Похождения начинающего Героя

Буря, разразившаяся накануне, не думала утихать. Только сильней бесновался ветер, сильней хлестало с неба. Размокшие обочины напоминали вязкую топь. Ноги проваливались в мягкую грязь по щиколотку. Обжигающе морозный воздух вливался внутрь с каждым вдохом, колол изнутри. В такую погоду даже самый большой любитель природы предпочтёт оставаться дома, у тёплого очага, и затворит все окна и двери. А как быть, если твой дом очень далеко, в Тимберфорде? С какой тоской вспоминал сейчас Эдан большую гостинную, в медвежью шкуру на полу которой так уютно завернуться в холода, посвистывающий над огнём чайник, ароматный чай с травами, который всегда заваривала бабушка! Да, совсем не о таких вещах думаешь, когда представляешь героическое путешествие в поисках подвига. Зато, пережив их, смотришь на многие вещи иначе. Например, на историю Сигьольда Безбородого, чей подвиг маленькому Эдану в своё время был совершенно непонятен. Ну какое ж это испытание для героя — подняться на гору? Да, это сложно, и требует немалой отваги, и всё-таки для достойной истории следовало бы Сигьольду победить по крайней мере злого колдуна, затаившегося на горе, или легендарного монстра, или на своей шкуре ощутить, какими жуткими и пробирающими до костей бывают призраки блуждающего эха… А гора, даже очень высокая и холодная, ледяные ливни, селевые потоки — разве это страшно? Как оказалось, очень даже, если нет уютного местечка, чтобы переждать непогоду. Поначалу, в надежде напроситься под крышу, пока не кончится дождь, Эдан с Аверианом стучали в дома и лавки. Напрасно: никто не отзывался. Не хотелось даже думать, каково сейчас беднягам, оставшимся на холмах. Неизвестно, пришла ли Авериану в голову та же мысль о паломниках, но он закричал, перекрикивая вой ветра: — Казармы! Они же принимают бродяг, так? Попросимся ненадолго… — Это, наверное, не очень правильно, — неуверенно начал Эдан. — Всё же места в казармах предназначены именно для паломников, а не… — Они принимают нищих, бесприютных, обездоленных и больных, друг мой. Не сочти за пессимизм, но мы идеально подходим под первые три пункта, а проторчим ещё немного под дождём — пополним собой четвёртый! Всем видом говоря: «Ты как хочешь, а я пошёл», — Авериан нырнул в переулок. Он уже прекрасно ориентировался в улочках Флэймарка, как если бы жил здесь с рождения, чего Эдан не мог, к сожалению, сказать о себе. Дома, окружавшие центральную площадь, казались одинаковыми, особенно теперь, когда все плотно закрыли ставни. — Если в конце не будет тупика или забора, то выйдем прямо к улице, ведущей к цитадели Рассветного Солнца. Надо будет только свернуть направо и идти до упора, тогда… Разглагольствовавший так, словно не он недавно боялся простудить горло, Авериан вдруг запнулся. Он увидел странную процессию, вышагивающую по мокрой мостовой, куда раньше, чем она показалась из-за поворота. Из-за ливня очертания размывались: не толпа идёт — крадётся что-то бесформенное, слитое в единую массу со множеством вскинутых к небесам рук и голов. Вот они приблизились: теперь Эдан смог различить множество людей в серо-чёрных рубищах. Было в толпе и несколько дварфов с полуросликами, и четверо эльфов. Одна из эльфиек, темноволосая, стриженная под горшок, вела процессию за собой. У всех идущих были одинаково бледные, измученные лица, и одинаковый взгляд, горящий лихорадочным огнём. В едином порыве их губы шевелились, повторяя безмолвную молитву, одну на всех. Звучал лишь хрипловатый, больной голос идущей впереди эльфийки: — О извечный свет, согревающий сердца и разжигающий души! Мы взываем к тебе в час, когда тьма, просочившись из сердец, укрыла