В детстве говорили, что играть с огнём опасно

Жизнь очень странная штука, в которой за минуту может поменяться всё. За минуту раздражение стирается мелькнувшей в чужих глазах улыбкой. Очаровательной улыбкой, от которой внутри всё переворачивается самым потрясающим образом. От которой упрямая хмурая складка у переносицы расправляется и Шань уже не может сказать действительно ли он так раздражён. Шань нихуя, если честно, сказать не может, потому что его затягивает этой улыбкой куда-то далеко. Куда-то, где мир крошится, оставляя после себя лишь неясные очертания баскетбольной площадки, оставляя лишь запах собственного разгоряченного, влажного от испарины тела, оставляя лишь адски четкие во всей этой мути — глаза Тяня. А ведь Шань уже готов был прервать игру, кинувшись с кулаками на Цзоу Фа, этого безмозглого идиота, который машет своими граблями направо и налево, попадая хлестким ударом по спине. Вообще-то Фа в команде Рыжего и удар был чем-то вроде поддержки после очередного забитого мяча в кольцо. Но чужая потная ладонь на собственной спине обдала кожу отвратительным жаром, накаляя каждую клетку тела беспричинной яростью. Для кого-то касаться других нормально. Для кого-то это в порядке вещей. Только вот вряд-ли сам Шань после такой хуеты в порядке. Омерзительно тёплый отпечаток на лопатке припекает и как бы Шань не вёл плечами, как бы не пытался его сбросить — нихуя путного не выходит. Выходит только сильнее распалиться, обернуться, чувствуя, как на губы сам по себе наползает колкий оскал. Как верхнюю губу дёргает секундно. Как покалывание в ладонях отдаётся вибрацией от того, что Рыжий пару секунд назад лупил мячом об асфальт. Как напрягаются крылья носа, стоит только втянуть воздух чуть более яростно. Стоит только резко повернуться для того, чтобы припечатать Фа зверским взглядом от которого он уж точно должен застыть на секунду-другую в непонимании почему у Шаня так оглушающе быстро сменилось настроение, — как Шань неожиданно натыкается на насмешлый взгляд Тяня. Как неожиданно раздражение отпускает налитые свинцом мышцы. Как Рыжий уже забывает о пятне чужого, неприятного тепла на правой лопатке. И валится в собственный мир, где никакой баскетбольной площадки, где красное кольцо затирается серым, а время напрочь останавливается. Где есть только прохладный ветер, забирающийся под свободную майку, раздувающий её, заставляя покорно расставить руки ему навстречу. И Шань сам не понимает чему конкретно его тело так повинуется: ветру, снимающему жар от игры или Тяню, с его умопомрачительной улыбкой. И тому и другому. Второму больше, чем первому. Теперь жар в теле совсем другой. Теперь жар куда сильнее, яростнее, укрывистее. Теперь жар заполняет собой лёгкие, выжигает в них воздух. По венам ширяет чем-то ахуительно знакомым и до сих пор нихуя не привычным. Тем, под чем Шань оказывается по мере приближения к Тяню. Тем, что подгоняет его в спину, толкая вперёд. Тем, что сильнее любых звуков голосов и сигналов машин доносящихся откуда-то извне, где-то очень далеко. Где-то за спиной, за пределами слышимости чей-то крик: продолжаем! На который Шань совсем не реагирует. Шаня тащит к тому, чьё имя распускается ошеломительными цветами в животе, в самом его низу. Обласкивает нутро нежностью лепестков, вылизывает пламенем кончики пальцев, которыми Шань неосознанно исключительно на инстинктах, на чистой привычке, выработанной за какой-то сраный с лихуем месяц — тянется к темным растрёпанным волосам. Шаня несёт неебически от того, что ветер срывает его запах с тела, прицельно врывается им в нос, заставляя зажмуриться от удовольствия. Немного озона, испарина ароматом взмокшей кожи, на котором плотный одеколон расцветает новыми оттенками, новыми-родными нотками свежести. Шань выдыхает его, забивает им ноющие лёгкие, которым всё мало. Непростительно мало Тяня. Осатанело мало и хочется ещё. Хочется вжаться носом в его шею, затянутся как следует. Затянуться до того, что черные дыры перед глазами будут краситься