***
— А зачем нам столько разных цветов? Украшать замок будем? — спрашивает Тэхен у рядом идущего Кенсу. — Не совсем. Это для первого ритуала. Видишь ли, нэко - демоны, отвечающие за луга и поля. Мы их оберегаем и не позволяем погибнуть, подпитываем собой, а они, в свою очередь, весь наш народ. Каждый произрастающий на земле цветок для нас любим и священен. А еще мы их значения понимаем без слов, — поясняет омега. — Нет, гентиану не срывай, у нее не очень хороший смысл и для такого события не подходит, — останавливает потянувшегося к синему соцветию лиса. — Гентиана? У людей она называется горечавкой. И что же в ней такого плохого? — Люди вообще странные и некрасивые названия придумывают. Разве так с цветами можно? И нет, она не плохая, просто «любовь в печали» не для Юнги. Так же, как и замкнутость со скрытностью – это второе ее значение. Ему, наоборот, раскрепоститься необходимо, а то так и будет и себя, и Чимина мучить, — терпеливо рассказывает нэко, ни больше, ни меньше, а наставником себя сейчас чувствуя для выросшего не там, где должно, кицунэ. — А вот незабудка Чернышу очень кстати придется, — несколько небесно-голубых головок срывает. — Верность и вечная, искренняя любовь, преданность и доброта, что может быть важнее для пары? — Вау, ты и вправду все-все о цветах знаешь. Тебя очень интересно слушать, — неподдельно восхищается юноша, возбужденно повиливая хвостом. — А не подскажешь… ну я метку недавно поставил Чонгуку и… — Тюльпаны означают чувственную и взаимную любовь, — сразу же догадывается Су о чем его спросить хочет маленький друг. — А в вашем случае еще и счастье, так как цвет их оранжево-желтый, но мне больше третье их значение нравится. По одной древней легенде, они являются символом перерождения, а значит, вы непременно и в следующей жизни встретитесь. Голубые же розы, что руку твою оплели, с ними, как это нестранно, отлично сочетаются. Трепетная любовь, уважение, забота. — Духи! — за щечки зардевшиеся хватается ладошками Ким. — Ты меня этим так осчастливил! А я сразу Гуки сказал, что не нужен мне никакой альфа и пресловутая истинность, а он не верил! Юнги обязательно и тюльпанов нарвать надо, я и местечко знаю, где они растут, а с розами и того легче, у нас в саду их огромное множество! Кенсу с Тэхена добро посмеивается, трепля рыжие, находящиеся в полном беспорядке кудри, и вместе с ним радуется. Он сам когда-то истинность отверг, выбрав Чонина, о чем не жалеет нисколько. Разве что понести из-за этого долго не получалось, но итог все равно, несмотря на морозы, теплый очень: Ханни, нежданно-негаданно зачатая в первый день зимы. — А ромашки? — ножичком несколько этих цветков лис срезает, уверенный, что они не подойти Юнги просто не могут. — На меня насмотрелся? — улыбается бывший До, проходясь пальцами по белоснежным лепесткам на своей коже. — Простота, беззаботность, очищение и исцеление, ну и плодовитость, конечно же. Дядюшкой поскорее стать захотел? — Почему бы и нет? — бубнит смущенно кицунэ, невольно представляя друга с округлым животиком. — Думаю, они и без ромашки отлично справятся. Истинные пары редки, но зато детей у них обычно рождается много. Не завидую я короче Чернышу, ну или завидую. Хочется еще парочку карапузов, — мечтательно тянет Кенсу, укладывая в корзинку принесенные Тэхеном цветки. — А это больно…? — тушуется Ким, отчаянно краснея. — Ну рожать… — А как же, но оно того стоит, да и последние месяцы мы в форме зверя проводим, что прилично нам облегчает задачу. И да, тебе это лет так этак до тридцати не светит, потому как маловат ты еще. — Я и не собирался! — поспешно выпаливает юноша, уводя в сторону взгляд. — Ну-ну, — иронично посмеивается Су. Кицунэ тему предпочитает перевести во избежание шуток дальнейших. Понял уже, что этот нэко в карман за словом не лезет, нужное у него всегда на языке. — А Чонин? В смысле, что фиалки значат? — «Ты мое земное счастье». — Как это мило! — пищит от переполняющих его