Magic of hearts

      — И какого, спрашивается, ты тут делаешь? Разве ты не с Тэхеном сейчас должен быть? — косится недоуменно только что проснувшийся Юнги на сидящего в изножье его кровати Чонгука. Позевывает сонно и ужасно чихнуть хочет от концентрированного аромата дикой клубники, кажется, всего его друга сверху донизу пропитавшего. Не то чтобы нэко запах сладкий не нравился, но не в таких же для его чуткого носа убийственных пропорциях! Не может не знать он, что это все значит — вчера еще догадался, но вмешиваться не стал, в надежде, что двое без третьего лишнего к решению правильному придут. Не пришли. — Спящим вчера притворялся, значит? — не спрашивает маг — утверждает, с кривой усмешкой на усталом лице. Не довелось ему за ночь прошедшую глаз сомкнуть, с ней теменью в них соревнуясь. Не в том даже дело, что Тэхен в вулканах, впервые проснувшихся, полыхал и его за собой невольно утягивал, а в пресловутых противоречиях внутренних. То на их сторону вставал Чон, то сопротивлялся им, лаской одаривая требовательного лисенка. Нежностью его страсть гасил, облегчение, но недостаточное ему даруя. Видел лес бескрайний, зеленый, не солнечный в тот момент, а звездный, что ветви умоляюще протягивал, зазывая Чонгука, но Чонгук не поддался. Ничего, кроме бутонов, к утру яркими маками распустившихся, не позволил себе на шее юношеской оставить. Жесточайшая пытка обоих. — Вопли Тэ даже мертвого поднимут, а я осмелюсь предположить, подобная категория мне в ближайшем времени не светит, так что проснулся я почти сразу же, как ты меня внес сюда, за что, кстати, спасибо, а вот извинений за мое поведение ты не дождешься, — на одном дыхании выпаливает Юнги, нос-кнопку гордо вверх вздергивая. — Лучшая защита — нападение, — констатирует Чон услышанное, хмыкая весело. — Твое право, тем более что не тебе тут извиняться надо, а мне.       Нэко, скрестив на груди руки, брови недоуменно вскидывает. — За вчерашнее, — поясняет мужчина, в упор смотря на хвостатого друга. — За то, что не выслушал тебя, не поддержал. — Я не виню и понимаю тебя, ведь и сам с трудом верю в то, решился на что, однако своего решения я не поменяю. Чимин моя пара, — голосом ровным озвучивает Юнги, из одеяла выпутываясь, чтобы к другу поближе подсесть. За руку его берет и в напротив глаза тепло смотрит, лучше слов любых, что не сердится, подтверждая. — Ты всегда моей опорой был и то, что случилось вчера, этого не отменит, как и не отменит того, что ты мой самый человек близкий, мой друг, моя семья, моя безопасная гавань. К тому же, не прошло и дня, как ты уже со мной здесь, чем я, конечно, тронут, но и, вместе с тем, возмущен, — строгий на себя вид наводит, что смешно скорее, чем хоть сколько-нибудь опасно выглядит, и в бок больно следом тычет Чонгука. — Каких таких волшебных бурундуков ты ребенка в течку одного бросил? — Вот именно, что ребенка, — вздыхает Чонгук обреченно, переносицу потирая, точно подросток запутавшийся в себе и за советом пришедший к родителю. Юнги это именно так сейчас видит, приобнимая неловко его, укладывает затем ему на плечо голову, готовый поддержку необходимую дать и на путь нужный направить. — Во-первых, да, ребенок, но который тебе очень нравится, и даже не спорь, все равно не переубедишь меня! — запальчиво начинает нэко, как жезлом в священном храме дирижируя указательным пальцем. — Во-вторых, не такой уж Тэхен и ребенок, раз у него начался эструс и он в тебе подходящего ему альфу почувствовал, — с присущей ему некоторой ехидцей проговаривает, но заметив, что друг возразить ему собирается, громко цокает: — Цыц! Да, я заметил, что он лисью сущность принял, что немаловажным этапом в его резком взрослении