Поутих гнев в черном маге, на привычную опустошенность и усталость сменившись, но не в теле - в изувеченном жизнью духе. Невидимо то, и только сердцем прозорливый или же испытавший хотя бы толику его боли догадаться сумеет об этом. Хорошо, что в зеркалах души наши не отражаются, оболочку лишь являя на свет, а иначе видеть нам один на другой наслоенные шрамы. Где-то поблекшие, где-то глубокие, не срастающиеся никак, гноем неприятия и несмирения щедро залитые, от предательства появившиеся или потерь, банальной не взаимности чувств. Любое подойдет, а то и вместе все взятое. Судьба любительница пошутить зло, самых крепких ломает, а порою слабых делает сильными, уродливые отпечатки оставляя внутри. До самой смерти от них не избавиться и даже после в другую жизнь их за собой протащить.
Чонгук давно в шаге от грани стоит, чудом за нее не переступивший. Не чудом на самом деле, а благодаря другу лучшему, что за долгие годы поддержкой неизменной ему приходится. Не дает потерять человечность, не отпускает, хотя и сам не так чтобы был от него далеко. С приходом в замок Тэхена один шаг и вовсе на десять сместился назад, отсрочивая неизбежное, но, к сожалению, не предотвращая. Чон это знает, не питает надежд, а потому от себя всех отталкивает, чтобы за собой не утянуть следом. В особенности рыжего, ярче солнца сияющего мальчишку, с россыпью мелких веснушек на загорелом лице и в глазах вечно цветущим лесом. Отталкивает, да только не сердцем, которое даже в разгар боя с Намджуном разум ликом кицунэ туманит.
Выпад за выпадом, лязг двух клинков, перемежающимся с учащенным дыханием двух соперников, что битый час в репетиции танца смертельного кружат, победу друг у друга вырывая поочередно. Распаляются внешне, а внутренне умиротворяются, выплескивая в схватке все то лишнее, душащее и болезненное, отпускают себя. Страж и сам не заметил, как юношеским азартом заразился, хотя ранее упрекал в том же Чонгука. П
отом обливается и выпадов несколько пропускает до крови, но тем лишь, скалясь недобро и усмешку ответную получая от оппонента, подстегивается сильней.
— Сдаешься? — выбивает из рук ассасина фальшион маг, приставляя лезвие к его шее.
Надо бы, да гордость взыграла, а может, появившийся в дверях тренировочной залы Сокджин? Намджун в бок от катаны неосторожно уходит, позволяя росчерк рубиновый на своей груди ей оставить.
— Еще чего, — говорит, оружие выбитое себе возвращая. На очередной круг в контратаке заходит, обрушивая на Чона град молниеносных ударов и искры при столкновении с его клинком высекая. Чон каждый из них умело парирует, не дает себя потеснить.
— Перед зазнобой своей покрасоваться решил? — Чонгук ухмыляется, тоже нечаянного зрителя заприметив, а за ним и еще одного, во все глаза смотрящего на него. Нет вчерашней обиды в них, в них сегодня другое. Непонятное что-то, целый букет из эмоций, присмотреться если, но маг ни одного цветка в нем не различает.
— Я вам покрасуюсь сейчас. С ума сошли? — взмахивает волшебной палочкой фей, с помощью магии обезоруживая обоих мужчин. — У одного вместо спины месиво, а второй тигру теперь в полосах не уступает.
— Обычная тренировка для поддержания формы. Раны несерьезные, Джин, а для тебя так и вообще не существенные, — улыбается миролюбиво ассасин, утирая с лица пот.
— Не существенные, — кивает Сокджин, на груди руки складывая. — Но кто сказал, что я тебя лечить буду? — фыркает, а мысленно каждый порез изучает на теле любимом, прикидывая в каких пропорциях варить восстанавливающий отвар и подумывая запасы целебных мазей пополнить.
— Пожалуйста? — озвучивает невинно Намджун с озорными огоньками во взгляде. — А благодарным я быть умею, ты же знаешь.
Фей скулами розовеет заметно, прочь от себя томные, накатившие внезапно воспоминания пытается гнать. О да, он-то знает. Ничего не забылось и до сих пор страстно желается, а от смены невозможности на возможность троекратно усиливается.
