне бы радоваться твоему столь долгожданному и почти нереальному для меня признанию, но я боюсь. Боюсь, что ты опять в себе закроешься и к тому, от чего я так оберегал тебя все эти дни, вновь вернешься. Надо ли оно тебе, Юнги? Мы же новую начали главу, так зачем? — смотрит разбито на истинного Пак, заламывая брови в болезненной гримасе. — Прошлое должно оставаться в прошлом. — Должно, но без прошлого нас таких, какими сейчас мы друг друга видим, не существовало бы, а возможно, мы и вовсе не встретились бы никогда, — вплотную к суккубу подходит нэко. Лицо его правильное, аристократическое в плен ладоней своих забирает и лбом утыкается в чужой нахмуренный лоб. — Главу мы новую начали и продолжим ее обязательно, но пара дней на осмысление и принятие себя нового и новой реальности мне все же нужно. Убрать с радуги любой один цвет, и она таковой быть перестанет. Я справлюсь, Чимин. Ты мне путь указал.       Демон глаза прикрывает устало, чтобы в секунду следующую их распахнуть с сызнова в них зажженным и Юнги полюбившимся огоньком. — Какой же ты все-таки… невозможный. Я в миллионный раз очарован, и то, что ты так отчаянно просишь, верну, но с условием, что ты управишься за неделю, а если нет, я опять их заберу, что ты уже о подвохе не догадаешься, — хитро прищуривается и, каверзно ухмыльнувшись, подхватывает омегу под ягодицы, вынуждая его за талию себя обхватить ногами. — Ну, а пока полетаем, — облик истинный принимает и крылья кожисто-красные за спиной раскрывает, ввысь взмывает и под визг на грани веселья с истерикой балансирующего нэко, в сторону замка летит. — И это я-то невозможный? — в шею Чимина утыкается носом Юнги, за него крепко держась. — Я кот, а не чертова птица. Коты не летают, чтоб ты знал! — А по мне, очень даже летают. Вернее летает только один конкретный, так как в лице меня личные крылья на вечное пользование заимел, — смеется мужчина, ветер перекрикивая свистящий. — Не жмурься, кроха, наслаждайся видом. — Ненавижу тебя, — буркает нэко, несмело один, а затем и второй неоновый глаз открывая. — Кажется, несколько минут назад мы выявили обратное. — Тебе показалось.       Под ними Декалькомания в багряных красках купола утопает, солнцу отказывая в свидании. Замку и без него тепло. Согревается он сердцами своих обитателей, а взамен их тайны хоронит в себе, уютом и участием на обращение доброе отзывается и никого постороннего не подпускает под сень величественных, магу черному принадлежащих древних стен. Лес мистический ему неизменным помощником в этом деле приходится, преградой предстает первозданной, но в преодолении далеко не простой, и только озеро Рин с неказистым посреди фейным домишком одинаково дружелюбно ко всем. И к солнцу, и к луне, и ко всем вместе взятым народам. За ним лог глубокий прорезает травой духов благословенную почву, и дальше… Поле тюльпановое простирается и заброшенный храм стоит на холме, под чьей полуразвалившейся крышей легенда светлая, но печальная про ангела падшего родилась, что не падший, отнюдь, а истинно чистый и, конечно же, про его художника непревзойденного, не руками рисовавшего, а душой.       «Красиво» — очередной страх ненужный отринув, соглашается мысленно Юнги, восторженно представшее перед ним оглядывая.       «Ты красивее» — Чимин улыбается, как обычно без приглашения в мысли пары ворвавшись, точно так, как и в его жизнь, за что тычок в бок беззлобный и улыбку ответную получает. Об этих двоих тоже когда-нибудь кто-нибудь легенду расскажет. Сквозь века и даже миры ее пронесет. Кто догадаетесь?

***

— Явились наконец-то, — скучающим взглядом окидывает приземлившуюся в саду пару сидящий на крыше Дель, шипами снежных роз свои пальцы тонкие намеренно в кровавое месиво превращая. Надеется с помощью боли утраченные чувства вернуть, но они глухи остаются к его призыву. Дель - пустоте слово-синоним, так он думает, но единственно ли верная такая его истина? Тук-тук. Сердце все еще бьется. Стало быть живее всех живых (с).