Все совпадения случайны

Болело все и сразу. Я с трудом дотянулся до фляги с зельем, на ощупь отвинтил крышку и сделал жадный глоток. Выдохнул, уже спокойнее. Кувырки никогда не были моей сильной стороной, но этот получился прямо образцово дерьмовым. Удивительно, как я не свернул себе шею. Мастер Ганс, обучавший при отцовском дворе рукопашному бою и тому, что он называл «навыками выживания», точно нашел бы, что сказать по этому поводу. Я вспомнил длинную воспитательную палку мастера, вздрогнул и торопливо открыл глаза. Здесь белое пламя было далеко не таким ярким, как казалось снаружи. От стен исходило мягкое свечение; они были все исчерчены лазурными схемами и символами. Зелье уже действовало; я осторожно поднялся на ноги, подошел ближе, пытаясь сопоставить узор с чем-нибудь знакомым. В Тевинтере тоже использовали схемы аркана, но иначе, проще; здесь же, казалось, лириум сам принимал нужную структуру. Из любопытства я протянул к ним руку, но в последний момент остановился: символы как будто зажглись ярче, запульсировали тревожно и нервно. Ладно. Хорошо. Золотое правило тевинтерских исследовательских экспедиций: если артефакт не хочет, чтобы ты его трогал, не трогай его. Я на всякий случай отступил от стены подальше, огляделся, пытаясь понять, куда мне идти. Круглый зал был довольно просторным — и до странного пустым, если не считать обилия лириумных схем. Прямо по центру была установлена прозрачная колонна, уходившая наверх; так высоко, что я не смог разглядеть вершину. Сперва мне показалось, что она была заполнена какой-то жидкостью, испускавшей неяркое белое сияние; но, вглядевшись получше, я понял, что ошибся. Внутри тек свет, тот самый, что был виден снаружи. Стеклянная стена колонны в действительности была темной, почти черной, но даже это едва сдерживало стремительное пламя. Я вспомнил, как как меня коснулось солнце. Но тот свет, раскаленный солнечный огонь, был другим: в нем жили и жестокий гнев, и обещание защиты, смертоносный жар, что плавил кости, и тепло, что ласкало изнутри. Белое пламя было иным: отчаянно манящим и не знающим милосердия, холодным, неумолимым и бесстрастным. Рядом с ним не могла существовать ни одна тень, как рядом со знанием не было места невежеству. Наверное, если бы я взглянул на него по-настоящему, я бы ослеп. За колонной была небольшая дверь. Незапертая, что само по себе было не очень хорошим знаком. Я старательно прислушался, огляделся, ничего не увидел и на всякий случай перехватил поудобнее арбалет. Оружейники Бастиона трудились над ним несколько дней, видимо, исполняя приказ Минана. Теперь в приклад и плечи были врезаны тонкие лириумные нити, и даже болты, казалось, были заряжены звенящей силой. Может, они и не пробили бы зачарованную броню, но такое оружие однозначно придавало уверенности. Ощущая себя первопроходцем, я очень осторожно подтолкнул створку, ожидая увидеть не то очередных пузыреподобных демонов, не то целое войско вооруженных до зубов элвен. За дверью оказалась лестница. Лестница вела наверх и была очень длинной. Наверное, она была еще и магической, потому что никак не собиралась заканчиваться. К тому времени, как я преодолел последний виток и забрался-таки на еще одну площадку, меня уже начало подташнивать. Пришлось опереться плечом на косяк, чтобы восстановить дыхание. Наверное, это был такой особый метод защиты Павильона от посторонних; стоило признаться, работал он неплохо. Я вдохнул поглубже, отважно открыл дверь, переступил порог и остановился. Этот зал был крупнее предыдущего и символов-схем здесь было еще больше; казалось, лириум буквально струился по стенам и плитам, оплетая их лазурной паутиной. В центре был установлен странный механизм, граненая полусфера из незнакомого мне материала шириной в добрых три шага. Из стыков порой пробивался свет, пронзительно белый, пульсирующий и живой — он растекался по лириумным нитям, как кровь растекается по венам. На поверхности были выбиты руны, некоторые из них тускло мерцали, словно отзываясь на безмолвные приказы. По правую сторону от двери в искусно выделанной арке стояло зеркало в два моих роста. Поверхность его шла мелкой лиловой рябью, как вода на озере под порывами ветра. Я знал, что это такое. Даже видел — в Солнечном Бастионе их стояло довольно много, только молчаливых и пустых. Честь говорила, что большинство элувианов закрылось после падения Завесы. Рядом, у стены лежал мертвый эльф. Его глаза были широко раскрыты, руки судорожно сжаты в кулаки, словно смертоносная магия выпила из него жизнь, сковала все тело в каменных тисках. Я узнал гербы на