— Зато я этого, пожалуй, знать не хочу, — Чонгук вставляет, нарушая чужую идиллию. Разворачивается к паре спиной, чтобы претящую душе картину не видеть, и со скамейки полотенце берет.
Как, оказывается, счастье и любовь взаимная людей мгновенно меняет. Из обычно собранного и сурового стража мальчишку задорного делает и, дара речи лишая, в юношу смущенного превращает языкастую фею. Обиды и горечи отступить в себя вглубь вынуждает, но, к сожалению, их окончательно не стирает. Вырвутся они вновь, стоит хоть чуть оступиться, слово неосторожное сказать, в одиночестве невольном остаться.
Темный маг лишний на этом празднике жизни, отчего, игнорируя происходящее позади, в себя погружается, чтобы недоступную ему ныне радость не омрачать и к сундуку с отринутыми когда-то эмоциями не отыскать ключей. И без того они все чаще об закрытую крышку лбом бьются надсадно, необходимой не дают тишины и в спасительное безразличие уйти не позволяют.
— Иди в купальню, а после я спину тебе помогу обработать, — робко касается его плеча лис, образовавшийся вакуум защитный схлопывая в один миг.
В зале, кроме них двоих, как несколько минут уже никого. Мимо него прошла перепалка шутливая Намджуна с Сокджином, сейчас, вероятно, нашедшая продолжение вне стен замка. Тэхен же не ушел, с ним остался, молчаливо поглядывая все это время со стороны. Глазами изумрудными путь прослеживал капель прозрачных на коже, лениво сбегающих по вязи обсидиановых рун. С болью задерживался на пустотах в лопатках, никак окончательно не срастающихся, вместо них крылья вороновы представляя. Хотел подойти ближе, что исполнено им тут же было, ведь обещал себе хрупкого им с Чонгуком достигнутого не потерять.
— Больше на приказ, чем на просьбу похоже, — хмыкает маг, поворачиваясь к кицунэ лицом. — Кажется, не ту сущность ты в себе пробудил, маленький командир.
— Это не приказ и не просьба, а забота, — снизу вверх на мужчину смотрят, приподнимая в несмелой улыбке уголки аккуратных губ и в бескрайний лес своих глаз, солнцем отныне позолоченных, уводят. — Ты ведь сам о себе позаботиться не сумеешь, господин Чон.
Чонгук бровь заламывает выразительной дугой, с откровенным весельем на дерзкого мальчонку взирая. Уверен был, что тот разобиделся после случившегося вчера, и держаться с ним холодно будет, но не тут-то. Тэхен нормальность играючи в очередной раз поломал и руку, вопреки всему, продолжает протягивать. Маг в душу его пробует заглянуть, чтобы причину поведения такого узнать. Зверек хитрый рад там ему, об ноги ластится, но эмоций своего носителя не выдает, кусаться начиная, если он настаивает. Неужели за всего одну ночь омега настолько с плутом рыжим сладил? Чонгук разум его нехотя покидает, не смея только-только укрепившиеся барьеры нарушить, а иначе окончательному становлению их помешает, ну и тайный свой дар перед кицунэ откроет. Тузы до поры до времени в рукавах лучше попридержать, кто знает когда пригодятся.
— И ты, весь такой из себя благодетельный, пожалеть меня решил?
— Тут не жалеть, а сочувствовать надо… — со всей возможной серьезностью говорит юноша, паузу выразительную в конце оставляя, чтобы по ее завершению смеющимся «
Юнги, например, да, у него с тобой мороки немерено» припечатать.
— Не больше, чем с кусачками рыжими, — ухмыляясь, в тон ему отвечает Чонгук. Не злит Тэхен его, а наоборот, забавит, принятое по отношению к нему решение переписывает незаметно и маску чуждости и холодности вынуждает откинуть. Разбитая она вдребезги остаётся лежать подле ног лиса, укоризненно на хозяина глядя.
Зачем же ты меня создавал? Разве не для защиты?
— Я исправляюсь.
— Сомнительное утверждение, — как бы невзначай нос потирает указательным пальцем Чон.
