Однажды в Абедонии

Давиль неожиданно согнулся пополам, схватившись за бок. -Ох... Патрик поддержал его: - Граф? Вам плохо? - .... Давиль не отвечал ничего - Патрик подхватил его в объятья, стараясь не шевелить лишний раз. - Граф, что сердце? - Патрик.... - Да, граф? - Эй, что такое ? - решил спросить-таки капитан гвардейцев, с роскошными усами. - Патрик... Кое-что скажу Вам. Наклонитесь ко мне. Поближе. - Что, граф? - Пистолет. В кармане с Вашей стороны. Возьмите, взведите курок. Будьте по моему сигналу готовы стрелять в усатого, - тихим шепотом. - Что он сказал? Давиль "потерял сознание", Патрик остался бережно держать его в объятьях. - Вы не видите, ему плохо? - Как это плохо? Ничего такого не велено! - Это хорошо, что плохо. Может, сам помрет и не придется ему пулю в лоб пускать, - сострил гвардеец с курносым носом. Давиль почувствовал, что Патрик держит его одной рукой. Это значило, мальчик уже успел достать револьвер из его кармана, и сейчас будет звук взводимого курка.... - Ох... - Граф. Что мне для Вас сделать? - Ох... Давиль посмотрел на него из-под ресниц. "Вы готовы?". Юноша так же взглядом ответил ему. Давиль резко вскочил, схватил дуло пистолета усатого, что было сил потянул вниз и одновременно скомандовал: - Пли! Гвардейцы-молодцы немедленно выполнили команду, и выстрели друг в друга! Усатый упал первым, сраженный наповал выстрелом Патрика. Расчет Давиля оказался верным - он смог отвести выстрел от юноши единственно возможным способом – подставил под него себя. И, насколько это возможно, "опустил" вниз его траекторию. Но тягаться со здоровенным гвардейцем ему было все-таки не под силу - как он и думал, в общем-то. Достаточно опустить пистолет не получилось - выстрел пришелся ему в живот. Гвардейцы все лежали на полу. Патрик осторожно укладывал Давиля. Даже одного взгляда хватило, чтобы понять, что ранение нехорошее - в правый бок, и кровотечение сильное - красное пятно уже расплылось... - Граф... Патрик лихорадочно соображал, как оказать первую помощь. Лучше всего немедленно сделать давящую повязку, но она должна быть очень тугой. - Письма у меня в нагрудном кармане. Вы должны успеть... Юноша увидел, как напряглось лицо графа - боль, первоначально блокированная шоком, дошла до сознания. - Граф. Я не брошу Вас. Юноша быстро скинул с себя камзол, свернул, выдернул шнур из шторы, и принялся сооружать повязку. Взгляд серых глаз был ласковым, несмотря на выражение страдания на лице. Патрик понимал – так Давиль с ним прощается. - Бросьте это. Я умру от шока раньше. Патрик. Там, за дверью, десять человек. Они сейчас будут здесь. Мировая война, Патрик... Давиль потерял сознание. Удивительно, как это не случилось раньше - при таком-то ранении. Патрик уронил на пол бесполезный шнур, упал на колени рядом с графом. Письма оказались изрядно в крови - тоненькая пачка бумаг, от которой зависят судьбы мира. Граф был без памяти. Патрик обхватил ладонями смертельно-белое лицо, убрал со лба волосы и поцеловал Давиля прямо в губы. Привкус крови был у этого поцелуя. Сердце человека не может вынести такого - самый близкий, самый дорогой человек умирает, а помочь никак нельзя! Остаться тут, разделить с ним эти драгоценные последние минуты - и то нельзя. Дверь уже трещит - очевидно, взялись за нее крепко - и время уходит безжалостно. Нет уже и минуты на прощание, иначе конец всему - конец миру, ради которого граф пожертвовал жизнью. Патрик поцеловал Давиля еще раз на прощание, утер слезы рукавом. И был таков. Он не помнил, как прибежал в посольство и что и кому говорил. И поездку к королевскому прокурору Валены помнил фрагментарно. Проклятые письма жгли карман, но он ничего никому про них не сказал. В себя пришел, когда вместе с Персивалем и взводом скарларнских гвардейцев они прибыли обратно к дому Маринади. Вилернцы не оказывали сопротивления. Патрик решительным шагом прошагал три анфилады, чтобы увидеть Давиля, он готовился к этой минуте, хотя сердце все равно выдавало какой-то барабанный бой. Но его ждал сюрприз. Давиль успел сказать мальчику про письма, и за