эмоций Тэхен. — Ну так, — не перестает улыбаться Кенсу, в памяти воспроизводя день их с альфой свадьбы. — Я, наверное, тебе уже надоел всеми этими бесконечными вопросами, но а кицунэ? Как я понял, мы за леса отвечаем, но что для нас священно? — Ну это очевидно. Деревья, кустарники, да и цветы для вас тоже не пустой звук. — А тэнгу? — Вороны – закрытый народ, и мы мало что о них сказать можем, но одно я знаю наверняка: минералы у них превыше всего ценятся. Говорят, что гора их – Роуэл, залежами драгоценных камней переполнена, собственно, это когда-то и стало главной причиной их почти полного уничтожения. Страшное было время, — передергивает плечами нэко, вспоминая лица тэнгу, болезнью измученные, и крылья, оперения почти всего лишившиеся из-за напущенной на них корыстными людьми хвори. — Почти, но не совсем. Чонгук спас их ценой своих крыльев и свободы, а взамен лишь презрение получил от семьи, — бросает Тэхен зло, сжимая кулаки от бессилия что-либо изменить. — Так он и есть тот самый изгнанный принц? — неподдельно удивляется Кенсу, роняя корзинку в траву. — О, духи, это же несправедливо! Неудивительно, что Черныш настолько его уважает и им дорожит. Любит, я бы даже сказал. И почему светлейшим из нас всегда достается? — риторический вопрос задает. — Не знаю, — понуро лис отвечает, срывая одуванчик и опуская его в плетенку. — Ну ничего, может, случившееся и к лучшему, а иначе не поставить Чонгуку никогда Юнги на две ноги, и тебе с ними обоими не встретиться. Не будем грустить о минувшем, лучше из настоящего все нам полагающееся заберем. Тэхен кивает согласно, улыбкой, такой же, как и он сам, солнечной, друга одаривая. Бредут по лесу, никуда не спеша, цветы душистые собирают и негромко переговариваются, последними деньками летними наслаждаясь. Кенсу множество разных интересных историй знает, поделиться ими не скупясь с рыжим спутником. Учит его, наставляет, советы дает, иногда дельные, иной раз откровенно насмешливые, щеки чужие заставляющие полыхать. Поляну за поляной пересекают, но они не теми и не подходящими для Юнги по словам нэко оказываются, зато яркими цветами неизменно изобилующими. Волшебных зверей на пути встречают, не отказываясь ласку подарить старым знакомцам Тэхена – неоновым единорогам, маки алые им в гривы вплетают, получая взгляд от них благодарный. Один даже колено перед кицунэ склоняет, предлагая ему на себе прокатиться, а тот под охи восхищенного происходящим Кенсу соглашается. — Тебе, кажется, все в этом лесу благоволит! Впервые вижу, чтобы единорог кому-либо такую честь оказывал. Юнги мне ни в жизнь не поверит! — Давай тоже, так будет быстрее. Вечер близится, — руку ему юноша подает, помогая на крапчатую спину животного взобраться. Кенсу пищит то ли радостно, то ли испуганно, стоило единорогу с места тронуться. Визжит, когда он скорость приличную набирает, ветром безудержным становясь. Воздуха потоки по счастливым лицам демонов хлещут, но те, моментом захваченные, только сильней губы в улыбках растягивают. О таком сказки пишутся, а у них природой-матерью в реальности вдруг воплотилось оное. Любит она детей своих истинных и никогда не обидит, что ранее Тэхен не понимал, но по наитию к ней все равно тянулся. Именно природа на тропу судьбоносную закинула лиса, где он с Юнги повстречался и именно она его все эти годы поддерживала и лечила, не позволила от себя отказаться. — Какая красота! — спешивается нэко следом за другом, завороженно оглядывая поле тюльпановое. — Я словно на страницы какой-то книги попал, но не я далеко ее главный герой, а ты. Я ведь не ошибусь, если скажу, что это твое место? — Наше с Гуки, — выдыхает мечтательно Тэхен. — Ой, ну все с вами понятно, — смеется Кенсу, поглаживая единорога, пока младший спешит тюльпанов в корзинку набрать. — Залюбили тебя здесь, хотя, думается мне, и ты на ответное не поскупился. — Су! — А что я? Я ничего. И да, как ни идеально это поле, но и оно не для Юнги. Что-то я уже