Тэхен красками алыми на щеках вспыхивает, упрямо цепляясь за непринужденности вид, подбородок высоко вздергивает и взгляд насмешливый игнорирует напрочь. Возразить собирается что-то, но не успевает: Чонгук резко отстраняется от него, в слух весь обращаясь, Улыбку, лису так полюбившуюся, теряет и к позабытой на полу катане идет.
— Что случилось? — юноша недоумевает
— Юнги вернулся, — в ответ краткое.
Кицунэ недоумевает вдвойне. Это же для радости повод, тогда почему маг так серьезен? Чонгук, тем временем более ничего не добавляя, прочь из зала, как есть, с обнаженным торсом и прихвативши оружие, срывается. Тэхен за ним обеспокоенно бежит, с трудом поспевает. Неужели с его милым другом что-то плохое случилось, а иначе объяснить происходящее не получается. В сердце страх поселяется, нещадно его сковывая, дышать не дает. Коридор за коридором, изувеченная спина, как маяк, впереди и наконец изобилующий голубыми розами сад, а посреди него… телами тесно переплетенные в прощальном объятии суккуб и нэко.
— Отпусти его, мразь, — выкрикивает Чонгук гневно, до боли в руке сжимая клинок. Готовится нападать, чтобы кровью Чимина окропить землю. — Вот, значит, чего слово твое стоит.
— Чонгук… все не так! — Юнги лепечет, пытаясь прикрыть собой демона. — Чимин тебе данного обещания не нарушал!
— Не нарушал? — недвусмысленно носом ведет маг, слыша, как сильно с ног до головы Мин пропах Паком. — Лучше отойди от него, Юнги. Не усложняй.
— Кроха, тебе и впрямь отойти сейчас лучше. Наш темный маг растерял последние остатки разумности, раз очевидного не в состоянии разглядеть, — мягко отстраняет от себя демон омегу, вперед выходя навстречу Чонгуку. Лик истинный принимает и внушительный, огнем объятый меч прямо из воздуха материализует.
Тэхен, впервые обличие демоническое воочию узрев, в ужасе вскрикивает. Боится, но не его, а за мага, что, и не думая отступать, первым на суккуба набрасывается, с громким лезвия лязгом сталкиваясь с ним. Напуганный не менее него Юнги ладони дрожащие к груди прижимает, не зная что делать и как успокоить обезумевших мужчин. Те в схватке, далеко не наигранной, накатывают друг на друга, ожесточаясь с выпадом каждым. Сжигающая все на пути лава и сметающая лавина хаос рождают, в нем воедино сливаясь. Не в союзе — в противостоянии непримиримом. До крови, до смерти одного из.
— Бесчестный ублюдок, — рычит Чон, первый гранатовый росчерк оставляя на теле Пака, затем, избегая ответной атаки, ловко отскакивает назад.
— Любишь же ты меня в бесчестии обвинять, не разобравшись, ведь ярлыки навешивать всегда много проще… — улыбается каверзно демон, демонстрируя внушительные клыки. — Я не принуждал его ни к чему, — плашмя обрушивается мечом на соперника.
Чонгук, обоими руками перехватив рукоятку катаны, горизонтально ее ставит в защите. В глаза чужие, посеребренные коркой льда, с ненавистью смотрит, ощущая на лице жаркое дыхание Чимина. Тот напирает неумолимо, пользуясь физическим преимуществом истинной формы, продавливает оборону, чем заставляет мускулы мага подрагивать от напряжения.
— Конечно, не принуждал, скорее, умело манипулировал, воспользовавшись его ослабленным состоянием, — сквозь зубы цедит Чон.
— Я лишь помогал и направлял. Юнги свой выбор сам сделал и теперь от своих страхов свободен.
— Но не от тебя, — из сил последних меч суккуба от себя отбивают.
— Хватит! — кричит омега надсадно, слезами бледные щеки кропя. — Перестаньте. Чимин не врет, он моя пара и я… Я… его принял. Добровольно. Меня не заставлял никто.
— Истинность ничего не значит. Он же играется с тобой. Очнись, Юнги! Достаточно с тебя глупостей, или тебе за жизнь мало досталось?
— Не значит? — всхлипывает нэко. — Получается, и мои чувства пустое? И они не значат для тебя ничего? На шею посмотри Чимина, если ни ему, ни даже мне ты не веришь.
