***
Густой туман обволакивает всё вокруг, и его невозможно вдохнуть. Словно ты в бане, где воздух такой горячий и влажный, что дышать можно только ртом. Тодзи уже несколько часов идёт по бесконечному болоту. Грязь хлюпает у него под ногами, а над головой недвижимо стоят плотные серые тучи. Деревья тянут к нему свои колючие руки, а ягоды на кустах смотрят красными глазами. Туман расступается перед ним лишь на расстоянии вытянутой руки, а дальше — ничего. Может, за краем пустота, может, бездонная яма, но он не знает и просто продолжает идти. — Мальчик мой! — эхо ударяется об эту пустоту вокруг. — Где же ты, мальчик? Тодзи смотрит по сторонам, зная, что всё равно ничего не разглядит. Кажется, он и сам выдыхает туман. Нужно просто идти вперёд, потому что на звук идти нет смысла: он тут везде. Иногда становится громче, иногда тише, но до источника никогда нельзя добраться. — Мальчик! — одно и то же, одно и то же. — Возвращайся! Тодзи останавливается посреди оврага, по пояс в траве и по голову в тумане. Что-то идёт в его сторону, ломая ветки. Трава идёт рябью, как волна. Колышется, преклоняется перед путником. А потом расступается, и Тодзи оборачивается, валясь в грязь. Волчья пасть вцепляется в шею вместо шарфа, потом в плечо, и шов пальто звучно трескается, как старая плёнка. — Возвращайся, — шепчут в ухо. Тодзи раскрывает глаза, вместо серых облаков — потолок. Он дома, замотан в мокрую смявшуюся простынь, и всё тело горит. Тодзи трогает шею, но не находит там рваной раны, с облегчением выдыхая. Следом идёт боль по всему телу. — Лежи, не вставай, — Мегуми тут же подходит к нему и кладёт руку на грудь, опуская обратно на кровать. Тодзи отводит взгляд от жены и смотрит на свой бок, обвязанный алеющим бинтом. — Спасибо, — говорит он. — Пуля застряла под кожей, я вытащила её и кое-как зашила, но ты потерял много крови, — Тодзи только сейчас замечает покрасневшие глаза и брови, застывшие в изломе. — Очень много. — Жить буду, — тихо смеётся Тодзи и тут же морщится от боли, копирующей его движения. Мегуми ничего не отвечает, а просто протягивает в ладони две таблетки: обезболивающее и антибиотик. Тодзи чувствует, как всё вокруг до сих пор кажется ему ненастоящим, туманным. Он почти не помнит, как ехал домой и как старался не отключиться от боли. Трудно верить, что это не случилось, и что он не въехал в ближайшее дерево. Будто сейчас закроет глаза, а откроет уже в другом месте. Он боялся снова оказаться посреди заснеженного поля. — Прости, что я врал тебе, — зелёные глаза смотрят на Мегуми. — Самое главное, что ты можешь передо мной извиниться, — качает головой девушка. — Я же не глупая. Не глупая же? Ни один мужчина в моей жизни не собирал домашнюю аптечку. И тем более не клал туда вещи, которыми я пользовалась последние два часа. — Индивидуальный перевязочный пакет — это очень полезная вещь, — улыбается Тодзи сухими обескровленными губами. — И хирургическая нить с иглой, и скальпель-лезвие. Там, вообще, всё полезное. — Да, это когда ты мне палец зашил после сильного пореза, помнишь? — Мегуми подносит к лицу Тодзи указательный палец с тонкой белой полоской. — И я же стираю твои вещи, вижу на них иногда всякое… Глаза у Тодзи раскрываются. — То есть… Ты понимала, что, возможно, я занимаюсь чем-то таким, но ничего мне не говорила? — он приподнимается на кровати, и рана, усмирённая таблетками, тихонько ноет. Жар отступает. Мегуми кивает. — Ты бы не перестал. Сам понимаешь, почему. Тодзи прекрасно понимал. Это оправданный риск. Риск, на который можно очень хорошо жить. — Потому что я не умею по-другому. Я люблю вас и хочу дать всё самое лучшее, — тихо говорит Тодзи. Мегуми обхватывает его ладонь двумя своими и крепко сжимает, давая понять, что Тодзи не один, что она его слышит. — Я никогда не буду осуждать тебя за всё, что ты сделал в этой жизни. Никогда, — твёрдо говорит девушка. — Понимаешь, когда хочешь защитить свою семью, все остальные страдают. Даже если это — твои близкие, даже если им отведено огромное место в твоём сердце. Выбирая семью, ты выбираешь и страдания других. Это ужасно, но неизбежно. Тодзи вспоминает отца. Наверное, он был таким же. Где-то мягче, где-то жёстче, но всегда шёл по тем же следам, по проторенной дорожке. Оно бежит по венам у каждого в их семье. Старайся, не старайся, а никак не уберёшь этого из себя, не выжжешь паяльником. — Я отсидел пять лет за убийство своего отца, — на одном дыхании говорит Тодзи. Мегуми замирает, продолжая сжимать руку мужа. В её голове сразу образовывается миллиард мыслей. Она не верит, что человек, которого она любила и, казалось, знала, мог сделать такое. — Я этого не делал. Я нашёл его в собственной комнате с ножом, торчащим из груди. Моим ножом, который он подарил мне на один из дней рождения, — грустно продолжает Тодзи. Сердце ноет у двоих за