Magic of hearts

      Чонгук нежно прядку рыжую убирает с чужого лица, умиляясь с того как его обладатель во сне смешно причмокивает. Уставший, но получивший сполна все то, чего так отчаянно его существо, охваченное первым в жизни эструсом, просило. Нет, не так. Просил сам Тэхен. Потому как за одно он теперь со своим вторым «я». Потому что черного мага юноша искренне полюбил и не менее искренне всего себя ему подарил, ни на что больше не согласный иное. Плавился на цветами изобилующей поляне под его ласковыми прикосновениями, солнце ему затмившими полностью. Кицунэ, сам того не ведая, светилом небесным для Чона стал, на шее его распуститься тюльпаны заставил, а Чон в это же время новые соцветия поцелуями в вязь голубых роз добавлял на хрупком теле мальчишки, податливо принимающем все то, что ему давали. К вечеру позднему, когда прохладой с Нагорий Северных повеяло, и залюбив лиса до мушек разноцветных перед глазами, Чонгук обратно в Декалькоманию их перенес, начатое, но далеко не завершенное на алых простынях продолжая. Поражался любви в глазах лесных Тэхена, не зная, что в собственных аналогичное отчетливо вырисовывается, вечный в них мрак, как стекляшку ненужную, разбивая, и Тэхен это видел. Не думал в тот момент ни о чем маг, кроме распятого под собой юноши, все лишнее рукой решительной в сторону отодвигая. Шанс на счастье, пускай и не долгое, себе давал, эгоистично забирая его у другого. Не думал ни о чем и кицунэ, а тем более о подобном по незнанию будущего, но вернее потому что был счастлив. Его приняли, его любят. Тьма отступила покорно, оставляя ему вместо слуги Ада ничем незапятнанного и открытого принца. Эструс, вместе с тем, им чувства усиливал, какую-либо нерешительность на нет твердое у обоих сводил. Миг и изумрудные омуты распахнуты вновь, а руки проворные, тонкие тянутся к Чонгуку, сна остатки стряхивая с томного тела. — Мой принц, — шепчет Тэхен жаркое в губы напротив, забирая их себе без остатка. Жадно и голодно, не нежностью сегодня подстегиваясь, а страстью. Сминает половинки коралловые своего принца, а тот и не против: отвечает, ладонями проскальзывая по синим цветам на тяжело вздымающейся груди, с предплечья за день и прошедшую ночь на нее перебравшихся, силу своих чувств доказывая. Не разрастись розам настолько, будь не так оно и по-другому, о чем не сейчас, но в последствии хозяин замка задумается, но, а пока…       Тэхен с трудом, но отталкивает от себя Чонгука, чтобы следом на нем, распластанном и обнаженном, оказаться сверху. Ягодицами мокрыми от пота и смазки пройтись по и без того паху вздыбленному и на член крепкий одним резким движением насадиться под стон несдержанный мага. — Где же тот робкий и стеснительный мальчик, что порог Декалькомании переступил? — риторический вопрос задает Чон, опуская руки на талию хрупкую. Ответом ему дерзкий взгляд хитрых глаз лисьих и от самого лиса толчок служит. — Вероятно, еще за тем порогом остался. С тобой иначе и быть не могло. Точно не тогда, когда я тебя узнал настоящего, — улыбается юноша, внушительные клыки демонстрируя и довольно повиливая хвостом. — Уверен, что узнал? — хмыкает Чонгук весело, бедра подкидывая навстречу Тэхену и по нервов комочку распухшему ударяя головкой. — Ах, — на выдохе вырывается из кицунэ красноречивое, глаза прикрывающем в наслаждении. — Не полностью, но я уже на верном пути, — ладошки укладывает на плечи мужчины. Бьются сердца в унисон, от темпа в отличие. Лис никак не подстроится под Чона, то и дело сбиваясь от сверх стимуляции. Только и остается ему, что постанывать обессиленно и нутром пережимать орган объемный себя внутри. — Ты не лисенок, а чертенок, — маг произносит, на грудь свою рывком резким вынуждая мальчишку упасть. Объятиями его обволакивает, не прекращая под ним двигать пахом. Главенство перенимает, несмотря на позу, к этому не располагающую, подчиняет Тэхена себе без остатка