нас от твоего благого взора. Укажи, Сияющий Бог, в чём наша вина, чтобы могли мы перед тобой покаяться и принять заслуженную кару. Укажи виновных, дабы дать им шанс отступиться от греховного пути и вновь разгореться чистым пламенем… Во вспышке молнии, осветившей мрачную улицу, Эдан отчётливо увидел жуткие шрамы, покрывавшие её предплечья. Словно тут и там вонзились некогда железные шипы, вошли глубоко до кости, вросли в руку. Затем однажды их грубо вытащили все разом, выдрав куски плоти, а потом оставили заживать, не сшивая. Он привык доверять тем, кто обращается к светлым богам, и всё же машинально шагнул назад, в переулок, подальше от странной процессии. — Да не двигайся ты! — панически зашипел Авериан за спиной. — Не хочу, чтобы она меня уви… До того, как Эдан успел уточнить, о ком идёт речь, от толпы отделилась крохотная фигурка. Полурослики сами по себе невелики, но эта девушка вдобавок была очень худа. Тонкие руки, перетянутые кожаными ремнями, отливали нездоровой синевой. Кучерявые волосы были коротко острижены. И всё же она улыбалась, семеня навстречу. Едва кивнув Эдану, она обратилась к его спутнику: — Привет тебе! Я знала, что мы ещё встретимся. Вблизи она казалась ещё более больной, чем издали, и мало напоминала круглощёких полуросликов из Глиммердейла или окрестностей Тимберфорда. Авериан, поняв, что спрятаться не выйдет, вышел из-за спины Эдана с душераздирающим вздохом: — Привет, Деника. Я бы пожал тебе руку, но не уверен, что с этими штуками на них ты вообще заметишь. Молитва стихла. Теперь вся процессия, не сговариваясь, повернула головы к ним. Эдан почувствовал себя мышонком, на которого смотрит с веток целая стая сов. Деника заулыбалась ещё шире: теперь он мог видеть не только пожелтевшие зубы, но и воспалённые, кровоточащие дёсны. — Ты тоже услышал, правда? То же, что и мы все. — Сейчас я слышу только раскаты грома. Кстати о них, мы спешим в укрытие, так что… Избежать разговора не получилось: ещё один из участников процессии, высокий мужчина с неухоженной, неровно остриженной бородой, встал на пути. Третий глаз Авериана сам собой закатился. — Федерик! Ну конечно. Стоило ожидать. Деника вдруг подалась вперёд и крепко сжала руку Авериана в ладонях: — Сколько раз мне снилось с того дня, как мы расстались: однажды и ты смиришь эту неуёмную гордыню, отринешь хаос и придёшь в Оковы. И вот я вижу тебя во Флэймарке, но ты всё ещё не понимаешь. Почему так?.. Не говори, что я в тебе ошибалась! Посиневшие пальчики отчаянно сжались: ещё немного — и оставят след. Федерик коршуном наблюдал за течением беседы. — Ты не ошибалась, — прежде, чем собеседница успела улыбнуться, Авериан высвободил руку и продолжил. — Это я ошибался в тебе. Когда поверил, что встретил соратницу, ту, с кем я всегда смогу обсудить детали исследований, талантливую чародейку с острым умом, так интересовавшуюся аномалиями Инеевого Гребня. Когда планировал после нашего выпуска отправиться на полевые исследования с тобой. Мы могли подобраться к самой сути мироздания, а ты… Ладно ещё этот слабак! Федерик скривился, но не прервал молчание. Светлые глаза Деники смотрели с укором. Болезненно поморщившись, Авериан отвернулся. Следы дождевых капель на его лице походили на слёзы: — Я ж первое время верил, что тебя силой сослали. Что будет как в сказке — явлюсь рыцарем и спасу принцессу из-за терновой изгороди. Это потом уже понял, что изгородь принцесса высадила своими руками… О чём нам говорить? Ты сделала выбор. Я тоже. Эдан не сводил с хрупкой полурослицы глаз. Картина кое-как складывалась. Авериан говорил, что многие из студентов Кронглана отправляются в Терновые Оковы. Значит, они