яркими вспышками падающих звёзд по окружностям глазниц. Затянуться до того, что пьянящий экстаз одним огромным взрывом окончательно разнесёт реальность на мелкие крупицы, которые потом не собрать. Шань даже и пытаться не будет. Реальность идёт на хуй, когда рядом Тянь. Весь мир идёт на хуй. Чужие голоса. Скрип колодок подержанного автомобиля, проносящегося на том конце дороги. Удары мяча о поле, которые поднимают клубы дорожной пыли. Всё это настолько неважно сейчас. Всё это настолько ненастоящее сейчас. Всё это фоном за пределами их вселенной. Секунды растягиваются в бесконечности, а улыбка Тяня никуда не исчезает. Она становится чуть шире, ещё более убийственной, ещё более открытой. И она исключительно для Шаня. Она его всецело. Она проникает под кожу лёгкой щекоткой, которой охватывает каждую мышцу. Она приникает светом внутрь грудины, где неугасаемое огниво становится настоящим вечным пламенем. Она заставляет почти прикоснуться к Тяню. Ещё буквально пара дюймов, но Шань замечает замешательство в его глазах. Удивление, мешающееся с лёгким оцепенением. Шань смаргивает пьяно пару раз, так и застыв, не дотянувшись до волос и потрясающей линии изогнутых, чуть пересушенных губ. Застывает, понимая, что звуки стихли. Застывает, понимая, что он на поле. На блядском поле, где дохера народа и игра продолжается. Оглядывается — не продолжается. Игра застопорилась, а все, кто рядом — смотрят. Не то с интересом, не то с религиозным ужасом на то, как Шаня въебало от того лишь взгляда. На Шаня, которого привыкли видеть щетинистым и злым. От которого явно ожидали потасовки с Цзоу Фа, а не вот этого. Не закушенной сосредоточенно губы. Не протянутой руки к Тяню. Не полной отключки от мира. Шань сглатывает шумно, опускает руку медленно. Машинально ловит отскочивший от щита мяч, пасуя его не глядя, бормочет под нос что-то несуразное и злое. Что идти надо. Что дела и вообще — припозднились уже. Прячет глаза, проносясь мимо ребят, нудящих о том, что игра не окончена. Окончена. Шаню вообще не стоило выходить на одно поле с Тянем. Шань не подумал, что вот так может сорвать. Прицельно, быстро и незаметно для него самого. Сорвать до того, что чуть было не коснулся Тяня, не провёл рукой по волосам, пальцами по губам. И Шань знает к чему бы это привело. Он окончательно потерялся бы, забылся, ему стало бы основательно похуй, что рядом толпа. Что рядом люди. Что людям незачем смотреть на то, как Шань теряется в Тяне. Как Шаня кроет зверским желанием его при этой толпе поцеловать. Рыжий цепляет на ходу рюкзак, сброшенный у лавочки, минует быстрым шагом аллею, ведущую к выходу из парка. И только оказавшись за пределами видимости площадки — замедляет шаг. Позволяет себе выдохнуть. Позволяет себе понять какой ошибки только что удалось избежать. Осознание разгоняет неясный страх, качая его вместе с кровью, подкрепляет его драным раздражением и тревогой. Осознание бьёт по темечку: чуть было не проебался. Шань не знает что было бы если бы. Ну вот — что? Оглушающая тишина от разрыва шаблонов у толпы или смех. Косые взгляды или гримасы отвращения. Школа не то место, где стоит показывать свои слабые стороны. Люди не те существа, которым можно открываться полностью. Шань слишком хорошо это знает. Шань слишком долго усваивал один и тот же урок. Шань не хочет повторять его снова. Ветер теперь сквозной и холодный — впивается в остывшую после игры кожу иглами, пронзает насквозь мелкими колючими мурашками. И Шань только сейчас понимает, что оставил на проклёвывающейся из почвы траве ветровку. Хмурится, останавливаясь и слышит шаги позади. Обычные шаги, быстрые и уверенные. Шаги, которые селят беспокойство, но он не поворачивается. Он знает чьи они. Такие из тысяч узнает ни разу не ошибившись. Шань стоит. Шань ждёт. Ждёт какого-нибудь замечания с укором или обеспокоенно-подбадривающего, а на деле раздражающего ещё больше: ты как? Шань выжидает, напрягая каждую мышцу. Шань готов ощетиниться сразу же после слов. Шань готов хлестануть по