и какого-либо от него сопротивления. Под линей челюсти влажный поцелуй ему дарит и носом в жилку бешено пульсирующую зарывается, ароматом дикой ягоды упиваясь. Хвост перехватывает пушистый, вертлявый, сдавливая его у основания. Юношу от этого нехитрого действия буквально в воздух подкидывает. Очередной громкий его всхлип слух чужой ублажает и ушки прижатые к голове в вихрах огненных, влажных теряются. Внизу пожар самый настоящий разгорается, не потушить который не разъединившись, и даже тогда ему продолжать гореть. Чонгук ладонь одну с талии на ягодицу розовую перемещает, след оставляя на ней отчетливый от ощутимого сжатия. — Чонгук… — Тэхен вскрикивает, сил не находя, чтобы слово в несколько оформить слов. Ужом извивается на маге, болезненно стоящим членом об торс его потираясь в желании получить долгожданную разрядку. Маг за это ударом хлестким его награждает, поверх уже отпечатанного еще более яркий оставляя росчерк. Мягкость и трепетность была вчера, сегодня страсть в свои права заступила, красок добавляя в чувств многогранность. Сущность звериная в экстазе пребывает от такого Чонгука, последние разума остатки забирая у владельца. Напитывается ранее недополученным, потому как упрямился долго Тэхен и до последнего инстинктам не давал поглотить себя окончательно. Чон не мог не поразиться в связи с этим, удивляясь чужой осознанности в период безумный для любой омеги. Знал бы он чего это мальчишке стоило. Ни кому иному, а именно ему доказать кицунэ пытался, что не только лис его выбрал, а сам он — Ким Тэхен. Без потому что и как. Просто так. Хорошо юноша те слова мужчины запомнил про то, что он его выбрал за неимением выбора и на голых инстинктах, что правдой никак не являлось и что сейчас наконец опроверглось.       Чонгук от истины простой и ее осознания под ним замирает. Лис остановки внезапной не понимает. Спину распрямляет и растерянно на партнера смотрит, а тот в ответ восхищенно. — Я тебе верю, лисенок, — маг выдыхает. — О чем ты? — О том, что ты поразительный, но, пожалуй, об этом мы поговорим позже, а теперь отпусти себя.       Тэхен краснеет, неловко поерзывая на естестве мага. Взгляд куда-то в сторону отводит и бубнит едва слышное: — Так я и так… Ну не совсем, но… А вдруг я опять кусаться начну и… стыдно будет потом… — И это мне говорит тот, кто несколькими минутами ранее меня оседлал и стонал так, что даже Сокджин, находясь в своем озерном домике, понял чем мы тут занимаемся? Стыдно тебе в любом случае будет, но больше – хорошо, — мужчина смеется. — Сам напросился, господин Чон. Потом не жалуйся, — кицунэ бросает, краски малиновые с щек веснушчатых терять и не думая. В грудь набирает воздух и глаза закрывает, чтобы в секунду следующую их, любую человечность утерявшие, распахнуть. Рыкает и по традиции лиса неуемного в шею Чонгука вгрызается, дополняя цветущую на ней метку бутонами оранжевыми, теплыми. Скачку устраивает бешеную на своем принце, дуги невообразимые выписывая ягодицами. Очередь хозяина Декалькомании покои огласить отчаянным стоном. Очарователен в смущении Тэхен, в непосредственности прекрасен, а вот в сладострастии…       Не найдет подходящих Чонгук слов, потому как мысли все напрочь и нужные, и ненужные лис одним видом, восседающего себя сверху на нем, выбивает. Не щадит нисколько его и властью над ним наслаждается. В небеса их обоюдно возносит, но камнем не падает вниз – маг не дает, крепко держит лисенка, крылья утерянные, ныне фантомные, раскрыв за спиною. Не выдерживает долго Чонгук, сверхновой взрываясь под главным для него светилом, что жарче и ярче сияет в свете неверном, льющимся из окна замка. Тэхену все равно мало. Целует, кусает все, до чего только дотягивается. Мужчина его понимает. С себя мальчишку на спину опрокидывает и влажные дорожки на шее, ключицах, сосках его оставляя, спешно спускается вниз. На головку члена юноши, сочащуюся смазкой, дует