Познавательный урок

      Удивительный просто этот норвежец. Кукловод — слово, идеально описывающее его. Этот решительный, хладнокровный юноша, почти безжалостный, почти несокрушимый, словно рождён для того, чтобы притаившись за тяжёлыми бархатными кулисами, приложив маску к каменному лицу, неумолимо шевелить тонкими и сильными пальцами, заставляя своих марионеток дёргаться в конвульсиях, повинуясь ему, покорно откликаясь на каждый новый жест.       Страшен для безвольных кукол взгляд Норвегии, колкий и проницательный, всё замечающий, беспощадный, когда взгляд этот тёмными волнами просачивается в отверстия для глаз в его маске-коломбине, скрывающей его подлинную натуру и являющей миру хладную, невозмутимую личность. Таков старший брат юного исландца, не ведающий ни грамма пощады... ничего. Наверное, Андерс лишь чувствует желание, требовательно разверзающееся у него в груди, и, повинуясь своей мимолётной прихоти, ожесточённо взвинчивает в воздух руку, дёргая нить и заставляя брата подняться и пасть к его ногам. Теперь Томас его новая кукла.       Исландия чувствовал, как на него распространяется влияние Андерса. Как ни крути, даже если маленький оборванец и противился норвежцу в бытовых вопросах, то в целом авторитет старшего брата был чем-то непоколебимым, незыблемым. Вот Томас и боялся, с одной стороны, физического насилия, а с другой просто напросто понимал, что стоит допустить подобное хоть раз, оно будет повторяться вновь и вновь — он сам не сможет остановиться. Норвежец будет возвращаться домой с работы, немного раздражённый и уставший, а дома его будет ждать покорный и податливый младший брат.       Норвегия говорит, что Томас должен заплатить натурой? Выходит, Андерс ничего не делал просто так, по доброте душевной, выходит, он никогда не любил Томаса, а теперь столь бескомпромиссно требует расплаты за всю подаренную исландскому мальчику ласку и заботу? Неужели всё это было... таким ненастоящим? Неужели Йоханссон рос, развивался и взрослел под взглядом брата, таящим похоть и желание, а сейчас просто настало время?.. Много подобных мыслей проносились в голове Иса, а со стороны могло показаться, что он просто оцепенел, ведь только сейчас до него начало в полной мере доходить происходящее. ВООБЩЕ ВСЁ ПРОИСХОДЯЩЕЕ.       — Вот как... — едва слышно произнёс он сдавленным голосом.       — Извини, я... не хотел. — Норвегия и правда сожалел о сказанном, предаваться моральному шантажу не входило в его планы.       Разумеется, Томас и подумать не мог, что его ненаглядный старший брат просто хочет преподнести ему урок и, чего греха таить, открыть совершенно новую сторону жизни. Исландцу сейчас везде чудился злой умысел – слишком уж он перепугался. Ноги уже прекратили держать своего обладателя, подкашивались, словно будучи не в состоянии поддерживать непосильный груз открывшейся «правды». Мальчик медленно опустился на колени, а после принял позу на четвереньках, упёршись ладонями в мягкий ворсистый ковёр. В комнате было так уютно, царила такая гармония, что просто страшно было на её фоне лицезреть влажные глаза Томаса. А ведь ему всего семнадцать лет…       Норвегия лишь вздохнул, поднялся с дивана и опустился на колени позади своего брата.       Когда руки старшего решительно развели в стороны безвольные ноги младшего, Исландия издал неопределенный звук на грани вздоха и всхлипа.       — Нор, не надо... — уже шептал он, не в силах хоть немного повысить голос. Когда Томас почувствовал, как меж его ягодиц проник указательный палец братца и уперся в стянутое кольцо мышц, еще сильнее сжавшееся от напряжения, глаза паренька открылись во всю ширь. Но он уже никак не мог остановить палец брата, за неимением ничего лучшего смоченный слюной, который с неприятным, почти болезненным нажимом проник во внутрь.       Исландия чуть прогибался, старался увернуться от особо удачных движений, когда чужой палец так бессовестно скользил в его нутре. Кажется, Томас даже глотал какие-то бессвязные звуки, которые были скорее попыткой взмолиться о прекращении подобного, нежели признаком получаемого удовольствия. Единственное наслаждение, доступное Томасу в такие минуты, было чисто эстетичным, так как это запретное действо ещё больше будоражило его фантазию, заставляя её срываться с уздечек и уносить исландца куда-то на задворки его воспалённого похотью сознания.       Боролись не на шутку две силы внутри исландской груди: всё то же возбуждение, обещающее столь долго запретный, но сладкий плод, и боязнь, что скользящий палец (а после и два) могут смениться чем-то более длинным и объемным. Мальчик очень боялся боли, он боялся брата, он боялся взрослеть, и в то же время шёл на это практически безропотно, покорно, так как эротическое вожделение время от времени брало верх. Но вот трение меж ягодиц прекратилось, и Ис шумно и облегчённо выдохнул, позволив себе расслабиться.       — Неужели так быстро сдался? — едва заметно улыбнулся норвежец, аккуратно приставляя свою возбуждённую плоть ко вновь сузившемуся отверстию. — А где же возмущение, крики?       Мальчишка содрогнулся — его мышцы были напряжены до предела и уже были готовы свернуться змеями под кожей, плотными клубками, лишь бы унести душу Томаса куда-то дальше, за границу страха. Ковер, о который младший из братьев опёрся локтями и предплечьями, начинал противно покалывать кожу, место соприкосновения немного чесалось… Голова Иса была безвольно свешена, казалось, что шея уже просто не способна её удержать на своей оси, а шейные позвонки и вовсе смешались с прочими тканями, отказываясь поддерживать такой груз позора, обрушившегося на голову ещё столь молодого парня.       Серебристые пряди волос, свесившись, своими кончиками касались этого проклятого ковра, волоски тёрлись об него, цеплялись за синтетические ворсинки, словно желая слиться с предметом меблировки воедино… Исландия слышал, как его ненаглядный старший брат что-то говорит прямиком за его спиной, и тут-то мальчишка едва заметно дёрнулся — тело было не способно выдержать этого буквально животного страха и желания, слившихся в убийственный симбиоз.       Андерс что-то говорит... Но что? Его издевки хлестали уши юнца, как удары мокрой плети, от одного голоса норвежца младшенький скривился, и морщинки на его лице сложились в мозаику боли. Моральной. Невыносимой. Однако, быстро жe нашлось спасение от этой боли! — А может быть, — продолжил брат, после чего с трудом вошел в брата и сделал первое медленное движение бедрами, — я получу это сейчас?...       Физическая боль. Она закрыла собой совершенно всё, она раздулась, взорвалась, варварски захватив и заполнив окружающее пространство: мозг, лёгкие, бёдра, желудок, комнату, улицу, даже небо пожрала эта дикая, неистовая боль! Серебристые пряди измученной волной взметнулись вверх, мальчишка вскинул голову, полностью излив себя в своём вопле, чистом и звонком, рождающемся не в гортани, а где-то в глубине лёгких, исходящего из самых недр груди. Одним словом, этот девственник едва не получил болевой шок. Зря всё же он перед этим так напрягся… — Нор! — это имя было выкрикнуто, выплюнуто губами исландца, когда ещё перед его глазами стояла темнота. — А ну хватит!       Бедняжка! Он сам не понимал, что говорит. Быстро он всё же сдался, но Томас уже молил едва ворочающимся языком, прикасаясь им к онемевшему нёбу, словно в приступе сильнейшей горячки. Исландия просил старшего брата о прекращении медленных движений тазом, словно не понимая, что именно этого от него Андерс и ждёт. Пусть Томас сорвёт себе голос, пусть изогнётся во всех мыслимых и немыслимых позах, пусть! Норвегия не дрогнет. Зато этот день мальчишка запомнит навсегда.       Исландия и вырывался, и пытался что-то просить, молить иступленными губами, буквально скрючившись под братом, сжавшись и чувствуя, как таз его раздирает боль, острая и режущая, от растягиваемой и только чудом не разорванной еще кожи, вот-вот готовой пойти кровавыми трещинками, уже покрасневшей вокруг ануса. Из-под век парня выскользнули слезинки, тут же скатываясь по исхудалым щекам, слезы унижения и боли, когда адреналин требует выхода, не будучи способным сполна излиться в протяжном крике. Кто бы мог подумать: а ведь когда-то из этих нежно-сиреневых глаз, всегда чуточку увлажненных, обрамленных густыми ресницами, из этих прекрасных глаз северного мальчика текли совершенно другие слезки... Когда-то они были вызваны страхом, когда Томас, будучи еще очень маленьким и нежным ребенком, оставался сам на сам с бушующей стихией льда и магмы, когда он, прячась от бьющей в лицо ледяной крошки, забившись меж теплых тел овечек, комкал пальчиками их шерсть, цеплялся за нее, утыкался в неё покрасневшим от плача личиком...       А еще Исландия плакал, когда он, играя в саду со своим таким нежным старшим братиком, ненароком разбивал коленку: тогда он плакал от обиды, потому что он ничего не замечал, кроме своей боли, ему казалось, что она будет длиться вечно... Нечто подобное происходило с парнем и сейчас — весь мир осколками разбитого в дребезги зеркала осыпался, не оставив ничего, кроме боли, да так, что Ис не слышал ни слов брата, ни собственного голоса. От похоти, желания и сексуального возбуждения не осталось уже ни следа...       Удивительно просто, неужели юный исландец всегда мечтал именно о таком?! Он мечтал об удовольствии, о страстном подмахивании бедрами, о криках и приглушённых стонах наслаждения... В романах не говорилось, что будет ТАК больно! И вот рука старшего брата повелительно легла на губы Томаса, закрывая ладонью его рот и требуя утихомирить крики. Исландец только попытался отвернуться, выдраться, чисто интуитивно. Ему это удалось лишь на несколько секунд, когда его ротовое отверстие сместилось ниже властной руки, и до норвежского королевства, быть может, могли донестись несколько сорванных слов: — Мне же больно…       Поток слов прервал сжавший глотку ком еще не родившихся рыданий.