переживать начал, что не управиться нам с поисками до ночи. Что ж так сложно-то… — А какое оно должно быть? Я, если четно, ума не приложу что мы ищем. Все тебе не так и не то, — возмущается лис. — Это не объяснить. Ты почувствуешь, когда мы нужное найдем, и все твои вопросы отпадут сразу. Черныш у нас особенный и место ему соответствующее полагается. Ты знал, что он один из немногих омег, кто две сущности в себе пробудил? Я вот только в большого белого кота могу, а этот чудила в пантеру! И женишок-то ему под стать. Сошлись, блин, темпераментами. — Видел, и Чонгук объяснял немного. Это из-за его силы духа, так, кажется, он говорил. А твой альфа в кого оборачивается? — Да, у Юна этого не отнять. А Нини у меня снежный барс. Ух, ты бы видел какой он красавец, никак с ним не натискаюсь. Он еще к зиме пушистым-пушистым становится, мы с Ханни обожаем на нем кататься. — Здорово, а я вот недавно лисью форму принимать научился. Это так приятно, словно в единое целое не только с ним сливаешься, а со всей природой. Мне очень этого не хватало, как жаль, что я самостоятельно до этого не дошел. — Будет тебе, опять ты о грустном. Не надо, Тэ. Все к нам в нужное время приходит. Счастье, любовь, мудрость. Впрочем, до последнего тебе еще далеко, — от беззлобного подтрунивания не удерживается напоследок Кенсу, за что тычок в бок получает от надувшего губы кицунэ. — Кажется, я понял почему Юнги тебя называет противным, — буркает он недовольно. — А то, — нос гордо вдергивает нэко. — Но так-то у лучшего учился. Юн, он знаешь, похлеще будет всех нас вместе взятых. Не могу в связи с этим не посочувствовать его демонюге. Уверен, наш друг и в Аду порядки свои наведет, да что там... и Владыку с трона подвинет! — Сдался ему этот трон, — отмахивается юноша. — А вот про свои порядки – это ты в точку. Минуты, часы в подобном проходят ключе. Единорог никуда, к их радости, не торопится, с ними до победного оставаясь. Продолжает им окрестности показывать, через ручьи бесконечные легко перескакивая. Сам в корзинку последний цветок – лазурную пассифлору, из пруда теплого добавляет, вызывая в Кенсу смех злодейский, но причин его лису он не озвучивает, говоря, что ночью эта карта вскроется. — Это оно, это оно! — едва не на скаку спрыгивая с лошади, кричит старший омега, завидев окруженную цепью глубоких синих озер, переполненную аметистовыми фрезиями поляну. — И правда. Это самое настоящее чудо! — примеру его следует Тэхен, затем с ним рядом становится, хвостом из стороны в сторону воодушевленно виляя. Смотрит на цветы, а видит метку на шее Чимина. Далее на воды бездонные, цвет глаз Юнги в себе заключившие, взгляд переводит. Не существует совершеннее места для их свободолюбивой пантеры. Нашлось…***
Юнги как на иголках в своих покоях сидит в ожидании друзей возвращения, теребя в руках белую рубашку, лично расшитую для него Кенсу их народа синими письменами. Не решается пока в нее облачаться, подспудно надеясь избежать смущающего ритуала. Рядом на мягких подушках посапывает уставшая от новых впечатлений и украшениями из его шкатулки обвешанная Ханни. Подле наряды шёлковые разбросаны по ковру после многочисленных примерок шебутного ребенка, впервые такую роскошь увидевшего. Вот бы и Мину так же сладко, как малышка, в них слюнки пускать, а не вот это вот все! Чонгук на его постели, руки расслабленно за голову закинув, лежит, с его метаний посмеиваясь, чем и без того нервную обстановку накаляет. — Если ты сейчас же не перестанешь, я тебя придушу, — с заметной угрозой в голосе произносит омега. — Как страшно, котенок, — перевернувшись на живот, фыркает маг, ногами в воздухе болтая. Как мальчишка, ей духи. И кто тут еще из них старше? Очевидно, что Ханни… — Переодевайся давай лучше, Кенсу с Тэ уже на подходах. — Черт, черт, черт. Я боюсь! А вдруг духи меня не благословят? — подскакивает на ноги нэко, не зная взяться за что. Может, успокоительного зелья попросить у Сокджина? Нет, нельзя, а