были знакомы? И, быть может, что-то связывало их — что-то, из-за чего Деника так вопрошающе и печально разглядывала его перекошенное от отвращения лицо. — Я надеялась, — она запнулась, затравленно оглянулась на спутников из Оков, словно ждала от них поддержки, — что тот, кто звал меня путеводной звездой, последует за мной, как обещал. Авериан поморщился и встряхнулся, отходя подальше, и нарочито резко поинтересовался: — Увлекательная беседа. Обязательно её как-нибудь продолжим. Желательно не под проливным дождём. У меня мантия насквозь промокла. И вообще, я спешу. Да ведь, друг? Глаз во лбу безумно вытаращился: всем видом он умолял, чтобы его лжи подыграли, увели как бы против воли. Способствовала реалистичности этой лжи и бушующая буря. Но желание понять, что происходит, пересилило, и Эдан обратился к полурослице: — Послушайте, если вы хотите поговорить… — Да я бы с радостью поговорил с ней. Вот только «её» тут нет. Деника вздрогнула. Теперь она смотрела не с укором — с ужасом. — Это всё ещё я, Авериан. Даже если тебе не нравится путь, который я выбрала, если твоя гордыня не позволяет тебе принять… Он стиснул кулаки и вдруг заговорил. С каждым словом его речь ускорялась и звучала всё громче: так, когда прорывает плотину, сперва текут лишь крошечные ручейки, а затем вырывается губительный поток. — Всё ещё ты?! А почему тогда я едва узнал твою энергию? Ты была другой, Деника: помнишь, я говорил? Подвижный поток, такой яркий, что хочется зажмуриться, вечно вращающийся вихрь, несущий образы и слова. А то, что я вижу теперь… Сказать, что там? Там песок. Серый песок, сыплющийся сквозь пальцы, и едва заметное дуновение ветра. Не нужно было иметь магического зрения, чтобы ощутить исходящий от него гнев. Даже Эдану вдруг захотелось всё же взять товарища, как ребёнка, за капюшон и утащить подальше от переулка, от молчаливой толпы, и далеко не из-за усилившегося дождя. Деника грустно улыбнулась и потянулась к его лицу бледной ладонью: — Как же ты запутался. Неужели не понимаешь? Никто не может по-настоящему видеть души, кроме богов. Ты не можешь объять взором всю картину, потому что это не дано никому из нас. Хотела бы я знать, как ты видишь, что за иллюзии тебя мучают; может, я могла бы показать, как вижу я. — Не стоит. Чтобы видеть так, как видишь ты, мне пришлось бы ослепнуть. Кажется, их беседа, где ни одна из сторон не слышит и не понимает другую, могла бы ходить по кругу вечно. Но их прервал хриплый голос возглавлявшей процессию эльфийки: — Деника, оставь его. Мы должны продолжать молитву. Сейчас время обращения к богам, а не к порочным душам. Уголок рта Авериана нервно задёргался. Хоть за время их путешествия Эдан свыкся с колдовскими способностями спутника, сейчас он испугался, что взбешённый чародей испепелит посмевшую вмешаться. Но он молчал, глядя в спину съёжившейся, торопливо уходящей Деники. За ней медленно потянулся, вливаясь в толпу, Федерик, так и не проронивший ни слова. Серо-чёрная толпа приняла их в своё нутро. Когда предводительница уже отвернулась, собираясь продолжить шествие, он вдруг выкрикнул: — Не боишься своих богов, святоша? За все эти души, которые погасила, за каждого из них? Даже дождевые капли, казалось, замерли, когда глава Терновых Оков обернулась. Её истощённое лицо не изменило выражения, и всё же Эдан невольно поёжился. Ничто в мире не страшило его так, как эти взгляды, выражение которых становилось пугающе знакомым. Пустые, озлобленные, жестокие. Так смотрят не на людей — на уродливое насекомое, прежде чем походя прихлопнуть ладонью. А потом она безмолвно отвернулась, не удостоив «порочную душу» ответа. Авериан, стиснув зубы, шагнул