дразняще. Вбирает ее преступно медленно, обсасывает, бедра чужие, в треморе бьющиеся, удерживая одной рукой, а второй к колечку пульсирующему подбирается. Сразу три пальцы в него загоняет, как и орган, перед ним жаждущий, до стенки задней своего горла. Мучает Тэхена, подводя его к самой грани, и сам, вместе с тем, новым желанием загорается. Каждую венку на нежной коже языком юрким обводит, чувствуя, как сильно пережимает его фаланги в преддверии оргазма кицунэ, щедро покрывая их ароматной жидкостью. Простату намеренно задевает, даруя финал долгожданный партнеру, не выпуская изо рта член. Насухо вылизывает его, продляя наслаждение задергавшегося в приступе неконтролируемого экстаза Тэхена. — Мой альфа, — повержено выдыхает лис, стоило отстраниться принцу. — Не альфа, но я не против им для тебя стать, — тазовую косточку целует маг, а за ней и вторую. — Уже стал, — ладонью зарывается в смольные волосы Чона Тэхен, пятками беспомощно по шелку простыни елозя от касаний его с ума сводящих губ. — И то верно, — усмехается мужчина, подтягивает к себе кицунэ. На четвереньки затем его ставит и в нутро податливое погружается, перехватывая непослушный хвост. — Альфа… — стонет Тэхен, не ожидавший мгновенного продолжения. Спину выгибает до хруста и ягодицами призывно подмахивает ему навстречу, за что поцелуи-бабочки по линии всего позвоночника получает в награду.       Юнги, зашедший к ним только что, поднос из рук почти роняет, мямля какие-то извинения. На тумбу его ставит и спешит из покоев исчезнуть, думая, что если не он, то эти двое с ума сошли точно. Пара того даже не замечает, отдаваясь на волю ветрам желания. Чонгук в тело податливое вколачивается до шлепков звонких и голоса лиса сорванного. Ни себя, ни его не жалеет, в чувствах купаясь, как в самых ласковых, исцеляющих водах. Не осталось между ними ничего, кроме любви, на страсть сейчас помноженную, если бы не одно но… Боль внезапно все существо прошивает Чона, никак не успокаивающаяся даже после и своей, и Тэхена разрядки. Чонгук откатывается от него обессиленно, интуитивно под бок себе его подгребая, в нем ищет успокоение, благо тот, пребывая в абсолютной удовлетворенности и спасительной полудреме, о смене чужого настроения не догадывается. Мурчит неразборчивое что-то в шею мужчине, всеми возможными конечностями его оплетая, так и норовя в сон благостный провалиться, чему не препятствуют и не говорят ничего. В лоб лишь горячий целуют и одеялом, еще ночью откинутым за ненадобностью, заботливо накрывают. — Чонгук, я люблю тебя, — засыпая Тэхен шепчет.       Чонгук молчит и, лишь когда юноша окончательно в объятия снов погружается, одними выдыхает губами: — Прости.       В сознании же «я тебя тоже, лисенок» отчаянно бьется, но так и не произносится, болью не своей - Бэкхёна, задавленное. Ощущает, как сердце истинного обливается кровью, в связи с чем – непонятно. Как кричит Ада Владыка в агонии и все вокруг себя уничтожает. Уничтожает и его – слугу верного, предначертанную духами пару. В реальность окунает и к себе ненависть возвращает, отбирая счастья мгновения. Метку на шее раскаленными клешнями пережимает, намекая о непоправимом. Маг подобное всем нутром отвергает. Тэхена он любит и о случившемся не жалеет. Время и наложенный на него долг с ним не согласны в корне, раны подзатянувшиеся на спине сызнова открывая. Чонгук сдаваться не собирается. Не теперь, когда обрел счастье. Поднимается с кровати решительно, настроенный причины подобного состояния Бэкхёна узнать и попросить, как бы это его гордости ни претило, у него отсрочки.       Одевается быстро и, убедившись, что крепко лисенок спит, вылетает из покоев. В подземелье спускается, где дверь проклятая с не менее проклятым на ней выбитым древом заканчивает подсвеченный синим огнем коридор. Прикасается к шершавой поверхности и уже у настоящего рубинового оказывается, свет забирающего у всего вокруг находящегося. Касается и его, чтобы во владения Дьявола переместиться.       