людей, которых они любят. — Поэтому ты взял мою фамилию? — Мегуми ближе двигается к Тодзи, не зная, как показать всю важность его слов. Тодзи кивает и задумывается на время. — Это очень страшные люди… И я делаю всё, чтобы они никогда не приблизились к вам. А моя работа одна из преград, — заканчивает Тодзи. — Мне жаль, что я мог испортить вам жизнь… Сегодня или когда-то. Такие раны трудно зашить. — Глупости. Ты говоришь глупости. — Мегуми припадает к груди мужа. — В этом доме все тебя любят. И всегда будут. Мегуми знает, что под ранами Тодзи подразумевал совсем другие. Такие, которые нельзя потрогать руками или увидеть на снимках. К нему никогда нельзя было подойти со спины: он всегда чувствовал взгляд. И теперь она поняла, почему. Ты всегда должен бояться за жизнь, потому что нет ничего страшнее, чем умереть от рук тех, кто должен был тебя любить. — Спасибо за всё, что ты для меня делаешь, — Тодзи утыкается в макушку Мегуми, закрывая глаза и вдыхая медовый шампунь. Его сердце обязано биться, пока он не узнает, до какой белизны может очиститься чёрное.***
— Привет, — Тодзи заходит в кабинет Наобито, и тот сразу же удивлённо смотрит на него. — Вижу, новости ты и сам знаешь. — Понятия не имею, с чего они взяли, что это сработает, — Зенин складывает все папки со стола в одну стопку. — Но да ладно, о мёртвых только молчать. Тодзи не впечатлён, что за три дня вопрос оказался полностью улажен. Он рефлекторно прикладывает ладонь к боку и хмурится. — Как сможешь работать, — Наобито кивает на руку, — набери. Человечка заказали. — Я как раз по этому поводу и пришёл, — Тодзи сразу же убирает руку. — В ближайшее время возвращаться не планирую, так что ищи новых людей. Зенин напрягается. Никто не любит, когда их чёткие планы так легко исправляют. А тут ещё придётся с кресла пересесть на табуретку. И это в лучшем случае, а то вообще стоя работать придётся. Тодзи был уникальным человеком в своём роде. А если он работал один, то это была самая выверенная и чистая работа, которую вообще можно было представить. Очень не хотелось лишаться такого функционала. — А деньги? С каких пор дети воздухом питаться стали? А жёны носить одно платье два раза? — с иронией в голосе спрашивает Наобито. — Моя семья никак не касается дома, хорошо? — зелёные глаза устало смотрят на кабинет откуда-то сверху. — На первые пару лет у меня есть деньги. Потом будет потом. — Как знаешь, — Наобито спорить не собирается. Обычно всё возвращалось к нему: даже то, чего он бы не хотел видеть. — Мой номер всегда доступен. Тодзи выходит из кабинета, задвигает сёдзи и, пройдя пару шагов, опирается на стену, делая глубокий болезненный вдох. Рана, выпутавшаяся из действия анальгетиков, заныла с прежней силой. Он перешил её, убедившись, что ничего действительно не повредилось и не осталось внутри, и теперь шов был под прямоугольником послеоперационного пластыря. Но Тодзи чувствовал, что рана продолжит беспокоить его ещё долгое время. Он прикрыл глаза ещё на минуту, чтобы переждать волну боли. А когда открыл, перед ним стоял мальчишка лет семи, смотрящий на него с осторожностью и огромным интересом. — Здравствуй, — Тодзи подаёт голос, выпрямляясь и уже не так сильно чувствуя пульсацию в боку. Мальчишка смотрит на него и молчит. Карие глаза не моргают, стараясь запечатлеть всё вокруг. — Тебе чем-то помочь? — вторая попытка. Мальчишка качает головой и проходит мимо, оборачиваясь в последний раз, а затем исчезая в кабинете Наобито. Только сейчас Тодзи вспоминает, что у того есть сын: Зенин Наоя.***
— Положи другую руку вот сюда и придерживай ведущую. Ноги чуть-чуть пошире. Ага. И теперь целься, как учились, — Тодзи скрещивает руки на груди и смотрит, как на мишени появляются отметины. Он показывает большой палец и кивает. Тодзи чувствует вибрацию в правом кармане и дожидается, пока магазин опустеет. Потом ставит коробочку с патронами перед учеником и говорит, чтобы тот занялся пополнением магазина. Сам Фушигуро идёт на выход из стрельбища, поплотнее закрывая за собой дверь и снимая наушники. Тодзи видит красивый номер из попарно повторяющихся цифр на экране и несколько радуется старым знакомым. — Алло, — Тодзи держит телефон двумя пальцами. — Что случилось, Кон? — Здравствуй, дорогой. А я слышал, ты больше не работаешь, — на другом конце человек, что отвечал за большую часть заказов. Тодзи понимает, что распознавать звук выстрелов даже в такой ситуации — профессиональное. — Четвёртый год уже. Я сейчас устроился инструктором в тир, — Тодзи садится на низкую деревянную скамейку, которая тут же прогибается перед ним. — Как рыба в воде. И все подписывают бумажку, что мы не при делах. — И что платят? — с неподдельным интересом спрашивает телефон. — Коммерческая тайна, — со смешком отвечает Тодзи. — Не хочу, чтобы мой прекрасный товарищ умер от смеха. — Так