Все совпадения случайны

Первое, что я увидел, были четыре продолговатых каменных пьедестала; массивные, длиной в человеческий рост, с выбитыми по краю рунными знаками — часть из них я видел в древних рукописях, но их точных значений не знал. Мерцающие в полумраке лазурные нити оплетали каменные плиты, как корни огромного дерева, и тянулись дальше и выше, пробирались по трещинам в полу, тонким плющом обвивали стены. Исходящий от них свет едва различимо пульсировал, мягко перетекая от одного узла к другому. Помня о прошлых ловушках, я шел очень аккуратно, стараясь ничего не потревожить и ни на кого не наступить. Конечно, местные магические корни вполне могли оказаться спокойными дружелюбными ребятами, но рисковать мне не хотелось. В самом центре залы, на резном постаменте был установлен временной артефакт. Вернее, я решил, что это — временной артефакт; его описания в архивах не осталось. На вид он был похож на неровно ограненный кристалл, что маги порой вставляли в посохи. Он светился мягким золотом, но в целом не был особо примечательным внешне — если бы я не видел, как воздух у его граней вибрировал от силы, смазывая очертания белесым маревом. Лазурные нити тянулись к нему, как цветы тянутся к солнцу, и там, где они касались прозрачных граней, их свет становился ярче и пронзительней. Не особо определившись с дальнейшими действиями, я нащупал арбалет и посмотрел на Соласа. Тот, сощурившись, разглядывал кристалл и думал о чем-то своем. Забирать его он почему-то не спешил; то ли на самом деле мы искали совсем не это, то ли от лишнего чиха нас могло забросить до самого Черного Города. Я решил пока что последовать его примеру. Покрутил головой, получше присмотрелся к каменным пьедесталам и чуть не нажал на спусковой рычаг. Не то чтобы я ожидал найти здесь сокровища, но… Это были саркофаги. Открытые, как я теперь видел; полумрак залы скрадывал очертания. Я очень аккуратно сделал несколько шагов вперед, косясь на кристалл, стараясь не наступать на живые нити света и готовясь выпустить болты в первую попавшуюся тень. Вытянув шею, заглянул внутрь ближайшего саркофага и сморгнул от неожиданности. — Осторожнее, — тихо сказал Солас. Он подошел тоже, остановился рядом и провел раскрытой ладонью над лицом неподвижно лежавшей в каменном желобе женщины. Ее некогда богатые одежды истлели от времени, но тело все еще выглядело живым, пусть кожа и была чуть более бледной и сухой, чем у здорового человека. Даже темных волос, уложенных аккуратными прядями, не коснулась седина. Казалось, женщина просто спит. Трое мужчин в соседних саркофагах тоже не торопились рассыпаться прахом. Я заглянул в каждый и, не скрывая изумления, повернулся к Соласу. — Они живы? Как это вообще возможно? — Невозможно, — помедлив, сказал Солас. — И все же… Я предположил бы, что это uthenera, но люди не способны пережить ее, даже обладай они нужными знаниями. Ваша связь с Тенью недостаточно сильна. — Может, — не очень уверенно предположил я, — они, как бы… остановили себя во времени? Солас покачал головой. — Временные чары могли бы замедлить старение тела, верно, но не разума. Uthenera позволяет elvhen оставаться в Тени десятки и сотни лет, проводя дух через бесконечность изменений. Тень укрывает нас, как материнские воды — свое дитя; без связи с ней любой разум непременно погрузился бы в безумие. — Мы можем их разбудить и узнать? Взгляд Соласа был преисполнен бесконечного терпения. — Приводить в действие магический артефакт, не разобравшись, как он работает, — не лучшая идея, мастер Юджин. Непроизнесенное «чему только учат в современных университетах» так и повисло в воздухе, но стоило признать, что в чарах Солас разбирался лучше меня и был, по обыкновению, прав. Я вздохнул, огляделся еще раз, на тот случай, если древним магистрам пришло в голову оставить неподалеку бумаги с рабочими записями и, желательно, подробным описанием ритуала. Или хотя бы какие-нибудь подсказки для будущих исследователей, ведь не собирались же они спать здесь вечно?.. Никаких бумаг, разумеется, не было. Других умных идей у меня не было тоже — от безнадежности я запрокинул голову, посмотрел на настенные мозаики. Те не сохраняли идеальных пропорций, но все равно были красивы, из самоцветов и золотых вставок, практически не тронутых временем. Сюжеты я узнал, так изображали