помощью его отправить тоже. А потом все-таки провалился в беспамятство. Очнулся от нежного, легкого поцелуя. Увидел своего мальчика, сначала не поверил глазам - решил, что не врут люди об ангеле смерти, в последние минуты жизни принимающего облик наших возлюбленных, и запечатляющего последний поцелуй, тем самым забирая жизнь. А потом его мальчик поцеловал его еще раз. Чувство, родившееся внутри, было невероятным, оно захватило, затопило собой все его существо, сбило дыхание. Унесло в невиданные прекрасные дали, бросило в жар. Даже боль, вгрызавшаяся вовнутрь, исчезла. Сердце радостно замерло от предчувствия счастья, главного, решающего в жизни. А потом снова наступило небытие. Когда он снова пришел в себя, вокруг бродили задумчивые вилернские гвардейцы. Удивительно, что он все еще жив. Потом появился сам Маринади, подошел к окну, в котором исчез Патрик, открыл его, посмотрел вниз, перекинулся парой слов с солдатами, вероятно, посланными на поиски. Подошел к Давилю и запричитал что-то об ужасном недоразумении. Давиль не слушал его - боль была слишком сильна. Самое главное - если Маринади здесь лицедействует, значит, Патрика у них нет. Они его не поймали. От этой мысли Давилю стало легче дышать. Возможно, теперь все будет хорошо. Его мальчик будет жить. Собственная участь Давиля больше не заботила. С таким ранением долго не живут. "Хорошее завершение длинной карьеры. Увидеть бы его еще один раз. И все. Согласен…" Потом появился доктор, посмотрел на рану, сделал укол. Боль стала утихать, вместо нее явились сны. Давиль все еще был в той комнате, где Патрик его оставил, только теперь он лежал на диване, под головой - подушка, на животе - тугая повязка и много льда. Рядом с ним сидел в кресле мужчина средних лет, по-видимому, доктор, и считал пульс. При нем обнаружился еще юноша-ученик - ровесник Патрика. Сухое телосложение, гордая осанка, пронзительный взглядом стальных глаз, решительные манеры - иностранный доктор не был похож на родного Паксиля, но неуловимо напомнил его. Увидев Патрика, он поднялся, поклонился. - Я доктор Ринальди. Прибыл к больному по распоряжению господина графа. Патрик представился. - Вы его родственник, господин? Вы обладаете правом решать за него? Патрик подавленно кивнул головой: - Как он? - Я даю ему морфин. Вы должны понять, мой юный господин - необходима операция. Без нее он умрет, крайний срок - утром. Но операцию он может и не перенести, хотя я его к ней и готовлю, - доктор кивнул головой на стеклянный сосуд, примотанный шнуром от шторы к изголовью дивана. В сосуде было, очевидно, какое-то лекарство. Потом юноша увидел от сосуда трубку, и трубка эта почему-то заканчивалась в кителе Кителе. Зачем это, Патрик не понял, но спрашивать постеснялся. - Его надо будет перенести в мою клинику. Хотя, он даже дорогу может не выдержать... Патрик кивнул головой: - Попробуем его не тревожить. Я пойду, найду подходящий экипаж и людей… Ни собственная карета Давиля, ни поистине королевский экипаж Маринади не подошли. Персиваль приметил фургон королевской цирковой труппы - в нем раненого можно было уложить в полный рост. Лошадей запрягли своих - кучер хорошо знал их нрав. Взяли в помощники троих гвардейцев, и вместе с ними, стараясь ступать как можно ровнее, перенесли Давиля в фургон вместе с диваном. Патрик командовал, подсказывал, с какой ноги. В итоге получилось неплохо - раненый за всю дорогу не издал не единого звука. Уже в фургоне Патрик заметил, что Давиль смотрит в одну точку, и испугался: - Доктор, он... Ринальди кивнул: - Это действуют наркотики. С таким ранением боль - наш главный враг... Лошади шли шагом. Добрались без приключений, но на Патрика теперь постоянно нападала паника - ему то и дело казалось, что Давиль не дышит. Персиваль заметил, подошел, положил руку на плечо: - Ему бы не хотелось этого, милорд. Чтобы Вы мучились. Держитесь. Юноша благодарно кивнул головой. Клиника доктора Ринальди не была похожа на родной лазерет вообще ничем - белая плитка везде, даже на потолке, даже в приемной... Патрику было неуютно, но он постарался