В детстве говорили, что играть с огнём опасно

Солнце всё ещё светит. Вон — девчонка в одной блузке с короткими рукавами стоит и совсем не похоже, что ей холодно. Шань выдыхает с подозрением, ожидая увидеть вырывающееся облачко пара. Нихера. А холодина такая, точно Рыжего обнаженным на глыбу льда швырнули. Холодина такая, что трясёт нереально. Холодина такая, что Шань морщится, ёжась, растирая предплечья. Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети. Если хотите, можем по простому: вас и ваши планы только что тактично послали на хуй. Абоненту поебать. У абонента срочные дела. Абонент телефон вырубил и ушёл. У абонента встреча. С ней, с красивой, светловолосой и нежной. А у того, кто этому абоненту на кой-то хер позвонил — мозгов вообще нет. Потому что — да пошло оно всё нахер. И аптека, и студия эта пиздатая, и Тянь на коленях. Надо оно Рыжему — из-за этого переживать. Рыжему-то нет. А вот организм несогласно передёргивает, как если бы Шань целиком лимон зажевал, щедро полив его острым соусом. Затылок напекает злостью, растущей, горяченной, яростной. На себя по большей части. Хорошей жизни он захотел. Нормальных отношений, ага. С Тянем, блядь. У которого планы резко меняются, стоит только получить нежный поцелуй в щеку. У которого совести нихуя нет, зато есть дела, светловолосые симпатичные девчонки и выключенный телефон. На которого Рыжему поебать. Должно быть, блядь, поебать основательно. Но что-то сегодня явно не так, сегодня ретроградный Меркурий и вспышки на солнце, хуёвое атмосферное давление и хреновы магнитные бури. А организм слишком слабый, чтобы этой хуйне не поддаваться. Астрология, в рот её еби. Пошло. Оно. Всё. Рыжего задевают плечом. Так некстати. Так невовремя. Так сильно, что Шаня разворачивает мгновенно, выкручивает всем телом, которым он дорогу преграждает пацану с едва знакомым лицом. Виделись где-то. Сталкивались пару раз. Невезучим пацан оказался. Не в то время. Не в том месте. Не с тем рыжим. Потому что сегодня ретроградный Меркурий и вспышки на солнце, хуёвое атмосферное давление и хреновы магнитные бури. А Рыжий злой, как чёрт. Глупое стечение обстоятельств, которое неизбежно приведёт к сломанному носу у одного и приятной боли в костяшках у другого. Простейшее уравнение жизни, когда попадаешь не в то место и не того человека задеваешь плечом. Задеваешь вроде бы не сильно, а кажется, что кости дробишь. Задеваешь вроде бы случайно, а кажется, что исключительно намеренно. Задеваешь вроде бы без подтекста: «я тебе сейчас въебу». А Рыжий этот подтекст среди строчек находит, выуживает и цепко выдирает его из контекста. Рыжий и не на такое способен. Особенно когда злой. Особенно когда: «аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети». Особенно когда уходит Тянь со светловосой, красивой и нежной хуй знает куда, хуй знает зачем, хуй знает почему, оставляя Рыжего одного посреди школьного двора, где неебически холодно. — Ты чё, блядь, не смотришь куда идёшь? — само по себе получается сгрести его за грудки. Само по себе прошипеть ядовитые слова сквозь зубы. Само по себе скомкать форменную рубашку до того, что ткань отчаянно натягивается на спине парня и по швам трещать начинает. Вообще-то сегодня Рыжий планировал сделать нечто подобное: разорванная рубашка, звонко отскакивающие по паркету пуговицы, закатывающиеся под диван, вырванный язычок застёжки джинс и крики удовольствия вперемешку с болью. Рыжий от плана не отступает. Рыжий слишком для этого серьезный и ответственный. Был пункт с разорванной рубашкой? Ща выполним. Не на Тяне, так на другом. Не от страсти, так от злости. Был пункт с криками? Ща сделаем. Только удовольствие будет односторонним, как и боль. Рыжий — парень скрупулёзный, выполняет план по пунктам, не обращая внимания на изменившиеся обстоятельства. План есть план — и его надо придерживаться. Не отказывать же себе в лёгких синяках, ссадинах и хрусте чужих