Чонгук куда сказано впивается взглядом, видя то, что в пылу ярости ранее им не замечено было. Катану обессиленно из рук выпуская, не верит, смаргивает, пытаясь морок развеять, но не исчезает увиденное никуда, цветами аметистовыми отпечатывается на сетчатке. Его словно смыло штормовыми волнами, что в глазах лучшего друга, такого сейчас крошечного в объятиях подбежавшего к нему Тэхена, затаились.
— Все хорошо, все позади, — нашептывает кицунэ на ушко Юнги, зло на двух мужчин глядя. — Довольны? Потешили свое эго? — в голосе со сталью, крепче их клинков вместе взятых, озвучивает. — Чонгук, ты говорил мне когда-то: «что со слов толку?». Толк есть, в данном случае точно. Чем друг друга полосовать, разобрались бы сначала. Иногда лучшим исходом становится именно разговор.
— Кажется, к Чонгуку голос разума вернулся, правда, не в том виде немного, — усмехается Чимин, демонический облик на человеческий изменяя.
— Вас это тоже касается, господин Пак, — буркает Тэхен, поглаживая друга меж пушистых ушей.
— Тут не поспоришь, лисенок, — кается суккуб, к природным демонам подходя. — Испугался, прелесть? Прости, — с нежностью уже к истинному обращается и в шутку пытается произошедшее перевести. — Считай, репетиция нашего обряда прошла успешно.
— Пошел с глаз моих прочь. Чтобы эту неделю я тебя тут не видел, — всхлипнув, кидает Юнги, утыкаясь мокрым носиком в грудь Кима. — И не соглашался я ни на какой обряд. Ты не заслужил.
— Как всегда жестокий, — послушно отступив, наигранно грустно вздыхает Чимин, собираясь исчезнуть в огненном сполохе. Знает, что его паре время в себя прийти необходимо, чтобы все хорошенько осмыслить. Юнги сильный, продолжить на него наседать – дело гиблое. Пусть успокоится. Чувства неизменны между ними останутся, он в них не сомневается. Истинные они, как и два разделенных мирами, но не сердцами демона.
— Стой, идиот, — бросается к нему нэко, выпутавшись из рук кицунэ. Ласковой, морской пеной на суккуба накатывает, несдержанно следом целует, тут же отстраняется и кулачком его в грудь бьет. — Чтобы вернулся, понял?
— Аду разверзнуться на земле, если я когда-либо твое доверие и ожидание не оправдаю, — по сложившейся их маленькой традиции лба нахмуренного губами касается Чимин. — Скучай, кроха, чтобы годами для тебя обернулась эта неделя, потому как я эгоист, потому как сердце твое себе безвозвратно желаю, а мое у тебя уже есть. До скорой встречи, — в огне исчезает.
— Нууу… как-то так, — тянет неловко Юнги, потупивши взгляд под раскрытый Тэхена в шоке рот.
До этого на разыгравшуюся картину молчаливо взиравший Чонгук, глаза прикрывает устало и, ни слова не сказав, в замок уходит. И ему время на осознание надо. Неприятие сменить на приятие, после извиниться перед другом и его обнять.
— Чонгук! — хочет было догнать его нэко, чего кицунэ не дает, за руку хватает и к себе настойчиво прижимает:
— Не сейчас. Пусть успокоится. Он слишком за тебя боится и переживает, чтобы все сразу понять. Я-то с трудом понимаю и от объяснений не откажусь, так что шагом марш на кухню, тут нам без мятного чая не обойтись.
— Я тебе больше скажу, чай нам тут не помощник, лучше вино, — неловкий смешок Мин издает.