не показать этого... Доктор сразу взял быка за рога: - Вы дадите свое согласие на операцию? Патрик кивнул головой: - Если это единственный выход... - Единственный, - отрезал доктор. Скомандовал ученику готовить раненого к операции и куда-то исчез. Патрик остался ждать в приемной. Несколько раз он вставал пройтись по комнате, но от волнения, разрывавшего душу на части, это не могло помочь. Боже мой, это так естественно, когда больные выздоравливают... Но на сей раз страх ледяными своими лапами сковал сердце юноши. Слишком тяжелое ранение. Слишком много крови потерял граф. Слишком много наркотиков ему уже дали... Патрика тошнило от страха, голова кружилась. Он не представлял жизни без графа вообще. Давиль был воздухом, заполнившим собой пустое пространство - все, что осталось от человека, каким Патрик была раньше, до … Свет в лукавых серых глазах. Его такая разная, но всегда добрая улыбка. Как он мог раньше считать Давиля злодеем? Этот человек взял крест вести дела целой страны. Он видел, как Давиль работает. Может, раньше он был слеп? Патрик закрыл лицо руками. Подошедший Персиваль робко положил ему руку на плечо, и ничего не сказал. Ему казалось, прошло уже много времени, а его часы говорили, что всего-то час. Казалось, все чувства застыли, делись куда-то. Только громко, отчаянно стучало в груди сердце… Персиваль иногда оглядывался на застывшего в каменной неподвижности господина, но молчал - слова в такой час едва ли могли помочь. Патрик совсем измучился от мыслей, навязчиво лезших в голову, словно стая злых пчел. Что будет с королевством, вздумай Давиль умереть? Да еще в такое время? Доктор Ринальди застал его врасплох. Должно быть, вид, с которым Патрик двинулся к нему, был совсем полоумный, так как врач замахал на него рукой: - Жив, жив. Операцию перенес. Я ничего Вам не обещаю, господин. Состояние тяжелое. Отправляйтесь домой. Сегодня я Вас к нему не пущу. Патрик хотел ему сказать, что завтра может и не быть совсем, но он не стал этого делать. Доктору только что пришлось пережить сильное напряжение, зачем раздражать его… Он послушно ушел. Надо же… Сейчас, в эти минуты, в первые часы после операции решается, будет граф жить, или нет…Кто там сейчас у его постели, пытаясь задержать в этом мире душу, которая уже собралась - туда? Чудовищно несправедливо, что нельзя быть рядом, держать за руку…. Умолять остаться… Персиваль взял на себя роль его няньки. Приглашал к обеду и ужину и отвлекал разговорами. Благо, у него была почти беспроигрышная тема - приключения Марселлы Абедонской в Пенагонии. Так что молодой человек болтал без умолку - описывал сватовство пенагонского графа к Марселле, его манеры, семью, родню, и имущество. Патрик был благодарен - он сошел бы с ума от тревоги и безвестного ожидания, если бы не Персиваль. Патрик ездил к клинике доктора за новостями семь раз на дню, и каждый раз получал один ответ - "очень плох". Поездка в королевскому прокурору Скарлы в компании Мишеля отвлекла его от тревожных мыслей, но только на время. - Ваша Светлость, ну куда же Вы? - Патрик только сейчас понял, что не так далек от попытки выйти из комнаты прямо в шкаф. Персиваль безнадежно махнул рукой. До этого Патрик час сидел за завтраком с кусочком хлеба в одной руке и ножом для масла в другой. Утром третьего дня доктор разрешил навестить Давиля. У Патрика три раза сердце останавливалось, пока он шел за сиделкой. Сейчас он увидит его… Сейчас… Сейчас! Граф витал между жизнью и смертью. Лицо его казалось восковым, но, несмотря на это, Патрик подумал, что никогда не замечал, какое оно характерное, красивое… Доктор разрешил побыть с больным, и так начались дневные и ночные бдения Патрика в клинике. Он отлучался только поесть, и то - ненадолго. Натыкался на людей по дороге, не замечал, что за блюда на столе - так торопился к своему Давилю. Мишель пытался составить ему компанию, но вскоре бросил это дело – Патрик просто не замечал никого вокруг… Сидел возле постели графа и держал его за руку, и рука эта была теплой. Только так он мог найти покой от тревоги, снедавшей