руке или по чему придётся, как только Тянь нагонит его. Шань готовится. И выдыхает удивлённо, когда на плечи вместо руки ложится остывшая ткань ветровки. Теряет весь запал на ярость, когда горячие пальцы не касаются его, а только поправляют куртку. Вдыхает беспомощно, когда Тянь становится напротив и понимающе поджимает губы. — Мне тоже надоело играть. Говорит будничным тоном, словно ничего не произошло. Говорит и пятится спиной к дороге, ведущей к студии. Говорит и склоняет голову на бок, ловя рукой, слетевший с дерева жёлтый кленовый лист. Ни замечаний, ни вопросов о том, какого хуя это только что было. Ничего. Шань чувствует, как напряжённая пружина внутри растягивается медленно, спокойно, точно не она готова была секунду назад рвануть приступом ярости. Точно не готова была обжигать ядом любого попавшегося под горячечную руку. Любого, которым оказался бы Тянь. Тянь, который настолько, сука, хорошо изучил Рыжего, что выбрал лучший вариант событий. Тот, где Рыжий немного успокаивается и теряет необходимость щетиниться. Тот, где Шаню не нужно выплёвывать едкие слова сквозь сомкнутые в озлобленности зубы. Тот, где на плечах разливается подозрительно мягкое тепло от не прикосновения. Тянь удивительным образом сделал правильно всё. Добрался до бетонобойной взрывной, перерезал нужный провод и исключил выпуск кинетической энергии, которой может и убить. Не затронул то, что затрагивать было в тот момент нельзя. Не побоялся, что его сметёт взрывной волной и растащит ошмётками плоти по асфальту. Тянь сделал это быстро, безболезненно и с профессиональной точностью. В своём безумном небрежном стиле, когда понимаешь, что тут не просто везение — тут настоящее отточенное до деталей мастерство по обезвреживанию Шаня. И Шаню становится немного стыдно. Шаню становится ахуительно не по себе от того, что Тянь знает о нём даже это. Шаню становится блядски восхитительно от того, что Тянь так мастерски управляется с его несносным характером. Без напряга и злости, которая охватила бы любого нормального человека. Тянь определённо ненормальный. Шаню определённо это нравится. Шань успокаивается. Чувствует, как гнев отпускает. Как липкие щупальца недавнего страха медленно разжимаются, освобождая шею от затянутой тугой удавки. Смотрит на Тяня, который так и продолжает идти спиной вперёд, награждая хитрющей улыбкой. Такой осточертело наглой и до поджимающихся в сладкой судороге внутренностей — потрясающей. Даже шагая назад — Тянь выглядит неебически самоуверенным, словно может видеть спиной. Словно ему ничего не стоит идти, не разбирая дороги, которая в любой момент может вильнуть или подставить подножку подвернувшимся под ногу камнем, да выбоиной. Ему ничего не стоит настолько Шаню доверять, что он с лёгкостью передаёт контроль в его руки. Передаёт даже не спрашивая можно ли, потому что знает — можно. Ему вообще, всё, бляха можно. У Тяня по жизни так было и Шань не исключение. Шань тот, кому он зачем-то доверяет безоговорочно, пятясь назад, показывая, что сейчас Шань — его глаза. Что сейчас Шаню тоже позволено вообще всё без исключений: хочешь — толкни, хочешь — дёрни за руку на себя. И это опьяняет. Это задержкой дыхания ровно на три восхитительные секунды, в которые Шань не замечает ничего вокруг. Это зверским желанием перехватить контроль ещё больше, отвоевать его полностью. Но и этого Шаню не нужно. Шаню уже достаточно того, что Тянь ежедневно для него делает. Тянь просто рядом. Тянь просто улыбается. А Шань просто чудовищно влюбленный в него идиот, убивающийся этим. Уголок губ дёргает вверх, а Шань прикрывает глаза. Всего на пару секунд. Всего пара секунд на осознание того, что он несмотря на хуйню, которую подкидывает ему жизнь — счастлив. Всего пара секунд секунд на глубокий вдох-выдох, полностью освобождающий организм от тяжется. Всего пара секунд на то, чтобы медленно открыть глаза и… И не успеть. Шань в последний момент умудряется резко выбросить руку вперёд, хватая Тяня за запястье, но это не спасает. Не