его одежде; два перекрещенных овала под равными углами — символ познания Диртамена. Другой эльф, склонившийся над ним, неторопливо распрямился и повернулся ко мне. Я сморгнул, осторожно опустил арбалет. — Солас? Он почти не изменился за эти несколько дней, лишь поверх туники на нем теперь был легкий доспех и темно-серый плащ; на наручах и нагруднике серебрились магические руны. Как и его сородичи, он не носил посоха, но на поясе у него висела перевязь с ножнами; я разглядел рукоять кинжала, странную, напоминавшую гротескные сплетенные фигуры женщины и змеи. — Опаздываете, мастер Юджин. — Я ищу жреца Диртамена, — невпопад сказал я. Замолчал, посмотрел на мертвого элвен. Солас устало покачал головой. — Больше медлить нельзя. Да. Я говорил ему, но он не пожелал слушать. — Я не понимаю, — признался я. Солас коротко повел в воздухе раскрытой ладонью, и сложенные лепестки стен начали светлеть, еще и еще, пока не стали полностью прозрачными. Снаружи совсем рядом пронеслись две стаи тонких заостренных лезвий — серебристо-синяя преследовала другую, рыжую. Небо горело, расчерченное плетьми чар и взрывов; один за другим падали, разбиваясь, плавучие острова. Мы стояли в центре огромного бутона, увитого лириумными жилами, и вокруг нас умирал великий город. Солас посмотрел на восток, где стояли главные ворота. Я проследил за его взглядом и вздрогнул. За городской стеной черные комья неторопливо поднимались в воздух, сбиваясь в огромные клоки живой тьмы. Их становилось все больше и больше, тьма росла и ширилась, уже заслонив собой половину неба. Из плотной массы вытягивались уродливые отростки, обращаясь то обрезанными конечностями, то застывшими в немом ужасе лицами. Их было нескончаемое множество, смятых, слитых одно с другим; двоящиеся и троящиеся, со съезжающими набок челюстями и глазами на месте скул и ушей. Все они кричали в несмолкаемой агонии. Меня шатнуло, я тяжело оперся мокрыми ладонями о стену, уже не думая ни о лириумных узорах, ни о таинственных рунах. Пронзительный крик ужаса и отчаяния; крик, который я вообще не должен был слышать на таком расстоянии, царапал кости изнутри раскаленным железом и выскребал череп с методичностью палача. — Страх и Обман вышли на охоту, — тихо сказал Солас. Тьма выпростала рваные крылья и медленно двинулась вперед, ненароком зацепив одну из пограничных башен — та треснула вдоль, как сухое полено. Мне показалось, что по позолоте городских крыш побежала ржавчина, словно даже присутствие этой твари в мире искажало сам мир. Никогда и нигде я не видел ничего подобного. — В долийских легендах это были вороны, — хрипло сказал я. — Легенды лгут, мастер Юджин. Солас повел рукой, и стены, окружающие нас, вновь обрели плотность и цвет. Надрывный крик, звенящий внутри, съежился и притих, но я слышал его все равно, как будто даже магия Павильона больше не была ему помехой. Страх и Обман все еще были далеко, но Халейр сказал, что они войдут в город. И тогда здесь не останется ничего живого; они сожрут все и всех, кто уцелел после бойни, перемелят их в такую же тьму, в вылепленные из черного марева изуродованные, искореженные лица. Если даже камень и сталь уступают этим тварям, разве нашлась бы сила, что могла бы их сдержать? Кем же был эванурис Диртамен, если он смог подчинить такое?.. — Тень стонет от боли, — глухо сказал Солас. — Наши миры неразрывно связаны; сны и явь, одно отражает другое. Страх приходит в мир, и люди боятся. Люди боятся, и страх растет. — Их можно остановить? Страх и Обман. — К сожалению, моей силы на это не хватит. Но у нас есть еще немного времени, прежде чем они доберутся до Павильона. Солас подошел ближе, остановился в двух шагах. Чуть склонил голову, рассматривая гербовые узоры на моем доспехе. Я почувствовал, как внутри поднимается чужой гнев — смертоносный, раскаленный и шелестящий, как ветер в пустыне. Выдохнул сквозь зубы, пытаясь побыстрее загнать его обратно. К счастью, пока рядом не было Минана и жрецов, солнце обычно не пыталось обратить меня в пепел. Наверное, будь сам Эльгарнан на свободе, так легко я бы не отделался. — Ты изменился. Я кивнул. Отрицать не было смысла. — Прости меня, — негромко сказал Солас. — Я мог бы уничтожить валласлин, но магия Источника мне неподвластна. — Пока что она не сделала мне ничего плохого. Ну, не считая периодического шепота в голове, но это случалось со многими людьми. Послушай, это очень глупый вопрос, но… что ты тут делаешь? — Жду тебя, мастер Юджин. Я должен попросить об одной услуге. — А, — сказал я, как будто все понял. — Конечно. Что за услуга? — Позволь мне задать вопрос