костей, которые сами так и напрашиваются на глухие удары. Не сдерживать же себя, когда яростью подхлёстывает изнутри. Когда яростью каждая клетка сраного тела кипит, отражаясь дрожью предвкушения. Когда кулаки хотелось стереть об стену шершавую на курилке, а теперь о мягкое, упругое тело напротив. Неплохое тело, накачанное, здоровое вон какое. Лучше любой стены и боксерской груши, бля. Лучше сорванных с петель пуговиц и выдраного язычка застёжки. Лучше секса, бляха. Лучше. Рыжий себя всерьёз в этом убеждает. И почти получается. Почти выходит поверить, что драка больше успокоения принесёт. Что драка привычнее секса, с учётом того, что у Рыжего в этом опыта почти нет. Полапать девчонку в темени подъезда не считается. Подрочить парню через одежду в раздевалке тоже. Себе, собственно, подрочить тоже — не считается. С дракой никаких провалов, лишней нервотрёпки и неловкого кутанья в одеяло, пока дрожащими от раздражения и смущения руками натягиваешь презерватив на стояк, с шипением: не смотри, блядь. Это же Тянь. Смотреть ведь всё равно будет. Одеяло ведь зашвырнёт на пол. Каждую веснушку на теле уловит, рассмотрит, обведёт прохладными пальцами с интересом. Пацана не смотреть на то, как Рыжий его хуярить собрался — просить нет смысла. Там смущение вообще уёбывает нахер. Там адреналин, шум в ушах и отсутствие самоконтроля. И голым быть не надо. Круто же, чё. Драка круче секса — это Рыжий только что сам себе доказал. Сам почти поверил. Да ещё и нашел себе развлечение на остаток вечера. Драк ведь так давно не было. Целый ведь месяц ни о кого кулаки не чесал. А почесать их очень хочется. В ход пустить их очень хочется, чтобы до крови, чтобы в мясо. Остыть очень хочется, вымещая злость в перемешку с ревностью, которой внутри затопило, схватило кипятком. Её парами ошпаривает внутренности. Её пары отравляющие слишком. Её куда угодно сбросить хочется. А особенно вот на этого, который не в тот день оказался не в том месте, потому что сегодня явно что-то не так, сегодня ретроградный Меркурий и вспышки на солнце, хуёвое атмосферное давление и хреновы магнитные бури. Это всё они, честно. — А сам? — пацан хватается за запястья и сжимает их покрепче. До того, что пальцы заметно неметь начинают. До того, что Рыжий почти захлёбывается восторгом: он тоже сильный. Он плакать не будет и не будет размазывать сопли по роже, прося его отпустить. У него, видимо, тоже день не задался, тоже Меркурий не в той фазе, а на алгебре незаслуженную тройку поставили. У него глаза карие блестят опасно, разъяренно, так восхитительно враждебно. Так поразительно честно и с вызовом. Не встреться они вот так — Рыжий бы его зауважал. Сейчас зауважает ещё больше, когда они за школьные ворота выйдут. Когда сумки скинут на асфальт и друг напротив друга встанут. Когда кто-то решится сделать выпад первым. И тогда будет кайф, тогда вместо крови чистый неразбавленный адреналин по венам, тогда наливающиеся синяки на телах, чья-то разбитая губа, чей-то разбитый нос и перемирие, когда сил уже ни на что не хватит. Если тот продержится достаточно — Рыжий обязательно пожмет ему руку, прикурит сигарету, выравнивая дыхание, развалившись рядом со сброшенной сумкой и скажет, что нужно как-нибудь повторить. И это как-нибудь случится очень скоро. Ровно в тот момент, когда абонент окажется в зоне действия сети со включенным аппаратом. Когда абонент начнёт оправдываться, а Шань с садистским наслаждением пошлет его на хуй. По-настоящему, а не как раньше. С чувством, с выражением, чистосердечно. Так, чтобы абонент понял — он действительно идёт на хуй и может подыскать себе кого-нибудь другого, кто будет терпеть эту хуету. Желающих сразу найдется много. Желающие в очередь выстроятся. Желающие будут в восторге, а Шань опять попрётся разбивать кулаки. Пацан дёргается пару раз, пытаясь выпутаться. В другой день Рыжий бы отпустил. Припугнул, рыкнул, чтобы катился отсюда и на глаза больше не