Подземный мир удушьем в лицо бьет, всполохами огненными лавы озер, около него простирающимися, мужчину встречая. Гореть заставляет легкие вместе с кожей, лишая их кислорода последнего. Выжигает душу, на части беспощадно расколотую, но до сердца не добирается - не может. За крыльев неимением, Чон мост хрустальный выстраивает поверх губительного потока с помощью магии, шаг за шагом по нему приближается к замку Владыки, над всем остальным в Аду возвышающемуся. На горе обсидиановой стоит обитель Бэкхёна — Уедин, а подле нее путь преграждает в красках багряных утопающий лес. Не теряет листву он, несмотря на климат всему живому неподходящий, подпитываемый кровью неугодных Бёну демонов. Душами они неприкаянными среди черных стволов бродят, не имея возможности его покинуть и телесную оболочку принять: сердца их под замком заперты в темнице, а без них не возродиться им, обреченным на пустое существование, полно. Равнодушным взглядом остается только вслед гостю незваному смотреть, не получив от Владыки никакого приказа на его перехват.       Чонгук на дьявола отродья не обращает внимания, упрямо по каменистой тропе, среди алых деревьев петляющей, движется в гору и через несколько долгих минут выходит на прилегающую к замку Аллею Разбитых Судеб. Чаши с внутри них негасимым огнем по краям ее расположены и ликорис остролепестный по периметру высажен, разум дурманя неподготовленного к аромату его чужака. Маг рукавом плаща темного от него прикрывается, стараясь лишний раз не вдыхать приятный, но вместе с тем удушающий запах. Вихрем пересекает злосчастное место, игнорируя тело охватившую слабость и чужую, все никак не умолкающую боль. Что же случилось с тобой, Бэкхён? От чего твой дух несломимый в таком нестабильном состоянии сейчас пребывает? Даже обычно тихий Уедин раздражающе гудит, уши закладывая мужчины. Вибрирует и, если прислушаться, как будто плачет. О чем и по ком? Чонгук о том предпочитает долго не думать, целенаправленно в сторону оранжереи идет, в которой, к его удивлению, вместо истинного он полную разруху находит и пустоту. Бутоны карминовых роз, еще пока не завядшие, и от витражей разбитых стекло по мрамору раскиданы белому. Стены и те трещинами покрылись, чей-то кровью, до сих пор не впитавшейся, сюрреалистично окроплены. — Не лучший ты выбрал день, чтобы навестить Владыку, — со спины доносится голос знакомый, но без обыденной в нем ехидцы. Печальный он и такой же, как и осколки подле, разбитый. В Аду определенно неладное что-то творится. — Что произошло? — поворачивается к демону маг, подмечая его осунувшееся лицо и глаза потускневшие с полопавшимися капиллярами.       Чимин губы, всякую краску утерявшие, в усмешке невеселой кривит: — Он его отпустил. — Что? — неверяще Чон переспрашивает. — А то ты сам не видишь, — небрежно указывают на учиненный Бэкхёном погром. — Бэк память Чанелю стер и в Подлунную его отправил.       Чонгук до глубины души услышанным поражен. Поверить не может в случившееся, потому как прекрасно знает о безумной любви этих двух демонов. Не с чужих слов, а с ней лично знаком маг. Он, связанный с предначертанной парой незримыми узами, воочию ее видел, на себе ощущал. Да что там, если ради старшего Пака Бён в свое время Чона отверг, а что же теперь…? Неужели Владыка от него отказался? Как могло самое нерушимое и неприкосновенное в один миг обратиться прахом? — А как же… — закономерный вопрос хочет мужчина задать, но Чимин его прерывает с на устах усталой улыбкой: — Любовь? «А что ты вообще о ней знаешь?» — хотел бы сказать я, но, как вижу, и ты угодить умудрился в ее сети, — взглядом красноречивым окидывает метку на чужой шее суккуб. — Когда она искренняя и сильная, часто чем-то приходится жертвовать. Именно так и поступил Бэкхён, во избежание больших страданий для моего дяди. Как я уже