В детстве говорили, что играть с огнём опасно

- Смотри, смотри! - Цзянь тычет пальцем в экран, поднимая шум на весь школьный двор, залитый солнцем, подносит телефон поближе к Рыжему. Настолько близко, что фокусировка шлёт зрение на хер и отправляет в далёкое пешее. Рассмотреть ничерта не удаётся. Удаётся только носом неуклюже ткнуться в экран и тут же отодвинуться. Смотреть Рыжему и не надо, чтобы понять, что там Цзяня в такой неимоверный восторг привело. Точнее - кто. Би - новая тема для разговоров. Би уже месяц занимает топ тем для обсуждения. О Би Шань знает уже даже больше, чем сам Би. О Би Шань слышит каждый день и каждый день получает его свежие фотографии. Шань знает о его привычках, о том, что он предпочитает горький американо без сливок и сахара, а в шесть утра отправляется на часовую пробежку. О том, что Би ненавидит мелодрамы, да и вообще к кино так себе относится. О том, что Би три раза в неделю посещает пиздатый зал и занимается по три часа. О том, что Би не будет делать ещё одну татуировку - нет, Цзянь, даже если очень захочется. Нет, Цзянь, потому что та - ошибка молодости. Нет, Цзянь, просто так её набил, без особо смысла. А всё потому, что Би, появившись в жизни Цзяня - уходить из неё и не думает. И зачем-то за ним приглядывает по поручению Чэна. Видит его Шань по два раза в день - когда тот привозит Цзяня в школу и когда его забирает. Он молчаливый, суровый и устрашающий. Девчонки на него заглядываются с придыханием, а пацаны косятся с ужасом или восхищением, замечая байк позади него. Цзянь относится к нему, как к своему приятелю. Цзянь пиздит о нём не затыкаясь. А Шань стал экспертом, который может по памяти назвать что Би любит есть, а что нет. Во что Би одевается и какой у него распорядок дня. А ещё - Би, оказывается, красивый. Ага, этот тот, который здоровый, со взглядом холодным, с оружием за пазухой и навыками профессионального убийцы - красивый. Это не Шань так думает, честно. Зато слышит он это от мальчишки, заливающегося сочным румянцем, который сейчас сидит и залипает в телефон на его фото. Фотографий много. Слишком. С разных ракурсов, под разными углами и Би никогда не смотрит в камеру, потому что ему не нравится, когда его фотографируют. Би смирился с тем, что за ним увязался пацан с камерой, который ею до этого никогда не пользовался. Даже если закат очень красивый, а во-о-он то облако похоже на слона. Теперь Цзянь вертит в руках телефон днями напролет. Би смирился. А Шань всё никак не может смириться с тем, что Цзянь всё меньше говорит о Чжэнси. Чжэнси - отдельная тема. Чжэнси хмурый. Не как обычно хмурый, а мрачный. Чжэнси жмёт покрепче челюсть, как только Цзянь заливается соловьём об очередной выученной привычке Би и происходит это целый месяц. Шань всерьёз опасается, как бы у того эту самую челюсть не свело и он случайно не раскрошил себе все зубы до единого. Чжэнси ещё более неразговорчивый, тычет в экран телефона, вздыхает тяжко, а после и вовсе убирает его в карман. Не играет. Хмурится, смотря в небо и задумчивым становится. Мрачно-задумчивым. В его-то семнадцать, похож на человека, у которого как минимум финансовый крах, как максимум - ему сказали, что жить ему осталось всего-ничего. Шань даже поинтересовался однажды: что не так? Ты скажи, разберёмся. С меня кулаки, с тебя мозги, всё решим, ты скажи только. Чжэнси промолчал. Отмахнулся от мошкары. Отмахнулся от Шаня и опять в себя ушел. В те дальние ебеня, откуда его доставать нужно долго и упорно. В те дальние ебеня, куда Шаню соваться не позволяют, вытесняют, не слышат совсем. В те дальние ебеня, где Чжэнси сам на сам в каком-нибудь из адских котлов варится и никого за собой не тащит. Чжэнси пропадает в себе. Цзянь пропадает в Би. А Шань злится. Шань почти дошел до точки кипения. Вот-вот и подойдёт к той ярко красной черте, которая оповещает: опасная территория! Отойдите подальше или, если уж, решились переступить - то делайте это подальше от людей. Иначе снова случайно камень