В детстве говорили, что играть с огнём опасно

Не может Цзяню плохой человек понравиться. Вот так все просто. Значит, Би не плохой. Возможно, даже хороший. Чжэнси не исключает, что даже лучше него самого. Не исключает, потому что хорошие люди не тешат чужую надежду, то заставляя её загораться, то вновь затихать. Хорошие люди не топчутся у порога, не заглядывая внутрь, чтобы чужую душу охватило сквозным ветром только потому, что хорошему человеку страшно. Страшно сунуться и не вынырнуть обратно в свое, в привычное, в основательно знакомое. Страшно остаться там и привыкнуть к новому. Страшно и всё тут. Но когда на пороге появляется другой человек — страшно уже по-другому. Страшно от того, что тот первый успеет, что не будет даже задумываться, а уверенным шагом зайдет в жизнь Цзяня и ни для кого там больше места не будет. Уж извините, раньше надо было. Раньше, а сейчас чё париться? Проебал, так проебал. Нехер было так долго решаться. Хорошие люди быстро и верно принимаю решения. По всему выходит — Чжэнси не очень хороший. Чжэнси полнейший придурок со стремными заёбами. Чжэнси отталкивает Цзяня. Чжэнси, не сумев удержать себя в руках, колотит его не один раз и не два. Чжэнси пугливо отстраняется, делает вид, что не замечает влюбленные взгляды в свою сторону. Чжэнси, увидев один лишь поцелуй — сходит с ума. Чжэнси тонет в сточных водах ревности, пропитывается ими, как привык — основательно. Чжэнси просит Цзяня прийти к нему домой и Цзянь соглашается. Чжэнси не знает что сделать и что сказать, поэтому всю дорогу до дома молчит. Молчит и косится на Би, сидящего впереди — выбора у Чжэнси не было: либо едет вместе с ним и Цзянем, либо добирается до дома пешком, оставляя Цзяня с Би наедине. А наедине значит, что ещё может случится непредвиденное. Двери в душу Цзяня так и распахнуты настежь, а Би, судя по всему не любит сквозняки. Он пугающе спокоен — ровная спина с широким разлетом плеч, уверенные движения руками, когда под его пальцами скользит руль, покрытый рельефной кожей и взгляд исключительно на дорогу. Цзянь тоже на дорогу смотрит, ухватившись за водительское сиденье. По крайней мере, Чжэнси себя этим успокаивает: на дорогу, точно на дорогу. Там интересное что-то. Опять, наверняка, какую-то очаровательную чушь увидел или разглядывает только появившиеся листья, крепко удерживающиеся на влажных от дождя ветках. Блики сигнальных огней красиво на ветровое падают, смазываются дворниками красными линиями. На них и смотрит. Точно не на Би. На них. Дыра внутри бесится, исходится жалобным разочарованием, вспыхивает холодной подавленной гордостью — Чжэнси, если бы не Цзянь, не посмел бы ехать на этой машине. В сторону его бы не посмотрел. Но что-то внутри сбилось и отвести взгляд от ровной спины он не может — приморозило. Да так прочно, что когда Би притормаживает около подъезда — Чжань не сразу соображает в чем дело. Какого он остановился-то? Какого повернулся и спрашивает спокойно всё ли в порядке? Ага, да, в порядке. Просто ты очень хороший человек. Просто как бы я ни хотел, я злиться на тебя не могу. Просто ты зачем-то прикрыл окно, увидев, что я пытаюсь согреть руки, даже когда Цзянь возмущался, что ему жарко. Все хорошо. Ты хороший. А я себя теперь почти ненавижу. Встряхивает головой, отвечает сбивчиво: нормально. Нормально, блядь. Я на тебя злиться и проклинать должен, а злюсь только на себя. Ты к нему с самого начала трепетно, а я только учусь этому. Если я действительно хороший человек, то мне стоит отступить, но первый шаг уже сделан, только я не рассчитал, что это будет шаг в пропасть, когда вернуться уже не получится. Когда впереди свободное падение, а за спиной удаляется плотная земля далёким рвом, где я много своих следов оставил. Какое уж тут отступление? Тут бы не убиться ненароком — и то ладно. Чжэнси в глаза ему заглядывает, пытается понять