спасает от столкновения с парнем, который уткнулся в телефон, не видя дороги. Который врезается в Тяня, задевая его плечом, спотыкается и кое-как удерживается на ногах, подхватываемый сильной рукой. Рукой, которая непроизвольно вырвалась из собственной, непроизвольно схватила парня, не позволяя тому пропахать носом асфальт, хотя Шань с удовольствием посмотрел бы на это. Шань хмурится, глядя на то, что Тянь всё ещё удерживает парнишку, а тот поднимает голову, придерживая ладонью съехавшую на глаза шапку. Поправляет её и не отлипает взглядом. Сканирует, почти прощупывает Тяня, отступающего от него на шаг — ближе к Шаню. Парнишка на год помладше и на целых две головы ниже, бормочет скомканное: — Прости, я случайно. И Тянь, вместо того, чтобы ответить — кивает, плотно сжав губы. Тянь какой-то напряжённый. Тянь в другом случае ответил бы, что ничего страшного и улыбнулся. Но Тянь молчит. Тянь слегка бледнеет. У Тяня нервно дёргается кадык и напрягаются плечи, распрямляясь в стальную жердь. Шань не уверен, но — у него даже черты лица меняются. Становятся грубыми, бритвенно-острыми. О которые можно рассечь кожу, едва дотронувшись. На которые даже смотреть больно, потому что глазах начинает пощипывать этой остротой. Тянь отряхивает руку, которой словил парнишку, обтирает её о плотную ткань спортивных штанов, встряхивает почти брезгливо, под непонимающим взглядом Шаня. Под удивлённым взглядом парня, что мнётся, ожидая ответа, который ему никто давать не спешит. Тот ещё раз заглядывает в телефон, переминается с ноги на ногу и тянет неуверенно: — Если всё в порядке, то я пойду. Цепляет тонкими пальцами широкий ремень сумки, поправляет его, шурша рукавом куртки и проходит мимо. Оглядывается ещё пару раз на застывшего Тяня, который ещё более напряжённым кажется, но как только натыкается на довольного Рыжего, глядящего ему вслед — тут же отворачивается насовсем. Шань переводит взгляд на Тяня, который задумчиво жмёт кулаки до побелевших костяшек. Шань немного рушится внутри, потому что в голову стреляет шальной мыслью: а что если тот неуклюжий сказал именно то, чего Тянь боялся услышать? А что, если… Шань отрицательно взмахивает головой, выбивая оттуда эту чушь. Позволяет себе протянуть руку, касаясь напряжённого плеча, ощутимо врезаться пальцами в толстовку, через которую выступает рельеф каменных мышц. Поглаживает большим пальцем, возвращая Тяня себе. Возвращая его из тревожных мыслей в не менее тревожную реальность. Спрашивает не своим, чересчур огрубевшим голосом: — Что это было? Тянь выдыхает шумно, находя рукой ладонь Шаня на своем плече. Прижимает настолько крепко насколько может. И руки у него пиздец какие холодные. От недавнего жара после бесконечной гонки за мячом на площадке — не осталось и следа. От недавней улыбки тоже. Её вымыло тотальной мрачной сосредоточенностью. Её стерло подчистую выжигающим холодом. Тянь опускает слегка голову, хмурясь: — Случайность. Шань бы купился, не будь он таким приставучим засранцем. Шань бы купился, будь ему всё равно. Шань бы купился, чтобы не начинать разговор, который явно обещает быть чертовски неприятным. Шань вдыхает холодный воздух поглубже, остужая лёгкие. Глотку обдаёт морозом от которого тянет закашляться лающим. — Я о тебе, Тянь. — внутри неприятно ворочится сгусток липкой тревоги. — Какого хера с тобой происходит? Тянь смотрит, щурясь. Тянь пытается небрежно улыбнуться. Тянь с треском проёбывается. То, что должно было Шаня успокоить — Шаня злит. Не все нахер проблемы решаются очаровательными улыбками. Не весь внутренний бардак можно за ними скрыть. Не все вскрытые шрамы под ними можно спрятать. И Тянь сам это понимает спустя пару провальных попыток ещё раз наебать Шаня бесконечно беззаботной улыбкой. Шань видит то, чего Тянь показывать не желает. Шань привык к наёбам и чует их за милю, тем более от Тяня. Скалится предупреждающе: не надо. Вот сейчас, блядь, не надо. Даже не пытайся. И Тянь сдаётся. Зарывается пальцами в ещё влажные после игры