основные добродетели, которыми, по мнению древних философов, надлежало обладать достойным сыновьям и дочерям Империума. Споры о том, какая добродетель добродетельней и нужнее, не стихали до сих пор, лишь число их периодически менялось, то замирая на «доблести» и «славе», то собирая букет, что подошел бы только праведникам в вечной аскезе. На этот букет любовались осторожно и издалека, Сенат привычно подчеркивал важность нравственности и не менее привычно забывал обо всех этих теориях. Как человек практичный, я такой подход одобрял: без университетских винных погребов смертная жизнь была бы намного более тяжелой. На местных мозаиках добродетелей было всего четыре: благоразумие, умеренность, стойкость и справедливость в аллегорическом облике изящных юношей и дев с ритуальными предметами в руках. Над ними в прозрачном кварце застыли огни созвездий — но астрологию я знал намного хуже истории, и смог разобрать только Юдекс. Открытие было так себе, учитывая, что в доандрастианскую эпоху Юдекс считался клинком карающего правосудия. Древние магистры к символике относились трепетно, и подобные находки обычно не сулили ничего хорошего. Солас вдруг глухо прошептал что-то на своем языке; я не разобрал слов. Вопросительно повернулся к нему и, осекшись, отступил на шаг. Чужой гнев был почти осязаем. Я сильнее сжал арбалет. — Да, это чары elvhen, мастер Юджин, — не глядя на меня, сухо и зло сказал Солас. — Uthenera, ее извращенная, увечная версия. Я не понял сразу… но вот они, лириумные нити, собранные в Dahl'afalon'din, источник силы, застывшее время. И, как я и говорил, этого не хватило. Ваши магистры впустили в себя духов Тени. Ну конечно. Я должен был догадаться сразу, как увидел мозаики — все нужные подсказки с самого начала находились прямо у меня перед носом. Это же древняя тевинтерская крепость, здесь не могло быть ничего случайного. Рычаг арбалета жег пальцы. — Dirthara-se, — с отчетливой горечью сказал Солас. — Они заперли их здесь, вместе с собой, с разумом, что задыхается в безумии, заключили изменение в постоянстве. Создания Тени сильны, но кто выдержал бы пытку длиной в тысячу лет… — Вы можете им помочь? — неуверенно спросил я. — Духи воплощают идею — добродетель, если хотите; это их суть, их цель. Sulevin. Если они утратили ее, то все, что я смогу сделать — это провести их в смерть. Вместе с теми, кто обрек их на это. Он на мгновение прикрыл глаза. — Ir abelas, мастер Юджин. Я надеялся, что наше приключение закончится иначе. Я поспешно отступил еще на шаг: плиты саркофагов один за другим начали покрываться сеткой лазурных трещин. Лириумные нити оживали и вгрызались в камень, разъедали его, как яд разъедает плоть. Солас отвернулся, беспощадный, холодный и властный, и в его глазах полыхнуло серебро и сталь, звенящее право силы. Мне показалось, что сама тень под его ногами выросла и почернела, жадно оскалилась щербатой пастью. Воздух вокруг смазался зыбким маревом, раскаленный от гнева, дрожащий в преддверии последнего смертельного удара. Времени на размышления больше не оставалось. Солас стоял ко мне спиной, я торопливо вскинул арбалет, нажал на спусковой рычаг, больше ощутив, чем услышав, как сухо тренькнула тетива. Промахнуться с такого расстояния было невозможно. Зачарованный болт, смертоносный сплав сильверита и лириума, встретился с мерцающим от силы кристаллом. И мир вокруг содрогнулся и закричал. Этот крик был какофонией безумия, оглушающим ревом, мучительным стоном и изнемогающим от ужаса шепотом. Голоса всех людей, что звучали здесь за тысячи лет, слились в один голос, он множился и рос, и от его эха треснули и начали осыпаться крошкой каменные плиты крепости и древние стены, что возводили на крови. Следом пришла боль, резанула, как раскаленный нож, резкая и пронзительная; она нарастала, пока не стала невыносимой, и я, кажется, закричал тоже, прижал ладони к ушам, чувствуя под пальцами влагу. Пол разом накренился и ушел из-под ног, лириумные нити гасли одна за другой, плиты разламывались и тонули в темноте. Я не видел ничего, кроме размытых белесо-черных пятен; и вместе со слепотой пришел удушливый страх — страх остаться в одиночестве и вечно слышать этот безумный крик. Чужие пальцы с силой впились мне в плечо. — Смотри на меня, — на выдохе приказал Солас. — Юджин! На меня! Я судорожно