стало, но… — поднимает вверх руку для усиления значимости своего утверждения, — решающим толчком тут стал ты! Он же в рот тебе смотрит, каждому твоему слову внимает, хвостиком бегает за тобой, встречи все время ищет. Ему бы бояться и сторониться черного мага, а этот дурачок знаешь что сделал? Нет? — гаденько подхихикивает. — Так я скажу: Тэ в тебя влюбился. Не потому что выбора ему другого не представилось, уж поверь, я бы тебя, даже останься ты последним на земле человеком, в пары не выбрал, а потому что он в тебе тебя настоящего разглядел, более того этого настоящего постепенно наружу вытягивает. Не так ли, мой принц? — довольно лыбится, растерянностью на сейчас беззащитном лице Чонгука удовлетворенный.       Не страшится гнева его, место имел быть который при упоминании болезненного титула до, а напролом прорывается, пока почва плодородная вновь не очерствела. Нэко тот еще хитрец, не хуже суккуба манипулировать умеет. Не с другими, так хотя бы с этими двумя демонами не ошиблась судьба, идеальный союз подобрала и, казалось бы, несовместимое на черте двух миров столкнула. «Связала нелегкая» — как любит говаривать Юнги, и где бы ни встретились они после, кем бы в других жизнях ни были, не он, так Чимин продолжать говорить будет. — Ну знаешь ли… — Наглая, неблагодарная котяра? — весело добавляет Мин. — А мне все равно! Давно нужно было тебя отчитать. Чон Чонгук, ты мрачная, на миллион замков закрывшаяся в себе задница, саркастичная и язвительная, бесчувственной пытающаяся казаться, что на самом деле совершенно не так, — как на духу выдает тоном менторским. Паузу делает небольшую и уже с теплотой в голосе продолжает: — Мне не пришлось, в отличие от Тэхена, в тебе что-то разглядывать, чтобы понять кто ты есть. Что ты тот еще добряк – я это знал изначально, что ты заботливый – тоже. Надежный и сильный, иногда веселый, слова умеющий для других подбирать нужные, но сам в глубине души бесконечно несчастный и очень ранимый. — А как же слова о том, что останься я на земле последним человеком, ты бы меня не выбрал? — саркастически бровь выгибает одну Чон, пряча за насмешливостью истину.       Тронула мага речь эмоциональная друга, ни отторжения, ни злобы не вызвала, наоборот, улыбнуться заставила. Пускай, печальная эта улыбка, пускай, горькая, но все же улыбка.       Нэко с плеча чужого голову приподнимает, руки складывает на груди, и на Чонгука как на ребенка непонятливого смотрит. Смех с трудом сдерживает, вид серьезный вместо этого на себя напуская и, как само собой разумеющееся, бросает: — Так решающим для тебя эпитетом была «задница», а потом уже все остальное идет.       Чонгук хохочет заливисто вместе со все-таки не сдержавшимся Юнги. До слез почти, чисто и искренне, так, как лучшим присуще и понимающим друг друга с полувздоха друзьям. — Мне, может, тогда кто ты есть озвучить? — треплет он густые волосы юноши. — Твой самый очаровательный в мире котенок? — под ладонь ласковую подставляются с энтузиазмом. — Уже не мой, к сожалению, — вздох наигранно-недовольный. — У тебя лисенок теперь есть. — Ты не перестанешь, да? Диву только остается даваться с какой скоростью ты наглеешь, впрочем, как и тот самый лисенок. И да, с чего ты взял, что он влюбился? Что за сводница в тебе проснулась, Юнги? — Лишь факты констатирую, — лбом руку чужую бодает нэко, продолжения ласки требуя. — Не говорят то, что он сказал, тому, к кому ничего не чувствуют. На поцелуи не отвечают и метке на руке так разрастись не позволяют, — жмурит в удовольствии глаза, требуемое получая, и поясняет последнее им сказанное поспешно: — Я видел розы голубые на его запястье и не только на нем. Там вся рука уже ими обросла, кажется. Впервые вижу