Magic of hearts

      Солнце закатное по куполу Декалькомании усталыми лучами проходится в жесте прощальном. Назавтра ему обещает вернуться, чтобы счастье вновь попытать и внутрь наконец него проскользнуть. Тщетно все. Изо дня в день, из года в год алый барьер непреклонен, свою вотчину ревностно оберегает и темному светлым стать не позволяет. Тщетно, да только не для Юнги, который первым огонек теплый в на контрасте холодных ладонях в стены замка принести умудрился, о том сам не ведая, следом и еще один, светилу небесному не уступающий в настырности и ярких красках, приволок. И если нэко больше успокаивает и умиротворение дарит, то кицунэ смуту самую настоящую сеет и все вверх дном переворачивает. Бежать бы от, а не к ним. Не от первого, так от второго точно, а Чонгук на пороге кухни вместо этого замер, смех с представшей перед ним картины с трудом сдерживая.       Тэхен так и эдак посапывающего сладко Юнги в руках крутит, пытаясь его хоть на сантиметр сдвинуть, а тот ни ухом, ни хвостом не ведет, спать продолжая спокойно. На полу черепки фарфоровые неприкаянными лежат, на столе пустой графин и бутылка стоят. — Ты такими темпами все кости коту моему поломаешь, — со смешком выдает мужчина, в сторону природных демонов делая шаг. — О, явился – не запылился. Это ты кстати, — пьяно улыбается лис, друга придерживая за талию, чтобы тот не упал ненароком. — А ломать я любитель только столовую утварь, но уж никак не друзей.       Чонгук бровь вздергивает, то ли за уши Тэхена оттаскать за подобное думая, то ли рассмеяться в голос. Юноша почти каждый день что-нибудь да отчебучивает, чужие эмоции умело из того самого сундука вытрясая наружу. «Запылились они там» — дерзким, как сейчас, взглядом озвучивает. — «Я их чистыми видеть хочу». — Что не может не радовать, хотя пятисотлетний фарфор явно такого обращения не заслуживает, — на осколки подле своих ног намекает Чон. — Пожалуй, я сам до комнаты Юнги донесу, — подходит вплотную к нэко и, как ничего не весящую пушинку, на руки его поднимает. — Еще бы не сам! Он весь вечер тебя прождал, бубня, что ты его за случившееся выкинешь из замка. Еле в обратном переубедил, если переубедил вообще, — со всей ему присущей, алкоголем подожженной эмоциональностью возмущается Тэхен, руками размахивая. Графин, имей он ноги, убежал бы, но, к сожалению, не имеет, а потому вниз к почившему чайнику с громким звяканьем летит. — Ой…       Маг, закатив глаза, под нос себе «недоразумение» хмыкает, чувствуя, как внутри от слов омеги что-то неприятное заворочалось. И как только котенок допустил мысли такие? Да Чонгук сам себя в Омут Беспечности скорее отправит, чем лучшего друга выгнать посмеет. Разворачивается и из кухни на выход идет, более ничего Тэхену не сказав, хотя сказать хочется многое, как и в его изумрудных глазах поблуждать, новые тропы лесные в них для себя находя. Искренне он ими приворожен и бесстрашным нравом их хозяина восхищен. Тэхен обиды вчерашние, словно и не было их, отринул, руку протягивает вновь и заботится. Ярко перед внутренним взором короткий с ним разговор в тренировочной зале предстает, а затем и его просьба по отношению к Юнги дать ему от него на приятие время. Чонгук, несмотря на их разделяющее расстояние, хорошо расслышал ее, и благодарен лисенку за предоставленную возможность как следует все обдумать безмерно. Проницательно очень с его стороны. Не глупый кицунэ далеко, точно не в чужих чувствах, он трепетно их бережет, ранить боится и даже пробует, сам того не осознавая, лечить. Еще большей встряской для Чона стало его вмешательство в их с Чимином противостояние. И не побоялся ведь ярости ни того, ни другого. Ладно его отчитал, другом считая, но правую руку Владыки? Абсолютное безрассудство. Но и это не самое главное, главное то, что он весь, без сомнения тяжелый, вечер с Юнги