Кровь, пот и большая куча золота

Мне, конечно, прилетело по башке, но память не отшибло, и я помнил черноволосую башку и безбородую (и это в Минентале-то!) рожу. Впрочем, если вода рядом, последнее удивлять не должно, а шныги матёрому охотнику не помеха. В охотничьем лагере я встретил мужика, как и Талбин, выряженного в кожаный костюм (видимо, из шныжьих шкур сшитого), но русоволосого и бородатого. Даже если бы из-за удара по башке у меня приключились проблемы с памятью, то в нём я бы не признал Талбина. Он схватился не за лук, завидев меня, а за собственную башку, рожа перекосилась. Вариантов его состояния я насчитал два, но один из них отпал сам собой: поблизости кабака не было. Значит, его тоже приложили по башке. Не сразу вспомнились разговорчики у костра. Талбин рассказывал про своего пропавшего приятеля. Видимо, тот нашёлся. Но где сам Талбин? Хотя почему меня это должно волновать? Костёр не разожжён, никто не нажарил мяса, а возиться с болезным, чьё имя я не вспомнил (а может, не знал), я не собирался. Разворачиваться и топать к берегу я не решился. Талбин не красоты ради носил лук. Его приятель — тоже, к тому же у него взгляд был слишком безумным. — …не ты, — простонал он. — Не я. — Ну а что мне осталось ответить? Только пояснить: — Заблудился. Лучше сделать вид, будто никогда здесь не бывал. Ответом мне стал хриплый смех. Точно нарвался на чокнутого. Я погладил рукоять топора, готовый пустить его по назначению. От безумцев много проблем, это я помню, как и то, что оставил одного такого гнить на пустыре. Причудилось ли, знаете ли, ему, что я задрал юбку его жене! Ха, да я бы с радостью, если на то пошло́, но она оказалась потрясающе верной. Как бы то ни было, но с той деревни мне пришлось удрать. Кто знает, как бы повела себя вдова? В те времена я наверняка угодил бы за Барьер. — Вижу, что не Талбин, — простонал безумец. — Рожа у него… поумнее будет. Вот же сукин сын! Руки марать я, признаюсь, о него не стал, только слегка стукнул по безумной башке — не с целью вправить мозги, а чтобы повалялся без сознания, пока я буду выбираться отсюда. Ну не хочу — верите? — разгуливать с воткнутой в спину стрелу. И без этого пришлось уложить борзого шныга, возомнившего себя бессмертным. После меня ждала прогулка в воде по самые яйца — и я на том берегу. Признаюсь, что я чуть не сплоховал, потому что меня увлекли размышления, отчего всякие полудурки смеют утверждать, что у меня тупое выражение лица. По себе судят, не иначе! Впрочем, меня снова понесло. Я едва не набрёл на орков, благо таращивших зенки на шамана, который в это время выдирал из земли траву. Пришлось притвориться на некоторое время валуном и порадоваться, что при них не было варга, который на раз-два учуял бы мой запах, пока они возились. Сражаться с двумя воинами и одним шаманом, который чарами мог запросто испепелить меня, стал бы полный дурак, а я таким никогда не был, что бы разного рода ублюдки ни несли насчёт моей рожи. Поэтому пришлось выжидать, хотя желудок к этому времени у меня не то что урчал, а выл — настолько громко, что я опасался, что орки его услышат. Даже — проклятье — до адских грибов не дотянуться, до которых подать рукой, но мне бы пришлось высунуться из укрытия. Самое поганое, что шаман подошёл очень близко и шумно вдохнул, словно унюхал меня, после гортанно заговорил. Слов я, конечно, не разобрал. Орочий язык никогда не изучал. Хорошо, что этот сукин сын меня не заметил, а плохо то, что он собрал все адские грибы. Голод — дурное чувство. Он торопил меня покинуть углубление между большими валунами, но я взял себя в руки и вылез лишь тогда, когда убедился, что орки ушли. После меня ждала прогулка по лесу, благо без приключений и даже с добычей в виде жирного кротокрыса, на запах которого — я надеялся — не сбегутся ни волки, ни варги, ни ещё какая-нибудь срань, которой полнилась Рудниковая долина. Костерок я решил развести в том же месте, где мне довелось ночевать. Подумаешь, всего каких-то полдня пути! Благо удалось полакомиться ягодами, неожиданно сочными на пожухлых ветках. Брюхо моё они не насытили, а вот сил прибавилось, и я даже охотно перешёл реку вброд… …а вот старое место отыскал с трудом. Как водится, только плюнул и решил обосноваться в другом, как наткнулся на кострище. Накануне прошедший дождь, конечно, мне не на руку. Пришлось изрядно повозиться с трутом и кресалом, пока от искорок не загорелась кора. Отсыревший хворост коптил, но мне уже, честно говоря, было срать, заметит ли кто-то столб дыма или нет. Я вообще чувствовал себя единственным живым человеком — не только в Минентале, но и в Миртане в целом, и подметил, что было бы неплохо. Никакая мразь не треснула бы меня по башке, чтобы присвоить кучу золота себе. Сейчас мне ни с кем не придётся делиться добычей, которую я потрошил. Кротокрысятина останется мне и на завтрак, пусть и покрытая застывшим слоем жира — ночи далеко не тёплые, но, по крайней мере, не протухнет. …Уже сидя прямо на голой земле, я оценил преимущества и недостатки полного одиночества. То, что ни с кем ничем не придётся делиться, это хорошо. Плохо то, что со мной никто ничем не поделится, будь то кусок мяса, монеты или глоток шнапса. А ещё полное одиночество означает отсутствие рядом всех людей, включая женщин… …без которых паршиво.