попадался. В другой, более удачный день. А сегодняшний просто все рекорды бьёт. Сегодняшний решил довести до той самой красной линии, за которую переступить сейчас очень хочется. Сорваться и будь что будет. А будет отстранение и это как минимум. Как раз то, что нужно, чтобы не высматривать в топле Хэ ебаного Тяня неделю, остыть, взять по две смены на каждый день и ебашить до седьмого пота, чтобы приползать домой с единственным желанием поскорее упасть на кровать и закрыть глаза, даже не переодеваясь. И так семь дней. Райское, ебать, наслаждение. — Вот и отлично. — Рыжий усмехается, скалясь. Раздражение хуярит с новой силой, капает на воспаленный мозг кислотой едкой, затирая утихающий голос разума. Разума, который предупреждает, что так делать не надо. У разума почему-то голос Цзяня. Родной и очень обеспокоенный. Пока Шань окончательно не проникся им – потому что Цзяню даже тому, который в голове засел, споротивляться практически невозможно, — Рыжий чеканит с нажимом: — Пошли за школу, поговорим. Разговоры с Рыжим всегда короткие. Разговоры с Рыжим до добра не доводят. Разговоров с Рыжим по-хорошему избегать надо, десятой дорогой обходить, отводя глаза в сторону — так оно вернее будет. Так оно без синяков, без ссадин и без саднящей скулы. Так оно безопаснее. Но Рыжий сегодня больно уж общительный, вон, человека поболтать позвал. Не уточнил, правда, что языком жестов. Кулаком в морду, коленом в солнечное сплетение — отличный язык. Его кто угодно поймёт даже без переводчика. Бесы внутри захлёбываются предвкушением мягкой плоти под костяшками. Бесы внутри ликуют, визжат в восхищении — пацан не мелкий. Здоровый пацан. Сопротивляться будет и может быть даже, — только бы, господи, только бы, — в ответку даст. Шань для приличия даже пару ударов пропустит. Специально. Чтобы мозги на место встали. Чтобы и думать о Тяне забыли. Чтобы притащиться домой и долго зализывать раны. Чтобы больно снаружи, а не внутри. Чтобы гематомы наружние, вздутые — сочным бурым на пергаментой коже. Чтобы давить на них каждый раз, думая о Тяне. Зарабатывая себе рефлекс собаки Павлова: Тянь — равно боль. Боль это плохо. Она болит. Тянь — это плохо. Он творит хуйню. Чтобы разочарование не крыло в одинокой квартире, где Шань сегодня не должен был ночевать. Он же — дурак, в студию собрался. Он же — дурак, нафантазировал себе всякого, от чего возбуждением перманентно крыло и слова профессора даже до ушей не доходили, не то, что до мозга, который то и дело подсовывал оглушительно-пошлые картинки. Он же дурак. Просто дурак. Шань откидывает от себя пацана, которому удаётся на ногах устоять, тянет паскудную злую улыбку — так ещё веселее. Когда дают отпор — весело. Весело же, блядь. Сплошное веселье на грани срыва. Наверное, Шань действительно болен. Наверное, Шань действительно псих. Раз чувство потери встречает в мрачным весельем. Раз смех сам по себе бурлится в глотке, раздирает гортань до того, что на лающий кашель пробивает. Раз смеяться хочется через боль. Шаню крышу уже рвёт основательно. И если ещё с минуту назад было нереально холодно, то сейчас адски жарко. Нестерпимо. Ладони горят, сжимаются в кулаки несколько раз. А пацан уже слегка испуганным выглядит. Уверенность выветривается быстрее, чем Шань ожидал. Уверенность гаснет в темно-карих глазах, что Шань замечает с разочарованием на грани возмущённого: ну чё ты? Нормально же общались. Верни злую рожу и пошли морды друг другу бить. Будет весело, отвечаю. Тот сказать уже что-то собирается, нервно дёргая лямку рюкзака, как фыркает раздражённо. Не отступит. И не надо. Не надо отступать. Там веселье, там кости перебитые и вынужденная задержка дыхания от боли, там кровь безобразными кляксами на асфальте и рубахе, там синяки по телу болезненно красные, бурые, там круто будет. Тот косится со злобной опаской и делает шаг в сторону выхода из школьных ворот. Бесы внутри довольно урчат. Сейчас будет адреналин. Сейчас