иначе отвар, специально приготовленный для сегодняшней ночи, не подействует так, как должно. — Ну и сдались они тогда тебе. Ты и без них прекрасно справляешься. Счастье только от нас самих зависит, что, кстати, ты мне и говорил. Никто, кроме тебя, за тебя решать не имеет права, а ты, смею напомнить, уже все решил, — спокойно озвучивает Чонгук, взглядом снисходительным одаривая Юнги. Смешной. Как всем подзатыльники отвешивать и помогать, так он первый, а как о себе позаботиться пятками сверкает только в путь. — Ты прав, но я… это сложно. Не могу объяснить, — обессилено в простыни лицом валится омега и едва слышно поскуливает, чувствуя почти невесомые касания вдоль позвоночника, тем немного успокаивается. — Юнги, ты как никто достоин. Хватит уже считать себя грязным. Это далеко не так. И винить тебе себя не в чем. Твоим родителям это бы не понравилось. Они тебя никогда, слышишь, никогда не винили, а напротив, тебя очень сильно любили и любить продолжают. Молчаливо, но поддерживают тебя, и не со стороны, а прямо здесь, в твоем сердце. И я тебя поддерживаю тоже. Каким бы мне козлом Чимин ни казался, но он тобой дорожит. Он столько лет держался, но так и не сорвался, а это дорогого стоит. Уважал тебя как своего истинного, но больше – как просто Мин Юнги. Вредного не временами, а постоянно, язвительного и языкастого, сильного, красивого, доброго… И вообще, хватит вытягивать из меня комплименты, засранец, — шлепают ощутимо нэко по заднице. — Встал быстро и переоделся. — Ауч, — подпрыгнув, взвизгивает Юнги, благо, что ребенок крепко спит и никак на его крики не реагирует. — Это я-то засранец? Ну ты и гад, Гука! Вот возьму и переоденусь! — стащив с себя шаровары, ступней их в сторону откидывает, на тунике стопорится. — Отвернись. Чонгук фыркает, но послушно требуемое выполняет, думая, что уж кого-кого, а лучшего друга он как объект желания не воспринимает. Его больше кожа веснушчатая, от одного только томного на ушко шёпота краснеющая, привлекает. — Чувствую себя голым, — смущенно перед Чоном переминается с ноги на ногу Юнги, подол ритуальной рубахи одергивая в попытках ею хотя бы молочные бедра прикрыть. — Чимин бы оценил, — смеется маг, сразу же под руку нэко подвернувшейся подушкой по лицу получая. — Да что вы все с ним заладили? Его здесь даже нет! — Ну… — Что? Где? — взволнованно юлой вокруг себя вертится омега, ушками пушистыми из стороны в сторону поводя. — Я пошутил, — не пошутил. Знает прекрасно, что суккуб никогда от удовольствия за своей крохой понаблюдать не откажется, ментально присутствуя в покоях. Чувствует его благодаря с ним по окрасу схожей силе, о чем предпочитает промолчать, а вот невидимым ледяным потоком демона не откатить он не может, мысленно посмеиваясь с него, сейчас в Подземном мире отфыркивающегося от воды. Поделом. — Нравится надо мной издеваться? — недобро прищуривается Мин. — Учился у лучшего, — подмигивает Чонгук, памятуя о всех тех каверзах, что ему устраивал непослушный кот. — Именно, что у лучшего, — вверх палец указательный поднимают. — Но до меня тебе как до луны и обратно. — Ну что ж, лучший, песенка твоя спета. Прошу на выход, — встав с постели, демонстративно кланяется маг, указывая на дверь, которая в следующую секунду распахивается, являя на пороге перевозбужденных омег. — Юнги! Мы такую тебе поляну отыскали! — радостно в ладоши хлопает Тэхен, не замечая подкрадывающегося к нему Чонгука, моментом его затем в объятия сгребшего. — О, духи… — глядя на мычащего в губы Чона кицунэ, вздыхает Мин. — Эй! Другим завидно, между прочим. И сейчас вот вообще не до этого! — возмущается Кенсу, вырывая Тэхена из цепких лап черного мага, заодно и Юнги сгребает в охапку. — Чонгук, присмотри за Ханни, а мы пошли. — Я тебе нянька что ли? — негодует мужчина, недовольный скорым расставанием с лисом. — У тебя так-то супруг есть, который вместо того, чтобы следить за дочерью, спарингуется с Магнусом. — Не нянька, но гостеприимный хозяин. Соответствуй, — в ответ безапелляционное. Тэхен хихикает с возмущенного лица принца, не привыкший, но постепенно привыкающий к такому ему новому, а вернее старому. Чонгук им всегда был, есть и будет, пускай хоть сколько за масками прячется. Он им отныне не верит, а в подтверждение поцелуй ему в щетинистую щеку подарит, «люблю тебя, не вредничай» шепнет на ухо и убежит догонять друзей. — Юнги, это не ты, а я чувствую себя обнаженным. Перед ним… — с на устах улыбкой выдыхает в пустоту маг, рядом с Ханни усаживаясь на подушках.***