плохо? Зелёные глаза смотрят на плакат-памятку оказания первой помощи при огнестрельном ранении. События прошлого, оставившие шрам на боку, всплывают перед глазами. Тодзи моментально моргает, развеивая мираж. — Плохо ли, хорошо ли… А просто так ты не звонишь. Что надо, Кон? — в делах Фушигуро любил холодную, даже ледяную, прямоту. — Старым знакомым понадобилась голова мальчишки Годжо. Платят сто пятьдесят миллионов, — сухо диктует голос, покрытый рябью шума и помех на линии. Тодзи едва ли не присвистывает. За это время его запас почти иссяк. Он помнил, что там должно было остаться около семи миллионов, а Мегуми вот-вот пойдёт в школу. И эта сумма была бы очень хорошим подспорьем для всей семьи. Тем более, Тодзи всё чаще и чаще ловил себя на мысли о втором ребёнке. И ремонте дома. И поездке куда-нибудь. И желании отсрочить ещё на время мысль об утекающих рекой деньгах. Молчание повисло на линии. — Алло? — Да здесь я, здесь, — быстро отвечает Тодзи. — А с каких пор маменька не опекает своё глазастое чудо? — А ты не слышал? Дед умер. Там сейчас всем в доме по двадцать дел в зубы. — Надо же… И что? Думаешь, так просто будет? — Тодзи как-то не верит, что чья-то смерть сразу может сделать главное чудо семьи «прикасаемым». — За эти деньги, конечно, не просто, но реально, — опыт говорит словами. — Тем более в тебе я не сомневаюсь. Тодзи смотрит на неживые рисунки на плакате. — Прости, но… я не работаю. И возвращаться не планирую, — губы сжимаются в тонкую полоску. — Ты уверен? Это очень хорошие деньги. Уже чистой суммой. — Уверен, — отвечает Тодзи, не размышляя ни секунды. — Окей. Передумаешь — номер знаешь. Сразу же после этого в трубке звучат гудки. Тодзи убирает телефон в карман и смотрит на свои руки. Сто пятьдесят миллионов. Это несколько десятков лет жизни. Не только его, но и чьего-то ребёнка. Он возвращается обратно в зал, где его ученик уже давно начал стрелять, оставив в голове цели пару отметин. Тодзи слышит, как стальные оболочки пуль разбиваются о мишени; забыл надеть наушники. Он думает о собственной цветочной лавке. Сомнения закручиваются внутри головы.***
— Держи кружечку, — Тодзи протягивает жене оранжевую чашку с рисунком апельсинов. — Тут ромашка, имбирь, мёд и лимон. Вместе должно работать ещё лучше. Мегуми улыбается и смотрит на градусник, а затем устало прикрывает глаза. — Меня уволили, — говорит она, убирая градусник в пластиковый футляр. Тодзи замирает у раковины, смотря на кухонные шкафчики. Как загипнотизированный глядит на тусклый рисунок, на ручки, прикрученные к деревяшкам, на стыки между дверцами. — За что? — Тодзи поворачивается к жене и приседает на мойку. — Сказали, много болею. Я сама устала. Уже третий больничный, — Мегуми отпивает чаю и покачивает головой то ли от озноба, то ли от разочарования. — Может… Может, ну его? — Тодзи превращается в чертёнка на плече. — Предлагаешь питаться одним рисом? Тодзи задумчиво смотрит на баночки с крупами, стоящие на подоконнике. Идея удручающая: после тюрьмы ему не очень хотелось возвращаться к рациону, хоть как-то напоминавшему о тех местах. Озноб пробирает и его. — Мне пару месяцев назад работу предлагали. Сто пятьдесят миллионов на тот момент, — небольшой женский рот распахивается в удивлении. — Ага. Моих хватит ещё на года три со стрельбищем, а это… я бы даже не посчитал, сколько лет это. — Тодзи… — так мягко его имя ещё никто не произносил. — Я не могу позволить тебе после того раза. Твоя жизнь это не сто и не двести миллионов. Тодзи опускается на корточки перед женой, сидящей на кухонном стуле у стены. Он берёт её за тёплые от чашки пальцы и поднимает голову, смотря в зелёные глаза, которые уже столько лет были его маяком. — Я обещаю тебе, что со мной ничего не случится. Там не будет ничего опасного, просто… — Пап, мультики скоро начнутся, — на кухню заходит младший Мегуми с пультом в руке. Родители тут же переводят взгляды на него. Тодзи улыбается сыну, держащему кролика за лапу в другой руке. Мегуми уже пошёл в школу, что казалось ему чем-то невероятным. Время шло слишком быстро, и Тодзи не успевал свыкнуться с тем, как вырастал его сын за сезон. Но с детства в нём была какая-то удивительная серьёзность, которой иногда пугался сам Тодзи. — Как я мог забыть! — изображая полный шок, старший Фушигуро встаёт во весь рост и протягивает руку сыну. Тодзи берёт пульт и смотрит на ребёнка, которому чего-то не хватает. Зелёные глаза пересекаются. — А мама пойдёт? — Мегуми прижимает кролика к себе двумя руками. — Мам, ты же пойдёшь смотреть мультики? — с улыбкой спрашивает Тодзи. Мегуми вздыхает, кутаясь в плед и хватая чашку со стола. — Конечно пойду, — ответная улыбка появляется на женском лице, и она треплет волосы сына. — Что сегодня смотрим? Тодзи идёт позади, перебрасывая пульт из одной руки в другую и слушая какой-то полный анонс телепередач от Мегуми. Счастье, конечно, не в деньгах. Ему это было понятно всегда. Но как же он хотел, чтобы его счастье не думало о них и том, откуда они берутся.***