что Би к Цзяню чувствует. Как он к нему вообще, кроме трепета? А там глухо совсем. Там, как с чужаком. Понятное дело — кто такой Чжань, чтобы Би ему по доброй воле что-то показывал? Цзянь весело рукой ему машет и не сходит с места, пока машина не скрывается за поворотом. Он вдыхает прохладный воздух, топчется на месте, перепрыгивая с одной ноги на другую, натягивает ворот куртки на подбородок. А Чжэнси немного пробивает. Впервые в жизни — на слова: — Подождёшь, пока я покурю? — не дожидаясь ответа, достает из куртки пачку, из пачки сигарету. Поджигает ярким пламенем, втягивая дым до саднящих лёгких. Слышит звук захлопывающегося окна на первом этаже и тут же отходит немного — соседи вечно жалуются, что к ним дымоганом задувает. Чжань почти на это внимания не обращает, сжимает зубы на твердой круглой капсуле до тех пор, пока та не лопается, обдавая стенки глотки холодящей мятой, забивая собой привкус табака. А вместе с дымом выдыхает то, что изнутри ворочится липким комом волнения, сплетая нервы в один неразборчивый клок: — Я хотел с тобой поговорить. На серьёзную тему. Цзянь серьёзным нифига не выглядит. Улыбается, заводя руки за спину, смотрит открыто, задаёт вопрос: — На какую? И Чжаню тоже один вопрос задать очень хочется. Важный вопрос. Вопрос, который внутренности уже кислотой изъел. Вопрос, который бьётся звонко о дыру в груди, что исходя из ответа уже будет решать — затягиваться ей или петлю на шее у Чжэнси затягивать. Страшный вопрос: будешь со мной? Не как с другом. Как ты раньше хотел — будешь? Вместо этого Чжань сжимает кулак в кармане, вжимается ногтями в ладонь, произносит одеревеневшим голосом: — Кто для тебя Би? — Би? — Цзянь задумавшись, закусывает губу, царапает ногтем подушечку большого пальца, давит на неё до побелевшей кожи, отвечает слегка заторможенно. — Он просто хороший человек. И словами его немного ломает. Словами его передёргивает зябко. Чжэнси сказать на это нечего. Он и так понимает. Цзянь, хоть и выглядит балбесом, но в чем он хорошо разбирается, так это в людях. Ему, в конце концов, удалось разглядеть настоящего Рыжего под шелухой оскалов и грязных ругательств. Разглядеть человека, который о своих печётся гораздо сильнее, чем о себе. Цзянь не смотрит на общее, а видит детали. Не смотрит на то, что у Би рожа зверская и взгляд профессионального убийцы. Цзянь рассмотрел те самые детали, по которым выстроил его образ у себя в голове: холодные глаза и теплые руки. Что тот разглядел в Чжэнси ещё несколько лет назад, чтобы так прочно к нему привязаться — непонятно. Только сейчас осознание колко отзывается в недавно потерянном и вновь обретенном сердце: Цзянь, наверное, увидел в нём самом что-то, чего сам Чжэнси предпочитал не замечать. Удобное же, хули. Удобно не замечать странных позывов, когда хотелось взъерошить его волосы. Удобно игнорировать, как Чжань, забывшись, вдыхал аромат, который на себе приносил Цзянь. Удобно думать, что многолетняя дружба однажды не обернётся глупой влюбленностью. Теперь, видимо, не односторонней. Теперь признать это можно. Теперь, когда уже поздно. Когда Цзянь увлекся другим. Когда Чжэнси почувствовав, что отбирают дорогое, ценное, свое-свое-свое — не захотел отдавать. Совесть кусает. Рвёт плоть острыми резцами, не жалеет: Би — хороший человек. Хороший, которому дарят поцелуи стоя у подъезда. Хороший, который заботится и наверняка не отталкивает. Совесть гаснет перед дырой внутри, которая холодеет на сотни градусов разом, которая подталкивает, не удержав язык за зубами, сказать: — Цзянь, давай на чистоту. Я знаю, что он тебе нравится. И сердце обрывается. Сердце не стучит совсем. Сердце снова куда-то в минус, потому что Чжань почти уверен, что он его снова теряет. Потому что ответ у Цзяня простой и понятный. Ответ у Цзяня находится за секунду, без лишнего времени на обдумывание. Ответ честный