будет боль. Физическая, настоящая, пронзительно-приятная. Сейчас будет кайф. Рыжий, вообще-то не мазохист. Рыжий и сам ещё не понял кто он. Зато сегодня Рыжий четко понял кто Тянь — мудак, урод и тупица. Красивый мудак, моральный урод и сообразительный тупица. Адское сочетание. В таких все поголовно по уши. Такие Рыжего наповал единым словом, в котором головокружительно порочный подтекст, единым небрежным жестом, от которого узлы внизу живота и тянущая в яйцах. В таких влюбляться нельзя, потому что замену они находят слишком быстро, а отвыкать от них слишком нету сил. Реально нет — Рыжий проверял. Не получилось, не проканало. Не повезло, потому проверять он начал слишком поздно. Теперь вот Меркурий у него неожиданно ретроградный и вспышки на солнце, хуёвое атмосферное давление и хреновы магнитные бури. И это при том, что астрологию Шань считает полнейшей чушью. Зато сейчас будет кайф. Или нет — Рыжего кто-то за предплечье перехватывает, удерживает крепко цепкими пальцами. Шань шипит раздражённо, дёргая рукой, как знакомый, тотально спокойный голос зовёт, заставляя инстинктивно повернуться: — Шань. — Чжэнси хмуро в глаза заглядывает, не выпуская руку из своей. Стоит на месте, оценивая ситуацию. С Рыжего на пацана взгляд переводит и головой вскидывает, мол: чё случилось? Шань бы ответил. Шань бы сказал что случилось. Сны, Чжэнси, сбываться умеют, прикинь? А я злой, как чёрт. А это — это маленькое недоразумение. Не поделили дорогу. Зато сейчас мы дружно будем делиться синяками. Весело же, да? Весело нам. Мне вот — очень. И ему сейчас будет. Когда-нибудь видел, как от веселья кровью харкают? Нет? Так я покажу. Я же, блядь, тот ещё фокусник. Магистр науки по бесплатной раздаче пиздюлей. Мэтр по языку жестов, от которого на больничную койку отправляются. Властелин, сука, безосновательных доёбов. — У меня дела. — Шань перекручивает руку, с удивлением замечая, что Чжэнси только выглядит тощим. Не тощий он. Он — жилистый, блядь. И сколько руку не выворачивай — отпускать он явно не собирается. Стоит себе спокойно с беспристрастной рожей и вещает загробным голосом, от которого съёжиться хочется и пролепетать: я больше так не буду, мамочка. — Ещё один выговор — и тебя выпрут из школы. Чжэнси парень простой. Кроет простыми фактами. Озвучивает очевидное со стальным ебалом и прёт напролом, точно его вообще кто-то сюда звал Шаня останавливать. А ещё Чжэнси, получив камнем по башке — делился апельсином и прикрывал на собрании, когда родителей зачинщиков драки к директору вызвали. Спокойно сказал: шёл, запнулся, уронил Рыжего, ударился головой о бордюр. А вот если бы не Рыжий — ещё и челюсть себе о него раскрошил. Это было чудесное спасение идеально ровного прикуса, потому что удар-то смягчился. Рыжий не шибко мягкий, но приземление вышло куда более безопасным. И теперь перед Чжэнси не то, что стыдно. Перед ним вообще косячить не хочется. Перед ним быть паинькой только и помалкивать в тряпочку, пока Чжэнси отчитывает за необдуманные, а на деле чудовищно запланированные поступки. Перед ним Рыжий теряет запал, передёргивает плечами, выдыхает, закатывая глаза и старается быть как можно более убедительным, глядя на Чжаня с максимальной серьёзностью, ответственно поясняя: — А я аккуратно. Рыжий не врёт. Он реально парень аккуратный. Вон — кеды уже почти год носит и ничего, не порвались. Каждый день в течении месяца устраивает ритуальные игры с огнём, обжигается в восторге, но не сгорает. И бить он будет очень аккуратно, без камней и прочих подручных. Голыми руками, как положено — до первой крови. Это у него вместо стоп-слова. А как только пацан кровоточить начнёт, так Рыжий прекратит сразу — че-е-естно. Себе же обещал, что руку ему пожмёт и даже сигаретой угостит. Сигарета просле драки — это обязательно. Она даже лучше, чем после секса — Рыжий уверен. Это как примирительный жест и признание противника сильным, но не сильнее