без положенного укуса становление связи. — Что? — не понимает Чонгук. — Что-что, на шее Чимина как будто не заметил аналогичного, — фыркает Юнги. — Ничего не напомнило? — Так не бывает, — отрезает уверенно маг. — Редко, но такое случается, тем более ты не оборотень, чтобы кусаться, но магия на то и магия, чтобы пути и выходы искать. Почувствовала, что ты в мальчишке погряз и все за тебя такого нерешительного решила. Тем лучше оно, и если ты дополнительного пинка от меня ждал, то это был он самый. Так что ноги в руки и бегом к Тэхену! — Вообще-то я не за этим пришел, а чтобы тебя выслушать. Тебе вчера плохо было и не ври. И от моего поведения, и в целом, — Чон произносит, а в мыслях не то совершенно. В них лисенок один и правда нежданно-негаданно вскрывшаяся. — Ой, да пожалуйста. Думаю, тебе полезно будет мои воспоминания посмотреть, — усаживается удобнее напротив Чонгука Юнги, руки его безвольные в собственные забирая. — Лучше так, еще одного словесного излияния души я не выдержу.       И Чонгук смотрит, а Юнги не противится. Терпеливо его по своей памяти водит, ничего не утаивая, в каждый ее уголок заглянуть позволяет. Болезненное показывает и сладко-горькое, как боролся с собой и как страхи отринул, как не проиграл в этой войне, а, перед чувствами искренними сдавшись, выиграл. Даже первую с Чимином близость для большей наглядности и как метку ему поставил не скрыл. Любить себе разрешил. — Мне так жаль, котенок, но и горд я за тебя не меньше, — озвучивает мужчина, выныривая из чужого разума. Обнимает порывисто всхлипывающего друга и до хруста в костях хрупкое его тельце сжимает. Нет нужды в большем, нэко все и так понимает, ему для полного исцеления именно объятий самого близкого того, кто его не оставлял никогда, не хватало. Теперь легче, теперь проще. Его понимают, его принимают. Что еще ему для счастья нужно? — Так заставь меня и тобою гордиться, Гук-а, — шепчет Юнги. — Иди уже и ни себя, ни его не мучай. Нашел свое счастье – не отпускай, оно сдавшихся не прощает. — Спасибо…

***

      Тэхен от во всем тели боли и томности просыпается, от желания необъятного и влажных шелковых под собой простыней задыхается. Ищет судорожно Чонгука, зовет, но того ни рядом, ни даже в покоях нет. — Оставил, — со слезами на глазах в пустоту повержено выдыхает. Ворочается, ища удобное положение для объятого себя пламенем. Не находит. В комочек сжимается беззащитный, тронешь который и сам ненароком сгоришь. От жара, от неразделенных чувств, от к себе ненависти. А в мыслях, на удивление ясных, обрывки ночи прошедшей мелькают. Как нежели в объятиях его, ласку дарили, целовали и покусывали где-то страсти на грани. Каждый сантиметр чувствительной кожи дыханием трепетным опаляли, новые и новые на ней яркие огни поджигая. Руки татуированные вспоминает, пеплом осыпаться не дающие, крепко держащие, точно Тэхен – самое ценное, что у них в жизни есть, но… в итоге его отпустившие. Кицунэ без них не справляется и не справится, он в их обладателе по уши. — Чонгук, — с губ срывается, до крови искусанных. — Чонгук, — как мантру они повторяет, зная, что не придут, что надеяться не на что, но все равно надеясь. На пороге истерики и болезненных всхлипов, душу раскалывающих на раз. Только нет ее, кажется, у черного мага, во что верить Тэхен отказывается. Встает, пошатываясь, и, превозмогая слабость, к выходу движется, одеяло, плащом по полу грузом неподъемным за ним волочащееся, таща за собой. Двери открывает не с первой попытки и тут же в объятиях оказывается теплых, таких нужных, самых родных. — Ч-Чонгук, — всхлипывает, безвольно в сильных руках опадая. — Зачем встал, лисенок? — участливо спрашивает мужчина, подхватывая не сопротивляющееся тельце под ягодицы. Смотрит тепло и сожалеюще, но не щадяще, сердце, учащенно забившееся, выворачивая наизнанку. — За тобой, — вздох судорожный и глаза, новыми слезами наполнившиеся. — А ты зачем? Зачем вернулся? — За тобой, — аналогичный ответ, дополнительных пояснений не требующий, и вспышка вдогонку яркая, почву выбивающая из под ног, коей у Тэхена и без того не было.       