к ней; между пальцев вспыхнула и погасла с шипением огненная искра. Эдан растерянно замер, не зная, останавливать его или спешить на помощь, но тут на пути каменной статуей выросла знакомая высокорослая фигура. Она вышла из-за угла и встала между Аверианом и эльфийкой, как всегда, неспешная и невозмутимая. — Не беспокойтесь, госпожа Сия. Я сопровожу нарушителей спокойствия до безопасного укрытия и прослежу, дабы ни один из них не помешал боле вашей молитве. Как вытащенная из воды рыба, Авериан несколько раз открыл и закрыл рот, прежде чем потрясённо выдавил: — И вы… Ты… Тоже?! Защищаешь этих… Лехийят Ан-Ари положила тяжёлую руку ему на плечо и повела в противоположную от процессии сторону. Когда молящиеся послушники Оков скрылись за пеленой дождя, она гулко вымолвила. — Они во многом схожи с моим народом, колдун, и мне было, чему научиться у них. Магия — часть их сути, и всё же они отвергают её в страхе перед безумием. Да, Флэймарк невелик, и всё же сколь странно было встретить прежнюю спасительницу здесь и сейчас! Совсем недавно Эдану даже нравились её рассуждения о природе ярости. Он находил в них определённое спокойствие. Но сейчас — любопытно — безумно хотелось, чтобы она замолчала. Разве не видит, как трясёт Авериана, как бешено вращается третий глаз, как поспешно он пытается идти, стараясь убежать от увещеваний? Увы, один шаг исполинки равнялся четырём его: как ни беги — догонит и продолжит гнуть своё. — Волнами меня прибило к их берегам. Быть может, они не очень уважаемы среди вашего племени, но речи их не полностью лишены смысла. Они идут на великую жертву, чтобы подарить другим покой, и не так важно, в чём её суть. Кому-то из моего народа приходится принять на себя ношу воинов, и ноша этих людей ничуть не легче. Авериан скривился: — Почему бы тебе, в таком случае, не отрезать себе руки? Их наличие ведь так искушает зарядить кому-нибудь по макушке. А язык? С него срывается столько дряных неосторожных слов — наверное, его стоило бы отрезать! — запыхавшийся из-за тщетных попыток убраться подальше, Авериан медленно выдохнул и разжал, наконец, кулаки. На ладонях остались следы впившихся ногтей. Постепенно он приходил в себя. — Прости. Всё время забываю: ты, вероятно, не понимаешь тонкостей. Благословенные Ард-Иссы, подобные тебе, теряют дар разума, единожды поддавшись гневу, верно; но колдовство — это совершенно другое. Мы касаемся хаоса, но не он изменяет нас. Мы управляем над ним. Глаза без зрачков, похожие на отполированные камешки, смотрели куда-то вдаль, туда, где над горизонтом нависла угольно-чёрная туча. — А как насчёт падения Лесьента? Уверена, чародей, что призвал на головы врагов хаос, пожравший всё и всех без остатка, полагал себя властвующим над ним. — Давай поговорим, в таком случае, о Гримстолской Резне. Тогда безумная толпа, раздиравшая на куски своих же соседей, прекрасно справилась без магии. Эдан только глазами хлопал, силясь вспомнить хоть одно знакомое название. Кажется, в легендах, которые он читал с детства, такие истории не упоминались. Забавно: сам себе он казался достаточно образованным, но рядом с этими двумя понимал, насколько многого не знает. — Те чародеи, что вызвали нашествие Теней? — Не забудь про тех чародеев, которые это нашествие остановили. — Вообще-то святой Треон… — начал было Эдан, обрадовавшись шансу показать и свои познания, но благоразумно предпочёл закрыть рот. Авериан даже не обернулся, но всё равно почудилось, что прожгли укоризненным взором насквозь. — А если б ты читал книжки, кроме детских сказок, знал бы, из кого состояло его войско. Но понимаю. Это из тех вещей, которые узнаются в самостоятельном