ухватился за его руку, смаргивая не то слезы, не то кровь, и изо всех сил пытаясь сосредоточиться на чем-то одном. Ужасающее эхо все еще звучало, но чуть спокойней, словно негромкий голос Соласа каким-то образом перекрыл его собой. В глазах все плыло; я видел, как мозаика осыпается со стен, как стены двоятся и накладываются одна на другую, как распадаются на отдельные камни и те застывают в пустоте, пока та не заглатывает и их тоже. Я видел, как возводится крепость вокруг нас, шаг за шагом отступая назад во времени, от стяга на башне до первого заложенного камня фундамента. Видел крепость, которая могла бы быть построена, крепость, которую невозможно было построить, и десятки их подобий и вариаций — и все они существовали одновременно. Видел, как над нами смыкается земля, как проседает холм, и как с оглушающим скрежетом сходятся горные пласты. Солнце вставало на западе и устремлялось к востоку, тысячи тысяч раз — в итоге я потерял им счет и зажмурился от заново подступившей боли. Мир гас в пустоте. Реальной была только чужая рука на моем плече и жесткая ткань туники у меня под пальцами. — Уже недолго. Держись, уже недолго. Я пытался держаться. Не терять последний ориентир, не закрывать глаза, не забывать себя самого. Цель, говорил Солас. Sulevin. Так чувствовали себя те духи? Я пытался вспомнить, пока не ощутил, как в горле булькает кровь, — к тому моменту я уже не видел ничего, кроме темноты, и не слышал ничего, кроме грохота собственного сердца. Пытался, пока не стало нечем дышать.

***

Тысячи лет спустя я вновь услышал свое имя. Сознание возвращалось неохотно, я цеплялся за спасительную темноту, в которой не было страха и не было безумия. Казалось, что любая мысль становилась подобна битому черепку, она впивалась в разум изнутри и неторопливо выскребала его, как венатори — черепа своих усмиренных. Одна мысль была особенно настойчивой: та, в которой весь мир во главе с Фен’Харелом выговаривал мне за мою недавнюю глупость. — Солас, — беззвучно позвал я. Одними губами; горло перехватило спазмом. — Atish-ma, emma dareth, — негромко отозвался знакомый голос. — Мы в безопасности. Только пока не открывай глаза, или боль вернется. Я сделал вдох и тут же закашлялся, судорожно схватился за грудь. Воздух обжег гортань, словно я глотнул живой огонь, пламя раскаленного горна. Теперь я чувствовал его все время; жар навалился тяжелой гробовой плитой, удушливыми обручами стиснул ребра. Я захлебнулся, забился, пытаясь вырваться из невидимых тисков и вернуться туда, где можно было дышать свободно — открыл глаза и разом ослеп от всепроникающего беспощадного света. Словно солнце само вдруг спустилось на землю и выжгло здесь все живое. Чужая рука едва ощутимо коснулась моего лба, и я стиснул зубы, чтобы не закричать. Солас шептал что-то на своем языке, я не мог разобрать слов. — Дыши, — затем чуть громче приказал он. — Дыши! Я замотал головой, но через мгновение сдался, жадно втянул в себя воздух. И еще, и еще — но его все не хватало; стальные обручи на груди ослабили хватку, но так и не разжались до конца. — Зелье, — с трудом проговорил я, попытавшись дотянуться до сумки. — Кажется… сломаны ребра. Солас перехватил мою руку. Поддержал за локоть, помогая приподняться. — Ты здоров. Здоров для человека. Но здесь все еще слишком много изменения, слишком много Тени. Твое тело и разум отвергают ее. — Здесь?.. Раскаленное белое марево все еще стояло у меня перед глазами; я сощурился, сморгнул несколько раз, пытаясь разглядеть хоть что-то. Соласовы чары, кажется, все-таки помогали — постепенно из бесформенных пятен проступили контуры и цвета, блеклые, словно выцветшие на солнце, но я был рад и этому. Из синих мазков над головой сложилось небо, под ним, охрой и зеленью, проступили древесные стволы и кроны, и следом — точеные контуры высоких колонн, изящные скульптуры парящих в воздухе птиц, невесомые арки, не имевшие видимой опоры… Я сморгнул еще раз. Инстинктивно потянулся к ним рукой, и одна из каменных птиц сложила крылья и слетела ко мне, прямо в полете обретая живое оперение, цвет и голос. Опустилась на землю рядом и вопросительно наклонила голову. Ее взгляд был взглядом разумного существа. — Setheneran ish halam, — негромко сказал Солас. — Ir shivanas halani. Птица внимательно рассматривала меня. Она оказалась большой, видом