в руке, случайно о чью-то голову, случайно больница для одного и отстранение от занятий для другого. Шань тут, кажется - единственный зрячий невольный свидетель двух ломающихся жизней. И Шань ничего с этим сделать не может. Закрыть на это всё глаза - тем более. Месяц Би продолжает набирать опасные обороты, Цзянь продолжает затрагивать опасные темы при Чжэнси, Чжэнси опасно молчит, а Шань всё ближе к опасной черте. Почти стабильно. Почти жизненная аксиома. Почти нормально. Нормально, если учитывать, что никто, кроме Шаня проблем решить не пытается. Шань бы и сам справился нахер ещё кого-то привлекать. Только вот проблемы касаются всех, задевают, хуярят по болевым без разбора. Только вот Шань единственный, кто не умеет их игнорировать. Хуёвая ситуация в нихуёвый такой месяц, когда случайно Шань, случайно Тянь, случайно вместе. Тянь рядом, почти касает плечом - Рыжий физически его тепло чувствует, развалившись на мягкой траве, подложив под голову сумку со спортивной формой. Сны никуда не ушли. Сны только хуже стали. Затяжные, не отпускающие, осадком тревоги, которая завывает под ребрами ежесекундно. Сны тёмные, с черным мазутом под ногами, липким, к которому подошва пристаёт, а пока Шань, оцепеневший от ужаса, наблюдает за Тянем с той, которая красивая, светловосая и нежная - мазутная жижа из мелкой лужицы превращается в море под ногами, в которое затягивает по самые лодыжки. Когда уже не пошевелиться, когда уже закован и шага туда, к Тяню - не сделать. Не остановить его. Не вскрыть рожу, как обещал. А вскрыть хочется. Очень. Потому что Тянь ту, которая красивая, светловолосая и нежная - обнимает бережно за хрупкие девичьи плечи, целует в макушку, склоняясь и уходит. Уходит, когда Рыжий по гло́тку в той выгребной смердящей гнилостной яме. Когда дышать становится невозможным, когда крика никто не слышит, когда кадык вжимается в трахею и крик срывается в хрип беспомощный. А потом темнота. Бессилие адское и мертвая надежда внутри. А потом Шань просыпается. Потом Шань проверяет входящие на телефоне и выдыхает, когда видит сообщение: я за тобой заеду. Но от этого не легче. От этого только надежда голос подаёт - она ещё жива. Это всего лишь сон. Реальность куда лучше. Реальность теперь похожа на сказку. Только вот - Шань не глупый, Шань знает, что в сказках нет хороших концов. И рано или поздно, любая светлая сказка омрачается злыми драконами и ведьмами с отравленными яблоками. Любой сказке настаёт конец. Шань реалист на грани пессимизма - Шань уже знает, что его в конце ждёт. Проклятые сны показывают это во всех красках, со всеми подробностями и с болью, с которой теперь приходится мириться. Болью отдаётся любое прикосновение Тяня, потому что оно не навсегда. Болью отдаётся любой его взгляд, потому что это не навсегда. Болью отдаётся в затылке, потому Шань слишком много думает о плохом, ведь о хорошем думать не приучен. Всю жизнь так было. Но почему-то именно сейчас - оно тяжелее прежнего. Оно на надрыве, сжатой прессом пружиной, которая неизвестно когда рванёт. Когда у него в мозгу снаряд минный сработает и разъебёт всё к чёртовой матери. Разъебёт тотально. Разъебёт до фатального. Разъебёт так, что подохнуть захочется сразу же. И Шань старается об этом не думать, зарываясь с головой в проблемы Цзяня и Чжэнси. В проблемы близких себе людей. Не думать. Вот он Цзянь, мечтательно буравящий взглядом ясное небо, с пухлыми облаками, которые ветер подгоняет. Улыбается легкой, еле заметной загадочно. Наматывает льняную прядь на палец, опершись руками о траву позади себя. Не думать. Вот он Чжэнси, закусивший губу настолько, что под ней кожа побелела. Размышляющий о чём-то своем. О чем-то больном, потому что он кривится перманентно, потирает горло, точно нащупывает там ком, который валуном поперек глотки встал. Который ни протолкнуть, ни выхаркать. Не думать. Вот ученики, идущие спокойно в здание школы, оглядывающиеся на Тяня, который их в упор не замечает. Девчонки приветствуют сладкими