Светлая макушка маячит перед глазами, клонясь то влево, то вправо. Зелёные глаза пристально следят за каждым движением, за каждым поворотом и шагом. В голове у Тодзи миллион мыслей, будто это его самая первая работа, хотя он и никогда не считал, сколько раз делал всё, что сейчас. Правда, тогда это было без раздумий. Тогда никому не было не то что до восемнадцати — до четырнадцати. Ещё он думал о Мегуми, который сегодня впервые остался в доме Зенинов. Тодзи очень тяжело далось это решение, но другого выбора не оставалось. Хоть сын и был самым спокойным ребёнком, оставить его с болеющей Мегуми он не мог. А больше у него никого и не было. — Приглядывай за ним, хорошо? — Тодзи наклоняется вперёд, смотря в карие глаза. Наоя хмурится, смотря на точную копию Тодзи с плюшевым кроликом в руке и цветастым рюкзачком за спиной. Почему это в свои одиннадцать он должен быть нянькой для какой-то мелочи? И его ещё называют дядей… Да, конечно, он для своих лет настоящее совершенство и гордость семьи, но это слово как-то старит его. — А это обязательно? — Наоя смотрит так, будто ему на ладонь посадили склизкую лягушку. Тодзи смеётся и треплет того по волосам, другой рукой притягивая к себе Мегуми. Внутри Наои этот жест отдаётся странно: жгучей резью. — Обязательно, — кивает мужчина. — Вечером за тобой приеду, хорошо? Копия кивает и подходит к Наое. Тот готов прыгнуть в пруд в саду, но он же должен держаться ровно в глазах такого человека. Поэтому берёт в свою ладонь детскую руку и идёт куда-то, смотря через плечо на Тодзи. Эта мелочь и представить не может, чем обладает. Тодзи идёт осторожно, шаг в шаг, лишь бы не издать лишнего звука, лишь бы не нагнать тенью. Солнце внимательно следит за охотой, отгоняя от себя все облака. Он чувствует пистолет, спрятанный за ремнём. Зачем-то взял с собой нож. Взгляд на дорогу. Неужели он прям тут всё зальёт кровью? Она же тут останется на несколько лет. Шаг за шагом, ближе и ближе. И вдруг мальчишка поворачивается, сверкая голубыми глазами. Огромными, если так посмотреть. Ярко выделяющимися на белом лице и смотрящими внутрь тебя. Тодзи тут же становится холодно, будто нет над ним этого солнца, а только снег и мёртвое поле кругом. — Здравствуй. Ты же сын Годжо Сатоши? — вопрос находится быстро. Блондин кивает. — Дать автограф? — с ухмылкой спрашивает ребёнок. — Откуда Вы знаете моего отца? — Я работаю на него. И он попросил отвезти Вас домой, — Тодзи делает ещё один шаг вперёд. — Ага, и где же я живу? — Сатору вскидывает голову, зная, каким будет ответ. — Первый дом на Береговой улице. Но он попросил отвезти Вас в Каруидзаву, в загородный дом. Годжо с удивлением прислушивается. Про дом простой человек знать никак не мог. — А почему так срочно-то? Он где сам? — Сатору щурится, пытаясь не дать заговорить себя. — Соболезную Вашей утрате. Ваш отец хотел сегодня вечером почтить память отца, поэтому решил собрать всех в доме, — Тодзи знает, куда нужно давить, и по детскому лицу становится понятно, что порядок правильнее некуда. Сатору вздыхает и хмурится, смотря себе под ноги. — А на чём поедем? — он, кажется, окончательно потерял бдительность и смирился. — Служебный автомобиль, — Тодзи показывает на машину, припаркованную в нескольких десятках шагов от места, где они стоят. Сатору кивает и медленно идёт, размышляя вслух про работу отца. Тодзи нажимает кнопку на брелке, и фары мигают оранжевым. Аккуратные пальцы ложатся на ручку двери, собираясь потянуть на себя. — Акито, придурок, тебя мама уже час ждёт! Она же сказала, чтобы ты сразу домой шёл, — звонкий девчачий голос разрубает всё вокруг. Годжо удивлённо поворачивается и смотрит сначала на Тодзи, а потом на девочку. Кого она вообще зовёт? Его, что ли? — Тебя разве так зовут? — с ухмылкой спрашивает мужчина, смотря зелёными немигающими глазами на него, но идущего к незнакомке. Сатору загипнотизировано смотрит на шрам в уголке губы и качает головой. А в следующую секунду его уже тащат вниз по улице за руку. Тодзи просто стоит, сжимая в руке ключи от машины. Он прекрасно понимает, почему ничего не сделал. Почему даже не попытался. Если бы он хотел, работа уже была бы сделана. От него ни разу не уходил заказ. Но сейчас он думает о плюшевом кролике и о карих глазах. Чем он вообще занимается?***