***
Юнги, поджав под себя ногу, за столом на кухонной лавке сидит, не решается пока говорить, задумчиво кубок с едва пригубленным вином ковыряя ногтем. Тэхен все понимает и не торопит, разум туманящему алкоголю предпочтя жасминовый чай. Глоток небольшой делает из чашки, поглядывая на друга и подмечая в нем изменения, но конкретно какие словами выразить не может. К лучшему ли они – вопрос открытый. Скорее да, чем нет, а взгляд, утопший в штиле тоскливом, ветров игривых напрочь лишенный, об обратном подбитой морской птицей кричит. Глаза нэко и раньше в себе таили печаль, но настолько явно ее никогда не показывали – хоронили в себе, обликом язвительного озорника прикрываясь. Сейчас им прикрываться нечем, образ привычный рябью пошел, и даже запах омеги мелиссово-мятный новые приобрел нотки. Не портят они его, дополняют скорее, из холодного напитка преобразуясь в горячий, что в осеннюю пору приятно смаковать, на подоконнике сидя, и ладони продрогшие об него согревать.
— Океан боли мне принесло это путешествие, но и приятного в нем тоже оказалось не мало, — начинает Юнги едва слышно. — Но главное, что Чимин прав, я, в свое сердце его впустив и узнав всю правду, освободился. Без него вечность мне плутать во внутренних джунглях уготовано было, с собой не справляться и в страхах тонуть.
— Ты его полюбил? Вот так просто? — спрашивает Тэхен. Не осуждающе, нет, удивленно.
— Не просто далеко, а себя сызнова собирая. А любовь… знаешь, ей наше разрешение не требуется. Эта чертовка приходит, и все тут. Годами может не проявляться, а потом в миг один вспыхнуть, — со светлой грустью иронизируют, поднося к губам кубок, — Собственно, со мной нечто подобное и произошло. Отрицал до последнего, отвергал истинность и не верил Чимину, но он… Он, если подумать, давно к рукам меня мог прибрать, но сдерживался, уважал мои чувства, ни к чему не принуждал. Так, ласково подпинывал, — смеется. — А это… он же суккуб, он не может без близости. Голод таких демонов неутолим, а тут я со своим страхом тактильности и… Чимин ждал терпеливо, и не знаю как, но дождался. Тридцать один год рядом вертелся, а я только несколько дней назад осознал, что мы духами предначертанная друг другу пара. А самое смешное, что не в нашей парности вообще дело, а в нас самих. Аромат усиливает чувства, но не создает, яркости лишь добавляет вкусу. Что уж и говорить, если я полностью смог его услышать, только тогда, когда первые проблески симпатии к этому невыносимому демону ощутил.
— Ты поучал меня не связываться с демонами, а в итоге сам вот… — улыбкой неловкой одаривает юноша друга. — Я тебя ни в коем случае не порицаю. Рассказанное тобой поражает. Разве такая сильная существует? Прямо как в сказках, которые я люблю и в которые, несмотря ни на что, верю.
— Видимо, у Паков это семейное, — невесело усмехается Мин, припоминая историю Чанеля. — Но, к сожалению, даже у сказок случается несчастливый финал.
Кицунэ ладошку чужую в жесте поддерживающем накрывает, взгляд упрямый переводит на Юнги и без сомнений выдает:
— Не думай о плохом, это точно не про вас будет. Ты много ужасного пережил и счастье заслужил в десятикратном размере.
— Готовься к худшему и тогда не будешь разочарован, — парирует нэко, а на уста так и просится благодарная улыбка.
— Каким-то ты занудой вернулся. Верни мне моего озорника-Юнги, — фырчит смешно Тэхен.
— Хотел бы, да пока не могу, — устало выдыхает омега, поникая ушами.
— Это из-за твоего прошлого, да? — понимает лис.
— И прошлого, и настоящего. Правда меня не пощадила.
— Но оно же того стоило, верно?
— Стоило, ведь ради нее я на этот шаг и решился. Нескончаемые вопросы меня, сколько я себя с пленения помню, мучили. И я так догадываюсь, тебе Чонгук уже об этом рассказал?
— Рассказал, но в подробности не вдавался, — кивают.
— И я с твоего позволения их опущу. До сих пор из-за них чувствую себя грязным, да я и есть такой, — горько озвучивает нэко, залпом опустошая свой кубок, и за новой порцией вина тянется.
Тэхен, едва не опрокинув стол, импульсивно подскакивает. Юнги вовремя спохватывается придержать графин, а вот фарфоровый чайник спасти не успевает. Бесславно вниз он летит, после во все стороны разлетаясь осколками, чего виновник этого в пылу праведного негодования даже не замечает.