исследовании, потому что в общедоступных источниках предпочитают не вдаваться в такие подробности. Победили жрецы с паладинами. А, пока они шли победным маршем, злые-страшные колдуны в канаве младенца доедали. Впереди уже показались знакомые ворота. Авериан и Эдан ускорили шаг. Лехийят же шла как прежде, столь неторопливо, словно не было бури и не сверкали, прорезая небеса, молнии. — Когда это я, напомните, говорил, что колдуны невинны и чисты, как дети? Как и все, они подвержены порокам. Но порок рождается не из хаоса, а из свободы воли. Даже если изничтожить каждого колдуна, соседи не перестанут бить друг друга по голове мотыгой. Проклятье, да даже сами церковники — те из них, что ещё не превратились в это вот мерзкое: «Ты слеп, ты не понимаешь Истины», — говорят о том же! Зло и хаос — часть нас. Отрицать это — всё равно что отрицать наличие носа. Пока у нас есть выбор, мы можем выбирать между хорошим поступком и дурным. Торопливая, слишком обильная болтовня Авериана вдруг заставила задуматься. Обращаясь к исполинке, Эдан спросил: — Но ведь, если ярость ослепляет вас… Выходит, и к несправедливости вам приходится быть равнодушными? Вместо прямого ответа Лехийят проговорила: — Однажды юный Озам сидел на лугу со своим сыном. Вдруг с дерева на мальчика прыгнул дикий ягуар. Тогда Озам схватил камень и ударил зверя. Бил он до тех пор, пока зверь не замер бездыханным. Всё лицо Озама покрывала его кровь, он сам скалился, как зверь, и всё же не обезумел. На руках он принёс раненого сына к старейшинам, чтобы те исцелили дитя. Посмотрели на него старейшины и спросили: как так вышло, что ты, убийца, всё ещё стоишь перед нами в ясном уме. И ответил им Озам: «Я не желал крови, не желал смерти. Я хотел его остановить». Она примолкла, давая поразмыслить над сутью притчи. Теперь они шли в молчании, спеша к еле различимой за хлещущими с неба потоками казарме. А вдруг и здесь не откроют? Что тогда? К счастью, ворота легко поддались. Они обернулись, собираясь распрощаться с Лехийят, но исполинка вошла за ними. — А я думал, сейчас проводишь «нарушителей» и вернёшься к… Этим, — Авериан принялся нервно насвистывать, втайне явно надеясь, что так оно и будет. Лехийят изучающе воззрилась на собеседника. Её совершенно не беспокоила непогода, промокшие насквозь плащ и волосы, прилипшие к щекам. Сам Эдан старался по дороге держаться чужих террас и нависающих козырьков, но даже это не спасло. Предстояло долго, долго сушить одежду. Зато грязи столько, что можно не стирать: почистить щёткой, как высохнет, и всё само отвалится. — Она ошибалась. — А?.. — Та девушка, что говорила с тобою, «путеводная звезда». Она полагает, будто лишь из гордыни не желаешь ты прислушаться, но на деле семя твоей ярости иное. Авериан застонал, как от зубной боли, и поспешно взбежал на крыльцо: — Да-да, очень любопытная тема для философского трактата. Запиши-ка лучше, чтобы не забыть. — Ты скорбишь о том, что было отнято, и оттого ненавидишь их. Твоя ярость растёт не из гордыни, но из горя. Он отмахнулся, показывая, что не заинтересован в продолжении тягостной беседы. Внутри было даже более людно, чем накануне. Кажется, все паломники, что прежде ютились на холмах, сгрудились здесь. В кругу у очага мелькнула знакомая копна золотистых волос. Эдан нервно сглотнул, вытер лицо, только размазав по нему грязь, и одёрнул рубаху. За всеми переживаниями сегодняшнего дня он не подготовил достаточно мягких слов, чтобы поведать Лотте о случившемся в заброшенной шахте. И тем более о том, что её брат сейчас в руках экзорцистов Ока. Девушка выглядела лучше, чем накануне на рынке. Мутная пелена, затягивавшая малахитовые глаза, развеялась. Она