Неизданное

Ныш бежал, продираясь через густой подлесок. Жёсткие травы цеплялись за его ноги, оставляя кровавые метки на бледной коже. Ныш не замечал этого; новообретенная Сила не давала ему остановиться. Ее было слишком много. От нее жгло в голове, глаза застилала пелена, от нее было трудно — почти невыносимо — дышать. Быть может, если бы он смог заорать, Сила бы выплеснулась сама. Но орать было бессмысленно — потому что никто не слушал. — Мир жесток, — говорил Сенсей. Это было ещё утром, когда все ещё было простым и таким обычным. — Ты не подготовлен к жизни. Мир может тебя сломать. — Почему? — Ныш подошёл к обрыву и посмотрел вниз, на освещенные ранними лучами верхушки зеленеющих деревьев. — Я встречал очень мало тех, кто действительно желал мне зла. — Чтобы выживать в этом мире и оставаться целостным, ты должен сформулировать свои Правила. И следовать им неукоснительно. Скажи, у тебя есть Правила? — Есть, — поразмыслив, ответил Ныш. — Пожалуй, всего одно… Но важное! — поспешно добавил он, увидев, как нахмурился Сенсей. — Какое? — Говорить… — Ныш нервно сглотнул. — Говорить важные вещи тем, кто этого заслуживает… Принимая последствия и неся за них ответственность, конечно! — Ты ведёшь себя глупо. Ты ведёшь себя так, будто впереди у тебя вечность, и тебе нечего с ней делать. — Сенсей тяжело вздохнул. — Я принял решение. Я отдам тебе свою Силу. Тебе будет больно — запредельно больно. Но когда ты справишься с болью — а я уверен, что уж с нею ты точно справишься — ты сможешь видеть дальше. — И зачем мне это, учитель? — Затем. Ты собрался жить очень долго — и с твоим упрямством это вполне может получиться. На твоём пути будет много всего, поэтому лучше начать его прямо сейчас, пока я ещё здесь. — С этими словами Сенсей приложил руки к его груди и произнес Слово. Последнее, что запомнил Ныш, это его голос, говоривший будто издалека: «Это будет твой Путь Силы. Удачи». И вот он бежал не помня себя и не чуя ног под собою. Ему было больно, очень больно — ведь теперь он знал, что он уже никогда не станет прежним. Знание разъедало изнутри, оставляя опаленную пустоту в душе — так пламя съедает газетную бумагу, оставляя лишь хрупкие тлеющие клочки, которые затем рассыплются. Разница была лишь в том, что душа, какой бы мягкой и неопытной она ни была, поддается не так просто. …Он сидел у воды и жевал пустой хлеб. Впервые за целый день еда наконец-то лезла в глотку. Ныш не чувствовал вкуса, но был рад и тому, что есть. Оранжевый диск закатывался за бетонные глыбы. В знойном вечернем мареве их прямоугольные формы казались оплывшими. Из-за забора гремела музыка; там, за цветущей изгородью, скрытый от посторонних глаз, был разбит роскошный искусственный сад, доступный лишь горстке избранных. Здесь же, по эту сторону мира, народ вповалку валялся на песке, перемешанном с мусором, задыхаясь от жары и пыли. Изредка кто-то вставал и лениво шел к белесой воде, на поверхности которой плавала радужная маслянистая пленка. Помочив ноги, люди возвращались обратно; нырять и плыть решались немногие, но жара подгоняла их. Ныш посмотрел на свои ноги. Сила все ещё пульсировала в них, не думая уходить; Сила же присутствовала и в руках, вызывая лёгкую дрожь в пальцах. Ныш зажмурился изо всех сил и попросил мысленно — так громко, насколько мог: «Забери ее обратно, пожалуйста! Я не готов нести ее. Видишь — я маленький и слабый, разве Сила для таких, как я?..» Но, конечно, никто ему не ответил — да и как могло быть иначе? Сенсей не владел телепатией, как и никто в этом мире. Но теперь Ныш отчётливо слышал голос, идущий изнутри — так говорила сама Сила. «Иди и живи», — говорила она. — «Не трать эту жизнь впустую. Пусть у тебя впереди вечность — она будет совершенно бессмысленной, если ты не пройдешь свой Путь так, как было задумано до тебя. Иди. И смотри. И запоминай». Ныш посмотрел наверх. Было уже темно, и глубокое синее небо было полно звёзд. Боль никуда не ушла, но, кажется, он знал, как совладать с нею. Он сделал шаг, затем другой. А третий дался легче.