и под лёгкую добрую усмешку: — Так заметно? — Заметно и… — Чжань вышвыривает докуренную за пару глубоких затягов сигарету, задыхается без дыма, но говорить не перестает, сбивается на быструю речь, силясь успеть. — Цзянь, мне кажется, что я не готов тебя отпустить. К нему. И к кому-то другому тоже. — на Цзяня не смотрит, пилит взглядом мокрые ветки на которых застыли ледяные капли с проклевывающимися зелёными почками. — Я не знаю что со мной творится и как это вообще словами можно объяснить. Вот тут, — Чжань касается рукой груди, где пустоту кроет отчаянным страхом, — болит. Потому что я вижу, как ты на него смотришь. Кажется, я ревную. Я думал, много думал и понял, что не хочу, чтобы ты был с кем-то, кроме меня. Я эгоист, знаю. А ещё точно знаю, что хочу быть рядом, но не так, как прежде. Не хочу тебя отталкивать. Понимаешь? И только сейчас удаётся нахмурившись, глянуть на Цзяня. На оторопевшего. Застывшего с чуть приоткрытым ртом. У него волосы до сих пор топорщатся от хвостиков, которые ему заплела Дандан. У него явно недостаток кислорода, потому что он дышит часто, прерывисто. Смертельно бледный. У него только что мир с ног на голову. Он моргает медленно. Медленно выставляет вперёд руку, поднимает рукав и щипает себя за предплечье. Шипит от боли, но щипать не перестает. Ещё и ещё раз, чтобы наконец дошло — не спит. То, что Чжэнси сказал — правда. Не сон. Реальность. Хрипит, кивая головой: — Наверное, да. И Чжэнси тут же просит его сбивчиво, снова торопится, выплевывает слова речитативом, умоляя дыру внутри заткнуться: — Ты не должен сразу отвечать, подумай, взвесь, на это ведь время нужно. Я приму. Я подожду. И она действительно затыкается. Она замирает. Она разрывает внутри всё холодом, потому что Цзянь отступает на шаг. На второй. Смотрит убито. Смотрит отчаянно. Произносит то, от чего Чжаню хочется за руку его схватить и к себе притянуть, шепча, что не отпустит. Произносит ломанное: — Ты прав. Мне нужно подумать. Сегодня мне не стоит у тебя ночевать. Разворачивается и удаляется быстрым шагом, почти бегом. А Чжэнси остаётся его ждать, ловя начинающийся дождь пустыми похолодевшими руками. Ловя себя на мысли, что любой пропасти есть конец. Любому терпению, даже терпению Цзяня — тоже конец есть. Возможно — это и есть тот самый конец, когда падать дальше некуда, только разбиваться на смерть о корявые выступы в земле. *** Под босыми ногами приятно колется молодая сочная трава. Густая, в ней стопы утопают, собирая прохладную росу. Шань такой почти нигде в городе не видел. Только там, далеко от высоток и порченного выхлопными газами воздуха. Дышать легко, точно кислород тут концентрированный, ослепительно свежий. Шань оглядывается, пытаясь понять где он. Кругом ни души. Только шелест луговых трав от лёгкого теплого ветра. Совсем, как летом. Небо над головой поразительно синее, без единого облака, только ближе к горизонту неясный настил свинца. Далеко-далеко. Кажется, ему сюда не добраться. Шань идёт вдоль дороги со слегка сбитым асфальтом, не наступает на придорожную пыль, наслаждается, прикрывая глаза и встречая ветер распахнутыми объятиями. Спокойно. Хорошо. Только не хватает чего-то. Кого-то. Кого Шань напрочь забыл и как бы ни старался — вспомнить не может. Где-то за ребрами тянет неясной тревогой, что вынуждает оглядываться снова и снова. В голове засело имя. Одно лишь, короткое, которое Шань решается выкрикнуть: — Тянь! Оно на языке сладостью оседает. Родным чем-то. Чем-то, что Шань наверняка очень сильно любит. Он закрывает глаза, пытается представить образ, но тот ускользает, оставляя после себя неясные очертания растрёпанных волос и чужого хриплого теплого смеха. Таким смехом согревать дома в холодные стылые ночи. Таким смехом набивать себя под завязку, наслаждаться им, оставляя в себе. Таким смехом кого угодно покорить можно с первого