Выйдя в сад, Юнги резко компанию тормозит, голыми пятками упираясь в вымощенную камнем дорожку. — Что на этот раз? Мы так ничего не успеем, — недовольным взглядом окатывает друга Кенсу, тянуть его, сопротивляющегося, в сторону главных ворот продолжая, но тот, кажется, намертво, как и все эти вокруг благородные розы, тут решил прорасти. — Дай мне минутку, — умоляет черный нэко. — Нет, а иначе ты передумаешь. У тебя целый день был, чтобы с духом собраться, больше медлить нельзя. Не можешь ты, сможем мы. И вообще, где мой бесстрашный Черныш? Что я за трусишку сейчас перед собой наблюдаю? — говорит бывший До, дрожащую на вечернем холоде фигурку приобнимая. Только далеко не от него дрожит Юнги, а из-за внутренних переживаний и пресловутого страха. — Юн, ну правда, мы так для тебя старались, а ты мнешься. И не только мы! Нам в поисках сегодня неоновый единорог помогал. На себе нас по окрестностям катал, представляешь? Он же нас на ту полянку и привел. Тебе понравится, обещаю, — с другой стороны к омеге притыкается Тэхен. — Единорог? — в шоке глаза выпучивает Мин. — Вот именно, а это знаешь что значит? — довольно улыбается Су. — Природа в твоем выборе тебя поддерживает. Так что оборачивайся уже и беги за нами. Сокджин нас на месте со всем полагающимся ждет, — не терпящее возражений, начиная терять человеческие черты. Миг и рядом стоит пушистый белый кот. Кицунэ примеру старшего следует, превращаясь в огненно-рыжего лиса, но, а Юнги... У Юнги выбора нет. Сдернув с шеи ненавистное украшение, облик гигантской пантеры принимает, горделиво возвышаясь над друзьями, и, подхватив сапфир в зубы, срывается из замка прочь. — Вот ведь пройдоха, нас-то подожди. У нас, в отличие от тебя, лапы короткие, — передает мысленно ему Кенсу. — Все равно ни в жизнь не догадаешься, где поляна находится. Пантера фыркает, но покорно просьбу кота исполняет, лапу в лапу с ним и лисом ступая и сетуя на их медлительность. Старший нэко, будучи прирожденным хищником, скорость любит, а это что? Так, прогулка ленивая. У кромки леса к ним барс снежный присоединяется, не отказывая себе в желании помиловаться с супругом. Меж его ушек языком шершавым проходится, показывая, как сильно за день по нему соскучился. Юнги снова фырчит, за что укус игривый получает за хвост от Тэхена. — Точно Кусачка. Бедный Чонгук, хотя ему временами полезно. — Тебе тоже, — в своей голове произносит кицунэ, не ожидав, что его услышат все три зверя, думая, что так, как они, переговариваться не умеет, от чего кубарем в овраг под их смешками летит. — Недоразумение, — беззлобно гогочет Мин. — Да уж, природная лисья грация явно не про него, — поддерживает веселье Кенсу, запрыгивая на спину Чонина. Тэхен обиженно на них смотрит, от налипшего на рыжую шерстку сора отряхиваясь. Чихает смешно и, хвостом больше, чем сам он, демонстративно повиливая, дальше идет. — Не припомню, чтобы альфам на подготовке омеги можно было присутствовать, — озадаченно, вместе с тем, на чету Ким таинственно светящиеся в темноте глаза скашивает Юнги. — Я и не буду, провожу всего лишь, ну и прослежу, чтобы ты никуда не сбежал. Мелким-то по скорости с тобой не тягаться, а вот мне… — отвечает Чонин. — Су-я, — рыкает возмущенно, почувствовав на своем ухе маленькие зубки наглого кота. Пантера, задавливая внутри привычные колкости, предпочитает их себя позади оставить. Завидует в тайне им без какой-либо