Бесконечность

Небольшая лампа освещает кабинет белым светом, а на стене качаются две огромные тени, держащие третью. Юдзи с шумом валится на диван, обитый тёмно-коричневой кожей. Мегуми выдыхает и смотрит по сторонам. Плед очертанием висит на спинке кресла у стола. Рёмен кидает взгляд на младшего, а тот лежит на боку и взглядами встречаться не желает. Смотрит куда-то на неосвещённую стену и думает о своём — путающемся и неясном. — Пойду за водой схожу, — говорит старший и ещё пару секунд неловко мнётся. — Обезбол всё там же? Фушигуро кивает, еле слышно давая утвердительный ответ. Рёмен выходит из кабинета Нанами и закрывает за собой дверь ― неплотно, оставляя небольшую щель между ней и косяком. Его шаги становятся всё тише, пока не растворяются насовсем. Мегуми обходит стол и стягивает плед, электрические искорки трещат, ударяясь о кожу черноволосого. — Какой заботливый… Тоже мне, — цокает Юдзи и ёрзает на диване, чувствуя всё неудобство отсутствия подушки. — Что говоришь? — Мегуми поворачивается, и край пледа падает к его ногам. Итадори мычит и чуть машет рукой, ударяя кистью о диван. Фушигуро продолжает стоять у стола и ждать, когда Юдзи договорит. А тот, кажется, даже самому себе до конца объясниться не может. — Он… Разве можно было подумать, что один ужин всё исправит? — нервно смеётся парень, жмурясь. — Нет, я тоже так думал… Хотел. Но если закрыть глаза, оно что, исчезнет? Мегуми пару раз моргает и смыкает губы. Он подбирает плед руками, прижимая к груди. И без конкретики понимает о ком идёт речь. И если это понятно, то «о чём» уже не так ясно. Тяжело судить, когда ты не был на чужом месте. Но Фушигуро не мог сказать, что его отношения с близкими были легче. — Я… Мне хотелось думать, что у вас всё наладилось, — Мегуми хмурится и идёт к дальнему концу дивана, присаживаясь на самый край. — Может, хочешь рассказать, почему ты так относишься к нему? Юдзи долго молчит. И черноволосый уже думает оставить его, потому что ответа не последует. Но нет… Всё же официант начинает говорить. — Я не знаю, — мотает головой Итадори. — Каждый раз, когда я об этом думаю, то не могу внятно ответить. ― Твой брат явно не тот, кто мог сделать что-то непростительное по отношению к тебе. К другим… — Мегуми многозначительно мычит. — Но точно не к близким. Итадори выдыхает. Он знает это. Но ничего не меняется. Все эти слова о семье и её важности уже давно не имеют никакого смысла: он просто стёрся из-за того, что Юдзи не видел подтверждения. Или же специально закрывал себе глаза. — Просто я дурак, — заключает Юдзи. — Выдумал себе в детстве какую-то фигню и теперь пытаюсь её впихнуть в реальную жизнь… Не работает! — И что же ты себе выдумал? — тёплым голосом спрашивает Фушигуро и накидывает край пледа на ноги Итадори. — В детстве… Рё пообещал мне, что никуда не уедет. Мы тогда были с ним близки настолько, насколько это возможно в его положении. Наверное, до сих пор думает, что я не знаю, что случилось с родителями, — Юдзи замолкает на секунду, переключаясь. — Но он уехал. Бросил меня, считай, одного. А в детские годы для меня это было предательством, и мы отдалились. Я, может, и хотел вернуть всё хорошее, но просто не мог заставить себя. Какое-то отвращение, тупая обида, что ли. Ты просто не можешь себя заставить… Парень повторяется, и Мегуми кивает. Ему знакомо это чувство. Всё так саднит, и что-то неприятное расползается в груди. В его жизни тоже хватало близких людей, отношения с которыми были сложными, ребристыми и шероховатыми — не такими как в книжках, мультиках, фильмах. «Не такими, как у других», — думал когда-то Фушигуро, но с каждым годом всё чётче понимал, что таких как он — большинство. И для кого-то он и есть — «другой». Безусловно, Мегуми хотел вернуть какую-то теплоту в давно забытые хорошие отношения. Но он либо не мог перебороть себя (как и Итадори), либо это было нужно лишь ему одному. — И в то же время он всегда мог помочь разобраться с делами. Но я просто перестал к нему обращаться… Траты на меня никогда не были проблемой для него. Но любовь… разве она о деньгах? О дорогих подарках? Может, я просто чего-то не понимаю. Итадори замолкает, думая, наверное, что слишком уж разоткровенничался. Фушигуро же совсем не знает, как поддержать его. Он так не умеет. Как собака слушает и всё понимает, но ничего сказать не может. — Знаешь, у меня тоже был… есть такой человек. И я часто думаю, что он не плохой. Никогда не был, — вздыхает черноволосый. Какая-то горечь чувствуется в его словах. — Единственное, что плохого было и есть — неумение выразить чувства. — Не стоило мне так много болтать, — недовольно вздыхает Итадори. — Стоило, — не соглашается Фушигуро. Юдзи трёт глаза и ёрзает на диване. Он всё же согласно кивает, кидая робкий взгляд на Мегуми. Как-то неудобно смотреть ему в глаза. Тот, почему-то, понимает всё без слов и идёт к двери. — Пойду за подушкой схожу, — говорит черноволосый. — Тебе что-то ещё принести? — Нет, — отвечает Юдзи, говоря уже полузакрывшейся двери: — Спасибо за это. Мегуми слышит, но не отвечает, плотно закрывая дверь. Выходя, он чуть не спотыкается о какие-то вещи на полу, быстро понимая, что это такое. Фушигуро замирает, пока его мозги складывают между собой пару фактов. Зелёные глаза, кажется, вот-вот прожгут дыру в пачке обезболивающего и тёмно-синей бутылке воды. Он всё слышал.

***

Темнота. Мыслей не существует. Все они плавают в этой черноте, не поднимаясь на поверхность. И в одну секунду это всё исчезает. Дверь открывается, и шаги, пытающиеся быть тихими, всё равно слышно. Ходят прям совсем рядом, туда-сюда, и это ужасно напрягает. Наоя резко открывает глаза и смотрит на замершего перед ним Мегуми. Тот вскидывает брови от неожиданности, но выражение его лица не особо меняется. Всё та же «зениновская морда». — Извиняюсь, — бросает черноволосый. Наоя жмурится как кот и устало выдыхает, скидывая ноги на пол. — Всё нормально, — отмахивает он. — Что-то я и сам не заметил… Чё пришёл-то? Мегуми не даёт себе и ухмыльнуться, понимая, что старший не меняется, даже если так могло показаться. — Есть ещё подушки? — он смотрит по сторонам, но видит только одну — ту, на которой спал Наоя. — На, — он протягивает её без раздумий, и Мегуми теряется. В голове происходит сбой. Нет, такого действия не предусмотрено сценарием. — Что стоим? Старший не дожидается и кидает подушку в Фушигуро. Тот ловко хватает её и зажимает рукой, пихая куда-то под бок. И Мегуми продолжает стоять на месте, совсем не понимая, что нужно делать дальше. Просто уйти? Что-то сказать? Почему он снова делает это? — Такси вызвать? — спрашивает черноволосый. — Сам дойду… — качает головой Наоя. — Отец ещё здесь? — Должен, но я его не видел, — Мегуми пожимает плечами, мимолётно смотря на тонкую красную полоску на щеке старшего. — Ну всё, давай, иди, — Зенин машет рукой, будто отгоняет насекомое. Фушигуро вздыхает, уже привыкший к такому жесту, и выходит из гримёрки. В зале, на первый взгляд, пусто. На паре столиков валяются небольшие горы мусора, стоят бокалы и начатые бутылки. Светильники переливаются каким-то тёмно-красным — багровым — светом, а музыка совсем не играет. Атмосфера несколько зловещая. Сатору околачивается у своего столика, присев на его край и копаясь в телефоне. И был бы он здесь один, если бы не Чосо, спускающийся с лестницы и бросающий в него чёрный фартук. Годжо ловит его одной рукой и перекидывает широкую лямку через шею. Мегуми останавливается около них и держит подушку в руке. Всё это выглядит до ужаса странно. Обычно смены таким не заканчивались. — Что делаете?.. — для галочки интересуется Фушигуро. — Собираюсь убраться в зале, — Сатору проводит руками по волосам, по-странному зачёсывая их назад. — Всё хорошо? — со смешком спрашивает Мегуми. — По-моему, сюда сейчас метеорит упадёт. — Ты такой смешной, — Сатору завязывает лямки за спиной. — Просто хочу отвлечься. Чосо неловко мнётся на лестнице. Он знает почему Годжо сейчас собирается отдраить зал. Отвлечься… Явно не от скуки. — Ты что, чувствуешь себя виноватым? — спрашивает темноволосый. — Не думал, что умею так, — пожимает плечами Сатору, ставя тарелки одна на другую. — И скажи Кугисаки, пусть поставит что-то, а то тишина с ума сводит. Мегуми машет рукой, решая оставить их вдвоём. Сам же проходит мимо Чосо и быстро поднимается на второй этаж. До него доносится ещё пара реплик, но ему как-то особого дела нет. Сейчас он думает о том, виноват ли хоть кто-то из них в произошедшем? Наверное, нет. Глупо искать виноватых, когда нужно заниматься реальными делами. И всё же, Годжо зря винил себя. Мегуми кажется, что раньше таких качеств у него не было. Во время совместной жизни тот был несколько легкомысленным и беззаботным. Всегда с улыбкой и смешком встречал любое событие. Фушигуро считал, что воспитывать стоило совсем не его самого, а нового опекуна. Но роль эта была отведена не Мегуми. В жизни Сатору уже были «воспитатели», вложившие в Сатору большую часть его взглядов и отношений. И даже так, его самобытность ярко выделялась на фоне правил. — Она уже ушла, — отвечает Чосо и ловит странный взгляд голубых глаз. Да, не стоит забывать, что они тут всем и управляют. — Ладно, сам поставлю. Годжо остаётся в зале один. И пока Чосо занят поиском плейлиста, блондин относит тарелки на кухню. Он берёт в одном из шкафчиков мешок для мусора и возвращается назад. Большими шагами пересекает комнату, цаплей идёт по полу и слишком громко расправляет пакет, наполняя тот воздухом. Сгребает в него мусор со стола и кидает на пол рядом с собой. Работа проделана титаническая: можно и отдохнуть! Сатору редко когда убирал не то что за другими, но и за собой. Лучше накопить мусора и вызвать клининг, чем самому марать руки. Но сейчас он это делал потому, что хотел сгладить произошедшее. Сделать чужую работу равно попросить прощения. Годжо не умел делать такое словами. Ему проще было откупиться: в таком искренность не нужна. А ему в детстве почти всегда показывали именно такой пример. Деньги прощали всё. — Ты что, обиделся? — недоумевающе спрашивает Сатору. Он лежит на кровати, перевернувшись на спину и свесив голову вниз. Ноги его закинуты на стену, а руки сложены на груди. Сугуру сидит за столом и подпирает голову колпачком от ручки, которую держит между пальцев. На голос он не поворачивается и только больше сосредотачивается на задании, а не на словах Сатору. — Ты меня теперь будешь игнорировать? — продолжает Годжо. Ему такое отношение не нравится. Как-то некомфортно от этой холодности. — Ну Сугуру… Пожалуйста, ответь. — Ты серьёзно хочешь, чтобы я с тобой разговаривал после того, как ты забыл отдать мне записи, о которых я тебя просил всю неделю, потом меня ещё и спросили, влепили треугольник и дали два дополнительных задания, над которыми я сижу уже три часа, — недоумевающе заключает Гето. Раздражения в его голосе совсем нет. — А чего ты такой злой? — по-детски спрашивает Сатору. Сугуру вздыхает и что-то размашисто зачёркивает, доставая ещё один черновой лист из подставки. — Я обычный. И вообще, — Гето поднимает ручку вверх, и Годжо видит на его запястье чёрную резинку для волос. Отчего-то хочется подойти и зарыться в чёрные блестящие пряди, а не выслушивать его «недовольства», — я с тобой не разговариваю до тех пор, пока не извинишься. Сатору резко сводит брови вместе и издаёт звук наподобие «Хах?!». Что это за условие? Годжо сначала думает, что это шутка, но Гето не шутит. Блондин ещё пару минут молча лежит и пялится в потолок, слушая, как ручку ведут по бумаге. Наконец Сатору не выдерживает. Сугуру же всё это время пытался понять, что от него вообще хотят в задаче. Он прочитал текст раз сто, а сейчас, наверное, был сто второй, и он всё ещё не понимал, что там нужно сделать. Нет, конечно, он мог попросить помощи у Годжо, но чёрта с два! Его гордость сильнее, чем задачка про какие-то заводы. И, будучи в своих мыслях, Гето даже не сразу почувствовал, как его дёргают за рукав футболки. Сатору стоял рядом и сжимал пальцами ткань, привлекая всё внимание к себе, будто раньше он с таким не справлялся на отлично. Сугуру знает, что ждёт его дальше, и закусывает щёку, пытаясь не улыбаться. — Ну Сугуру, — вздыхает Сатору, говоря одно и то же во всё тот же сто второй раз. — Ладно, раз ты так хочешь!.. Голубоглазый собирается что-то сказать, и Гето поднимает голову, смотрит на него с едва заметной улыбкой. Нужно сохранять серьёзность! И как только взгляды встречаются, Годжо запинается и ничего не произносит. Выглядит это не так, будто он не хочет говорить, а так, что он просто не может. Ощущение, что эта опция заблокировалась навсегда, как бы Сатору не пытался. — Ну? Чего я хочу? — с интересом спрашивает Сугуру, хитро сверкая глазами. — Я был… Я был… пр- — блондин недовольно цокает и сжимает кулаки. — Ты сам виноват! Мог бы, я не знаю, силой отобрать у меня записи. За неделю-то! И вообще, давай сюда карточку. Сам всё решу. Черноволосый приоткрывает рот от удивления и смотрит, как Годжо берёт пачку листов, хватает карандаш из пенала и забирает вторую карточку с заданиями. Сатору агрессивно вчитывается в условие, и Сугуру смотрит на него подперев щёки руками. До ужаса любопытно, что же он сделает дальше. — Эта ещё хуже. Какие-то каракули… — хмыкает кареглазый, окончательно оттаявший после такого зрелища. — Это графики, — всезнающе отвечает голубоглазый. О, вот кто теперь играет обиженного. Сугуру качает головой и возвращается к своим делам, а Сатору продолжает стоя разглядывать карточку. Наверное, уже придумал три способа решения. Да, иногда Гето завидовал, что его мозги не созданы для такого. Но, в любом случае, были вещи, в которых он был лучше. Так что один — один. — Ну, если ещё и сможешь объяснить, то расцелую тебя куда можно и нельзя, — черноволосый не особо задумывается о том, что говорит, когда большая часть его мозгов снова занята домашкой. Сатору теряется в словах, смотря глазами-звёздочками на Сугуру. Эта фраза ранит его за двоих. Он всегда знал, что Гето злиться не умеет от слова совсем. И обижаться тоже не будет никогда. Что вообще такого может произойти, что они поругаются? Даже когда мир расколется на миллион частей, они будут одним целым, — тогда Годжо был уверен в этом. Сатору убрал уже почти весь зал, таская несчастный мусорный пакет по полу. Он присел на край диванчика, устало прислоняя голову к его спинке. Обычно так Годжо сидел не один. Песня на фоне играет какая-то унылая, нагоняющая тоску (как ему кажется). Блондин ставит локоть на стол перед собой и припадает лбом к руке. Пальцы находят шрам где-то на самом его краю, и Сатору усмехается собственным мыслям. Памятная вещичка… Голубоглазый сжимает пару светлых прядей, пытаясь не поддаться эмоциям. Он злится из-за тех вещей, о которых думает и которые вспоминает. Нет, не-а, ни за что. Он не будет делать того, чего от него хотят его дурацкие мозги, или что там заставляет его всё это чувствовать? Чёрта с два он признается в том, что всё ещё скучает по нему. Что всегда скучал.

***

— Ну и смена, — Маки тянет руки в воздухе назад и зевает. — Тот ещё ад, — соглашается Мегуми и ловит выпавший из рук стакан. — Господи… Зенин смеётся с такой глупости, а Фушигуро лишь цокает. — Какой-то ты рассеянный сегодня, — Маки открывает стоящую рядом коробку вишнёвого сока и выливает в пустой бокал всё, что осталось. — Поработай одна за баром, — хмыкает черноволосый. — Поработай один официантом, — передразнивает она. — Моя мечта: Кирара не болеет или Годжо становится официантом на один день. Мегуми выбрасывает коробку от сока в мусорное ведро, а сверху кидает всё собранное с рабочего столика. Фушигуро пытается представить Сатору в рабочем фартуке и понимает, что из него работника года не выйдет. — Ну… кризис среднего возраста ещё не скоро у него, — задумчиво отвечает парень. — Нет, пусть там подальше работает. Ужасно… Тодзи складывает пополам чёрный шарф, собираясь обмотать им шею. Смех Маки отвлекает его от сборов, и он медленно идёт к бару, лишь повесив вещь себе куда-то на плечи. — Чего так веселитесь? — улыбается старший. — Закрой глаза и представь… Годжо официант! — рассказывает страшилку Мегуми. — Ладно, возможно, это смешно, но я старый для такого, — качает головой Тодзи. — Кстати, Хайбара вам ничего не говорил? — То, что он думает уходить? — вздыхает Маки. — Да, он сказал, что парни сами прекрасно справляются, а себе он уже нашёл новую работу, — печально отвечает Мегуми. — Нанами сказал, что для него так будет лучше. — Годжо не думает нанять ещё персонала на постоянку? Все эти нервотрёпки с временными работниками задолбали! — возмущается Зенин, а затем замирает из-за телефонного звонка. Устройство медленно ползёт по стойке, отображая на экране набор цифр. — Опять неизвестные номера названивают! — Сбрось, — невозмутимо отвечает Мегуми. — Да чего вы, — Тодзи поднимает трубку, а Маки лишь открывает рот. Телефон-то её. — Слушаю. Да, она рядом. Что ей передать? Фушигуро-старший внимательно слушает человека на другом конце провода и переводит взгляд на Зенин. Мегуми напрягается, одними губами спрашивая: «Что там?». Тодзи ему не отвечает. — Понял, спасибо, — старший скидывает звонок и кладёт телефон обратно на стойку. — Ты сильно не переживай… Май, она… она попала в больницу.

***

— Прости меня, — Маки сидит подле кровати, халат накинут на её плечи. Её пальцы сплетаются с пальцами сестры, поглаживая их. — Уже было, — с лёгкой улыбкой отвечает Май. — Ты тут ни при чём. — Мне всё ещё жаль, — старшая боится смотреть в родные глаза, предпочитая им стену напротив. — Мне жаль, что из-за меня и моей упрямости, какая-то случайность сломала твою жизнь. Лучше бы это произошло со мной… Май меняется в лице и дёргает сестру за руку. Прямо как в детстве. Вот только сейчас на склоне лежит она одна, а вместо звёзд — больничный потолок. — Не смей так говорить, — голос младшей подрагивает. — Лучше бы это не произошло ни с одной из нас. Оставшееся время они проводят молча, не смотря друг на друга и не произнося более ни слова. А потом приходят родители. Маки теряется на их фоне, игнорирует их, а когда Май оглядывается, то её уже нет. Младшая остаётся один на один с шакалами. И это очередной день, когда она не сказала Маки о словах водителя. Произошедшее не было случайностью. Это обязано было случиться с ней, куда бы она не пошла и кем бы не стала. От любящих людей не уйти. Вот только, что это за любовь такая?

***

— Яблочный «Кисс», пожалуйста, — Маки протягивает купюру продавцу и забирает пачку. — А двадцать-то есть? — опомнившись, спрашивает парень. — Недавно исполнилось, — подмигивает Зенин и выходит на улицу. Девушка опирается на перила, пытаясь разорвать целлофановую упаковку. Уголок никак не хочет цепляться, и Маки уже хочет зубами разорвать пачку. Мимо проходят люди, не обращая на неё никакого внимания, как и она на них. Да и даже в курилке людей почти нет. Лишь какая-то женщина стоит на другом её конце, болтая по телефону и медленно затягиваясь. — Не стоит, — раздаётся где-то рядом. — Господь курящих не любит. Маки оглядывается, замечая у пластиковой перегородки человека. Зелёная ветровка и длинные тёмные волосы по плечи сразу же привлекают её внимание. Она склоняет голову и пальцы перестают искать ярлычок. — Христианство? — спрашивает Зенин. — Я в это не верю… — И что же… В Вас-то Он верит, — отвечает мужчина. — Иначе, мы бы тут не стояли. Маки нервно усмехается. Вот оно как… Значит, он в неё просто не верил. — Знаете, у нас принято считать близнецов плохим знаком… Хотите сказать, что Господь верил только в меня? Поэтому мою сестру сбила машина и она никогда не сможет ходить? Или он и в меня не верил? Поэтому мои родители ненавидели каждый мой шаг и испортили мне жизнь? Потому что Господь в меня не верил? — резко спрашивает девушка, взмахивая рукой. — Это не то, что я имел в виду, — осекается проповедник. — А что вы имели в виду? — равнодушно спрашивает девушка. — Что на всё воля Божья? Его воля считать, что чья-то жизнь важнее, чем жизнь моей сестры? А где была его воля, когда какой-то урод не видел куда ехал? — Извините, — мужчина отодвигается от перегородки и спешно возвращается на тротуар, шагая по улице. Маки смотрит ему в спину и швыряет пачку на асфальт. Девушка, пытаясь успокоиться, поднимает голову к чистейшему голубому небу. И где же ты, спасающий всех, потому что «была причина». Наверное, у других причина более важная, чем только заигравшая красками новая жизнь. Зенин проходит пару шагов и садится на корточки, поднимая пачку. Проскользив по тротуару, плёнка сорвалась, обнажая блестящий картон. Маки срывает целлофановые ошмётки и смотрит по сторонам в поисках урны. Прямо перед ней вырисовывается чёрная вывеска с золотистой надписью «Юридическое агентство Хигурумы Хироми».

***

— Май… Скажи честно, — Маки зовёт сестру, безучастно смотрящую на противоположную стену. Облетевшее дерево вырисовывается на висящей там картине, — ты от меня что-то скрываешь? — С чего ты взяла? — младшая приподнимается на кровати и подтягивает одеяло. — Наоя… Он недавно «вспомнил», что в тот день мать сказала, что вернёт тебя. Май прикусывает губу. Да, точно. Ещё тогда ей показалось, что они там были не одни, кто-то точно слушал. И этот кто-то удивил. Вспомнил бы ещё лет через пять, что ли. — Хигурума-сан говорит, что материалы по обычным делам собрать не так сложно, — Маки потратила все деньги, отложенные на учёбу, совсем на другое дело. Да и работает уже давно не ради себя. — Ты боишься говорить? — Не вижу смысла в этом всём... Я пыталась… Не вышло, — горько отвечает младшая. — Может, иногда стоит просто сдаться? — Пожалуйста, подумай ещё раз, — просит Маки. — Я приду завтра… Старшая поднимается со стула, поправляя халат на худых плечах. Май сжимает одеяло пальцами. Она устала видеть эти стены и больничный дворик. Она никогда не встанет на ноги. У неё никогда не будет права выбора. Она никогда не вырвется из этой клетки. — От любящих тебя людей нельзя так просто уйти, — говорит Май вместо прощанья. И Маки думает, что эта фраза о ней. Если бы…

***

Большое красно-оранжевое солнце замерло на небе. Фонарный столб двоится на две стороны, горящей лампой закрывая яркий круг. Небо сероватое, безоблачное и такое же печальное, как и всё вокруг. Нобара подрагивает от прохлады, сжимая пальцы с синеватыми ногтями. Она слушает всю историю внимательно, от и до, но так боится спугнуть открывшуюся девушку. — Это я во всём виновата, — тихо произносит Маки, закрывая лицо руками и вытирая тыльной стороной ладони слёзы. Звёзды блестят на её синей рубашке, показавшейся под курткой. Кугисаки делает шаг вперёд и запахивает её, прижимая Зенин к себе. Та утыкается ей в плечо и всхлипывает. Нобара проводит ладонью по распущенным волосам, привставая на носочки, чтобы Маки было удобнее. — Ты ни в чём не виновата, — рыжая щекой прижимается куда-то к чужому виску и сильнее обнимает. — Ты всегда была на её стороне. И даже сейчас. Зенин всхлипывает: — Если бы я тогда её встретила… — Это бы произошло и с тобой, — отвечает Нобара. — Или с ней одной, но в другой день. Ты бы не смогла быть рядом с ней всю жизнь… Проблема не в тебе, она в твоих родителях. — Ты тоже понимаешь, что они не успокоятся? Не успокоятся, пока всё не уничтожат… Маки стоит в лифте и набирает сообщение. Её адвокат всегда на связи, из-за чего временами складывалось ощущение, что он даже не спит. Зенин была удивлена, что Наоя мог знать хоть что-то, но его слова лишь сделали их самую безумную версию правдоподобнее. Хигурума ещё давно предположил, что это не могло быть простым стечением обстоятельств. Записей со всех ближайших камер не было, как и свидетелей. А вот предпосылки были. И всё же он не хотел делать эту версию основной. Разве могут родители так поступить? Верить не хотелось. — Слышала, что Камисато-сан говорил? — спрашивает одна медсестра у другой. — Бедная девочка… — Это ты про ту из сто сорок восьмой? — уточняет высокая женщина. Маки быстро выделяет сообщение и вырезает его. Она включает запись голосового сообщения. — У неё все шансы, но они ничего не делают. А почему? — голос звучит так, что предлагает додумать всё за него. — Потому что в таких палатах простых не держат, — заключает высокая. — Если бы твой ребёнок мог ходить, ты бы стала отказываться от этого? Лифт останавливается на одном из верхних этажей, а двери медленно разъезжаются в стороны. Маки вжимается в стену, оставаясь наедине с собой. Стены съезжаются назад вместе с дверями, выталкивая весь кислород. Запись всё ещё идёт. Она чуть не смахивает её в другую сторону подрагивающими пальцами и судорожно тыкает все кнопки лифта. Маки выбегает в коридор и машинально идёт на выход. Рука крепко сжимает телефон, костяшками смахивая со щёк слёзы. Она хлопает дверью и сбегает по ступенькам вниз. Телефон вибрирует, и Зенин быстро смотрит на имя контакта. Уже послушал. — Уроды… Мне плевать сколько у них денег и связей, — злостно произносит Нобара. Мы тоже не такие уж и простые. — Спасибо, — Маки поднимает взгляд и смотрит в карие глаза. Полоска солнца ложится рыжей на щёку, задевая глаз и золотом очерчивая радужку. Зенин ещё недолго смотрит в её глаза, подаваясь вперёд и мимолётно целуя Кугисаки. Касается одними губами. Слишком просто и от того ещё искреннее и сокровеннее. — Прости… — удивляется такому жесту со своей стороны Маки. — Всё в порядке, — мотает головой Нобара, не пытаясь спрятать улыбки. — Я даже ждала этого. — Ты же понимаешь, что я сейчас не отвечу тебе? — Маки виновато припадает к чужому плечу. — Ещё подожду, — легко отвечает Кугисаки и вновь проводит рукой по волосам. — Мне не сложно. Сейчас её любовь, гирей висевшая на шее, исчезла. Узел развязался, и она всё отпустила. Не стало горечи сожалений и мечтаний. Вот она — реальность, которой так хотелось.

***

Огонёк зажигалки появляется в воздухе, и струйка дыма сменяется через секунду настоящим облаком, быстро растворяющимся в утреннем воздухе. Тодзи ещё раз затягивается и прикрывает глаза. Рядом закашливаются, недовольно цокая. Старший оборачивается и видит Наою в перекосившемся пальто. — Перезастегнись, — Тодзи показывает на чёрный кружок, вдетый не в ту петельку. Наоя смотрит вниз и сонно тянет пальцы к пуговицам. Он медленно подходит к Тодзи и останавливается подле, ещё раз морщась от дыма. Но уйти, почему-то, не может. — Что я пропустил? — спрашивает младший. — Итадори напился, пока за ним никто не следил, Годжо вычистил весь зал, а Мегуми, как всегда, думает о чём-то своём. — Между ним и офиком явно что-то происходит, — какая-то загадочная интонация читается в голосе. — Да, вместе работают, — усмехается Тодзи. Об объятьях он нарочно умалчивает. Наоя лишь мотает головой. Младший чуть придвигается, то ли это его рефлексы, то ли холодно, то ли какая-то привычка. Он думает, что пальто пропахнет сигаретами, а дома с него, скорее всего, спросят. Место работы он держит в тайне и пока что не хочет, чтобы родители о таком знали. Потом… Может быть, но сейчас он не до конца освободился от их хватки. В такой семье и двух жизней может не хватить, чтобы выпутаться. Лучше бы от него отреклись так же, как от Тодзи. Почему он не мог быть его сыном? Тогда всё было бы проще. — Знаешь, к нам редко приходят новые сотрудники на постоянку. И каждый раз это заканчивается чем-то таким… — Плохим? — спрашивает Наоя, вспоминая своё появление. А ещё он вспоминает все россказни о проверке, что была почти два года назад. Неужто было так плохо? — Не сказать, что плохо, но как раньше уже точно не будет. Наоя снова кашляет. Сегодня просто паршивый день, как и некоторые до этого, как и некоторые после этого. Иногда так бывает, стоит просто свыкнуться. Тодзи бросает сигарету на землю и потирает замёрзшие руки. Он выдыхает и смотрит на затухающий фонарь. Уже не сигаретный дым клубится вокруг. — Бесполезные изменения, да? — усмехается Наоя и наступает на тлеющий окурок.