пробыл, поддержку необходимую и тепло ему дарил, которых Чонгук предоставить сегодня не смог, но что завтра же обещает исправить. — И все? Даже не отчитаешь и не пошутишь? — в коридоре догоняет мага Тэхен, в корне несогласный с его молчаливым уходом. Запинается почти на каждом шагу, но упрямо вровень с ним старается идти. Не шуточное вино дело для неокрепшего и к алкоголю непривыкшего организма. На боковую пора, о чем так и кричит растерявшее всю координацию тело, но, увы, не игнорирующая его сигналы и на подвиги незнамо какие подбивающая голова. — У меня минута молчания, — бросает Чон безэмоционально, удобнее на руках устраивая посапывающего ему в грудь Юнги. — Какая еще минута молчания? — недоумевают. — По посуде. — Чонгук! — возмущенно юноша восклицает. — Ты не можешь без этого, да? Хотя знаешь, меня все устраивает. Лучше улыбайся и смейся, чем грозовой тучей ходи. Улыбка тебе идет.       Маг глаза скашивает на Тэхена, ни смущения, ни неискренности на его лице не замечая, зато замечая другое… Как вечерние огни через окна витражные на кожу веснушчатую разноцветными бликами красиво ложатся, как зелень сочная, солнцем благословленная, цветет в зеркале души у него. Кудри завитушками пламенными на лоб ниспадают и тонкую шею, в ключицы точенные переходящую с глубокой ямкой посередине, где светило небесное самую яркую вымостило дорожку из оранжевых крапинок, ласкают. Чистейшее создание Подлунного мира. — Но не идет моему статусу, — выдыхает мужчина, взгляд уводя прочь, чтобы последние барьеры не разрушить. Чертов демонический лис. — При мне и Юнги тебе не надо скрываться. Мы принимаем тебя любым, а вот настоящего любим, — добивает на расстоянии вытянутой руки шагающий Тэхен, улыбаясь так лучисто, как будто не он, казалось бы, нерушимые стены своими словами и этой самой улыбкой по камушку разбирает. — Кто тебе сказал, что, как ты выразился, «туча грозовая» не настоящая? — хмурится Чон, в левый коридор поворачивая, где покои нэко скрываются за дальней дверью. — Может, и настоящая, но точно не врожденная, а приобретенная от всего того, что на тебя в прошлом свалилось и валиться продолжает. Я ведь не совсем глупый, чтобы не понять, что темная магия тебе лезвием поперек горла стоит, — серьезно на него смотрит Тэхен. Прицельно в самое сердце безжалостно бьет, но не тьмой, а светом. Боль доставляет, но не острую, а щемящую, не злость вызывающую, а печаль. И кто тут еще пьян? Не Чонгук ли? — Прости, если тему болезненную затронул, но иначе ты не прислушаешься. Я за тебя переживаю… в смысле мы… — тушуется несколько, скулами далеко не от выпитого ранее вина розовея. — В себе разберись для начала, а потом уже других поучай и в то, что тебя не касается, лезть не вздумай - не выберешься, — мысленное «этого греха я себе не прощу никогда» добавляет мужчина, дверь резную в покои плечом толкая.       Тэхен следом за ним в просторное, так и кричащее о принадлежности Юнги помещение юрким вихрем проскальзывает. Под ногами ковры восточные стелятся мягким покровом, по периметру бархатные подушки раскиданы, окна узорные, наслоенные друг на друга, как соты, приглушенный свет пускают по комнате, что не ей предстает, а целой с потолками высокими залой. По центру столик низкий с на нем утварью изысканной для чаепития стоит, в углу расположилась такая же низкая кровать с полупрозрачным, треугольником собирающимся в навершие голубым балдахином, к которой сейчас Чонгук и проходит, чтобы ношу хвостатую с удобством устроить. Постель чем-то детскую напоминает, если бы не размер и не шелковые простыни. Рядом с ней трюмо зеркальное, изобилующее разнообразными флакончиками и ломящимися от драгоценностей шкатулками, умостилось, на подоконнике в деревянной коробке партией незаконченной нарды лежат. Отделанные плиткой цвета темной лазури стены манакарскими узорами испещрены, о