голосами и не дождавшись ответной реакции - уходят прочь. Не думать. А одна из них может оказаться той самой - светловолосой, хрупкой и нежной. Не думать. А одна из них может оказаться той, кто растопчет тонким каблучком весь чудесно-простуженный мир, который звонко осыпется разбитым хрусталем под босые ноги - чтобы побольнее было. Не думать. А одной из них - Шань будет смотреть в спину, проклиная. Блядь. Шань осторожно поддевает травинку, вытаскивая ту из-под пальцев Тяня. Задевает его мимолётно. Потому что касаться хочется зверски. Касаться хочется до тех пор, пока ебучая тревога не уйдет насовсем. Задевает и делает вид, что случайно оно получилось, а не от острой необходимости, которой кости крошит. Случайно коснуться. Случайно обнять. Случайно показать всем - чей он. Случайности - они ведь такие. Происходят когда не ждёшь. И из разряда обычных мыслей переходят в навязчивые. Хоть сам Шань - лично, добровольно, намерено - сказал: никаких отношений на публике. Никаких мы встречаемся - упаси боже. Никаких левых движений. Сам сказал. Сам от этого звереет. Ведь Тянь послушным оказался. Чётко выполняет требования. Настолько, сука, чётко, что в его шкафчике к концу недели лежало три письма с признанием. Популярность - хули. И ревность от этого только крепче глотку давит злыми словами, ядом, что травит каждую клеточку тела. И ревность от этого бошку туманит маревом красным: врезать ему при всех. Поцеловать его при всех. Это же так просто. Удар, губы к губам и слухи на всю округу. Тянь с тем рыжим бесом встречается, прикиньте? До чего докатился. Это у них ненадолго. Делаем ставки, господа. Вот есть двое, которые делают вид, что клятвы на мизинчиках и дружба с самого детского сада - не трещит по швам. Вот есть двое, которые делают вид, что случайно столкнулись вместе в школе. Вот четверо, кто решил обмануть судьбу. Кто решил с нею бороться каждый по-своему. Кто-то яростно топится в здоровяках с холодными глазами и тёплыми руками. А кто-то убеждает себя, что сны - это просто сны. Сегодня эта дрянь тоже снилась. Сегодня Шань уже в который раз за месяц проснулся в холодном поту, со сбитым дыханием и скомканным в неразжимающихся кулаках одеялом. Сегодня Шаню особенно хочется коснуться теплой сухой ладони. На секунду. На минуту. На вечность. Успокоиться, вкатить себе дозу до тотального сноса башки. Чтобы остановиться за секунду до передоза. Чтобы остановиться на дымчато-серых глазах и зависнуть уже в них. Чтобы: давай так ещё немного. Давай ещё немного ты. Давай ещё немного я. Давай ещё немного вместе. С утра не хватило. С утра, в глухом переулке перед школой, куда никто не заглядывает, который стороной обходят - было слишком мало его. Всего пара минут, уткнувшись носом в надплечье, комкая чуть дрожащими пальцами футболку. Всего пара минут в тишине, которую разбавляет дыхание одно на двоих. Быстрое и неловкое. Шань не выдерживает. Хмурится, поднимаясь резко с места, отряхивает спину кое-как, пихает локтем Тяня и подхватывает сумку. Ему не хочется оставлять вот так Чжэнси и Цзяня - в удушающем молчании, где небо этим двоим на голову рухнуть обещает. Где небо крошится, хуярит по светлым макушкам тяжёлыми плитами, а они старательно тратят силы на видимость: всё ж нормально. Мы отдаляемся. Между нами пропасть. Но всё нормально. Всё-блядь-нормально. Шань не хочет оставлять их наедине. Но тревога сегодня бьёт все рекорды. Тревога разрывает внутренности острыми когтями, тревога дурниной исходится, требуя минутной ласки. Требуя теплых сухих рук. Требуя потеряться в глазах. Тяня требуя. Личное требуя. Нужное требуя. Шань точно знает - класс биологии пустует. Шань точно знает - на перемене туда никто не заходит. Шань точно знает - с улицы их там не увидеть. Шань точно знает, что госпожа Хао в декретном отпуске. Шань быстрым шагом, даже не оборачиваясь, - он ведь знает, не видит, но так отчётливо чувствует, что Тянь идёт за ним, - минует двор и одну лестницу на верх. Наваливается на