злобы, мечтая, чтобы и Чимин его в пути сопроводил, но, к сожалению, нельзя, о чем ему «любезно» раз так сто напоминал бескомпромиссный Кенсу. Вместо ненужных разговоров нагоняет Тэхена и в лоб его ласково мордой бодает. — Не подлизывайся, — уворачивается тот от него, что нисколько не помогает его мягкому сердцу перед ним не растаять. — Ты же знаешь, что я шучу и по-другому не умею, а сейчас особенно. Волнуюсь сильно, — игриво лиса лижут по холке, опустив ошейник в траву. — Твой облик, кстати, красивый очень, я бы даже сказал, уникальный. Никогда настолько яркого окраса среди кицунэ не встречал. — Чонгук так же говорит и постоянно меня обратиться просит, чтобы потискать, — вместо Юнги сам его украшение проклятое в зубы Тэхен берет, дабы хоть ненадолго его от ноши ненавистной избавить. — О, он это дело любит. Меня до появления тебя о том же просил. Успокаивается так, наверное, ну или просто перед нами слаб, мы же такие очаровашки, как не поддаться? Я этому долго противился, ведь и в образе зверя прикосновений боялся, что уж говорить о человеческом облике… Со временем я смог оттаять, а когда повстречал тебя… В общем, я и сам как не понял к тебе сразу в руки пошел. Думал, это из-за того, что ты такой же, как и я, омега, но ошибся. Ты это просто ты. Ты свет в наш замок принес. Нам с Чонгуком его не хватало. Во тьме оба бродили, но благодаря тебе перестали. Спасибо тебе за это, лисенок. Тэхен, растроганный словами Юнги, об бок его гладкий ластится, еще одно подтверждение получая, что дорог им и ими любим, что и он помогает, что отныне не одинок. — Моя к вам благодарность, поверь, не меньше. Мы все друг друга спасали и в дальнейшем будем, — урчит кицунэ, и ему, и себе обещание нерушимое давая. — Обязательно, — отвечает пантера, болезненный укол совести ощущая в области сердца, потому как знает, что в одночасье все может перечеркнуться. Так не лучше ли грезы маленького друга развеять сейчас? Имеет ли Юнги право об этом молчать? А сказать? Больно в любом случае будет. «Потом» пытается успокоить себя, что помогает едва ли. Друзья молчаливо дальше лапами перебирают, а там их и Кенсу с Чонином настигают. Мордами и хвостами из стороны в сторону машут, сгоняя насевших на усы изумрудных светлячков, а те нагло обратно возвращаются, дразня разномастный зверинец, от неподходящих священному событию дум отвлекают. Звезды ярче разгораются на обсидиановом полотне, зрелище долгожданное предвкушая. Выбралось потерявшееся в себе дитя луны наконец на свободу, наравне с ней засияло на бренной земле, откинув опостылевшую темную накидку, не видать за которой было его улыбки. Лишь молитвы во спасение из-под нее братья лучистые от Юнги слышали, когда он, во дворце Султана сидя на крыше, лил бесконечные слезы, на куски рвущие душу, но не его пленителя бессердечного, что посмел самое чистое и доброе запятнать своей грязью. Не задерживалась она на нэко, сколько ни марай, он сам того не ведая ее тут же смахивал. Напрасно считал и считает природный демон себя опороченным и не достойным счастья. Душа штопанная-перештопанная по швам расходилась, но, светлым и искренним сердцем подпитываемая, не распалась, трепетно оберегала его, а сердце в ответ пустыню, от засухи изнывающую, превратило в необъятное море, в котором не тонуть, а плыть на корабле гордом под такими же, как и оно, синими парусами. — Вот она! Тебе нравится, Юнги? Ну скажи, что нравится, — в человека обратившись, тараторит Тэхен, отбросив в траву сапфировое украшение. Нравится – не то слово, чтобы весь восторг Юнги отобразить при виде раскинувшейся перед ним красоты. Завороженно на аметистовые цветы смотрит, аромат их насыщенный, в легких оседающий моментально и усиленный от озер влажностью, всеми рецепторами вдыхая. Бабочки сумеречные почти на каждом из них, крыльями лениво хлопая, приютились, цвет им аналогичный приняв, что по первости их с лепестками фрезии легко спутать. — Юнги? — не понимает кицунэ поведения странного