— Не говори так. Ты светлейший челов… нэко в моей жизни. Никого не встречал добрее, понимающее, красивее и вообще… Ты самый лучший, понял?! Чтобы я никогда больше подобного бреда от тебя не слышал. Да если бы не ты… я… я бы от сущности своей отказался, не узнал как прекрасен наш мир, а Чонгук бы окончательно в себе закрылся. Он, я уверен, только благодаря тебе все эти годы держался. Одиночество губит нас, я не понаслышке то знаю, а в его случае и подавно. Ты наш свет, Юнги.
— Вот это ты выдал, — утирает слезы одной рукой нэко, второй несчастный графин к себе прижимает, сотрясаясь всем телом от с трудом сдерживаемых рыданий.
— Я и не такое теперь могу, — вино на стол лис возвращает, отобрав его у омеги, чтобы затем его крепко обнять.
— Ага, например, посуду разбивать. Со столовых приборов решил перейти на фарфор? — всхлипывает Юнги, учиненный беспорядок оглядывая из-за чужого плеча. — Ты это прекращай, а то получишь по самое не балуй от Чонгука, а потом следом и я получу.
— Так на твое счастье разбил же.
— Тогда уж на наше.
— Звучит хорошо.
— А в действительности еще лучше.
Друзья за разговорами до позднего вечера на кухне засиживаются. Юнги почти полностью приговорив в одного содержимое графина, все же решается рассказать свою историю полностью, чем вызывает в Тэхене целую бурю из не самых приятных эмоций. Под конец юноша не выдерживает и чай на вино заменяет, а покончив с тем, что на столе было, лично в погреб за новой бутылкой идет, после и себе, и нэко щедро в кубки пряный напиток неаккуратно плескает. Его друг пережил столько горя, разве такое бывает? Разве он подобное заслужил? Тэхен через себя его боль пропускает, ни слова поддержки не в состоянии вымолвить, а тот этого и не ждет, ему этого и не нужно. Юнги душу облегчает в рассказе, груз неподъемный скидывая с плеч, и думает, что это ему впору перед ним извиниться за то, что так все на него вывалил.
— Прости за правду мою такую и спасибо, — трет саднящие глаза Мин. Казалось, не должно уже было остаться в них слез, а они все бегут. Не так бурно, как поначалу, и все же…
— С ума сошел? Глупостей не говори, — возмущается Тэхен, шмыгая покрасневшим носом. — И за что ты мне говоришь спасибо? Я только и знаю, что наводить сырость вместо того, чтобы тебе помочь.
— Ты уже помогаешь, тем что высказаться позволяешь, не осуждаешь, участие проявляешь, а от одного твоего присутствия мне легче несравнимо становится, — на плечо лиса укладывается головой, веки устало смежая, нэко.
— Я сам тебя попросил рассказать, чувствовал, что тебе это нужно. И за что вообще я тебя осуждать должен? Не за что ведь, но тебе этого не докажешь. Нет непримиримее судьи, чем мы для себя сами, — вздыхает юноша тяжело, поглаживая по спине друга.
— И с чего ты внезапно так поумнел? Где мой глупыш-малыш-Тэ? — наигранно недовольно хмыкают.
— Вероятно, там же, где и мой озорник-кроха-Юнги.
— Озорник, может, и твой, а вот кроха - только Чимина, — языком заплетающимся омега сонно бубнит. Слишком устал он физически, но в большей степени морально. Что ни день, то очередные потрясения или переживания. Никаких не осталось сил, даже чтобы до комнаты дойти, а тут еще в довесок лучшее вино из погребов Декалькомании пошло, не говоря уж о его внутренней боли и нескончаемых слезах. Но изменится скоро все. Чимин ему неделю оправиться дал, и Юнги обещает себе, что не просто оправится, а уверено встанет за время отведенное на ноги, окончательно копотью покрытые страницы перевернет и в новую главу под названием «счастье» вступит, но, а пока…
— Юнги не засыпай, я вряд ли дотащу тебя до постели…
В ответ тихое сопение от на стол легшего нэко раздается.