волосы, зачёсывая их назад, отзывается с показной отстранённостью: — Ха-а-а. Шань, нам обязательно говорить об этом сейчас? — Да. — от Шаня вместо отстранённости веет кипящей желчью. Если бы словами можно было раздавать пощёчины — это была бы одна из самых оглушительных из них. Одна из самых сокрушительных, когда голова безвольно дёргается в сторону удара, да так и остаётся наглухо повёрнутой. Тянь кривится — его задело. Задело не ядом Шаня, а чем-то гораздо более основательным. Чем-то, что пострашнее. Он трёт переносицу устало, говоря уже не так уверенно: — Хорошо. Но больше к этой теме возвращаться я не буду. И замолкает. Собирается с мыслями. Шань не торопит, но когда молчание затягивается на минуту, на две — Шань не выдерживает: — Ну и? Тянь выдыхает раздражённо, шаркая подошвой спортивных кроссовок об асфальт. Поднимает глаза и Шань конец видит что… — Страшно, Шань. — невыносимо, до спертого дыхания и побледневших, точно обмороженных губ из-за чего Шаня больно кусает совесть, рвёт нутро цепкими зубами. — Мне страшно, что я скажу что-нибудь, мне скажут что-нибудь и это превратится в непоправимое. Выйдет, как с Чжэ Джун. — Тянь морщится, сжимает руку крепче. — Мне настолько нахер страшно, я вообще не говорю ничего лишний раз. Я не хочу ещё сильнее усложнять ситуацию, мне хватает и твоей связи, с которой мы оба боремся. Тянь не до конца понимает о чём говорит. Тянь ошибается — Чжэ Джун тоже борется. Сознательно блокирует печаль, что горечью режет гортань каждый раз, стоит только ей хоть немного расслабиться. И Шаня швыряет в бесконечный поток её сознания, её эмоций, её лютого голода по человеческому теплу. И Шаня травит этим до тех пор, пока она не осознаёт что происходит. Пока она не обрывает это самостоятельно. И Шань уверен — пускает она его в себя не специально. Она просто, как и он сам — ещё не научилась управляться со связью. Но она старается. Пожалуй, даже больше чем сам Шань. Шаню есть ради кого бороться, есть главный приз на финишной прямой в виде этого очаровательно уставшего придурка напротив. У Чжэ Джун есть подвешенное состояние невесомости, где она барахтается, пытаясь уцепиться хоть за что-нибудь, чтобы привести себя в порядок, чтобы почувствовать плотную почву под ногами, а не скалистый обрыв, куда её затягивает. Об этом Шань Тяню не говорит. Это слишком личное и не своё. Это будет слишком для Тяня. Поэтому Шань спрашивает то, что волнует его сейчас больше всего: — Тебя это напрягает? Приподнимает брови, стараясь не хмуриться. Стараясь, как можно более мягче с ним. Тебя напрягает? Как сильно? Сколько ты ещё способен выдержать, прежде чем опустятся руки? Дай мне срок в бесконечность, Тянь. Дай мне больше проклятой уверенности, что я не несусь на полном ходу к иллюзии, которая сломается, как только я протяну ней руки. Тянь отрицательно качает головой. Смотрит с удушающим теплом, которое клинится в голос: — Меня напрягает, что кто-то ещё может вторгнуться в нашу жизнь. И я хочу перестраховаться. — отнимает руку от плеча, даже не заботясь о том, что стоят они посреди парка. Прижимается шершавыми губами к костяшкам пальцев. К тыльной стороне ладони, игнорируя слабый протест Шаня, когда он пытается высвободить руку. — Я не хочу чтобы кто-то сломал это. Выпускает ладонь из своей, сжав напоследок покрепче пальцы. И Шань думает, что это всё чертовски сложно. Выбирать друг друга, зная, что где-то есть те двое, кто никогда не выбирал их, но вынужден будет страдать. Что они, как два криво вырезанных, бракованных кусочка пазла, которые портят общую картину и никогда не дополнят её настолько, чтобы получилось нечто шедевральное. Они дополняют друг друга, не беря в расчёт всё остальное. Они создают нечто совершенное в своём несовершенстве. И этого — достаточно. Достаточно, блядь. Шань делает то, что хотелось сделать давно, ещё на площадке, когда мир вокруг отключился от питания — касается темных волос, треплет их с распирающей грудину любовью: — От судьбы не убежишь. Но ты можешь дать ей отпор.