говорил, он его отпустил, ибо наконец-то понял, что вместе, как бы они ни хотели, им не быть, а почему ты и сам прекрасно осведомлен. — Тогда и тебе следовало бы Юнги отпустить, не находишь? — Не сравнивай. Мы с котенком, в отличие от них, истинные, а то, что мы демоны из разных миров… Эта проблема легко решаема моей меткой на его шее. А вот у вас с Тэхеном… Какого черта, Чонгук? Я думал ты умный парень, и если не о себе, то хоть о нем подумаешь. Тебе не больше года осталось, а ты… Решил по стопам Владыки пойти? Впрочем, я тебя не виню, даже в какой-то степени понимаю. Счастья хочется всем, не так ли? Я и рад, и в то же время не рад за тебя, но что уж теперь… Наслаждайся тебе отведенным, но главное момент не упусти, когда попрощаться навсегда с кицунэ придется, и желательно так, чтобы виноватым остался ты, а не он. Не хочу дополнительной боли для Юнги, ему и так оплакивать тебя долго, не хватало еще, чтобы он о рыжем недоразумении лишний раз пекся. — Это не твое дело зачем я и почему. Тебе о котенке предстоит позаботиться в мое отсутствие, что мне, кстати, нисколько не импонирует, а с Тэхеном я сам разберусь – не лезь, — рычит Чонгук, ощутимо покоробленный словами Пака. Надежд Чон и без того никаких не питает, наперед свой итог зная. Лишь в часы хрустальные песчинок добавить желает, чтобы день расставания со своим лисенком оттянуть. Насытиться им всласть, что, очевидно, невозможно и никогда не будет. Много переменных в любви, но в истинной одна неизменна – бессмертие. Потому как не забывается она спустя дни, недели, года, в следующую жизнь переходит, вновь и вновь двух на нее обреченных сталкивает. Шрамы невидимые, но хорошо чувствующиеся, оставляет на сердце, и маг, благодаря эмоциям Бэкхёна, его насквозь сейчас прошивающими, это впервые настолько отчетливо осознает. — На этот счет можешь не переживать, Юнги под моей защитой в полном довольстве и в безопасности будет жить, никакое зло его не коснется. В ваши же отношения с лисом я вмешиваться не намерен из банального к тебе уважения. Просто дружеский совет тебе дал и не более. — Где Бэкхён? — переводит маг тему, пресекая развитие не имеющей смысла демагогии. Он пришел сюда за иным. — В тронном зале, но предупреждаю – зрелище еще то, и я бы советовал тебе туда не ходить, но ты, конечно же, меня не послушаешь, — произносит суккуб, отходя в сторону, чтобы дать мужчине пройти.       Чонгуку большего и не требуется. Проносится мимо Чимина, полами длинного плаща по ногам его ударяя, и из виду за поворотом слабо мерцающего коридора скрывается. Давно не страшит Чона гнев возможный Владыки, но не он далеко его в конце пути поджидает, а и впрямь целое, землю выбивающее из-под сапогов представление. В огромной, освещенной кровавыми звездами зале главенствует мрак. Ни один магический факел в ней не зажжен, оставляя рунические стены пребывать в кромешной тьме. Контрастом ей служит Владыка, ярким белым пятном выделяясь на резном каменном троне. Впервые он не пустует, как это принято было после смерти Джонхёна. Впервые его сын место законное занял как должно и корону на голову вместо привычного венка водрузил бесспорно по праву, но отчего же оное так неправильно выглядит? Отчего увиденное заставляет сжиматься болезненно все существо? Отвергает такого его. Чонгук не ненавидит Бэкхёна, но и симпатизировать ему у него причин никаких нет. Бэкхён его на службу себе обрек, но и вместе с тем королевству тэнгу помог. Как пару не принял, но и сердце не разбивал, скорее уберег от подспудной привязки, не сердцем навязанной, а треклятыми духами. Бледен как никогда Бён, по цвету сливаясь со своей белоснежной из дорогого шёлка рубашкой, каплями алыми окропленной, что не удивительно, когда безжизненная рука вторую скучающе полосует кинжалом. Затягиваются раны глубокие тут же, чтобы под лезвием беспощадным, когда-то жизнь оборвавшим Джонхёна, открыться вновь. Пугающий