— Помнишь, ты в прошлом году отказался от работы? — Мегуми придвигается к Тодзи в черноте их спальни. Тодзи долго молчит. Должно быть, уже уснул. — Помню, — отвечает мужчина. — Ты так и не рассказал, почему, — Мегуми смотрит в лицо мужа, спрятанное в темноте. Даже света из окна не хватает, чтобы разглядеть черты. Она думает о монстрах, спящих с нами вместо близких, и посильнее натягивает на себя одеяло. — Ему было тринадцать. Я бы просто не смог, — Тодзи смотрит в потолок, слыша, как Мегуми делает быстрый вдох, но не выдыхает. — Я же не чудовище. Не настолько. Мегуми придвигается совсем близко и кладёт голову на широкое тёплое плечо. Щека у неё мягкая, и она выдыхает, устраиваясь поудобнее: так, чтобы косточки никуда не упирались. — Ни насколько. Мегуми не знала, приняла бы деньги за такую работу. Но в то же время для неё не было ничего объективного в работе Тодзи. Она бы никогда не закрыла глаза с мыслью: «Меня это не касается». Это не только касалось её, это было у неё под кожей. — Ударилась? Мегуми возвращается из своих мыслей и с вопросом смотрит на Тодзи, а потом понимает, что поджимает к себе ноющую руку. — Кости ломит. Я в детстве руку ломала, так что… бывает, — она трёт сгиб руки и возвращает её на грудь мужа. Тодзи закрывает глаза, накрывая своей ладонью женскую, чувствующую каждый удар сердца. В голове целая галактика мыслей. О сыне, о жене, о деньгах, о работе, об убитых им людях. Он думает, что уже не способен на прошлые поступки. За последние годы он размягчился, а пистолет держал только в тире. И то это было не оружие. Его собственный пистолет, кажется, уже покрылся пылью в бардачке машины. Тодзи думает, что нет такой ситуации, в которой он действительно смог сделать такое с ребёнком. Иначе это бы преследовало его до конца дней. Стояло за углом, смотрело в зеркало заднего вида, выглядывало из слива раковины, расползалось по стыкам стен и крошечными глазами-бусинами таращилось из верхнего угла тёмной комнаты.***
Весна две тысячи шестого года началась с перехода Мегуми в четвёртый класс. С того самого дня прошло около трёх лет, но больше Тодзи никогда не видел настолько голубых глаз. Денег больше тоже не становилось, но Тодзи не особо переживал по этому поводу. Многие так живут, а ещё живут хуже. Поэтому последние несколько сотен тысяч на счету, который тратился из месяца в месяц, не заставляли его тревожиться. А с недавнего времени он перешёл в другой клуб, где персональные тренировки стоили в два раза дороже. В общем, всё было нормально. Ровная непрерывная линия уже долгое время тянулась по его жизненной карте. — Подсолнух, подсолнух… — Тодзи сидит на кухне, разложив по столу лотерейные билеты и стирая защитный слой квадратик за квадратиком. — Тч, вишня. Да… Сегодня определённо не везёт. Тодзи зевает и откладывает пятый в сторону, переходя к шестому. Входная дверь открывается, и мужчина выглядывает в коридор. — Привет! Ну что, как дела? — он видит, как Мегуми медленно снимает туфли и оставляет сумку на тумбе. Тодзи внимательно смотрит на жену, поздоровавшуюся с ним одними губами, чьи уголки так ушли к низу, что всё было понятно без слов. Мегуми поджимает их ещё сильнее и садится на стул, прислоняясь головой к холодильнику. Она кладёт перед Тодзи жёлтую пластиковую папку на такой же застёжке, внутри которой лежит стопка листочков. Тодзи сразу же открывает её, доставая все выписки и пробегаясь по ним взглядом. Находит самую свежую, с сегодняшней датой. Пробегается глазами по данным больницы, по персональным данным Мегуми, зачем-то читает их адрес, замечая, как из-за консультационного листа выглядывают зелёные глаза. Тодзи читает графу «Жалобы при поступлении: слабость, быстрая утомляемость, частые простудные и/или инфекционные заболевания, геморрагический синдром в последний год в виде гематом, кровоточивости дёсен, носовых кровотечений». Потом идёт графа с результатами анализов, записанными подряд в несколько строк цифр и букв, перемежавшихся между собой. Тодзи переходит на графу «Диагноз: С92.1 Хронический миелоидный лейкоз (ХМЛ), фаза акселерации». Мегуми держит в руках букет подсолнухов, широко улыбаясь под солнцем. Мегуми помладше стоит рядом, держась за белоснежное платье матери и смотря в камеру в руках отца. Тодзи отходит подальше, смотря в квадратный экранчик и держа палец на круглой кнопке. Объектив издаёт какие-то жужжащие звуки, нацеливаясь. Он делает кадр, ещё один, а потом видит, как Мегуми смотрит в букет. — Что там? — достаточно громко спрашивает мужчина. Мегуми держит пальцы у лица, а сквозь них просачивается кровь. Алые капли бусинами ложатся на ярко-жёлтые лепестки. Тодзи смотрит на цветы, пытаясь найти, чем можно остановить кровь. Мегуми задирает голову, сглатывая и, должно быть, чувствуя яркий вкус. С ладони кровь капает на белоснежное платье, и букет падает на землю. — Мам, ты чего? Голос сына звучит издалека. Тодзи уже в другом моменте. Держи кружечку. Что за синяки? Домашнее насилие прямо за моей спиной! Ударилась? Какая-то ты бледная. А чё у тебя такая щётка мягкая? Ей разве можно что-то счистить? Он мог заметить любую угрозу, но пропустил мимо себя главную, придержав перед ней дверь и широко улыбнувшись. — Это же… Это же лечится? — Тодзи смотрит на блок «Рекомендации». Он в панике переводит взгляд на Мегуми, чьи губы наконец не выдерживают, ломаясь под этим взглядом. Слёзы скатываются по розовым щекам, и она жмурится, вытирая их концами ладоней. Тодзи швыряет бумажки на стол, раскидывая их вместе с билетами по всей кухне. Он подходит к Мегуми, обнимая её за плечи, а внутри всё щёлкает и трескается. Никогда нельзя было представить себя в ситуации, где любимая жена плачет в твою домашнюю футболку, а ты, кажется, абсолютно беспомощен перед этим консультационным листом.***