Арлатану. В воздухе сверкнула искра, сжимая в себя пространство; дрогнула, вырастая в сверкающий шар. Я посмотрел на него и невольно прищурился; казалось, здесь, в месте средоточения силы его пульсация лишь ускорилась, живая и прекрасная, как будто внутри пылала самая настоящая звезда. — У него нет права спрашивать, — спокойно пояснил висп-Арлатан. — Только слушать. Я потер лоб. Ну ладно. — Я позволяю ему задать тебе вопрос. Если после моих слов и произошло что-то магическое, то я этого не увидел. Солас только учтиво наклонил голову в знак признательности и отошел к центральной полусфере. Висп неторопливо скользнул к нему и молчаливо завис рядом, ожидая. Несколько мгновений Солас молчал, словно бы собираясь с мыслями. Потом неторопливо достал из ножен кинжал. На гарде были вырезаны толстые заостренные шипы; Солас сжал рукоять, и они жадно впились в его ладонь. Вдоль лезвия тускло блеснула алая полоса, заветвилась тонкими нитями, оплетая сталь. — Говорят, что поединок между защитниками Эльгарнана и Фалон’Дина шел сотню лет, — сказал Солас, — но лишь в сто четырнадцатом году огненный клинок впервые отведал крови противника, а в сто первом черная тень закрыла солнце. В девяносто седьмом мы уже знали, кто победил: сто духов доблести скандировали его имя. На сто девятнадцатом году смерть породила черные моровые жала, распявшие ее противника на собственной тени, а на сто одиннадцатом солнце развернулось раскаленным золотом цепей и разорвало вражескую плоть. Сто восьмой стал годом, когда был нанесен последний удар, и в сто втором Митал сказала свое слово. Сколько же лет длился тот бой? — Ноль, — сказал Арлатан. Солас кивнул. И, резко размахнувшись, ударил. Кинжал вошел в центр полусферы по самую рукоять. По глазам ударила ослепительная белая вспышка; я отшатнулся, зажмурился, от неожиданности чуть не прокусив губу. Пронзительный крик ужаса заполнил зал, эхо отразилось резче, громче, словно стены Павильона больше не защищали нас от демонов. Глаза отчаянно слезились; я заслонил лицо ладонью, но свет проходил сквозь плоть, как сквозь бумагу. Мне казалось, я ощутил, как запульсировали и полыхнули силой лириумные схемы, пытаясь выжечь, выдавить из себя нечто чужеродное и злое. Потом свет умер. Я торопливо открыл глаза и инстинктивно вскинул арбалет, готовый выпустить болты в первую попавшуюся тень. Зал погрузился в полумрак, лишь мерцала раскаленным алым рукоять соласова кинжала. Полусфера, расколовшаяся после удара, казалась мертвой, врезанные на ней руны больше не горели. Расходящиеся от нее лазурные нити потемнели и погасли. Лепестки-стены теперь выглядели самыми обычными, как будто вся магия разом ушла из них, пролилась, как вода сквозь сито. Страшное осознание пришло ко мне спустя пару мгновений; я отчаянно завертел головой, до последнего надеясь, что ошибся. Висп-Арлатан исчез тоже. Солас, до этого неподвижно стоявший рядом с полусферой, поднял голову и вытащил кинжал. Не касаясь, провел ладонью вдоль будто бы раскалившегося лезвия, убрал его в ножны. И повернулся ко мне. Арбалет смотрел ему в грудь. Я сжал приклад, чувствуя, как дрожат руки. — Страх и Обман уже близко, — спокойно сказал Солас. — Надо уходить. — Ты уничтожил его, — голос меня не слушался. — Арлатан. — Да. Солас отвернулся, прошел мимо, к лиловому провалу элувиана. Остановился перед ним, и поверхность древнего зеркала ожила, прояснившись, пошла крупной рябью, как будто приглашая сделать шаг. Наверное, Завеса и местные магические замки́ не действовали на вернувшихся из будущего полубогов. Или же у Ужасного Волка хранилась единственная связка ключей. — Я знаю, у тебя остались вопросы, — негромко сказал Солас, не глядя на меня. — Я отвечу, как смогу. Но сейчас нам действительно надо уходить. Я почувствовал это тоже; ужасный крик нарастал вместе с ползущим по стенам холодом, призрачным ощущениям липкого жадного касания к запястьям и шее. Страх и Обман приближались, неумолимо и стремительно, заглатывая в себя все живое, как болотная топь. Тошнота подступила к горлу комом, я на мгновение зажмурился, выдохнул сквозь зубы, пытаясь поймать в себе древнюю память о солнце. Солнце, раскаленный гнев, оберег верных; солнце, уже однажды одолевшее тьму. Дышать стало немного легче. Солас поймал мой взгляд, но промолчал, отступил в сторону, коротко кивнув на мерцающую поверхность элувиана. Помедлив немного, я опустил арбалет и осторожно подошел ближе, пытаясь разглядеть в лилово-серебристом мареве хоть намек на то, куда ведет эта дверь. Потом плюнул на все, задержал дыхание, шагнул вперед и прошел сквозь зеркало.