душу. Ему необъяснимо казалось, что если уж граф умрет, то только если его не будет рядом. На пятый день Давиль пришел в себя. - Вы успели. Благодарение Богу! - вот были первые его слова. И такая знакомая улыбка искривила бескровные губы. - Граф! - Теперь я могу... сказать. Признаться Вам... Я любил Вас. Всем сердцем, всей душой... Вы были моим Солнцем... на короткое время осветившим... мой путь... Моим светочем… Благодарю Вас... За это счастье. Вот теперь... я умру... спокойно… Больной снова потерял сознание. Патрик упал на колени, наклонил голову, коснулся губами руки Давиля, которую он держал в своих. Вот сейчас... В любую минуту... Остановится уставшее сердце - и все. И для него не будет больше жизни. Граф сказал, что любит его - но это не было понятно разве что каменной статуе во дворе Абедонского замка. Почему сам Патрик ни разу не произнес для него таких простых слов? Доктор подошел к нему неслышно: - Вам надо отдохнуть. - Я не могу уйти, - сказал Патрик. Он хотел продолжить, но не удалось - сдавило грудь. Только сделал жест рукой в воздухе - поймите, мол, меня. - Ладно, тогда выпейте хотя бы чаю, - доктор подал ему кружку. Ничего не подозревающий юноша кружку взял, и, когда проснулся, комната вся уже была залита светом. Давиль лежал, и глаза его были открыты - он смотрел на Патрика. Гамма чувств была в этом взгляде - гордость, и забота, и еще счастье. Оказалось, Патрик спал, уронив голову на его постель. Доктор зашел, что-то спросил у ученика и весело посмотрел на Патрика. Юноша показал ему кулак. Доктор в ответ улыбнулся. Когда Давиль открыл глаза, он словно угодил в поток чистого горного воздуха. Рядом сидел, дремал и держал его руку в своих, Патрик. - А думал, увижу я Вас еще, или нет... - Граф. Я люблю Вас, граф. Вы стали для меня самым близким человеком… Не умирайте. Пожалуйста! Одна слезинка по щеке, всего одна. Юноша стыдливо смахнул ее, но не смог справится с лицом и закрыл его ладонью. Так он провел все эти дни, в постоянном напряжении – « вот сейчас?», мучительно пытаясь угадать, лучше графу или хуже по его неподвижному, изможденному лицу, в постоянной борьбе отчаяния с почти нелепой надеждой… - Мой дорогой… - попытался поднять к нему руку, но не удалось даже пальцами пошевелить. Тело не слушалось совершенно… Патрик отнял ладонь от лица: - А знаете, граф, войны не будет. Это победа. Ваша победа. Не умирайте только, - и сжал его пальцы в своих. Прошло несколько дней. Теперь всем было очевидно, что Давилю лучше. Доктор Ринальди ходил и авторитетно швырялся незнакомыми медицинскими терминами, но все понятно было по голосу – в нем то и дело проскальзывала гордость за свою работу. Теперь Патрика вообще ничем не возможно было выгнать из клиники. Сиделки умилялись и проявляли редкую деликатность… Был уже вечер. Только что ушел доктор. В детстве была такая игра – гляделки, вот сейчас им вдвоем равных бы не нашлось... Стоило только поймать взгляд, и можно было смотреть и смотреть в глаза до бесконечности… Это колдовство на время превращало двоих в одно… Они молчали, но неловкости в этом молчании не было. Слова сейчас не были нужны. Патрик протянул руку и медленно положил ладонь на скулу графа. Медленно, осторожно, он стал гладить это лицо кончиками пальцев по лбу, бровям, щеке, губам, словно пытаясь запомнить каждую черточку. Давиль замер, словно превратившись в изваяние. Юноша опустил руку, и так замер. Прошло десять секунд и еще десять. Давиль ласково коснулся его руки, Патрик опустил голову ему на грудь. Прижался щекой, но смотрел куда-то в другую сторону. Давиль гладил его по волосам, перебирал их, пропуская сквозь пальцы, но не произнес ни слова. Патрик вдруг поймал его руку, поднял голову, посмотрел в глаза, молча коснулся своими губами его пальцев, да так и оставил держать. - Мой мальчик. - Да, граф, Ваш. Не говорите более ничего. Не надо... - Мой дорогой, мой драгоценный. Я стар уже. А Вы очень молоды… - Ну и пусть, - Патрик еще раз поцеловал его пальцы. - Вам жить надо. Полной грудью дышать. - Я без Вас дышать совсем не могу, - отозвался