Тодзи слушает гудки в трубке, смотря через улицу на мигающий фонарь. Он делает два шага вперёд, потом четыре назад, потом три вперёд. Гудки продолжаются. Тодзи вскидывает голову и смотрит на чёрное небо. Гудка не следует. — Кон? Ты слушаешь? — спустя несколько секунд молчания говорит Тодзи. — Здравствуй, уж не думал, что ещё поговорю с тобой, — раздаётся в телефоне. — Да ещё и с твоей инициативы. Тодзи сжимает челюсть, качая головой. — Заказ на мальчишку всё ещё висит? — сразу переходит к делу. — Сейчас посмотрю, — в телефоне раздаётся шум шагов, стук клавиш и какое-то клацанье. — Подожди немного. А что за срочность? Сиу Кон — человек, который вытащил Тодзи из болота, который дал ему почти всё, что было у него в жизни. Наверное, он был третьим человеком на этой планете, принимавшим его со всеми поступками и проступками, особенно, когда они приносили ему выгоду. Но на самом деле Тодзи ценил Кона за многие вещи, так что не было нужды что-то утаивать от него — человека, самолично вложившего в его руки пистолет. — У моей жены рак, — Тодзи снова смотрит на фонарь. В трубке, как и на улице, тишина. — Прогноз плохой. Очень. Я отдал все деньги за палату для неё, но нужно будет ещё. — Всё ещё активно. Но… — Тодзи замирает. А потом под защитным слоем находит все три подсолнуха. — Теперь предлагают двести пятьдесят миллионов. Инфляция, скажем так. Он смеётся в трубку, зарываясь рукой в волосы и чуть ли не подпрыгивая на месте. — Напиши им, что я всё сделаю в ближайшую неделю. Но мне нужен аванс в пятьдесят миллионов, — сердце стучит в груди от облегчения и предвкушения дела. — Как скажешь, — телефон никогда не пытался отговорить от чего-то. — Думаю, завтра переведут. И это… Всё будет хорошо. Ты у нас удачливый. — Спасибо, Кон. Всегда выручаешь. Пальцы тянутся к красной трубке сброса. Фонарь через дорогу ярко мерцает, а затем тухнет. Улица погружается в тишину, и только два зелёных огонька остаются гореть в темноте.***
Blue Öyster Cult — Burnin' For You
Пыль разлетается в стороны от колёс. Солнце припекает капот, а за окном высотки сменяются домами всё меньше и меньше, со временем совсем превращаясь в лесополосу. Рука стучит по рулю в такт музыке, играющей из радио. Мужчина качает головой, хмуря брови. — Дом средь долины, дом в городишке; дом мне не мил, нет его для меня; дом в темноте, дом на дороге; дом — не мой путь, там мне не быть.Burn out the day
Burn out the night
I can't see no reason to put up a fight
I'm livin' for givin' the devil his due
Сатору приоткрывает глаза, но видит всё размыто. Он ворочается на сиденье, чувствуя, как боль разгорается в его голове. Мужской голос заглушает радио, весело напевая слова. Годжо хочет протереть глаза, но не может поднять руку. Спустя несколько секунд до него доходит, что они очень туго связаны какой-то пластиковой штуковиной. — И я горю, горю, горю для тебя… — пальцы крутят колёсико на приёмнике, делая ещё громче. —… горю, горю для тебя! Сатору садится на заднем сиденье, ставит ладони на спинку пустого кресла перед ним и вытирает лицо о внешнюю сторону ладоней. Вдоль белой кожи тянется полоса подсохшей крови вместе с какими-то тёмными кусочками. — О, кто проснулся. Тодзи быстро поворачивается на него, а потом возвращается к пустой дороге. — Куда… — сипло говорит Сатору, а потом кашляет. — Куда мы едем? — Тебе там понравится. Обещаю, — он широко улыбается, показывая белые зубы с острыми клыками. Сатору сглатывает, ощущая новый приступ боли. — И это были Blue Öyster Cult с их прекрасной «Burnin' For You». Дальше в эфире «(Don’t Fear) The Reaper» от них же. Тодзи немного убавляет громкость, хоть и очень любит эту песню. В зеркало заднего вида он смотрит на своего важного пассажира. Голубые глаза, один из которых понемногу заливает тонкая струйка крови со лба, в панике бегают по салону. — Двери заблокированы, можешь забыть об этом. Попытаешься меня душить, и я убью тебя прямо в салоне. Тебе всё ясно? — Сатору несколько раз кивает. — Скажи словами. — Мне… всё ясно, — слёзы скатываются по грязным щекам Годжо, оставляя чистые полоски, тут же смешивающиеся с текущей кровью. Строчка, что не нужно бояться смерти, доносится до него из другого мира. Зелёные глаза периодически поглядывают в зеркало заднего