For real. Серьезно?

Осознание пришло неожиданно. Как и всё в принципе. Вся эта комната, спокойный и собранный капитан, и она, из растерянной, собиравшая себя по кусочкам, как пазл. Сколько прошло времени в их беседе было не столь важно. Важным было понять, что вести себя как переросток: выделываться и изображать важную персону — край неразумности, играть в подчинение тем более. Понятно же, что мужчина напротив, впрочем, также как и она, не выносит фальши. Заставить поверить в смену ролей — тоже без шансов. Зато можно было действовать по-другому. Понять, чего не хватает этому человеку. Она сейчас здесь, в его комнате, на его территории, где скрыты все подсказки. Девушка медленно обошла помещение по периметру: считывая корешки книг в шкафу за стеклянной дверцей, идеально начищенной и прозрачной. Прошла дальше и провела пальцем по обивке спинки дивана, без подушек и украшений, сидение которого было направлено к окнам с гардинами… Без ваз журнальный столик, и далее мимо фальш-камина, обратно встала перед капитаном. Педантичный, собранный, отстраненный. Он одиночка, и то, что она находится здесь, в его обители — уже для него вызов. И она уже почти уверена, что ему сейчас нужно. — Принеси стул и поставь на этот коврик! — без какой-либо подготовки четко произнесла, вытянув пальчик на круглый с короткой шерстью палас, положенный словно по линейке в центре гостиной. Леви изогнул одну бровь — все-таки удалось застать врасплох — но молча и без видимых эмоций вышел через дверь в коридор и вернулся со стулом. Поставил ровно в центр, будто тоже отмерив, направив сидение на девушку. Сам оставаясь за спинкой, как дворецкий. Но это не его сегодняшняя роль. — Теперь сядь! — Нахмурив брови, Аккерман явно пытался разгадать задумку незнакомки, но холодный свет его пронзительных глаз не действовал на оппонента. Странно. Непривычно. Но он сел. Обойдя стул своей грациозной тигриной походкой. Не сводя с неё пристальный звериный взгляд. Почти с вызовом. Закинув ногу поперек колена. А Нона почти забыла, какой он опасный, хищный и проницательный. Вон как насторожился. Нельзя отступать, ни секунды мешкать, иначе… Иначе все закончится. Медленно приблизилась и коснулась шеи. Не так, как в клубе, лишь слегка проводя пальцами, продолжая движение, обвела вокруг, под затылком, и до другой стороны, обойдя стул по окружности. Леви напрягся, и Нона наклонившись к уху прошептала: — Расслабься, я тебя не съем. Шумный выдох. Расслабился? Даже глаза прикрыл? А нет, ресницы не плотно прилегают, подглядывает. Вот и хорошо — пусть видит. Как она медленно расстёгивает его рубашку. Пуговица за пуговицей, передвигаясь вниз. Пока не осталось несколько, в районе пупка и в заправленных брюках. Рука замерла, и он из любопытства поднял веки и посмотрел ей в лицо. Только не обнаружил ни тени растерянности или замешательства. Она ответила ему спокойным и надменным взглядом. Таким, что у любого, исключая капитана разведки, пошли бы мурашки по спине. А эти двое сверлили друг друга, кто кого пересмотрит. Ноне вновь захотелось схватить мужчину за шею, заставить дрожать, но сейчас сдержалась. Вместо этого ласково коснулась его щеки, и в этот момент черты её лица тоже смягчились. Она неосознанно перевела взгляд на тонкие губы Аккермана, и он, почуяв близость поцелуя, снова напрягся. Нет, так дело не пойдет. Почему он не хочет её целовать? Да и она не хотела. Кажется. Или хотела? — Мне нравятся твои шрамы. Они тебя красят. — Сказала второе, что заметила, пока расстегивала рубашку. Капитан ничего не ответил и никак не среагировал. Поэтому она сочла необходимым их потрогать. Возможно, больше ей такой возможности не предоставят. И она повела пальцами по тем, которые обнажились на его груди. Совсем не грубые, едва ощутимые. Казалось, за телом он следил также скурпулёзно, как и за комнатой в доме. Отчего его грудь казалась слишком лакомым кусочком даже для легких прикосновений. Нона почти услышала как он сглотнул. Действует! Она перевела взгляд снова на его лицо. — Хочу знать, о чём ты сейчас думаешь… — капитан не подался вперед, к ней. Не трогал в ответ — и это уже напрягало её. — Нет. Так больше не может… И он отвернулся. Внутри Ноны все оборвалось. Будто и не было той ниточки, за которую она медленно и осторожно тянула. — Закончим на этом. — Он резко встал. — Ты говорила, что знаешь чего хочешь. Но похоже, что нет. Поэтому… тебе лучше уйти. Это он ей сказал. «Закончим на этом. Тебе лучше уйти». И этих шести слов хватило, чтобы превратить Нону обратно в тыкву. Никакого прогресса, тем более торжества, и вообще ничего. Ничего собенного. Она просто бестолковый ребенок, которому впервые дали понять, что есть настоящее. И как оно недоступно. — В холле на доске написан номер такси и код клиента. Вызови… а потом просто захлопни дверь. И он берет и выходит из