***
Чонгук за проклятой дверью своего тайного кабинета с возвращения Юнги сидит. Фиалы с дарами для Ада Владыки задумчиво перебирает, по силе и значимости их сортируя на каменных полках. В одном из них ненависть чистейшая плещется, у человека взамен на уничтожение его извечного соперника забранная. Только без нее он свои истинные чувства к нему узрел. За ненавистью, как оказалось, любовь самая настоящая скрывалась. На коленях мужчина переиграть все умолять был мага готов, но договор есть договор, ничто его не нарушит. Маг его возлюбленного убил, оставив пустоту в душе и чувство, от злобы теперь далекое, плитой могильной на сердце лежать. Жестоко, и Чон даже бы ему посочувствовал, если бы мог, но не может. Для него подобные чувства ненужность и груз лишний. В первые годы Бэкхёну служения Чонгук участливость проявлял и отговаривать людей от сделки с ним пробовал, за что отдачу магическую получал, и в последствии сдался. Отторгая эмоции, чернел все сильней существом и, подпитываемый уже своей собственной ненавистью к прошлому, свет отринул. Закупорить бы ее тоже в фиал, а вместе с нею и сердце, что, вопреки всему, продолжает кровь по венам гонять и за надежду отчаянно цепляться, чувства в нем новые взамен утерянных взращивая и уничтожить с концами того себя старого не давая.
«Так это же хорошо» — Юнги руками всплеснет, не понимая, что другу от его слов не легче нисколько. Проще уходить, когда оставлять позади нечего, когда ни сожалений, ни привязанностей на земле бренной не остается, а у него осталось. К хвостатому наглецу, еще одно хвостатое недоразумение прибилось, а теперь и желание переиначить все, зажить новой жизнью, счастье позабытое вкусить, вернуть крылья утраченные добавилось.
— Мечты, — на вкус слово возвышенное пробует мужчина, и тут же усмехается сам с себя горько. На дверь смотрит, на которой с другой стороны его будущее в корнях древа рубинового выбито. Недолго осталось, год от силы. Подпитывать ему это самое Древо судьбой предначертано, не выгравированное, а уже реальное, порталом в Подземный мир служащее, под ним, к предшественникам по темному ремеслу присоединившись, вечность гнить. С него все началось, им и закончится. Ирония злая. И истинного там повстречал, и крыльев лишился, и дом родной во спасение предал, подарив себя на служение Владыке до конца жизненного пути.
Владыке, что его пара, пара, но не его. Глупая тавтология, но зато суть всю отображающая. Не поменяла их истинность почти ничего, мороки лишь лишней добавила и повод для дополнительной ненависти подкинула. Тем сложнее ему сейчас понять в суккуба вляпаться умудрившегося Юнги. Закономерно случившееся, но Чонгук оное всем нутром отторгает, Чимину не верит, за друга, не желая для него новой боли, боится. Друг сильный, но любовь сильнее, самых стойких ломает, надвое делит сердце, и даже тогда оно бьется, поддерживая обладателя своего хрупкое существо. И благо, если поддерживать есть еще что остается, порой иное случается. Юнги, что не говори, а омега: трепетный, нежный, ранимый, к этой оказии более предрасположенный, особенно вкупе с его не раз и не два перештопанной душой. Не выдержать ему очередного предательства, сызнова в единое целое не собраться.
А перед агатовыми глазами вместо каменных, испещренных защитными рунами стен фрезия аметистовая, на шее демона ярко цветущая, предстает наваждением. Не Чимин метку Юнги поставил. Ее именно что Чимину Юнги подарил. Это ли не высшая степень доверия? Это ли не гарант чистых намерений Пака? Омеги уже несколько веков связь сами не закрепляют, первенство своему альфе или же просто избранной паре передавая. И ладно бы, если обычный демон принял ее добровольно, но демон похоти? Суккуб, чья жажда сладострастия неутолима, самолично поводок в руки нэко вложил? Абсурд и тем не менее…
—… Я не принуждал его ни к чему…
—… Юнги свой выбор сам сделал и теперь он от своих страхов свободен…
Лжи не было, был выбор, и Юнги выбрал свою судьбу сам, но главное освободил себя.
— Мне только поддержать тебя остается, глупый котенок, — в пустоту шепчет маг. — До моего конца с тобою остаться, как ты все эти годы оставался со мной.