сказках пустынных рассказывая без слов, подле в кадках невысокие пальмы и деревья мандариновые цветут, ароматом цитрусов все вокруг наполняя. Замок для своего любимца на богатства Востока не поскупился. — Я и разобрался, когда лиса внутри себя принял! И спешу напомнить, что в этом вы мне помогли оба. А теперь я хочу помогать тебе! Чего бы ни стоило, ведь ты мой друг, ты согласился, — за спиной мужчины юноша замирает. — Согласился, потому что ты попросил, — тягостно маг произносит, накрывая Юнги одеялом. — Так это ты мне одолжение, значит, сделал?! Вот спасибо! — срывается на крик лис, первую соленую дорожку чувствуя на румяных щеках. Хочет до конца уже высказать все то, что душу вместо ребер передавило, но… — Скорее себе, — почти неслышимое, но в повисшей тишине оглушающе громкое. — О чем жалею. Потому что это эгоистично с моей стороны было, потому что ты ни черта обо мне не знаешь, — до боли сжатые кулаки. — Я за собой тебя на дно утяну! — А я сильнее тебя обратно тянуть буду! — разворачивает лицом к себе Чонгука яростно мотыляющий хвостом Тэхен. — Зубами вцеплюсь, если придется, но тебя не отпущу! — щеки его нежно касается, слезинку одинокую смахивая. — Хватит уже одиночества, тебе оно ни к чему. И сильным быть тоже не обязательно. Для других – да, но не для нас. Не для меня! — Тэхен… — ошарашенно маг выдыхает, руки обессиленно вдоль тела роняя, когда как чужие его в объятия теплые забирают. — Не надо, не говори ничего, — бубнит лис в первозданными снегами благоухающую шею. — А то опять меня кусачкой сейчас обзовешь. — Лисенком, — шепчет Чонгук в порозовевшее ушко, накрывая подрагивающую спину ладонями. К сладкому аромату клубники примешивается терпкий еловый. Летний лес наконец-то силу набрал, чтобы вместо рухнувших стен, нет, не замка, а внутри темного мага глубоко прорасти. — Мне нравится, — Тэхен улыбается. — А моему зверьку особенно. Разбушевался он что-то, так и просится показаться. — Намекаешь, чтобы я его успокоил? — нехотя отстраняется Чон, в глаза напротив хитрющие вглядываясь. — Возможно. — Ты пьян, ребенок, — веселый смешок, за плечи кицунэ невесомо удерживая. — Очень, — невинно юноша отвечает, а в лесу его солнечном самые настоящие черти пляску устроили у костра, в котором Чонгук сейчас заживо сгорает. — Сам попросил, сам нашу дружбу ломаешь, — на лисенка ягодных устах будоражащим шепотом оседает мужчина, их в удушающий плен своих губ захватывает, половинки податливые с винной горчинкой сминает, языком внутрь проскальзывает, наказывая чужой дерзкий язык за опрометчивые желания и вливая в него собственные. До хруста костей хрупкое тело в объятиях сжимает, чтобы Тэхен не сбежал. А Тэхен и мыслей подобных не допускает, теснее только к Чонгуку льнет, отвечая ему со всей юношеской пылкостью. Неумело, но тем пленительнее и опаснее. Непорочности сосредоточие добровольно себя в руки тьмы отдает, в омут летит с головой, крылья фантомные раскрывая. Тьмы омега не боится, он боится, что она его отпустит. Не отпустит. Маг кицунэ под ягодицы подхватывает и смерчем все на пути сметающим уносится из покоев друга, не спящего, а оное узревшего и оттого в шоке пребывающего сейчас. — Хорошее, однако, вино нам попалось, — хохочет Юнги истерично, в подушку зарываясь лицом.       Чонгук тем временем коридор успел пересечь и в другом, приникающем к его комнате, оказаться. Тэхен послушным зверьком удобно на его талии примостился, ногами крестом на крест обвивая ее, в ароматную, бешено бьющуюся жилку носом зарылся и шею руками, словно лозами виноградника, оплел. Меж ягодиц что-то влажное стекать начало, а мысли все туманами молочными заволокло. — Ч-Чонгук… — мямлит жалко он, стоило магу его на кровать опустить и накрыть собой сверху. — С-со мной что-то не так…       Чонгук, было принявшийся жадно выцеловывать острые ключицы, замирает. Отстраняется чуть и, сбито дыша, мальчонку оглядывает обеспокоенно, в простыни ладонями опираясь рядом с его головой. — Черт… Прости, я не должен был… — Нет-нет… П-просто т-там… т-там внизу влага и тело зудит все. Жарко очень.       