комнаты. Удаляется, преисполненный чувства собственного достоинства, которое ей ни в жизни не светит. Оставляет растерянно торчать посреди этой красивой гостиной, как неподходящий, лишний предмет. Такой боли и обиды ей ещё в жизни не доводилось испытывать. Когда хлопнула дверь, Леви, спрятавший собственную слабость в ванной, протяжно выдохнул. «Что я вытворял? С подростком, у которого даже имени не удосужился спросить. Тебе далеко за тридцать, а ты дрожишь, едва до тебя дотронулись. Что с тобой? Возьми себя в руки. Сильнейший сын человечества спрятался в ванной. Черт тебя дери.» Хотя, кого он пытался обмануть? Вовсе не её прикосновения вызвали панику. А то, что она могла увидеть в его голове. Когда смотрела так пронзительно, словно насквозь. Он бы сам испугался, увидев такое со стороны. Злобу, желчь, черноту, беспроглядное уничтожение титанов, выживание, кровь товарищей, жизнь которых он так яростно клялся защищать. А кроме этого, ему больше нечего о себе рассказать. А потому он не должен этого делать. Он не должен, сгорая внутри, затягивать в адское пламя кого-то ещё. Пусть это было и жестоко с его стороны, эгоистично, вот так притащить беспомощное создание и выставить вон, но почему-то казалось, что иного выбора у него не было. Что может быть общего у такого яростного человека с таким чистым и хрупким созданием, как она? Ни-че-го. Леви поставил душ на режим града и встал под воду, упираясь кулаками в стену. Смыть все, что связано с сегодняшней ночью, забыть, переключиться. На… колотые раны и крики людей. На тренировки до устойчивых колебаний мышц. На ненавистного Эрена, который, с которым… Черт возьми, с которым полжизни провозился, ради выживания остальных, и который отплатил ему лишь накопившейся жаждой мести. За все те годы, когда капитан его муштровал, и вправлял мозги прежде, чем дать новый шанс после очередной фатальной ошибки. После того, как Эрен перестал быть одновременно надеждой и опасностью всему живому, между ними остался лишь огромный узел пережитого ужаса. Ни разорвать, ни отпустить. Последующие годы, пока они пытались строить новую жизнь, все что он видел, даже когда Эрен помогал с тренировками новичков, или совладать с приступами полудемона Рина — была лишь переполняемая ярость внутри него. И Леви не в силах был это изменить: тогда не позволял, а сейчас просто не мог. Когда Аккерман вышел из душа, на улице вовсю грохотал дождь. Наверное проще тем, кто умеет вот так изливать горечь из недр души — выплакать. Капитан же такого никогда не умел. Он вообще никогда не был таким, как она: искренне ранимым, впечатлительным, настолько просто показывающим свои желания. Черт, почему он снова о ней вспомнил? Он же себе запретил. Леви заварил себе чай, но тот так и остался не выпитым. Аккерман сидел наедине с чашкой, ощущая себя пустым: лишь тенью человека, призрачной оболочкой. Сквозь пелену и шум дождя раздался стук в дверь. Стряслось чего-то? Немудрено, если его мобильник валяется вечно черт знает где — никогда не понимал этого новомодного устройства. Нехотя поплёлся к двери: если его беспокоят в такой час — значит действительно без его содействия не обойтись. Но на пороге стояло… промокшее существо. С голубых волос стекали ручьи, глаза под мокрыми ресницами смотрели в пол, а тело колотило уже не мелкой дрожью. Аккерман рывком втащил девятнадцатилетнее недоразумение в коридор, и заорал: — Какого черта, где такси? — Это я должна у тебя спросить: какого черта? Почему я должна была уехать ночью на такси, как какая-то шлюха. Я ей не была и никогда не буду!.. А до метро я не успела дойти... До Аккермана дошло, что он облажался. Дважды. Все из-за собственного эгоизма. Не только спасовал, но и довёл её до такого состояния. Ему следовало закончить всё это по-другому, как он всегда делал. Убедиться, что девушка добралась домой. А он лишь закрылся в своих терзаниях. Он чувствовал себя глупее, чем эта малолетка, нуждающаяся в срочном отогреве: — Это всецело моя вина. И ты вправе меня ненавидеть. Но сперва я должен высушить твою одежду и убедиться, что тебе тепло. — Вот не надо мне этого… Твоей жалости… Сыта по горло, - голос зазвучал суше, устало и без искорки. — Не обсуждается. — И развернулся, следуя на кухню. Не оставляя выбора следовать за ним. — Ты что, не собирался ложиться? — не могла не заметить она, что на нем новая рубашка, не та, которую расстегивала, и другие брюки. Он сменил одежду, явно принял душ, так почему не пижама или, раз уж он у себя дома, не голый в полотенце на бедрах? И речь даже не о том, что ей бы хотелось его таким увидеть, уже не до этого. Просто очень и очень странно. А что он мог ей ответить? Как объяснить то, что он никогда не ложился в кровать в этом доме? Спал как обычно, в кресле кабинета, отложив бумаги или книгу — так, как привык на службе. И ничего никогда не пытался изменить…