что-то напевала под нос, ловко орудуя иглой. Подтянув и закрепив последнюю нить, она протянула заштопанный плащ сидящей рядом пожилой женщине: — Вот так! Постарайтесь осторожнее: я, конечно, помогу, чем смогу, но вас так много… Заметив Эдана и Авериана, Лотта с широкой улыбкой махнула и похлопала по ковру рядом с собой, подзывая сесть. Удивительно, но кое-кто из паломников посторонился, чтобы дать им пройти: не то из сочувствия к Лотте, не то из страха, что на не успевших отодвинуться Лехийят наступит всем весом. На удивление, весть о случившемся она восприняла легко. Вероятно, потому, что Эдан тактично опустил, насколько тяжёлым было ранение Вилмара и насколько паниковал Авериан. Да, её брат был ранен, но исцелён; неизвестная сила коснулась его — но экзорцисты с этим непременно разберутся. Она, очевидно, безоговорочно доверяла Оку, даже больше, чем им двоим, запятнанным сотрудничеством со взбалмошной баронессой, потому как облегчёно выдохнула: — Лучше бы ему оставаться с ними. Я читала о том, что может обитать под землёй, какая сила может явиться из глубин. Если нечто коснулось его души, никто не очистит её лучше, чем последователи святой Тиаманты. — на многозначительное хмыканье Авериана она поспешно добавила. — И, конечно же, я благодарю вас, господин, за его исцеление! После встречи с Деникой и пламенного спора с Лехийят товарищ необычно притих. Он устало свернулся у самой каминной решётки и едва кивал, когда к нему обращались. Яркая вспышка озарила зал; от раската грома задрожали древние стены. Старик-паломник принялся читать молитву, и тут же несколько трясущихся голосов подхватили её. Увы, желудок заурчал, намекая, что вместо спасения души неплохо бы заняться потребностями тела. Ещё прежде, чем он задал вопрос, Лотта потянулась к сумке. Она достала буханку хлеба и разломила надвое: хотела сперва поделиться и с Лехийят, но та отказалась. — У меня есть не так много, — запинаясь, как от смущения, пробормотала она и вложила одну из отломленных половин в ладони Эдана. Пусть бедняжка сидела у костра, никак не могла согреться: тонкие длинные пальцы, коснувшиеся на миг руки, холодили льдом. А ещё они были шершавыми и исколотыми, совсем не такими, какие пошли бы неземной фее. Куда более пылко, чем стоило бы, будь дело в одном только куске хлеба, Эдан заверил: — Не в размере дара дело, но в его цене; нищий, отдающий всё, что есть, совершает больше добра, чем богач, отдающий лишь малость, путь даже материальная ценность их даров несопоставима. Она заправила растрепавшуюся прядь за ухо и вдруг подскочила. Без сомнений Лотта подошла к усталому незнакомому паладину, следящему за порядком, дотронулась до его плеча и едва слышно пролепетала: — Прошу простить, господин… Мои друзья так замёрзли! Не найдётся ли у вас пары лишних одеял или чистой одежды на смену? Я могла бы помочь с уборкой или посудой, или сшить что-то, если желаете, или… Паладин едва держался на ногах, и всё же разом проснулся. Он закивал ещё до того, как понял, о чём идёт речь: — Может, что-то осталось на старом складе… Разумеется, я посмотрю. Не беспокойтесь: долг Рассветного Солнца — обеспечивать покой и безопасность. Она одарила собеседника самой тёплой из возможных улыбок, но внутри шевельнулось что-то нехорошее. Наваждение, заставлявшее видеть в ней нежное, хрупкое создание, готовое вот-вот сломаться, развеялось. Теперь Эдан был уверен: Лотта прекрасно знает, какое впечатление производит на окружающих мужчин, и вовсе не прочь преимуществом воспользоваться. «Да что с тобой сегодня! — тут же укорил он себя за недостойные мысли. — Если и так, разве её вина, что все перед ней застывают