Миг краткий и оба посреди знакомого поля, тюльпанами изобилующего, стоят. Вернее стоит только один так и не выпустивший юношу из своих рук Чонгук, а Тэхен…Тэхен поверить боится. Потерянным взглядом блуждает из-за чужого плеча по окрестностям, в храме на холме опору находя для себя. В солнце зенитном, в ветре, ненавязчиво его рыжие локоны треплющем, и в цветах, постелью роскошной для них расстелившихся подле. — Это сон? — срывается еле слышное, совсем неуверенное, улыбку заставляющее показаться на лице принца. — Реальность, но почему ей не стать сказкой, которые ты так любишь? — произносит Чонгук, мягко его в траву опуская. Одеяло, вместе с ними перенесшееся, берет, следом землю им укрывает. — Ты… — мямлит робко Тэхен. — Мы… тут? — Тебе не нравится? — выгибают брови насмешливо. — Нравится, — смущенно бубнит лис, поджимая ушки с хвостом. — Ты нравишься. — Ну это я уже и так понял, — смешок ироничный и поваленный на одеяло мальчишка. — Боишься? — в глаза зеленые, сверху над ним нависая, внимательно вглядывается маг. Добровольно и не раздумывая больше, в них погружается, в лесу приветливом, изумрудном моментально оказываясь. Заждались в нем Чонгука, ветвями сильно, но ласково оплетая все его существо. Не отпустят отныне они, как и принц своего лиса. — Нет, — уверенное, притягивая к себе ближе мужчину. — И ты не бойся, ведь я тебе доверяю. — Смелый, глупый лисенок, — выдыхает ему в губы клубничные Чон и в плен их захватывает. Не требуется для этого штурма, не требуется ничего — ему так просто сдаются. Неумело отвечают, но со всей жаждой и страстностью. Тэхен до омута наконец-то добрался, выгнав из него предварительно всех чертей. Вокруг них они сейчас пляску устраивают, подходы все и пути окончательно отрезая, кроме одного единственного, обоим желанного.       Кицунэ ноги податливо разводит в стороны, чтобы мужчина удобнее устроился. В волосы смольные зарывается пальцами с блеснувшим на одном из драгоценным подарком. Пропускает каждую волнистую прядку меж них, то оттягивая, то сжимая в ладонях, голод неконтролируемый пробуждает в хозяине их, пока тот языком его язык пытке сладостной подвергает. Аромат клубнично-лесной гуще становится, одеяло влажнеет, как и кожа обоих, одежду ненавистную сейчас снять намекая. Тэхен без ненужных подсказок руки поднимает, позволяя с себя кофту стянуть, а потом и сам рубашку одним резким движением с Чонгука срывает, в сторону ее куда-то откидывая.       Чонгук по смуглому, никем нетронутому полотну завороженно взглядом прогуливается, видел которое уже ночью, но разукрасить его не посмел, шею только что разве. Исправляется. К соску манящему припадает, первый стон вызывая в судорожно воздух глотающем горле. Покусывает его и оттягивает до боли приятной, ерзать беспомощно Тэхена заставляя. — Ч-Чонгук, — скулит жалко он, по локонам темным блуждая руками. Загребает в кулак их, прося сам что не ведая.       Мужчина ко второй розовой бусинке перемещается, и ее не жалея нисколько. Не насыщается. Испить лисенка до капли последней планирует, и даже тогда не насытиться ему им все равно. Этого мальчишки солнечного магу всегда будет мало, ведь истинное солнце не над ним, а под ним первозданно сияет. Светом его тьму убивает, жизнь взамен возвращая.       