Патрик, - не прогоняйте меня. Прошу Вас. Он нашел вторую руку Давиля, и теперь держал его ладони в своих. - Вам семью создавать надо. - Никто мне не нужен, - коротко сказал юноша, - а будите прогонять - не уйду, - с этими словами он наклонился и поцеловал Давиля в губы. Поцелуй получился ненавязчивый, невесомый, как пушинка. Но граф почему-то рассвирепел, высвободил ладони, откинул голову на подушки: - Вот что, юноша! Еще раз услышу подобное от Вас, я велю Жаку снять с Вас штаны, возьму хорошую дрыну, да отхожу по мягкому месту, чтобы неделю... От осекся, увидев смешинки в глазах Патрика и его улыбку, которая снилась ему ночами. - Ну что, что Вы смеетесь? - Выздоравливает. Уже не готов отдать Богу душу. Патрик поднял к потолку глаза: - Спасибо! Спасибо Тебе! Встал, сложил руки молитвенно: - Спасибо! - Вот что! Послушайте, что я Вам говорю. Переведете мне весь архив вилернской дипломатической корреспонденции за два года! Нет! За три! Тогда дурь-то у Вас из головы... Патрик смиренно кивал головой. - Ну что? Что еще? - Так что там про дрыну, граф? Теперь Давиль уже поднял глаза к небу. Когда он опустил их, в них стояли слезы. - Я хотел, чтобы у Вас была нормальная жизнь. Ради Вашего счастья я был готов отказаться от своего. Это нелегко. Может быть, самое трудное, что в моей жизни было. Потому что любить - значит желать счастья. Если Ваше счастье заключается в том, чтобы мне потерять Вас - значит, я готов на это. А Вы... Сколько мне лет, знаете? - Граф. Мне тоже страшно. И я не знаю, чем это кончится, и гарантий нет... Я знаю только, что люблю. Только любовь возвращает к жизни. Отказаться от любви... Ради чего? И что тогда в жизни останется? Нет, мой господин. Счастье слишком хрупкая материя, чтобы относиться к нему легкомысленно. Только холить его, лелеять и беречь. Граф со слезами на глазах подал ему руку, и Патрик взял ее, как что-то хрупкое или драгоценное, и так замер. Персиваль взялся привести доктора Паксиля, но Патрик не знал, будет в этом какая-то польза, или нет. Давиль тем временем основательно пошел на поправку. Тот день, когда доктор Ринальди решился-таки отпустить своего пациента домой, запомнился Давилю надолго. И все потому, как его поздравляли с этим событием… Был первый день Осени, но чувствовалось это только в том, что лучи солнца, яркие, заливавшие собой все вокруг, стали прозрачными… Патрик поддерживал графа под руку, а все остальные больше галдели и суетились, чем что-либо делали… Персиваль залез на опору уличного фонаря, и читал оттуда стихи Патрика по памяти… Все никак не могли согнать его оттуда… - Внимание, - вещал Паксиль, - команда Канцлера объявляет… пирушку! После чего он слез с фонаря и принялся проводить построение «команды Канцлера». В этот момент Давиль увидел на противоположной стороне улицы… наследника скаларнского престола собственной персоной… С букетом белых пионов. Именно эти цветы по здешнему обычаю всегда дарят на выздоровление. Тут из-за домов вышли еще люди, и тут Давиль понял, почему на проспекте не оказалось ни одного человека в непоздний, в общем-то, час. Здесь была вся высшая знать Скарлы и нового Союза. И все, как один, с белыми цветами. Раздались аплодисменты, в один момент заполнившие всю улицу. Давиль и «команда Канцлера» принялись со всеми раскланиваться… Кстати, ни одного букета ему так и не подарили… Похоже, кто-то узнал про его «алгебраический насморк». Все отвезли и поставили в королевском дворце, где был устроен праздник, на который Давиля пригласили почетным гостем… . Доктор Паксиль как раз успели добраться вместе с Персивалем. И теперь оба доктора, Ринальди и Паксиль без устали… травили медицинские байки! Напрочь забыв о своем уже совершенно здоровом пациенте. А так же совместно смотрели больных, готовили лекарства и вели бесконечные диспуты, например, на тему, какой концентрации должен быть медицинский спирт. Последняя тема так увлекла ученых спорщиков, что они принялись за нее даже на балу. Патрик не отходил от Давиля ни на минуту. Ему казалось, стоит сделать это, и граф исчезнет, ну, или умрет.