столбами? Она не делает зла, старается отблагодарить, как может, а ты, как идиот…» Когда на его плечи накинули принесённое паладином одеяло, Эдан окончательно смутился. Холод, пробравшийся до костей, уходил нехотя. Только сейчас, у огня, в окружении напряжённо вслушивающейся в треск ветвей и перестук капель толпы, он понял, сколь опасна нынешняя буря. И всё же среди них, объединённых общих страхом, наконец-то сытый, он чувствовал себя своим. Он мог волноваться вместе с ними, знал, какого они ждут утешения, и больше не был одиноким, потерянным в бесконечных сомнениях. Лехийят, склонив голову, бормотала в такт молитву на чужом языке. Авериан, отличавшийся всегда хорошим аппетитом, вяло жевал свою порцию. Он кое-как зачесал чёлку назад, чтобы не лезла в недовольно зыркающий третий глаз. Интересно, а есть ли у него это ощущение принадлежности? Чувство, что здесь он безоговорочно свой?.. Беспокоила и Лотта. Она избегала прямого взгляда: то посмотрит выше его макушки, то над левым или правым плечом. Руки нервно теребили деревяные бусы на шее. — Послушай, — не выдержал Эдан, уже успевший придумать тысячи причин и расстроиться из-за самой очевидной: красавице больно смотреть на его уродливое родимое пятно, — Что-то не так? Быть может, нам проводить тебя к брату? Или ты беспокоишься из-за бури? Или… Она сонно моргнула. Чуть поблекшие глаза вновь ярко вспыхнули. — Я не смею о чём-то просить вас: мой долг и без того неоплатен. И всё же есть ещё кое-кто, за кого я волнуюсь. Вы отыскали моего брата, быть может, могли бы… Ехидные голоски, твердившие, что ему бы лучше повернуться в профиль, дабы не смущать Лотту столь непривлекательным видом, разом замолкли. К щекам от стыда прилила кровь. Вот, опять! Глупо думать о девушке лишь хорошее из-за внешней красоты, но думать о ней только дурное по той же причине ещё глупее. — Вы помните девушку, которая была здесь, ту, которой я… Жуть. Помните? Эдан кивнул, припомнив в основном огромный бородавчатый нос. — Она ушла накануне ещё до шторма, но так и не пришла назад: я расспрашивала паломников о ней. Я хотела извиниться за своё поведение, — фарфорово-бледные щёки тронул прозрачный румянец. — Сперва полагала, что она, может, нашла прибежище в холмах, но сейчас… — Мы найдём её! — выпалил Эдан и ткнул примолкшего товарища в плечо. — Правда же, Авериан? Ты ведь сможешь? В последнее время ты так неплохо справлялся даже без фокусирующего кристалла, я уверен… — Прости, что напоминаю, но гроза ещё не кончилась. Что ты предлагаешь? Пойти бродить по окрестностям и поймать собой приблудную молнию? Подтверждая его опасения, с грохотом сорвалась задвижка одной из ставен, и тут же громыхнуло о стену. Прогремевший следом гром походил на рёв гигантского зверя. — Он прав, увы, — Лотта утешительно коснулась узкой ладонью его запястья. — Да и не отпустила бы я вас прямо сейчас. Вы так устали! Отдохните, хотя бы просушите одежду. Быть может, я волнуюсь напрасно: она устроилась на ночлег, скажем, в церкви, и вернётся, когда кончится ливень. Эдан не стал развеивать её иллюзии, упоминать, что ни один житель Флэймарка не открыл им дверей и не пригласил войти. Что уж говорить о меченной столь жуткого вида! Как бы местные не приняли её за чудовище и не бросились с вилами и факелами. Лотта, свернувшись по-кошачьи, вскоре задремала. Эдан тут же придвинулся к молчаливому Авериану и шёпотом заговорил: — Та девушка, с которой мы встретились сегодня… — Давай поговорим об этом позже. Завтра, например. Или послезавтра. Или никогда. Последнее меня больше всего устроит. — Прости, если прозвучит бестактно, но мне показалось, что между вами что-то… — Не прощу, потому что