дверь, отпирая её, проваливаясь в звенящую пустоту просторного кабинета, где в шкафах у стены склянки с насекомыми в жёлтой жиже. Где пахнет моющим средством, хлоркой и ароматизатором. Где солнечный свет едва пробивается сквозь окна, прикрытые жалюзи и тонкие полоски оранжевого красят горизонтальными линиями белые стены. Где приятная полутьма, которая заставляет тревогу внутри зарокотать сытым зверем. Где почему-то мышцы живота поджимаются в предвкушении рук. И руки сразу же находятся, без смущения и лишних слов - разворачивают к себе резко, впечатывая спиной в стену. Лопатки саднит лёгкой ноющей, которая так некстати раскатами по позвоночнику переползает в низ живота, где скручивает уже совсем по-другому. Где скручивает уже болезненным кайфом. Настолько острым, что тело секундно дёргает, как в припадке, а Рыжий не удерживается, прикрывая глаза. И на всё становится основательно поебать - на дверь, чуть приоткрытую, которую только толкнуть - как та отворится. На чужие голоса из коридора, вскрики и заливистый смех. На звонкое шарканье подошвами об пол, возню, как при шуточной борьбе и грозный голос завуча: а ну прекратили это быстро! Шань прекращать не собирается. Не когда дорвался до тотального спокойствия, которым накрывает рядом с Тянем. Не когда зарывается носом в надплечье, тычется, отчаянно вдыхая успокаивающий запах. Не когда застывает, прислушиваясь к мерному дыханию, словно бы Тянь только для него, для Рыжего дышит - показывает как оно правильно делается в моменты срывающегося вниз сердца, которое колотится так быстро. Быстро-быстро-быстро. Это ненормально совершенно. Это патология какая-то. Это сраные сбои в системе, потому что страх иногда берет верх. Страх иногда держит за глотку. Страх иногда убеждает, что сны сбываются. Даже кошмары. Особенно кошмары. Особенно у Шаня. И Шань понимает, что кроет его сейчас совсем не возбуждением. Что колотит его совершенно не от близости укрывистой. Что дыхалка сдаёт не от рук, оставляющих ожоги на оголённой пояснице, пробираясь под свободную майку. Тянь понял это гораздо раньше, чем он сам. Тянь распознал панику ещё на подходе, когда она только тянула руки, когда Шань не подозревал о ней, а она шла следом, она гналась по пятам. Тянь прижимает к себе. Крепко. Дышит горячим в висок, чуть склонив голову. Проходится руками по коже мягко, сжимает мышцы ощутимо, выдыхает на грани слышимости обеспокоенное: - Опять плохой сон? Опять ты. Опять она. Опять не мы. И все это настолько живо, что я задыхаюсь. Реально задыхаюсь. По-настоящему, Тянь. - Ага. - отзывается тоже тихо. Отзывается с одышкой лютой, точно Рыжего много миль подряд черти гнали. Отзывается сдавлено, потому что ком в горле ширится, давит на острый кадык, который вот-вот тонкую кожу вскроет. - Может, ты мне уже расскажешь что конкретно тебе снится? - и дышать Шань вообще перестаёт. Он за месяц и слова не проронил. Он молчал, затыкая себя, затыкая тревогу, затыкая паскудное остаточное от кошмара. Он уж как-нибудь сам. Шань вообще поразительно самостоятельный. Только вот в такие моменты, как сейчас - остро нуждающийся. Только в такие моменты, как сейчас - действительно можно было бы Тяню на одном дыхании всё выложить. Только вот Шань не из болтливых. Не из тех, кто вываливает всё дерьмо, что в голове копится - на других. На близких. Шань уж как-нибудь сам. - Нет. - мотает головой коротко, находя губами шов от футболки. Находя губами нежнейшую кожу, которую так и хочется закусить зубами. Которую искусать-потрогать-вылизать. Которая сильнейшим антидотом против тревоги является. Тянь соглашается молча. Дышать продолжает глубоко, уверенно, успокаивающе. И ничего не остаётся, кроме как подстроиться под него. Начать дышать так же. Вдох-выдох. Видишь? Ничего страшного. Вдох-выдох. Видишь? Я тут. - Шань, я никуда не уйду. - Тянь произносит, точно в подтверждение своих действий. Дарит невесомый поцелуй в висок, жмётся губами, опаляет кожу выдохами. Тянь из привычки перешёл в