ритуал, призванный боль душевную, но все равно не утихающую приглушить. Она из рубиновых, треснутых глаз Бэкхёна сочится, муками невыносимыми на его красивом лице отпечатывается и даже в камнях драгоценных короны остроконечной отражается. — Хочешь? — предлагает он Чонгуку кинжал. — Станешь новым Владыкой, участи избежишь незавидной и проблемы решишь все свои, хотя… — тюльпаны, огнем в темноте полыхающие на чужой шее, взглядом странным одаривает. — … Эту не решишь точно. За мной скорее последуешь. Как жаль, Чонгук, как жаль. Я думал, ты меня во многом умнее. Столько лет ее избегал, но, смотрите-ка, она тебя все же настигла. А мы похожи… — усмехается горько. — … как и они. — Вероятно, именно по этому принципу духи нас и обрекли друг на друга, но я не ради философствования к тебе пришел, а чтобы попросить об отсрочке, — подле трона становится Чон, решительно глаза обсидиановые поднимая на истинного. — Если бы я мог, Чонгук, если бы я мог, — улыбается печально Бэкхён. — И даже тогда, она бы тебе не помогла, а напротив, все бы усугубила. Посмотри на меня, что ты видишь?       Чон молчит, все и без слов ясно. Вместо Владыки всесильного он оболочку, в клочья разорванную, с сердца ошметками посреди нее, видит. На последнем издыхание они, кажется, бьются, первому встречному отдаться готовые, чтобы бремя наложенных обязательств и вечной жизни с себя снять, но главное, чтобы ничего более не чувствовать. С любимым именем на устах спокойно умереть и далее в безвременье оказаться без возможности перерождения. — Обвиняй меня, духов, судьбу, кого угодно, если тебе от этого будет легче, но лучше проживи оставшееся тебе время так, как ты того хочешь. Без оглядок и без дум лишних. Счастливо, Чонгук. Мы с тобой, к сожалению, выбор свой давно сделали и теперь его плоды пожимаем. Ты семью спасал, а я весь остальной мир. Никем неоцененное благородство, но и не ради ведь благодарности от кого бы то ни было это было, верно? — откинув кинжал в сторону, спускается с трона Бён, вплотную к Чонгуку подходит. Ладонь ледяную на щеку его опускает, ее нежно оглаживает. Тьму, в нем заклубившуюся от присутствия в Аду, успокаивает, не давая ей и без того его срок недолгий укоротить. Участливость проявляет, отражение свое видя в нем, но большего, как бы ни хотел, он ему предоставить не может. Его самого бы кто спас от боли, от безумных чувств, от себя... Сутки всего прошли с Чанелем прощания, а кажется, что уже целая вечность, которую не жить, а существовать без него придется Владыке. Выдержит? Бэкхён уверен, что нет. Ничего у демона, кроме воспоминаний и фантомных поцелуев его человека на коже, не осталось. Не знает только, что один единственный розы росток уцелел, вопреки всему, его кровью спасенный, выжил и сквозь осколки в оранжерее из земли пробивается, давая надежду на будущее. Никем незамеченный Чимин куполом магическим наливающийся бутон в память о дяде оградил и ни за что ему погибнуть не даст. На Розу у него совершенно другие планы… — Ты прав, мы то все делали ради любимых, — отвечает Чонгук, перехватывая руку Бэкхёна. — И да, тебя я не виню. Ты для меня идеален, как бы я себя в обратном ни уверял. — Но я не он, — уголки обескровленных губ приподнимает в печальной улыбке Владыка, горечь на языке чувствуя от, казалось бы, идеального для него аромата истинного. Вершины морозные, горные, которым не было в Аду никогда места, розы проклятые и на их голубые лепестки упавшая поутру роса.       Маг, запахом кровавого граната и темного шоколада окутанный сейчас полностью, нечто схожее чувствует. Не нравилась ему сладость, что ягода одна дерзкая, проросши в его снегах, моментом перечеркнула. Разум, душу и сердце Чонгука заполонила. Обрекла на себя. — Не он, как и я не Чанель, — на тыльной стороне ладони поцелуй оставляет Бёна. — А корона тебе не идет. Верни венок.

Бэкхён вместо «верни венок» слышит отчетливо «верни Ёлли».