себя. Чжэнси только хмурится недовольно, кивает пацану, сильнее придерживая Шаня, чтобы ещё чего ненароком не натворил, чеканит жёстко и бескомпромиссно: — Слушай, иди пока ноги целы. Пацан на шаг-другой отступает, всё ещё придерживая сумку, нервно царапая ремешок ногтем большого пальца, всматривается в Чжэнси и удивлённо брови приподнимает: — А ты тот, которому этот псих голову пробил? — Я его друг. — Чжэнси смотрит Шаню в глаза пристально, сощурившись. Точно напоминает: без лишних движений, мужик. Я ведь и тебя вырубить могу. И Шань видит — он реально может. Собранный весь, точно и сам готов на пацана накинуться или Рыжего в случае чего остановить одними выверенным движением. Кидает тому, мрачно предупреждая: — А теперь топай. С таким тоном обычно говорят: даю тебе фору в три секунды, не успеешь — ты труп. С таким лицом обычно заваливаются голышом в бар и требуют: мне нужна твоя одежда, ботинки и мотоцикл. С таким нахуй не спорят. Пацан руки в примирельном жесте приподнимает, кивает не то Шаню, не то Чжэнси, не то самому себе, отпуская ситуацию и скрывается за толпой школьников. План по пизде. Ни тебе разорванных рубашек, ни сорванных пуговиц, ни криков, ни боли. Шань вздыхает раздражённо, вырывает руку из хватки и пялится на Чжэнси. Должен с благодарностью. А может — с почти вырываюшимся отчаянием, которым захлёстывает с новой силой, потому что некоторым абонентам сейчас бы дозвониться и устроить перепалку. Некоторым абонентам сейчас бы дистанционно пиздюлей раздать до фантомных гематом. Некоторых абонентов сгрести за грудки хочется и задать резонный вопрос злым шипением в красивую рожу: какого хуя это было? Это вот — поцелуй в щеку, руку, чтобы за неё зацепились. Это вот — у меня дела, блядь, Шань. У нас, сука дела. У нас они были, псина ты сутулая. Студия, ночь и валяющиеся на полу пуговицы, дерьмо ты собачье. Залиться Шань должен на Тяня. Тяня рядом нет, а злость есть. А ещё Чжэнси есть, на которого злиться совсем нельзя. Нельзя, но Шань бурчит под нос, сердито хмуря брови: — Мне не нужна была помощь. Чжэнси соглашается, даже головой еле заметно кивает. Но смотрит при этом скептично, точно с капризным ребенком спор затеял. Взмахивает рукой в сторону выхода и отвечает уже на ходу, когда Шань его нагоняет: — Ага, отчисление тебе тоже не нужно. Пошли лучше поедим. — А Цзянь где? — Шань шмыгает сухим носом, раздумывает пару секунд и решает, что поесть было бы неплохо. Неплохо вот так просто отвлечься без драк, без отчисления, с другом. С тем самым настоящим, который всегда оказывается в нужном месте в нужное время, даже если Меркурий ретроградный и вспышки на солнце, хуёвое атмосферное давление и хреновы магнитные бури. Который ни с хуя, даже не выясняя обстоятельства — готов за Шаня бороться. Вместе с Шанем. И пусть голосом разума у Шаня в голове почему-то говорит Цзянь, а Чжэнси один хер — самый мощный предохранитель от хуёвых ситуаций, приводящих к отчислению. — Его Би забрал. — Чжэнси морщится, отворачиваясь. Чжэнси эмоции показывать не любит и профессионально скрывает каждую, даже самую сильную. А тут скрывать не получается. Тут сразу понятно, что оно его не просто задевает. Оно по болевым осатанело хуярит. Оно на безэмоциональном лице отпечатывается резкой болью. Он имя Би почти с ненавистью произносит и кривится так, точно ему под дых въебали со всей силы. Тут же в руки себя берет, уверенно шагая к забегаловке напротив. Делает вид, что нормально всё. И раз уж Шань сегодня такой щедрый на разговоры, то уже заходя в помещение, пропахшее свежей выпечкой, сдобой и бергамотом — решается заговорить о Цзяне. Выяснить чего там Чжэнси себе выдумал, что подметил и к каким выводам пришел, раз его так плющит от одного лишь имени. Всего лишь имени. Решает и застывает, замечая за дальним круглым столиком двоих. Тянь и она. Вместе. Она воркует о чем-то нежно. Он ей улыбается. А ещё — она держит его за руку, сплетая пальцы.