нэко, хвостом тревожно подергивая. Почему замер он? Отчего молчит? — Похоже, Черныш и без всяких зелий в транс успел впасть, — усмехается Кенсу, положив голову на плечо Чонина. — Место и вправду прекрасное, но пора бы уже начинать, — доносится со спины до них голосом вышедшего из леса фея, несущего в руках заветную корзинку. — Тэ, надень на него эту пакость, — на ошейник кивает. Лис покорно требуемое исполняет, шею пантеры символом рабства позорного оплетая, за что сейчас себя ненавидит. Хотел бы не знать, не видеть совершенный сапфир никогда, но без него друг навечно в шкуре зверя останется. — Спасибо, — выдыхает Мин, украшение поправляя. Не за это, а за поляну, что друзья ему отыскали благодарит, что ими без лишних слов понимается. — Будь смелым, Черныш, — к нему альфа подходит. — Отпусти себя, остальное приложится. Мы с тобой, — в лоб прохладный его целует. — Топай уже, — пихает Чонина Юнги, с трудом в уголках глаз застывшие кристаллики слез сдерживая. — Язва, — смеется мужчина, спеша среди многовековых елей скрыться. — Ну-с, начнем, — в дрожащие руки Мина впихивает склянку Сокджин. — Это, чтобы ты не замерз, а это… — вторую показывает, — … чтобы погрузить тебя в транс. И не смотри так, я лучший в зельях, все гладко пройдет. — Я знаю, — выдыхает шумно омега, откупоривая первый флакончик, а вот на следующем стопорится. — Не заставляй нас в тебя его насильно вливать, — ощутимо плечо Юнги сжимает Кенсу. — Вот еще, — фыркает нэко и решительно одним глотком выпивает перламутровую субстанцию, в отличие от предыдущей, холодом, а не теплом окатившую пищевод. — Так, не падаем. Вот, молодец. Дыши глубже, расслабься, — поддерживает его, пошатнувшегося, за талию бывший До. Когда глаза Юнги зрачка полностью лишаются, Тэхен, не знающий чего ожидать от ритуала, пугается. Кенсу заверяет его, что все нормально, а Сокджин поясняет: — Он в транс погружается и говорить с нами теперь не сможет, но слышать будет все. Я, если позволите, с вами останусь. У меня для него свой есть цветок. — Для необычного омеги и общество соответствующее, так что мы только за, — улыбается Су. — Но, а пока ждем, — что не уточняет, а Тэхен, боясь ритуал прервать, и не спрашивает. Юнги не двигается, взглядом пустым вперед себя смотрит. Минут несколько долгих спустя он в центр поляны плавной походкой идет, почти не приминая травы под ногами. Веки смежая, прямо на фрезии, в объятия его, как родственника потерянного, принимающие, ложится, бабочек заставляя вверх взмыть фиолетовым фейерверком. Телом Матери-природе отдаваясь, руки в стороны раскидывает, чтобы та на путь истинный его направила и оковы все с него сбросила. — Началось. Идем, — тянет завороженного происходящим лиса за руку к другу Кенсу. Затем рядом с Мином аккуратно усаживается, прядки смольные с его лица убирая, и жестом просит Сокджина корзинку подать. — Я первый, потом вы продолжите, — говорит и проявившимся острым когтем рубаху на омеге ровно посередине распарывает, обнажая бледную кожу. По-неземному она в свете лунном сияет, холстом совершенным перед присутствующими представая, грех, который пятнать, но друзья и не станут, лишь помогут силу земли в себя ему впитать. Тэхен удивляется, но, наблюдая за наставником, смиренно молчит. Закусив губу, тесемки на вороте теребит нервно, поражаясь спокойствию спутников. — Преданнее и добрее друга, чем ты, у меня никогда не было, — не медлит старший омега, на правую сторону груди Юнги укладывая незабудку. — Твоя любовь точно такая же, искренняя, вечная. Познавший ее самым счастливым становится, но и ты, Юн, не менее будешь счастливым. Никогда не забывай нами сегодня произнесенное, — в кожу втирает бутон, в кашицу его на ней превращая. — А это тебе от Чонина, чтобы крепко в пути тебя ноги держали, — с коленками острыми с помощью фиалки действие повторяет. — Ведь, именно ты тогда его поддержал, что побороться за меня стоит и что, я его счастье, сказал, а счастье, как ты постоянно