зависимость. Тянь из того, на кого Рыжий смотрел, перешёл в того, кем он дышит. Тянь стал тем, кто душит и даёт дышать одновременно. - Просто заткнись и стой спокойно. Не грубо сказано. Не резко. На выдохе сказано, потому что губы уже не на виске. Губы на чувствительной шее, по которой мурашками тащит, по которой поцелуй уже не сухой. Которую холодит распалённым воздухом. Там все нервные окончание дуреют, там все рецепторы с ума сходят. Потому что Тянь шею вылизывает. Потому что Тянь кожу вбирает до разноцветных искр из глаз. Потому что Тянь останавливаться тоже не собирается. Дразнит зубами, дёргает на себя, притираясь наливающимся стояком. И в ушах писк нереальный, как после взрыва. Взрыв не во вне. Взрыв внутри - красочный, бурлящий щекотливыми мыльными пузырями нутро, восхитительный. Там звёзды сгорают, спадая кометами перед глазами. Там мысли плавятся, стекая по извилинам воском горячим. Там Шаня почти срывает на громкий стон, который он глушит, шипя неуверенное, ненадёжное, неправдивое: остановись. Кто-то другой внутри орет: не смей останавливаться. Кто-то другой внутри радостно захлёбывается, потому что Тянь и не думает. Потому что Тянь спускается ниже, прикусывая выступающие ключицы. Потому что Тянь... Ёбаный свет. Спокойствие, только спокойствие. Да какое тут нахуй спокойствие-то, блядь. На коленях. Потому что Тянь уже без разбору покрывает поджавшиеся косые мышцы кусачими поцелуями, втягивает кожу вакуумом, не заботясь о том, что засосы останутся. Там можно. Оно же под одеждой. Оно же приятно так, господи. Приятно до одних лишь хриплых выдохов. До его волос, сжатых в кулаке. До сбитой реальности, которая осталась там, за дверью. До мертвых петель за рёбрами. Тянь потирается щекой идеально выбритой о живот, задевает подбородком головку члена на топорщащихся форменных штанах. Тянет пошлую улыбку и вот так - смотря снизу вверх в глаза, прикусывает её поверх ткани, обдавая дыханием неебически горячим, выбивая паскудное, хриплое: блядь. И улыбка его только шире становится. Хищной, голодной. Улыбку эту стереть хочется чем-то, что не пальцы и не губы. Улыбку эту хочется... - Переночуй сегодня у меня. Шань смаргивает пьяно, пытаясь не липнуть взглядом к губам покрасневшим, припухшим слегка. Шань не особо понимает о чём Тянь толкует, потому что немедленно хочется подцепить жёлтую резинку боксеров и улыбку эту... Переночуй сегодня у меня. - Хорошо. - Шань глохнет на секунду, вздрагивает слегка от оглушающего рева звонка. И только сейчас начинает понимать где они находятся. Блядь. *** Шань выходит на улицу, оглядываясь, пропуская толпу парней, спешащих на тренировку, уже одетых в футбольную форму. Ищет взглядом Тяня, вертя головой, ведь домой договаривались пойти вместе. К нему. На ночь. И все мысли с занятий съехали в одну, пульсирующую, искристую, въёбывающую: нужно забежать в аптеку. Ищет его, а натыкается на неё. Шань останавливается, прирастает к асфальту, в него врезается сзади кто-то, кто щебечет звонкое: извини. Девчонка - судя по голосу. Шань не может на неё обернуться. Шань не может ответить ей, проверив всё ли с той в порядке - толчок получился неслабый, у неё, должно быть, лоб покраснел, ей, должно быть, в медпункт нужно. А Шаню, должно быть - уже пора в психушку. Он глаза потирает усиленно, зажмуривая их. Надеется, что ему показалось. Ему просто, блядь, показалось. Просто. Показалось. Открывает глаза, смаргивая черные точки, мошкарой мельтешащие перед взглядом. И снова выпадает из реальности. Снова чувствует, как страхом тащит по загривку, как он свинцом наливает ноги, топит схватившимся густым бетоном лёгкие. Снова чувствует себя незащищённым, уязвимым на все бесконечности, беспомощным, потому что видит её. Ту, что красивая. Нежная. Светловолосая. Ту, что приходит во снах и забирает самое дорогое. Забирает самое важное, не так давно обретённое. Забирает Тяня. Уводит с собой далеко-далеко. Подальше от мазутного озера. Подальше от утопающего. Подальше от Шаня. Это