же раза. Никто не отзывается, только небо хмуреет, застилает серостью всё ближе, точно ветер гонит облака с неебической скоростью. А как раз там, где тучи и грозовые раскаты пока без ливня — движется фигура. Движется, утягивая за собой шторм, что бушует ветром позади неё. Там пыль поднимается клубами, окутывает мглой траву, цветы. Туда даже смотреть напряжно. А фигура приближается и Шань, застыв, наблюдает. Высокий, красивый до одури, серьёзный очень. Шань его вспомнить никак не может, только чувствует, что знает его хорошо. Так хорошо, что ноги тут же несутся туда, к скверной погоде и опасным молниям, что за его спиной сверкают, чертя на небе устрашающие белые линии. Не успев сделать и нескольких шагов, слышит, как его окликают мелодичным звонким голосом: — Шань! Разворачивается, чувствуя, как кожу обдаёт теплом, а макушку напекает солнцем, которое на этой стороне светит. Видит девушку. Чудесную. Длинные волосы раздувает ветром, лучи цепляются за локоны, разливаясь на них золотистым отливом. У неё глаза, как трава под ногами — сочно-зеленые. Счастливые. Она взмахивает рукой, манит к себе. И её Шань тоже не помнит. Только вот на неё тоже внутри что-то откликается. Подталкивает, тянет к ней. Она останавливается на асфальте босыми ногами, смыкает скоромно руки в замок спереди и улыбается сладко-сладко. Притоптывает ногой в нетерпении и больше ничего не говорит. Ждёт. Шань хмурится — не понимает в чём дело. Оборачивается к фигуре, что позади шла и видит, что он уже близко стоит. Непрекращающийся шторм застыл вместе с ним. Не движется вперёд, не леденит кожу острыми каплями дождя, что мелко моросит на траву. Кажется, шторм тому красивому и высокому подчиняется. Ну или следует за ним по пятам. Человек одет во всё чёрное, траурное. Он смотрит на Шаня с глубокой печалью. И Шань понимает — ему нужно идти. Либо к ней — в солнце, в тепло, на проторенную асфальтированную дорогу, по которой куда угодно добраться можно; либо к нему — во мглу, в дождь колючий, в холод, которым с той стороны веет, в поле, где никаких дорог нет и куда это приведёт неизвестно. Шань смотрит на неё, на него. Пытается отыскать в памяти хоть что-то, что поможет сделать выбор, но там пусто. Он себя-то едва помнит. Зовут Шань, а дальше… Дальше пустота и выбор, который он должен сделать сию же секунду. Выбор между двумя неизвестными, где с одной стороны тепло и уютно, а с другой шторм. И любой здравомыслящий человек пошел бы к солнцу. Любой выбрал бы лёгкий путь по асфальту, где конечно же будет конечная. Шань делает к ней шаг нерешительно, а девушка радостно подпрыгивает на месте, улыбается, показывая на щеках потрясающие ямочки. И улыбкой этой хочется насладиться. Хочется её запомнить. Ещё один шаг в её сторону, уже без раздумий. Потому что тянет. Странно тянет. Внутри. Болью тянет. Шань кривится, когда живот вспарывает острой резью. Останавливается, оборачиваясь. Встречаясь с глазами серыми, как туманная дымка позади. Они цветом точь в точь сочетаются с небом, где гроза набирает обороты. И несмотря на холод, которым продувает из-за спины человека — Шань чувствует тепло. От него тепло. Теплее, чем на солнечной стороне, где летние лучи напекают макушку. Теплее, чем улыбка задорной девчонки. Человек усмехается и Шань прислушивается. Старательно напрягает слух, напрягает каждую мышцу, которую этим хриплым усталым смехом пронзает — тот самый. Тот самый, который остался в пустой голове. И волосы у него те же самые — растрёпанных, темные. Шань помнит почему-то, как они в руках ощущаются восхитительно. Как их трогать приятно. Как вдыхать их аромат перед сном — лучше любого снотворного и стакана с теплым молоком и мёдом. Хмурится сильнее и делает шаг к нему. Пусть там гром, пусть молнии, пусть непогода и неизвестно какая дорога. Тело этого человека знает. Душа его признаёт — в этом уже сомнений