вида. Тодзи совсем не знает, что ему делать. Он понимает, что выбора нет никакого, доступная только одна кнопка: убийство. — В прошлый раз Вы тоже хотели это сделать? — Сатору сидит в углу салона, прижав сцепленные руки себе к груди. — Почему не стали? — Хотел. Знаешь, сколько дают за твою белобрысую макушку? — Тодзи включает поворотник, хотя на дороге только он. — Двести пятьдесят миллионов. И пятую часть я уже получил. Сатору смотрит в окно. Пышные поля цветов тянутся за ними следом. Наверное, из его тела потом прорастут такие же, если не красивее. Хотя, смотря, что с ним сделают. В голове у Сатору проигрываются сцены убийств из фильмов, которые он смотрел. Красивые, кристально чистые, не такие, как в жизни. — Я заплачу в два раза больше. Машина тормозит, и Сатору влетает лицом в сиденье спереди. Голову пронзает очередная болезненная вспышка, и его чуть не выворачивает в салоне. — Ты серьёзно думаешь, что я поверю тому, для кого в бардачке лежит пистолет? — Тодзи усмехается, но на лице у него читается сомнение. Глаза Сатору многое видят. — У Вас пистолет, — Сатору пожимает плечами. — Если что-то пойдёт не так, всегда можно… можно прострелить мне голову. У меня буквально связаны руки. Тодзи стучит по рулю, закусывая щёку. По радио сменяется очередная песня, тихо играющая на фоне. — Окей. Окей, — Тодзи включает охлаждение внутри черепа. — Ты платишь мне пятьсот миллионов, а за это я тебя отпускаю. И ты реально хочешь сказать, что у меня потом не возникнет проблем? Что твои родители закроют глаза, на рандеву с дверью машины и поездку на тот свет? Сатору кивает, и Тодзи начинает смеяться. Это самая безумная вещь, на которую он может пойти. Для такого не должно быть никаких инстинктов самосохранения, а все сигналы чутья должны игнорироваться от и до. Годжо кидает в противоположную сторону салона, но на этот раз он удерживает голову от встречи со стеклом. Машина разворачивается и едет в ту сторону, откуда приехала. — Своей головой отвечаешь за слова, — зелёные глаза пристально смотрят на ребёнка в зеркале. Сатору снова кивает и закрывает свои, чувствуя сердцебиение в каждой точке тела. Он понятия не имеет, где взять такие деньги.***
— Вылезай. Годжо еле открывает глаза, сначала вовсе не понимая, где находится. Он испуганно смотрит на мужчину, выглядывающего из открытой автомобильной двери, и дёргает онемевшими руками. Голубые глаза широко открываются, натыкаясь на лезвие ножа, выставленное вперёд. — Вылезай. Третьего раза не будет. Сатору быстро переворачивается на сиденье, выпрыгивая на землю и чуть не падая. Ноги очень сильно затекли после такого путешествия, а он даже не знал, в какой части страны находится. Перед глазами вырисовывается двухэтажный дом в обычном на первый взгляд районе. Снизу что-то щёлкает, и боль растекается по запястьям. Сатору смотрит на свободные руки с красными полосами и валяющуюся у ног пластинку. — Я безошибочно попадаю в очень дальние движущиеся цели, — кивает с улыбкой Тодзи. — Шагай в дом. Сатору молча идёт вперёд, открывая дверцу во двор. Потом поднимается по лестнице, открывает дверь в дом, заходит внутрь, разувается у порога и перешагивает его. — Теперь просто вперёд, до кухни, — говорит мужчина. Годжо заходит в небольшую комнату (особенно для него, привыкшему к кухонному острову и холодильнику с двумя дверцами). И поворачивается лицом к новому знакомому. Пистолет чуть ли не упирается в его лицо. — Ну? — зелёные глаза держат Сатору приваренным к полу. — Что дальше? Годжо смотрит по сторонам и кивает на кипу бумажек на столе. Тодзи почти ничего не трогал с того дня, как Мегуми легла в больницу. Нет, раньше. С того дня, когда она плакала на том же стуле, куда он сейчас сел. — Мне нужен телефон, чтобы позвонить. Мой, наверное, выпал на улице. И напишите счёт, деньги переведут в течение десяти минут. Тодзи косится на него, как на умалишённого. — Ты реально думаешь, что банк не заморозит операцию? Тем более, время видел? Всё уже закрыто, — усмехается Тодзи. Деньги есть, а навыка работы с ними ни капли. — Фамилию мою знаешь? — Сатору сверкает глазами, шагая по лезвию. Он даже не замечает, как переходит на ты. Тодзи хмыкает и достаёт телефон из кармана, протягивая его Годжо. Тот быстро тыкает на цифры, пока Фушигуро выводит их на листе бумаги, не переставая поглядывать на блондина. Сатору держит телефон правой рукой, чуть отдаляя его от уха, а вторую прикладывает ко лбу, пытаясь там нащупать что-то. — Иджичи-сан, здравствуйте, это Годжо Сатору. Да, всё хорошо. Можете перевести пятьсот миллионов на счёт, который я продиктую… — Годжо держит в руках клочок бумажки и хмурится ответу. — Что значит слишком много? Ну… Разберитесь, это же Ваша работа. Годжо не может прямо сказать, что без денег на счету его мозги расплескаются по всей кухне, по тарелкам в раковине, по старым