просто сон. Просто-сон-просто-сон-просто-сон. Он спит сейчас. Просто локация поменялась. Просто спал сегодня мало и видимо, задремал на последней парте, в ожидании окончания урока. Просто тогда во снах весь мир был серым, черным. И только свет одинокого фонаря освещал красивую, нежную, светловолосую и Тяня, рядом с ней. Это просто сон. Шань кое-как поднимает руку, она тяжёлой неебически кажется. Она неподъёмная почти. Чтобы донести ладонь до рта секунды три уходит. Медленно, на исходе сил. Чтобы впечататься зубами в большой палец - ещё секунда, за которую кипятком окатывает. Это, сука, реальность. Отпечаток острых зубов остаётся красными отметинами на коже. А Шань так и стоит. Шань задыхаться начинает. У Шаня лёгкие кислород отторгают, не могут им насытиться даже когда дышать он начинает быстро, глубоко, до боли в диафрагме. Лёгкие не чувствуют кислорода и вовсе. А Шань не чувствует ног. Они непослушные, они отказываются идти вперёд, бежать назад, они не гнутся нахер. Господи, пусть это будет очередным кошмаром. Очередным сном. Очередной победой тревожности над утомлённым повредившимся разумом. Пусть Шань окажется психически нездоровым. Пусть это лучше галлюцинация, чем реальность. Такого ведь не может быть. Такого ведь не бывает. Чтобы девушка из кошмаров - смогла выбраться в реальность. Чтобы девушка из кошмаров - пришла к нему. Она оглядывается потерянно, и завидев кого-то в толпе, подпрыгивает от радости, хлопает в ладоши, улыбаясь обольстительно. У неё ямочки на щеках и короткое платьице. У неё слегка кудрявятся волосы и отливаются почти рыжим блондом на солнце. У неё в руках маленькая сумочка на тонком ремешке и звонкий смех. Это сон, сон-сон-сон. Потому что из толпы к ней пробирается Тянь. Тянь немного растерянный и удивлённый. Тянь, который подходит к ней близко. Слишком близко. Тянь, который склоняется, что-то у неё спрашивая и она, поднимаясь на цыпочки, клюёт его губами в щеку. Рыжего дёргает вперёд. Рыжего хлещет острой ревностью, которая заточкой под рёбрами прокручивается, вонзается глубже, доставая до самого сердца. Сквозь него режущей болью. И с каждым ударом всё больнее становится, с каждым сокращением сердечной мышцы - она себя полосует о зазубрины остроконечные. Рыжего не срывает с места, как он того ожидал. Он так и стоит, чуть вперёд накренившись. Он жмёт кулаки и не может - господи, блядь, боже - сдвинуться с места. Под ногами нет мазутной лужи. Под ногами обычным асфальт. Под ногами земля, кажется, вот-вот расколется. Но это только кажется. На деле раскалывается что-то внутри. Топит холодом подреберье, скручивает спазмом желудок до того, что тошнить начинает адски. Тянь переговаривается с ней, улыбаясь, достаёт из кармана телефон, печатая что-то и тут же его убирает. Подставляет ей согнутую в локте руку, для того, чтобы она смогла нежно уцепиться за предплечье. И... Звук пришедшей смс вырывает из оцепенения, даёт глотнуть воздуха, с которым голова кружится начинает зверски. Шань отшатывается в сторону, сплёвывая на асфальт водянистую слюну, какая бывает перед тем, как желудок наизнанку веренет. Расстёгивает боковой карман на сумке треморными пальцами и еле как вводит четырехзначный пароль. Пальцы непослушно трут экран, тыча в пришедшее сообщения. Что-то за ребрами завывает тоскливо, оглушающе громко: нет. Не смотри. Иди за ним. Останови. Не смотри, не надо. Шань убеждает себя, что не так понял. Убеждает себя, что к нему так - все. Только он так не ко всем. Убеждает себя, что сны не сбываются. Это всего лишь недопонимание. С третьего раза удаётся попасть в иконку непрочитанных. С третьего раза удаётся открыть. С третьего раза удаётся понять. Говорят - бог любит троицу. Шань в бога не верит. Зато теперь Шань точно знает - кошмары сбываются. Потому что: у вас одно непрочитанное сообщение. Потому что: у вас проблемы. Потому что: давай отложим на завтра, Шань. У меня срочные дела. Потому что: аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети.