***
Высокий мужчина заходит в комнату. Щёки его красные от мороза, а чёрные волосы все в ещё не растаявшем снегу. Он отряхивается, и капельки воды с их кончиков разлетаются в стороны. Женщина, свернувшаяся калачиком рядом с младенцем, тут же пугливо открывает глаза и смотрит на мужа. Он улыбается и одними губами здоровается с ней. Она сразу встаёт, совсем невесомо смотрясь в своей ночнушке, и подходит к нему. — Ты сегодня так долго… — шепчет Рэйка, обнимая мужа и чувствуя, какой он холодный. — Дела, дела, — легко произносит Хару и целует жену в макушку. Она гораздо ниже, он бы даже подбородок не смог на неё поставить, не согнувшись. Женщина отрывает лицо от широкой груди, покрытой свитером, который она покупала, и смотрит в такие же, как у недавно родившегося сына, глаза. Никогда не поймёшь, что же за ними стоит. Но Рэйке не было смысла понимать, она просто чувствовала. — Я хочу уехать отсюда, — говорит она. — Здесь невыносимо. Мужчина озадаченно выдыхает, и пламя свечи, колыхаясь, играет у него на лице. — Знаю. И я делаю всё, чтобы это случилось, как можно быстрее, — Хару обходит жену и тихо открывает шкаф. Он стягивает свитер, и затухающая свеча тускло показывает старые и молодые шрамы по всему телу. Зелёные глаза смотрят в сторону. — Я буду ждать тебя, сколько потребуется, — Рэйка подходит к нему и целует, куда дотягивается — чуть ниже лопатки. А потом обнимает со спины, припадая к ней лбом. Свеча тухнет.***
Нежно-белые цветки яблони уже начали распускаться. Снег остался лежать только в самых высоких точках страны, и сёдзи были распахнуты с обеда до ужина. Хару широкими шагами идёт по коридорам огромнейшего дома, потому что уже не может держать в себе новость, что уже в следующем месяце у них с Рэйкой и Тодзи будет их квартира. Да, в пару десятков раз меньше, но там она, наконец-то, будет чувствовать себя спокойно. — Рэйк-, — он заходит в комнату, но никого там не находит. Хару хмурится и смотрит на аккуратно сложенный футон. Тодзи он тоже нигде не видит. Это странно: обычно она никогда не выходила из комнаты, оставляя её идеально убранной; ещё и без ребёнка. Зенин делает глубокий вдох, пытаясь поймать спокойствие хотя бы на пару секунд. Моющие средства. Очень яркий запах в сравнении с нотами свечей ручного отлива и идеально сочетающимися благовониями. И тут Хару понимает, что не видит вещей Рэйки в комнате. Ему кажется, что это и есть та самая странность, которую он сразу же почувствовал в комнате. — …на который мы готовы, это — двадцать пять процентов. — Где Рэйка? — Хару распахивает сёдзи в кабинет брата, и его взгляд впервые за долгое время выражает эмоцию, отличную от усталости и недовольства. Наобито поднимает палец вверх, жестом прося подождать, пока он закончит важный разговор. Потом он делает пометки в своём ежедневнике, никуда не торопясь, а в это время Хару ходит туда-сюда, сминая татами ногами. Наобито исподлобья следит за ним взглядом, не отрываясь от разговора. Потом медленно вешает трубку и смотрит на старшего. — Где она? — в нетерпении говорит Хару. — Рэйка? Она собрала вещи утром и уехала, — без запинки отвечает брат. — Я думал, она тебя предупредила. Комната переворачивается в зелёных глазах Хару. — А Тодзи? Тодзи. Где он? — Хару боится услышать то, о чём подумал в первую секунду. — С мамой, — сердце старшего Зенина берёт паузу. — С нашей, в смысле. Посмотри в её комнате. Хару кивает и выходит в коридор. Он шагает, как в замедленной съёмке, иногда отталкиваясь пальцами от стены и даже не понимая, куда вообще идёт. В следующем моменте Тодзи уже у него в руках, он слушает что-то про то, как Рэйка собирала вещи и как оставила Тодзи. Что на самом деле она его не любила, что просто хотела от него связей и влияния, что без неё ему будет лучше, потом ещё и ещё, но он уже не слышит. На фоне писка в ушах маячит мысль, что он не верит ни единому слову людей в этом доме. Рэйка никогда бы его не оставила.***
— Пап, ну ты чё там возишься-то? — черноволосый юноша заглядывает в комнату и смотрит, как отец перевязывает галстук не в первый раз. — Да не получается у меня! — Хару просто набрасывает на плечи синюю ленту, окончательно опустив руки. Тодзи смеётся: он галстуки в принципе не носил по этой же причине. Но отцу уже было несолидно таким заниматься. Младший Зенин крутится по сторонам, а потом набирает воздуха в лёгкие. — Манами-сан! Манами-сан! Завяжите папе галстук, пожалуйста! — кричит он, что есть сил. Голос отлетает от всех стен в доме, и Тодзи надеется, что он дойдёт до адресанта. — Сейчас придёт. — Спасибо, — кивает Хару. — Раньше мне их всегда твоя мама завязывала… Мужчина грустно улыбается, сам не зная, зачем решил вспомнить о ней. Тодзи вскидывает брови, не понимая, как реагировать. — Как думаешь, где она сейчас? — Тодзи припадает щекой к двери. — Наверное, на лазурном берегу наслаждается лучшей жизнью? — с тоскливой усмешкой отвечает Хару. Женщина в рабочей форме аккуратно отодвигает Тодзи от прохода и здоровается с отцом и сыном. Хару смиренно стоит, наблюдая, как ловко переплетаются концы галстука между собой. — Иди пока в машину, ключи на полочке у выхода должны быть, — мягко командует мужчина. Тодзи тут же исчезает, беспрекословно следуя приказу отца. Домработница поправляет галстук, оставляя его прямо над сердцем. Потом она отходит и смотрит на работу издалека. Даже после сорока Хару всё ещё оставался очень и очень красивым мужчиной. В их семье этого было не отнять. — Зенин-сан, мне нужно кое-что Вам сказать, — женщина сжимает подол юбки. — А, да, я слышал, что у Вас сегодня последний рабочий день. Кто же мне теперь галстуки завязывать будет… — Хару задумывается на секунду, а потом снова возвращается в реальность. — А, так вот. Расчётный лист и премию лично от меня Наобито должен передать ближе к вечеру, зайдите потом к нему, хорошо? — Это я знаю. Как раз по этой причине я и хотела сказать, что… — на лице у неё идёт борьба между собой и совестью. — Она от Вас никуда не уходила. Рэйка любила Вас до последней минуты. Манами переходит на шёпот, и Хару ничего не понимает. Столько лет прошло. Неужели хочет облегчить душу без страха быть пойманной? Зенин нервно сглатывает. — Откуда Вы это знаете? — В тот день я слышала, как она плакала и просила не трогать Тодзи. Ваш брат ей сказал, что он просто… просто покатается с ней. И я сразу же ушла. Хару складывает руки на затылке, шумно выдыхая. Сердце бешено бьётся, разгоняя горячую кровь по венам. — Это могло значить что угодно… — мужчина пытается как-то успокоить себя, уцепиться хоть за малейший кусочек рациональности. А потом он слышит фразу, которая эхом будет звучать в голове каждый раз, когда он будет прислушиваться к шуму мыслей, когда будет засыпать в пустой комнате и когда будет вспоминать о ней. — Я перестелила татами, потому что не смогла отмыть её кровь. Мир замер, всё из него исчезло, пропало в шуме и белизне. Вот что на самом деле бросилось ему в глаза в тот раз, но он так и не смог этого понять.***
— Говори, сука! Что ты с ней сделал? Что? — Хару бьёт брата лицом о стол. Его любимый дорогущий стол. Кровь разлетается на свежераспечатанные бумаги. Вот тебе и договоры, которые и до этого подписывали кровью, даже не догадываясь об этом. — Ничего! Я ничего с ней не делал! — голос у Наобито весь дёргается, жалобно прося пощады в каждой интонации. — Она уехала. Уехала. И всё. Хару убирает руку с шеи, и Наобито откидывается на спинку кресла, закрывая лицо руками. Он шмыгает носом, пытаясь понять, ровно ли стоит в нём хрящ. Кровь просачивается через пальцы, звучно капая на пол в тишине кабинета. Лампа белым светом показывает только Наобито и нижнюю половину тела Хару. Тот шумно дышит в попытке вернуть сознание на место. — Отцу недолго осталось, а потом, по законам семьи, всё отойдёт мне. И ты это знаешь. И поверь мне, придётся ответить за всё, — Хару стискивает зубы, сдерживаясь от ещё одного удара. — Думаешь это я один?! — Наобито смеётся, качая головой. — Отец терпеть не мог эту её правильность. И ты таким же стал. Из-за неё. Всё по совести, да? Ну вот она, твоя совесть. Брат кашляет, сплёвывая кровь в мусорное ведро у ног. — Волкам все дольки, а ежам — кожура, понимаешь? В детстве в тебе это не воспитали: ни оскала, ни клыков. Хару в ужасе качает головой, выходя из кабинета. — Я всегда знал, что все вы здесь — животные.***
Тодзи тихонечко раздвигает сёдзи, на цыпочках шагая по татами. Отец сидит к нему спиной и смотрит на медленно падающий снег. В комнате уже довольно прохладно, и тот думает, как он только не окоченел. Тодзи вот-вот задышит паром, если дверь на веранду останется открытой ещё пару минут. — Па-а-ап, пошли чай пить, — шепчет Тодзи, продолжая подкрадываться. — Я моти сделал. Сам! Представляешь? Зенин хмыкает, не наблюдая никакой ответной реакции. На него даже не смотрят! Тогда он, уже не прячась, совсем близко подходит к отцу и берёт того за плечо. — Пап, ну ты-, — глаза Тодзи широко раскрываются, и он падает на татами. Из груди отца торчит резная рукоятка ножа, который сам Хару дарил ему пару лет назад. Зенин задыхается, шумно хватая ртом воздух. Кровь приливает к лицу, и становится так жарко, что хочется снять с себя кожу. — Вы что шумите? — Наобито заглядывает в комнату, и рот его тут же открывается. — Папа! — голос Тодзи срывается на высокой ноте, и слёзы растекаются по щекам. Он держится за нож, а его руки и кимоно пачкаются густой кровью, застывшей от холода. — Да сделайте хоть что-то! Наобито выбегает в коридор и начинает что-то кричать. Разговоры, шаги, плач, топот ног, шум на улице — всё это не вызывает никакой реакции у Тодзи. Он пусто смотрит на пачкающую всё вокруг себя лужу, которая приближается к нему, сидящему на татами. Бамбук немного впитывает её, но она всё равно медленно подбирается к его коленям. Порыв ветра шатает сёдзи, и снежинка залетает в комнату, падая точно в кровь и тут же тая в ней. Тодзи уже не чувствует холода, хотя губы его точно, как у отца — синие. Синий сменяет красный, потом красный сменяет синий, потом синий сменяет красный… И так до бесконечности. На бледном лице Тодзи играет свет мигалок полицейской машины. Он в наручниках, стоит между двух сотрудников в форме. — Это не я, это не я… Он там уже был. Это не я, — Тодзи вот-вот снова расплачется. — Разберёмся, сынок, — отвечает полицейский, пригибая голову Зенина, чтобы тот не ударился ею об машину. Дверь хлопает. Наобито видит лицо Тодзи в затемнённом стекле. Он не знает, куда направлен этот взгляд, но очень хочется верить, что не на него. Теперь он остаётся за старшего. Машина выезжает со двора, и Наобито идёт следом, чтобы закрыть ворота. Он выходит на дорогу и складывает руки на затылке, словно его самого сейчас закуют в наручники. Зенин смотрит на растворяющиеся в черноте мигалки и надеется больше никогда в жизни не увидеть эти зелёные глаза на чьём угодно лице. Тодзи больше не переступит порог этого дома. Так и закончилась твоя справедливость, старший брат.***
Могила. На могиле эпитафия: «Я умер, но бессмертна мафия». Наобито открывает глаза и смотрит в потолок. В комнате слишком темно, так что он по воспоминаниям достраивает интерьер. Зенин вылезает из-под одеяла, чувствуя, как всё вокруг пронизывает холод. На улице шумит ветер, а дождь стучит по крышам и веранде. Комнату тут же озаряет яркая вспышка молнии, а следом раздаётся оглушающий треск. Наобито вздрагивает и посильнее заворачивается в юкату. Он выходит из комнаты, заглянув перед этим в кровать сына, который спит на спине, сжимая в детской руке одеяльце. Наое недавно исполнилось четыре года. По коридору проносится сквозняк, добирающийся до каждой косточки в теле. Наобито ёжится, думая, кто же забыл закрыть окна в такую погоду. Вдалеке слышно, как шумит вода и как ветер бьёт листву деревьев, Зенин идёт на шум, а холод всё больше окутывает его. Наобито зевает, закрывая глаза, и молния мерцает над сомкнутыми веками. Он останавливается перед кухней, слушая раскатистый бой грома, а потом открывает дверь, выпуская новый порыв ветра в коридор. Зенин ищет выключатель, замечая жёлтый свет от открытого холодильника. Ночью у них никто таким не баловался. Наобито осторожно отходит в сторону, чтобы увидеть больше, и в эту же секунду думает, что сделать первым: закричать или выдернуть кухонный нож из подставки. Этого просто не может быть. — Ну привет, дядя, — Тодзи широко улыбается с набитыми щеками. В руке он держит прямоугольник хлеба с тремя кусками колбасы. Видно, что это только половина от уже съеденного. — Что такое? Не рад меня видеть? Глаза Наобито бегают по кухне. Перед ним стоит его собственная смерть, и он не очень верит, что это фигурально. Выше, шире, злее. Ничего не осталось от того ребёнка, от которого он избавился пять лет назад. Мокрые волосы прилипли к его лицу, а с их кончиков вода капала на футболку, обтягивающую мышцы. — Как?.. — ужас в голосе, ужас в лице. — Что как? — смеётся Тодзи и кладёт бутерброд на стол. Потом тянется в холодильник и достаёт бутылку молока. Жёлтая полоска света проходит по его лицу, подсвечивая шрам в уголке губ. — Хочешь спросить, почему я здесь стою? — Ты убил своего отца… Тодзи закусывает губу, реагируя так, словно говорит с необразованным человеком о чём-то высоком. Потом он открывает молоко и щедро отпивает. — Глава двадцать шестая, статья двести. Убийство родственника по восходящей линии, — поправляет Тодзи, вытирая губы рукой. — Наказывается смертной казнью или бессрочным заключение в связке с принудительным трудом. Только вот я здесь, да? Так вышло, что определённые люди предложили мне поработать на них, а за это я бы вышел раньше, чем никогда. И как же я мечтал об этом! Тодзи проглатывает оставшийся кусок хлеба за раз и блаженно прикрывает глаза. Наобито начинает соединять точки в рисунок. — Охрана… Это ты сделал, — Зенин держится на безопасном расстоянии, предполагая, что с ним вообще может произойти в следующие несколько минут. — Как ты мог убить десять человек, которые были выращены для выживания? — А ты умный. Наверное, глава клана, не иначе? — язвит Тодзи. — Я больше трёх лет резал людям головы без остановки. Как конвейер. И твою я могу прострелить с расстояния в три километра. Только не хочу… Хочу, чтобы ты всю свою жизнь прожил в страхе за черепушку. Да ладно, чё ты погрустнел? Веселее! Тодзи подходит к Наобито и хлопает его по плечу. Так сильно, что кости прогибаются под этой силой. Хлопки звучат громче раскатов грома. Зенин засовывает руку в карман штанов и достаёт смятую бумажку, вкладывая её Наобито в руку. — Если нужна будет услуга — звони. Сделаю родственнику скидку, — Тодзи усмехается, забирает со стола нож с резной ручкой и выходит на веранду, исчезая под стеной дождя. Наобито смотрит на короткий номер, написанный маркером на лотерейном билете. Одной фишки не хватило до выигрыша. Молния попадает в дерево, и ветка с треском отламывается, падая на землю. Пол на кухне залит дождевой водой, а открытая бутылка молока так и стоит на столе до утра.***
— Алло, — Тодзи держит телефон плечом, сжимая сигарету в зубах. — Привет, чё случилось? Работа… Не, давай завтра. Свиданка. Слушай, я девок пять лет не видел, надо же начать. А сколько платят? Ну, скажи, завтра всё сделаю. Всё, давай. Скинь потом детали. Зенин смотрит на цветочную лавку с яркой вывеской и множеством декоративных растений, выставленных на улице. Вход оплетают тёмно-зелёные стебли, свисающие какими-то белыми цветочками. Тодзи думает, что женщинам должны нравиться такие вещи, поэтому докуривает сигарету и ровным шагом идёт к магазину. Правда, что конкретно он должен купить? Колокольчик звенит у него над головой, и запах опавших лепестков, отстоянной воды и срезанных стеблей с первого шага идёт рядом. Пол засыпан пыльцой, листьями и другими частями цветов. Вдоль всего прохода стоят огромные вазы с пышными бутонами и готовыми букетами. Тодзи идёт к стойке, но никого там не находит. Он опирается на неё, дожидаясь продавца. За стеной раздаётся како-то шум, будто слон упал на соломенный домик с металлическими чашками. Тодзи смотрит по сторонам, даже не зная, нужна ли помощь. Тут же в зал выходит девушка с огромным горшком каких-то оранжевых цветочков с резными лепестками. — Помочь? — Тодзи смотрит на неё, прячущуюся за горшком. — Всё нормально, — она ставит его на пол с ужасным грохотом, и Тодзи почему-то улыбается. — Фух! — девушка переводит взгляд на Зенина. — А Вам помочь? Тодзи кивает и смотрит на бейджик. «Флорист. Фушигуро Мегуми». — Мне бы букетик. Приличный. Для девушки. — А, хорошо. Какие цветы она любит, знаете? — Тодзи смотрит по сторонам и выдыхает. Девушка щурит зелёные глаза в улыбке. — Та-а-ак. Могу предложить или хризантемы, или космею. Хризантемы вот прям рядом с Вами стоят, а космея вон там, в белой вазе. Тодзи смотрит сначала на одни цветы: красивые. Потом проходит в зал и смотрит на другие: тоже красивые. А как он должен выбрать, если ему всё нормально? Он задумчиво скрещивает руки на широкой груди и смотрит на Мегуми. Та поправляет лямку серого фартука и смотрит на него в ответ. — Ну что? Какие больше понравились? — спрашивает она. — Да все. А какие Вам самой нравятся? — Тодзи считает правильным довериться профессионалу. — Да я, вообще-то, гортензию люблю, — пожимает девушка узкими плечами. — Но… Давайте я Вам хризантему соберу. Это первое свидание? Тодзи кивает и возвращается к стойке. Он смотрит, как Мегуми собирает букет, заворачивая цветы в упаковочную бумагу, добавляет какие-то веточки и следит, чтобы оттенки сочетались между собой. В глазах Зенина аккуратные женские пальцы заняты какой-то магией. Мегуми перевязывает букет лентой и вытягивает перед собой, рассматривая работу. — Нравится? — с искрящейся улыбкой спрашивает она. — Очень, — Тодзи даже не смотрит на букет. — Сколько с меня? — Три тысячи восемьсот иен. Зенин открывает бумажник, сразу достаёт фиолетовую и кладёт её на столик. «Спасибо», — Тодзи забирает букет и вертит его в руках. «Конечно, это же моя работа», — Мегуми садится на корточки, начиная искать сдачу. Колокольчик звенит, и она тут же обратно подскакивает на ноги, держа в руках крупную купюру и смотря на ряды цветов. В магазине никого нет.***
— Вот, и мы с моей подружкой это обсуждали, но ей вообще не нравится, что ты на первом свидании с кем-то целуешься. Но ей даже не дарили букетов нормальных, о чём она может думать? Вот, а ещё… Весь вечер Зенин слушает и даже не старается вникнуть. Хотя, единственное, букет понравился. Это хорошо. А про себя он и так всё знал. Он смотрит в вырез, подчёркивающий грудь, и даже не пытается скрыть этого взгляда. Потом он оставляет в ресторане хорошую сумму, на которую его пассия вскидывает глаза, зная, что она сегодня с пустой сумочкой. Тодзи вызывает такси к себе в квартиру, прекрасно понимая, чем закончится этот вечер. Но сам он давно не здесь. Тодзи думает о зелёных глазах. Зенин смотрит в стену, пока крашенная блондинка обхватывает его длинными ногами за талию. Его ладони сжимают её грудь, гуляют по телу, трогают нежную кожу, вымазанную всеми уходовыми средствами. Его язык у неё во рту, зубы в шее, пальцы в волосах. Тодзи напрягается, ускоряя темп и вжимая подругу в кровать. Дыхание сбивается, и он лицом утопает в подушке. Тодзи думает о зелёных глазах. Зенин смотрит в прицел и ждёт, лёжа на крыше высотного здания. Солнце уже не так сильно припекает чёрную футболку, но она всё равно липнет к спине. Пальцы в чёрных перчатках лежат на прицеле. Тодзи поднимает лицо к небу, делая перерыв и крутя затёкшей шее. Колёса скрипят об асфальт, и он сразу же возвращается к прицелу, провожая им машину до входа. Из неё тут же высыпаются люди, и Тодзи примеряет к ним Хорус, пока не находит нужную цель. Пальцы играют с курком, и стекло автомобиля левее головы щёлкает, идя трещиной и в эту же секунду разбиваясь вдребезги. Тодзи почти не реагирует, лишь сжимает челюсть с мыслью, что потратил патрон зазря. Он ещё раз прицеливается, пока люди на земле начинают паниковать, смотря по сторонам и стараясь спрятаться. Цель смотрит по сторонам, и вот её лицо поворачивается точно в сетку. Выстрел. Тодзи думает о зелёных глазах. Зенин опирается предплечьями на перила балкона и смотрит на ночной город, на тусклые звёзды в чёрном небе, на свет, горящий в чужих окнах, на людей, идущих куда-то в такое время. Тодзи выдыхает дым и тушит сигарету в пепельнице. Потом он поворачивается к небольшому столику и берёт чашку с травяным чаем в пакетиках. Зенин делает согревающий глоток и возвращается к ночному городу, полной грудью вдыхая свежий воздух. Тодзи думает о зелёных глазах. Колокольчик звенит в очередной раз за день, и Мегуми заканчивает с расстановкой демонстрационного букета в тонкую сине-золотую вазу прежде, чем обернуться. А когда оборачивается, то совершенная эмоция непонимания и удивления вырисовывается у неё на лице. Перед ней стоит тот самый парень, купивший у неё букет хризантем неделю назад. А сейчас в руках у него какой-то ужасный букет… гортензий, которые цветут с мая по июнь, хотя сейчас уже октябрь. — Что это? — с удивлением спрашивает Мегуми. — Ваши любимые гортензии, — с широченной улыбкой отвечает Тодзи. Девушка даже не знает, как реагировать. Она смеётся, выходя из-за стойки, подходит к Тодзи, который заглядывает ей в лицо, и берёт букет. Голубые и розовые гортензии напичканы какими-то непонятными веточками, похожими на еловые, ещё по бокам свисают ветви с листочками абсолютно не в тему, а сами цвета между собой почти не сочетаются. Зенин очень ждёт ответной реакции, но слышит грустный вздох. — Больше никогда не ходите в это место! — просит Мегуми. — Это ужасный букет. Но… Где Вы откопали гортензии сейчас? Он загадочно улыбается. — Приглашаю Вас завтра на свидание, где расскажу всё о гортензиях. Адреса, явки, пароли, — уверяет Зенин. Мегуми удивляется ещё сильнее. Чтобы её звал на свидание человек с такой внешностью (и таким кошельком, который она просто не могла не заметить и которому не могла не удивиться) — это достаточно редкое явление. Примерно с нулевой вероятностью. — Я даже не знаю, как Вас зовут, — Мегуми разводит руки в стороны. — Зенин Тодзи, — он протягивает большую ладонь, в которой тут же оказывается маленькая рука.***
— И ты тогда так мне и не сказал, откуда взял их! — Мегуми сидит на мягком ковре и смотрит на Тодзи, голова которого у неё на коленях. Он прикрывает глаза из-за света потолочной лампы и улыбается жене. — Они сами умоляли молчать. Плакали и просил не выдавать, потому что знали, что тогда ты придёшь к ним домой и продашь их на букеты, — шутит Тодзи. — Знаешь, какие деньги люди платят за несезонные цветы? Вот я не могу представить такие цифры, — Мегуми вспоминает, каких нервов ей стоили все изысканные заказы, и как только они не умудрялись доставать нужные цветы. Разве что не воровали. — Прекрасно знаю, — он поудобнее устраивается в ногах жены и кладёт руку ей на небольшой живот. — Возможно, когда-нибудь расскажу об этом нашей принцессе. Мегуми теряется в тёплых чувствах, даже не находя, что ответить. Но всё же она с Тодзи не согласна. — А если будет принц? — с вызовом спрашивает девушка. — А откуда ты знаешь? — Тодзи как-то сомневается. Он уже себе всё нафантазировал: у такой тонкой души может быть только такая же принцесса. — Я же мама. Чувствую, — просто отвечает Мегуми, и маленькая ножка согласно отвечает ей. Тодзи удивлённо смотрит на жену. — Тоже почувствовал? — Даже если это так, тогда вы оба будете моим благословением, — Тодзи переворачивается и целует Мегуми, чью фамилию взял себе почти полгода назад, окончательно отделившись от своей «семьи», потому что теперь у него она была настоящая, без кавычек и формальностей.***
Жизнь с ребёнком оказывается совсем не похожа на жизнь вдвоём, потому что расходы вырастают в несколько раз. Все эти бутылочки, игрушки, мебель, одежда, из которой Мегуми вырастает через пару недель. Ах да, имя… Тодзи ни минуты не думал, как назвать ребёнка, даже если это будет мальчик. Хотя, ему говорили, что это — традиционно женское имя. Но Тодзи отвечал, что традиций ему хватило дома, поэтому теперь он не особо их придерживается. Именно по этой причине и по причине, которую он когда-то озвучивал жене, сына он назвал Мегуми. У него были зелёные глаза, как у них двоих, взгляд, как у Тодзи, а волосы, как у Мегуми, непослушным ёжиком торчащие в стороны. Ещё сложно следить за ним, смотреть, чтобы с ним ничего не случилось, и всегда держать в голове, что он рядом и готов проверить на прочность свои кости. Ещё ты не всегда понимаешь, что он вообще хочет от тебя или от этой планеты. И нужно быть очень сдержанным и разумным в такие моменты. Да и вообще в любые моменты. А ещё у него может что-то заболеть, но он не сможет объяснить, что не так, а просто будет плакать. А ещё он может плакать не от боли, а от голода. Или просто так. Хотя, наверное, просто так не может. Но, вообще, Мегуми плакал редко и был достаточно спокойным ребёнком со взрослым взглядом. И даже так с ним хватало трудностей, а если бы он был более стандартным? Тодзи бы тогда совсем не знал, что делать. И как же ему повезло, что у него была Мегуми. Наверное, она умела читать мысли. В таком случае стоило надеяться, что его мысли она ещё не прочитала. Потому что, когда у тебя появляется ребёнок, твоя работа внезапно начинает тяготить. Да, оказывается, резать головы всю жизнь — не самый лучший вариант. Прибыльный, но не самый безопасный и не самый надёжный. У Тодзи ещё есть приличный запас денег, которого должно хватить на четыре года активного использования. А Мегуми уже два года, он вот-вот пойдёт в детский сад. Не успеешь оглянуться — школа. И траты будут только расти. Зарплата Мегуми всё равно не покроет расходы полностью. Да и сам Тодзи не хотел напрягать её. Поэтому последние месяцы он очень активно «работал в ночную смену», потому что знал, что жизнь может перевернуться в любую секунду. И если ты не будешь готов, то она просто раздавит тебя. И Мегуми всё ещё не знала, кем работает её муж. Может, догадывалась, но Тодзи не чувствовал этого. Если бы она узнала, то сразу бы сказала ему прекратить. Она бы никуда его не отпустила, зная, что если быть неосторожным, то жизнь остановится. Тодзи иногда хотел ей рассказать, но совсем не знал, как начать, потому что тогда ему пришлось бы распутывать клубок недоговорок и сокрытий за все эти годы жизни. Хрупкие плечи Мегуми были единственной поддержкой вот уже больше трёх лет. И Тодзи считал, что это ранит её, что он ранит её. Но, в конечном итоге, сам осознал, что нет в его работе ничего хорошего ни для него, ни для его семьи. И продолжать класть в руку пистолет или нож, забирать жизни и деньги в конвертах ранит близких ещё сильнее. И произойдёт это тогда, когда он уже не сможет им ничего сказать. Только суть осознания в том, что оно всегда опаздывает. Снова «ночная смена». Наобито попросил его съездить на так называемую деловую встречу. Обычное дело для Зенинов, которые либо покупали что-то, что можно продать дороже, либо продавали что-то, что очень трудно купить. В этот раз, как понял Тодзи, одной из группировок понадобилось оружие, так что нужно было подписать какие-то бумаги и передать его в чужие руки. Ничего законного, как и всегда. Но платили очень хорошо. За эти минут двадцать примерно столько же миллионов йен. Обычно он получал около двух-трёх за работу. Поэтому Тодзи сразу же согласился. Сам же Наобито периодически обращался к нему. Страх, а может, осознание, что Тодзи и правда профессионал — ему было всё равно. В общем, Тодзи поцеловал Мегуми, завязывающую ему красный шарф на шее, потом поднял на руки сына, держащего в руке деревянную жабу, и тоже поцеловал его. Он пах тыквой и чем-то молочным, как пахнут тёплые телята. Мегуми помахала ему, держа на руках сына и сверкая зелёными глазами, которые всегда искрились счастьем. И именно о них думал Тодзи, смотря на заснеженные поля в тонированное стекло машины и трогая пальцами полосатые концы шарфа. Падающий снег тут же сминают дворники, оставляя от снежинок только мокрые следы, стекающие вниз. Рукоять пистолета под пальто неудобно упирается в рёбра, и Тодзи ёрзает, смотря на расцветающие вдалеке фары автомобиля. Через пару минут колёса тормозят, вдавливая снег в землю и обнажая пожухлую траву, спрятанную под ним. Тодзи открывает дверь и выпрыгивает в невысокий сугроб, в руке у него портфель со всеми документами. С переднего сиденья вылезает какой-то человек из дома Зенинов, впрочем, как и оставшиеся трое в машине. Ехали они сюда молча, за час дороги не сказав ни слова друг другу. Он пожимает руку какому-то человеку от местной банды (может, кому-то главному, может, нет) и открывает портфель, доставая папку документов и раскладывая их на нём же, положенном поверх капота. Жёлтый свет фар перекрещивается друг с другом, показывая падающие снежинки. — В общем, сто пятьдесят миллионов за весь багажник, — говорит Тодзи. — Там, четыре пары дробовиков двадцать восьмого калибра, пять «Барретов», стандартные пистолеты в количестве, — Тодзи тыкает в цифру в бумагах, — десять штук, плюс патроны ко всему и ещё набор холодного оружия: автоматические стилеты, охотничьи ножи с утолщённым лезвием и кастеты. Короче, всё, как договаривались. Главный просматривает документы и размеренно кивает, читая содержимое. — Да, всё отлично. Можем, подписывать? — спрашивает он. — Да, сейчас дам ручку, — Тодзи отходит в сторону, открывая дверь машины, чтобы взять её из бардачка. — Да у меня своя есть, — Фушигуро смотрит, как главный засовывает руку за куртку, и его зелёные глаза округляются. Его чутьё работает лучше любого радара: тут никакой канцелярии. — У него пистолет! — кричит Тодзи, и кровь одного из дома Зенинов тут же красит его лицо. Голова разлетается на части. — Бля-я-ять! Тодзи выхватывает свой пистолет и с одного выстрела попадает в главного, а потом сразу же отскакивает за дверь. Пули влетают в неё со свистом. Тодзи выглядывает, а летящий снег только мешает обзору. С другой стороны машины падает тело. Он стреляет куда видит, попадая одному из них в ногу. Если повезло, то хватит и двух минут, а потом бедренная артерия сделает своё дело. Выстрелы затихают. Тодзи сидит ещё минуту, а потом хищно озирается по сторонам, смотря на тела, раскиданные по холодному полю. Он обходит машину: все его люди мертвы, а их белеющие лица покрываются снегом. Тодзи переводит взгляд: с другой стороны всё то же самое. Плакали его двадцать миллионов. Он подходит к чужой машине и не находит внутри денег, в багажнике тоже ничего интересного. Обходит её, случайно наступая на лежащую в сугробе руку. Тодзи задумчиво чешет голову, а в волосах уже целая галактика. Снег скрипит, и он быстро оборачивается, смотря на того, в которого должен был попасть. Мужчина лежит на земле и смотрит прямо на Тодзи невнятным взглядом. Пистолет дрожит в его приподнятой руке. Фушигуро сразу же стреляет, не давая и секунды противнику. А потом падает в снег. Тодзи чувствует, как под пальто становится тепло в эту холодную ночь. Он выпускает пистолет из пальцев, расстёгивая пуговицы. Шарф, чей красный стал ещё насыщеннее, пропитался кровью. Тодзи в ужасе понимает, что хоть и успел выстрелить, того мгновения хватило, чтобы чужая пуля коснулась и его. Шарф костяным руками обхватывает шею, и от снега поднимается пар. Тодзи хочет подняться, чувствуя, как темнота подкрадывается к глазам. Тело пробирает холодом, и он смотрит в чёрное небо, с которого так и сыплет блёстками. Как он может оставить сына без отца? Воплотить в жизнь свой самый главный страх: сгинуть на заснеженных полях, оставив близких в этом холоде. Он думает, что Мегуми сейчас спит, свернувшись калачиком в их кровати и уткнувшись носом в его подушку. Другой Мегуми сжимает в руке плюшевого кролика, по-детски сопя. Слёзы застывают в уголках глаз, скатываясь холодными ручейками по щекам. Зима настойчиво целует Тодзи, желая, чтобы тот остыл навеки. Огоньки зелёных глаз понемногу затухают.