Маг носом ведет, догадываясь, что не от возбуждения Тэхен насколько ярко заблагоухал. Вернее от возбуждения, но не тем оно, чем следовало бы, подстегнулось. Эструс… — У тебя течка, Тэхен, — откатившись в сторону, боком к кицунэ на кровати усаживается Чон. — Что? Какая еще течка? — пищит лисенок, подскакивая на подушках. — Духи… Не от меня ты должен был это узнать и точно не так, — зарывшись в спутанные волосы ладонью, обреченно озвучивает мужчина, слыша в мыслях язвительное «А от кого тогда? Не ты ли на него несколькими минутами ранее набросился и в кровать свою, как добычу самую желанную, притащил?». Совесть не дремлет, по мозгам больно бьет непутевого хозяина за безволие. Не оправдаться тут омежьими феромонами, что сейчас неконтролируемо испускает Тэхен. Чонгук, будучи тэнгу, более устойчив к ним, чем другие природные демоны. Он не альфа и полноценно чувствует только своего истинного – Бэкхёна, в чьем аромате, помимо перемежающейся с гранатом крови, главной амортенцией горький шоколад выступает. С Тэхеном в ином заключается дело. Маг не душой с ним сошелся, а сердцем, последнее издыхание на надежду сменяя, нужным себя ощущая и… любимым? — Юнги говорил, что я, как и он, омега, но в подробности не вдавался, маленьким еще назвал. Это оно, да? Про это он не захотел мне рассказывать? — всхлипывает кицунэ, ближе подползая к Чонгуку. — Ты меня больше не обнимаешь, и от этого мне в разы хуже становится... — И это только начало, — ласково меж ушей лисьих ладонью проходятся. — Омега внутри тебя окончательно пробудилась и готова к интимной близости и всему из этого вытекающему в дальнейшем… Твой организм требует альфу и… — Тебя, — обрывает мага Тэхен, головой перекочевывая на его бедра. — Никто другой мне не нужен, — добавляет упрямо. — Нужен, просто тебе, кроме меня, и выбора-то не представилось. За тебя сейчас сущность твоя говорит. Я не твой альфа, и тем более не истинный, — устало Чонгук произносит, чувствуя, как под пальцами чужая кожа горит. Температура Тэхена растет, елово-клубничный аромат плотно оседает в легких, дышать не дает, потемневший взгляд томностью заволакивается постепенно. Хуже мальчонке сделается скоро, и он последние связные мысли потеряет. Надо срочно уходить, и если не Юнги, то хотя бы Сокджина к нему на помощь прислать. Чонгук и без того за сегодня глупостей насовершал на долгие вперед годы, пора и честь знать, чему упрямое сердце противится… — Я попрошу Джина сварить для тебя снадобье. Оно надвигающиеся боли притупит и ты более менее сносно пережить этот период сможешь. — Это не сущность моя, а я… я тебе говорю остаться. Не бросай меня. Не надо мне никакого истинного. Я сердцем хочу выбирать – не инстинктами, — отчаянно в бедро Чона вцепляется Тэхен, не давая тому встать. — Я не прошу близости, просто рядом побудь. — Но попросишь. — Тогда и решишь, а я заранее тебе скажу - да, что бы ты там себе ни надумал. — Так с друзьями не поступают, — горько усмехается маг, чужую, накануне сказанную фразу возвращая обратно, но об уходе более не помышляя, на кровать спиной вместо этого падает, утягивая за собой юношу. — А с любимыми? — удобнее устраиваются на его груди, умиротворяясь от мерного стука сердца. — Да. — Тогда не хочу быть другом. Хочу быть любимым. — Лисенок. — Мм? — наивный взгляд поднимает на мага омега. — Не наглей.       Тэхен смеется заливисто. Чонгук обречен.       И это, как и сказал замка хозяин, только начало. Куда подевался извечно смущающийся мальчишка? Вероятно, туда же, куда и черный маг. Этим поздним вечером они — сказочный принц и лисенок игривый. Другими им в нем быть не дано.