Чонгук влажные дорожки чертить продолжает, с сосков перебираясь к хрупким ключицам и шее. Цветы на них новые садит, бутонами мгновенно налившиеся и распустившиеся тут же. Тюльпаны вокруг они собой затмевают и по красоте, и по значимости. Не тягаться им с ними и они не пытаются, благосклонно за происходящим наблюдают со стороны: перед магией сердец преклоняется даже природа, бессильна она здесь совершенно. На лоне ее эти двое не низменным желаниям предаются, а любовь на вкус пробуют, чтобы не разбежаться после, а воедино слиться. — Какой же ты красивый, — шепчет мужчина, капельку пота с дернувшегося кадыка Тэхена слизывая. Руками к штанам его тянется, пуговицы из петелек почти вырывая. Бедра юноши приподнимает и сдергивает ненужную тряпку вместе с бельем, оставляя омегу нагим полностью.       Омега глаза прячет стыдливо, хвостом естество прикрывая, и ноги смежить пробует, чего не дают ему — по-собственнически их вновь раздвигают. Чувствует юноша, что влажно у него там все внизу, что главным витком для смущения служит. Непривычно это ему и впервые. Мало того, что он и имя-то свое почти позабыл из-за эструса, в желаниях своих и руках потерявшись умелых, так еще и тело обуглившееся не успокаивается, новую порцию смазки из себя извергая. Чонгука обратно себе требует, о большем умоляет его, под губы потрескавшиеся подставляется, которые… — Что ты… — задыхается Тэхен, горячее дыхание ощутив на оголенной розоватой головке, — не надооо… — стоном громким вместо законченного предложения давится, стоило магу вобрать в рот его член. Извивается зверьком обезумевшим, то ли убежать думая, то ли бедра навстречу подкинуть, но, намертво к земле пригвожденный, и на сантиметр не может сдвинуться. — П-прекрати, — хнычет, одеяло раздирая проявившимися когтями, жмуря до цветных мушек глаза. — Тебе разве не нравится? — отрывается Чон, взглядом темным прошивая насквозь исподлобья. — Но это же… н-неправ… — смотрит кицунэ вниз и лучше бы не смотрел, потому что о том, что собирался сказать, забывает. — Что ты там бормочешь? — прищуривается хитро маг. — Нравится, говоришь? — на головку истекающую дует. — Мне тоже, — добивает и пошло с нее соленую капельку слизывает. До лобка небольшой член заглатывает и ртом вниз-вверх по нему мучительно медленно скользит, себе рукой помогая. Языком каждую на нем вздувшуюся венку обводит, пушистым хвостом, беспрестанно в треморе бьющемся, получая за издевательства.       Не порядок.       Перехватывает его у основания, захлебываться в ощущениях заставляя умильно поджавшего на ногах пальчики Тэхена от, казалось бы, простого касания. Прошивает его насквозь оно, новыми и новыми ласками Чонгука подкрепляясь, пока к пульсирующему колечку мышц вплотную не подбирается и первым пальцем все того же внутри не оказывается. — Тише. Ты ведь мне доверяешь, лисенок, сам так сказал, — успокаивающе поцеловав низ живота юноши, мужчина озвучивает, неспешно стенки тугие растягивая. — Не больно же, правда? — удовлетворенный количеством продолжающей поступать смазки, второй добавляет. — П-приятно, — шепчет Тэхен, глаза от удовольствия закатывая. — О-очень. — А будет еще лучше, — бедра карамельные поцелуями осыпают, шрамы, почти окончательно сошедшие, ими перекрывая. — Чонгук, — зовет лис, неосознанно на уже три фаланги самостоятельно насаживаясь. — Мм? — нехотя от кожи, даже здесь веснушчатой, отрываясь. — Иди ко мне, я хочу тебя видеть. Хочу к тебе прикасаться.       