любишь твердить, сдавшихся не прощает, не сдавайся и ты, — за следующим растением тянется. — Груз же неподъемный, что ты умудрялся все эти годы на себе тащить, не нужен тебе, а потому я его со спины твоей сдую, заменю его на легкое, беззаботное, невесомое, — шапку белую с одуванчика смахивает резким выдохом на худые плечи омеги. — И напоследок от меня, — ромашки по животу рассыпает. — Дарую тебе очищение от плохих мыслей, больного прошлого, тебе противных касаний, незаслуженной вины. С корнем это все из тебя вырываю, взамен крепким здоровьем и плодовитостью награждаю, ибо нет лекарство лучшего, чем наши дети. Тэхен, руками, в треморе бьющимися, принимая корзинку, носом растроганно шмыгает. Переживает, что не получится у него так же, как у Кенсу, легко подобрать нужные слова для Юнги. — Не волнуйся. Говори так, как сердце подсказывает, оно не соврет, — макушку лиса участливо взъерошивает Сокджин. — Юнги, — начинает несмело кицунэ. — Я не особо умею говорить, но прими, пожалуйста, от меня этот цветок, — рядом с незабудкой, только слева, тюльпан желтый пристраивает. — Пусть твоя жизнь, как и он, такая же солнечная, яркая с любовью искренней будет, а взаимность у тебя и без того есть. А вот это... — вынув из плетенки голубую розу, на шею друга ее опускает. — ... от Чонгука. Ваша дружба из заботы друг о друге и уважения состоит, и он бы хотел, чтобы и Чимин тебя не меньшим, помноженным на сотни, а то и на тысячи, одаривал. Котенок только лучшего достоин, узнаешь чьи слова? Юнги, из дурмана исцеляющего не могущий вынырнуть, недвижимым остается лежать. Улыбается уголком губ, как сквозь толщу воды, голоса друзей слыша. Телом расслабленный, ни холода, ни смущения должного, не испытывает. Силу вместо этого, по венам быстрее крови струящуюся, чувствует. К истокам своего существа возвращается, где горя не знал и первые шаги делал. Ничего его более, кажется, не тревожит, земля в себе все печали хоронит, а в кожу впитавшиеся цветы словно внутри проросли, все в них пожелания вложенные исполнить готовые. — Сирень, знаешь, одиночество плохо переносит, а вернее никак, — продолжает ритуал Сокджин. — Постоянно внимания к себе требует, комплиментов и ласки, но вместе с тем она очень мудрая. В общем, вредное создание, как и мы с тобой. Но ты не расстраивайся, все это у тебя непременно будет, — щеки Юнги предварительно отделенными от веточек нежно-фиолетовыми звездочками посыпает. — Просто слезы не лей понапрасну и спуску своему оболтусу не давай. Каждый день новый с улыбкой встречай, от нее твоя красота только ярче расцветать будет. Она, что ни говори, а важна. — Забавное пожелание, мне нравится. Но спорим, я тебя переплюну, — загадочно шепчет Кенсу под недоуменными взглядами кицунэ и фея. — Ну и? — вздергивает одну вверх бровь мужчина, накрывая остатками цветов свободные участки на теле омеги. Нэко, словам действие предпочтя, из-за пазухи достает лазурную пассифлору и на пах ее Юнги осторожно укладывает, чтобы с кожей, в этом месте особенно чувствительной и нежной, избежать соприкосновения: право на то только его будущий супруг имеет. — Прости, Черныш, но я соврал. Приберег сладенькое, так сказать, на потом. Редкие цветочки и отыскать их не просто, но мне повезло, хотя скорее тебе… Суккубы ненасытностью славятся, и я так подумал, а что если уравнять ваши силы? Скинул бы с себя мощнейший афродизиак, если бы мог Юнги, но он, незримо связанный по рукам и ногам ритуала разгаром, не может. Всю ночь ему пребывать на границе яви и сна, пока земля его поутру не отпустит. Ощущает, как ядом в него вливается вожделение, картинки не целомудренные далеко в зельем затуманенный разум подкидывая, но, вопреки всему, отторжения не вызывает, идеально поверх озвученного друзьями ложится, его желания потаенные наружу вытягивая. — Ох, Су, Юн тебя завтра точно за это прибьет, — неловко посмеивается Тэхен. — Или поблагодарит, но я бы проверять не советовал, — Сокджин подытоживает.