нет. Шань бы с радость на светлую сторону, где солнце и густая зелёная трава. Шань внутренне знает, что уже стоял перед выбором. И выбрал его. И сколько бы раз это не повторялось — свой выбор менять он не желает. Шагает уверенно в сторону хмурого парня, на лице которого ни тени улыбки: только смертельная усталость и немного страха. Слышит позади крик отчаянный, который ножами в спину вонзается: — Вернись, вернись, вернись! Ты меня должен выбрать! Пожалуйста! Стискивает кулаки, потому что внутри всё горит огнем. Горит о нём. О том, кто устал и измучился. О том, кто протягивает руку к Шаню, у кого за спиной уже ничерта кроме молний не видно — одни смертельные вспышки. Они врезаются в землю, поджигают траву, оставляют после себя уродливую черноту. Шаню бы испугаться и повернуть, но уверенность в своём выборе вынуждает идти к нему быстрее. Пока девичий крик не переходит в оглушающий ультразвук. Пока крик не срывается в хрипы: — Пожалуйста! Я не хочу умирать, не хочу! Шань знает, что это сон. Шань знает, что не существует никакого поля и шторма. Шань знает, что к этому человеку он привязан настолько, что даже не помня его — он его всем сердцем любит. Он за ним куда угодно: в неизвестность, в шторма, под молнии, на непроторенные, где ещё не ступала нога человека. Шань цепляет его за руку и тело прошибает мощным разрядом. Разрядом, от которого кровь в жилах стынет, а крик девушки утихает — Шань слышит гулкий стук тела об асфальт. Пытается повернуть голову в ту сторону, потому что уверен: с ней что-то случилось. Беда с ней. Она кричала, что не хочет умирать. Она боролась за что-то жизненно важное. Теплые руки жмут его к себе, слова рвут перепонки: — Не смотри, не смотри. Тебе нельзя на такое смотреть. Ты уже сделал свой выбор, не смотри туда, пожалуйста. Но Шань настырно вырывается, поворачивает голову и чувствует, как к глотке подкатывает зверская тошнота. Хрупкое тело лежит на асфальте, с широко раскрытыми глазами, полными разодранных капилляров и крупных слёз, из уголка неестественно распахнутого рта скатывается вязкая струя крови, что собралась под телом. Руки и ноги вывернуты в те стороны, в которые они гнуться физически не способны. Крови так много, она, пачкая белоснежное платье, окрашивает светлые волосы в алый, забивается в выбоины в асфальте, течет по траншеям трещин, вязнет в дорожной пыли бурыми сгустками. Шань не может сделать и вдоха, цепляясь за родные руки, которые помнит тело. В которых тело колотит адской дрожью. Которые успокаивающе перехватывают за плечи, прижимая к себе. Растворяя в себе. Шань вздрагивает всем телом, открывая глаза. Вокруг приятная полутьма, разбавляемая красным из остекления. Шум в голове перебивает звон телефона. Не своего — чужого. Остаток сна заставляет поёжиться, найти лихорадочно ладонью руку Тяня. Он спит. Он в порядке. Он тут. А это просто очередной кошмар. Странный кошмар, который раньше Шаню не снился. Все они были однотипными — Тянь уходит, а Шань ищет его среди лабиринтов города. Тянь с кем-то, а Шань в оглушительном одиночестве вечности скитается в заброшенных бетонных зданиях в поисках. Шань выдыхает. Все же порядке, да? Сны это просто сны. А тут теплая реальность и Тянь рядом. Он поднимается на локтях, бестолково вертя головой, чтобы найти трезвонящий телефон — в голове до сих пор адское децибельное месиво из криков и хрипов. Шань тянется за смартфоном, хмурится яркому свечению, глядя на входящий вызов с неизвестного номера. Уже хочет отклонить, как палец зачем-то смахивает зеленый значок. Подносит трубку к уху, отзываясь сонно: — Да? На том конце женские всхлипы, крепкое ругательство где-то на фоне и шум приборов, которые исходятся пронзительным писком не переставая. На том конце кто-то прочищает горло и перепутав его с Тянем, произносит дрожаще: — Тянь, срочно приезжай в больницу, с Чжэ Джун беда.