Чонгук не возражает. Вынимает пальцы из чужого, сокращающегося в поисках необходимой без них наполненности нутра, оставшуюся одежду с себя сдергивает и руки около головы Тэхена, нависая над ним, ставит. — Не меня ждешь? — ему улыбается. — Тебя, — улыбка ответная и первым потянувшийся к напротив губам лис. Хвост беспокойный, ногу чужую следом оплетший, и вжавшийся пахом Тэхену в пах Чонгук. — Это, чтобы я не убежал? — намекает маг на конечность пушистую, губу кицунэ не больно прикусывая. — Верно, — за шею обнимает настойчиво его Тэхен, проходясь носом по снегами с вершин горных благоухающей жилке. — Не смог бы, даже если бы захотел, — выдыхает Чонгук, проезжаясь своим членом по члену мальчишки, чтобы всю степень его возбуждения прочувствовал тот, чтобы понял, что иного для них нет и не будет исхода, что желанен он и любим. — Я… — пугливо лицо в плече Чонгука прячет омега, сам противореча себе. Телом тянется, а разумом все еще страшится предстоящего. Не от того, что не хочет, а потому что заложено в нас так: боязнь первого, боязнь неизведанного. Не перекрыть этого мысли туманящей течке, зато перекрыть… — Ты готов, лисенок, — головку налившуюся подставляет ко входу Тэхена Чонгук и гладко в него до конца входит, не вызывая ни боли, ни отторжения в нем. Непривычно немного — наполненность невероятная, но такая кицунэ необходимая. Округу стоном огласить — мага очередь. Не понимал он до этого, как сдерживался отчаянно, первостепенно о состоянии омеги заботясь, как с ним воедино слиться хотел, терпеливо его подготавливая. Теперь бы сдержаться… Слишком узкий он, слишком податливый, слишком для него, осторожно выходящего и так же медленно обратно скользящего, все. Губами вскрики немые с чужих губ ловит. Их, как и самого лисенка, себе забирает.       Омега в спину ему когтями до точек кровавых впивается, на поцелуй отвечая, бедрами под ритм неспешный подстраивается. Подается навстречу Чонгуку, видя свое отражение на обсидиановом зеркале глаз его личного омута, в который только с головой, из которого больше не вынырнуть. Бисеринки пота с тел обоих бликующими кристалликами под жарким солнцем сбегают, ветер что-то тюльпанам нашептывает, лениво их колыхая из стороны в сторону, чтобы идиллию двоих не нарушить, только нет этим двоим дел никаких ни до него, ни для еще кого-либо. Хоть буря, хоть гром, что им они, если их сердца как одно бьются, все остальное заглушая вокруг?       Чонгук ускоряется, и своему, и чужому желанию потакая. До звонких шлепков, до криков не сдержанных, о боли в лопатках, несмотря на то, что их новыми награждают ранами, позабыв напрочь. Тэхен же вместо ран на них чувствует крылья. Поклясться готов, что не просто их ощущает, а видит. Раскрываются они, нет — не черные, а радужные за спиною, корону невидимую возвращая принцу, годы его одиночества перечеркивая.       Толчок за толчком, потерявшиеся в объятых наслаждением лицах напротив принц и его лисенок. Первый — крепкий, поджарый с бугрящимися мускулами и на теле вязью проклятых рун. Второй — маленький, хрупкий, в объятиях растворившийся своего избранного, однако светом одаривать его не переставший, со шрамами, сейчас метками Чонгука перекрытыми, и веснушками яркими. Волосы смольные над ним, а под — разметавшиеся огненно-рыжие. Тьма и свет, что под руку шагают всегда, как бы одна от другого ни отворачивалась. Как бы ни просила во благо другого себя отпустить. — Ты пообещал не отпускать меня... крепко зубами вцепиться, — сбивчиво произносит маг, целенаправленно внутри кицунэ ударяя по нужной точке, дикое и необузданное в нем пробуждая, на мириады лесных звезд его далее рассыпаться в сокрушительном наслаждении заставляя, и сам следом за ним взрывается вокруг солнца планетами, клыкам, шею его разорвавшим, и языку, с нее слизывающим пряную кровь, бесповоротно сдаваясь. Не Чонгук до капли последней Тэхена испил, а Тэхен в итоге его.

Главный тюльпан не в саду ухоженном, не в поле вольном расцвел, а на коже.