это действительно крайне бестактно. Вот что ты хочешь услышать? Обидно было её вот так встретить, и вообще день сегодня удивительно паршивый, так что, если не возражаешь… — Авериан кое-как пристроился на полу и завернулся в одеяло с головой, как в кокон. Кокон этот выражал крайнюю степень отвращения к окружающему миру и долгим душещипательным беседам. Чем дольше горел огонь, тем тише становились разговоры. Взбудораженная случившимся штормом толпа затихала; один за другим паломники отходили ко сну. Лехийят продолжала, не моргая, сидеть у очага. Она напоминала древнюю предсказательницу, читавшую будущее по языкам пламени. Он прокурчивал в голове всё, что услышал накануне, и снова возвращался к странной беседе, прервавшейся с их приходом в казарму. Чуть помявшись, Эдан шепнул, чтобы не разбудить спящих: — Ты говорила сегодня о каких-то «семенах ярости»… Что ты имела в виду? Она, будто только и ждала вопроса, извлекла из поясной сумки свиток и расстелила на полу. Там оказался рисунок: кроваво-красный цветок со множеством лепестков. Его окружали затейливые угловатые символы. Лехийят Ан-Ари бережно очертила контур изображения: — На моей родине великие мудрецы, силящиеся постичь саму суть разрушительного для нас чувства, сравнивают гнев с кровавым цветком, который может прорасти из пяти различных семян. Первый, что носит в себе твой друг, под знаком которого рождена и я, — «Ил»… Горе. Потеря ослепляет нас, склоняет к жажде мести. Моя мать была воительницей Каменной Сотни, но горе сломило и её. О матери Лехийят говорила так же ровно, как если бы пересказывала легенду. Эдан повёл плечами, стряхивая мурашки: от величественного спокойствия исполинки веяло холодком. — Второй — «Эса», зависть. Отчего другим даровано то, чего лишён я? Отчего не могу отобрать то, что принадлежит им? Сразу же рядом с ним — «Яф», страх, предубеждение. Они не похожи на меня, они могут быть опасны, я должен ударить первым. А следующий — «Киб», гордыня. Другим не дозволено, но я — не они. Я выше, больше, чем каждый из них. В переплетении символов, в отзвуках незакомого языка чудились целые нерассказанные истории, за каждой — свои тысячи путей, завершившихся безумием. Алый цветок хищно раскинул лепестки, похожий на алчущую пасть. Повторив про себя значение символов, Эдан указал на последний: — Ты назвала всего четыре. — Пятое семя я не назвала оттого, что, полагаю, тебе оно знакомо больше прочих. С ним ты отправился в путь, его носишь глубоко в груди. Из-за причудливой игры света на бесстрастном лике Эдану почудилось, что Лехийят улыбается, не столько ему, сколько собственным мыслям, плавно накатывающим одна за одной, как ласковые волны. Он придвинулся ближе к очагу, протянул к нему медленно отогревающиеся пальцы. — И всё же. — «Ат». Сострадание. Мягкое сердце ранят, и однажды, лопнув, оно истекает яростью. Почему я не могу остановить это зло? Почему оно окружает меня? К чему сдерживаться мне, если меня не щадит никто? Эта едва знакомая женщина, некогда спасшая ему жизнь, слишком легко читала его душу. В звучании низкого, пробирающего до костей голоса слышался Эдану отзвук всего, что терзало слишком давно. Совсем скоро уснула и Лехийят, он же лежал, завернувшись в одеяло, и вглядывался в спину ворочающегося Авериана. Хотелось поговорить, утешить, заверить, что вся дрянь сегодняшнего дня не будет иметь значения уже к утру. Вместо этого он перевернулся и уставился в потолок. Один за другим, мелькали образы: перекошенное лицо баронессы, болотная разбойница, бывший ученик Найгоса, госпожа Сия… «Я не хочу крови, не хочу смерти, — повторял он, пока не забылся тревожным сном, — Я хочу только остановить».