походившая на горного орла и с него же размером. Сквозь темно-синие маховые перья просвечивало солнце, ветер мягко трепал серебристый пух на грудке. — Ma tel'melana, — сказала она. Я на ощупь проверил, в порядке ли арбалет. В пазу еще оставались два болта, но я не был уверен, что не промахнусь. От нехватки воздуха давило в груди, и все сильнее ныли виски. Окружающий нас мир, неправильный, непривычный, слишком светлый, слишком прозрачный, забивался под кожу и оплетал собой, как ядовитая лоза оплетает свою жертву. В этом мире были разумные птицы, говорящие на языке элвен, и каменные арки, повисшие в воздухе. Я судорожно встряхнул головой, пытаясь сосредоточиться, и посмотрел на Соласа. — Мы… в Тени? — Нет, — помедлив мгновение, сказал Солас. — Сейчас нет. Мы прошли сквозь время, вернулись назад, до черного часа моего народа. Это год гибели Элвенана. Я с трудом разглядел в его ладони золотой всполох, тусклый, словно выгоревший дотла. Все, что осталось от кристалла. — Пройти глубже невозможно. Когда Завеса разделила Тень и явь, она стала преградой временным чарам. Как Брешь в твоем мире, только во много раз прочнее. Фиксированное событие, которое нельзя обойти. Артефакт смог перенести нас очень близко к нему, но и на это ушла вся магия, что копилась в нем тысячи лет. Солас резко поднялся на ноги, отвернулся. — Твой разум и тело отторгают Тень, а здесь ее все еще слишком много. Если ты не вернешься в свой мир, в свое время, то рано или поздно она поглотит тебя. Я не стал отвечать, что делать глупости — это у меня семейное; сосредоточился на том, чтобы добраться до ближайшей колонны. Тяжело прислонился к ней спиной, скинул с плеча сумку с бесполезными зельями и почти сразу же сполз обратно на землю, хватая губами воздух. Дышать было больно. Невидимые тиски сжимались все туже, словно даже соласовы чары больше не были им помехой. Кроны деревьев над нами постепенно выцветали тоже, становились прозрачными и невесомыми, таяли в пронзительной лазурной вышине. Я запрокинул голову, пытаясь вновь разглядеть силуэты оживающих каменных статуй. — Ir abelas, — негромко сказал Солас. — Ты не должен был оказаться здесь. Я активировал бы артефакт для себя одного, если бы не твое вмешательство. Злая ирония; прошли тысячи лет, а я вновь и вновь забываю о склонности shemlen к поспешным поступкам. Синяя птица, до этого молчаливо наблюдающая за нами, клекотнула и развернула крылья, заслоняя меня от солнца. Вблизи они оказались огромными, размахом в добрый мой рост, и в их тени беспощадный жар ощущался чуть слабее. — Ish ghilana Vir Fen, — сказала она. Солас вздрогнул, как от пощечины. Стремительно обернулся, и я, кажется, впервые увидел в его взгляде страх. — Ir tel'tua ish girem'lin! — Что она… сказала? — выдохнул я. Слова с трудом выталкивались из глотки, словно там образовался невидимый плотный ком. Птица заклекотала снова, незнакомая речь слилась для меня в единый серебряный звон. Солас слушал молча, неподвижный и напряженный. — Можно создать связь, — наконец неохотно сказал он, — между хозяином и слугой. Цепь, которую не порвать; это сильная магия, она изменила бы тебя и, возможно, дала шанс выжить. Так Evanuris объявляли свою волю избранным и жрецам, и те больше не могли не подчиниться их слову. Если ты слышал от инквизитора про Источник Митал, ты поймешь. Но поступить так, значит принудить к беспрекословному подчинению, обратить разумное существо в безвольного раба. Я не стану этого делать. — Солас… — Я не могу! — сухо отрезал Солас. На мгновение закрыл глаза, беззвучно выдохнул и повторил уже спокойнее: — Я не могу. Даже зная, что это будет стоить тебе жизни. Не проси меня. Есть принципы, которые нельзя нарушать. Птица забила крыльями, резко и гневно; так что я вздрогнул от неожиданности. Солас только молча покачал головой. Подошел ближе, опустился рядом на одно колено и уже знакомым жестом провел раскрытой ладонью над моим лицом. Прошептал что-то на своем языке, не то просьбу, не то приказ, — я не разобрал слов, лишь ощутил, как стало немного легче дышать. Следом холодной свежестью пришел ветер, огладил птичьи перья и мягко вплелся в волосы. В глазах Соласа угасало серебристое марево. — Это даст тебе время, — сказал он, легко поднимаясь на ноги. — Я вернусь через несколько дней. За тобой присмотрят, мастер Юджин.