обоям, по поцарапанной столешнице, по магнитам на холодильнике, по каким-то бумажкам на столе, по шкафчикам с едой и по банкам с крупами. Сатору угукает несколько раз, а потом наконец поднимает взгляд на Тодзи. — Можно приехать сюда с наличкой? — сердце стучит в груди у Годжо, и рука с телефоном дрожит, но он прижимает его к себе, закрывая динамик. Зелёные глаза щурятся. Мелкий не сказал ничего, что могло бы выдать ситуацию. — Окей… адрес с обратной стороны. Но только он, иначе… — Тодзи тыкает дулом пистолета в лоб, и Годжо закрывает глаза, глубоко вдыхая. Сатору возвращает телефон к уху. — Второй угол Цветочной улицы, остановитесь у красного почтового ящика. Там заберут деньги. Как приедете, перезвоните на этот номер. Спасибо, до свидания. Годжо скидывает звонок и кладёт телефон на стол. Его пальцы сжимают бумажку с адресом. — Здравствуйте, — раздаётся детский голос, и Сатору вздрагивает, смотря в дверной проём. — Пап, всё хорошо? Голубые глаза переводятся на мужчину, который тут же встаёт и быстро прячет пистолет на холодильнике. — Да, зайчик, всё отлично, — он отодвигает Годжо в сторону. — Ты сможешь дойти до красного ящика и забрать конверт? Мальчик кивает, и Сатору кажется, что кто-то распечатал монстра на принтере в меньшем масштабе. Ребёнку на вид лет десять. Может, меньше. У Сатору всегда были проблемы с глазомером. Годжо думает, насколько уже всё понятно в таком возрасте. Он пытается вспомнить себя, вспомнить что-то из жизни. — Это письмо от мамы? — наивность звучит в голосе. Сатору видит какую-то сложную эмоцию на лице мужчины, а потом переводит взгляд на клочок бумаги в пальцах. Хронический миелоидный лейкоз. Он чувствует, что наблюдает сцену, которую не должен был видеть никогда. — Нет, она ещё ничего не писала, — качает головой Тодзи. На лице ребёнка читается досада. Дети кажутся куда понятнее в выражении эмоций. — А она скоро вернётся домой? — снова ноты наивности и надежды в голосе. Стандартная мелодия раздаётся на кухне, и телефон скатывается по столу. Сатору кивает в сторону, и Тодзи одним взглядом разрешает. — Алло. Уже? Да, сейчас мальчик придёт, — Годжо смотрит на пистолет, выглядывающий из-за горшка с пышным розовым цветком. — Потом можете меня подождать там же? Да, домой поеду. Из коридора слышится возня, но Сатору видит, что Тодзи стоит между кухней и прихожей, смотря на него немигающим взглядом. Кажется, что его глаза светятся в темноте, как у зверей. — У Вас точно всё нормально? Номер, с которого вы звоните, принадлежит бывшему члену семьи Зенин. Этот человек может быть связан с множеством преступлений. А сейчас вы просите очень крупную сумму денег. — Да, у меня всё нормально. Я скоро приду, — Сатору весь трясётся, а тошнота липнет к горлу. — Хорошо, как скажете. Но будьте осторожны. Этот человек убил своего отца. В трубке раздаются гудки, и Сатору слышит хлопок входной двери. Тодзи возвращается на кухню, открывая один из шкафчиков. — Ничего лишнего не сболтнул? — весело спрашивает мужчина. Сатору мотает головой. — Какой молодец. А теперь иди сюда, — Тодзи жестом подзывает его. — Да иди, не бойся. Годжо видит разложенную на столешнице аптечку и делает несколько неуверенных шагов. Тодзи окунает вату в какой-то бутылёк, поднимает светлые волосы ладонью и прикладывает её к свежей ране на лбу. Сатору дёргается, шипя вместе с раствором. — Тебя не тошнит? В глазах не двоится? — Чуть-чуть. И не двоится, — морщась, отвечает Сатору. Вата движется у него по лицу. — Возможно, лёгкое сотрясение. Попроси его отвезти тебя в больницу, — настоятельно советует Тодзи, будто это не он добился таких результатов. Сатору звуком соглашается, ровно стоя и принимая столь странную заботу. — У Вашей жены… — Рак? Ага. Прочитал на бумажках? — Сатору ответно моргает. — Теперь понимаешь, зачем мне деньги? Я же не монстр… Просто… — Тодзи устало давит пальцами между своих бровей. — Когда хочешь защитить свою семью, все остальные страдают. Это неизбежно. — Мне жаль, — Годжо больше не чувствует противной ваты, щиплющей кожу. Тодзи усмехается, закрывая аптечку и протягивая пластырь. — А мне-то как жаль… — хмурится мужчина. — Как я Мегуми скажу, если с ней что-то случится? Он каждый день спрашивает, что с ней… А я не могу вообще ничего ответить. Вот тебе сразу сказали про твоего деда? Сатору качает головой. — Я его первым нашёл, — мальчишка прикусывает губы, и часть жизни мелькает у Тодзи перед глазами. — Пап, тут деньги! — входная дверь хлопает. — Очень много! Годжо вымученно улыбается и оставляет пустую упаковку от пластыря на столе. Тодзи держит в руках конверт, мельком пересчитывая купюры и смотря, как Сатору шнурует кеды. — Сынок, иди к себе в комнату. Я сейчас приду, хорошо? Мегуми кивает, поднимаясь по лестнице. Сатору молча застывает у входной двери. — А правда, что Вы убили своего отца? Тодзи такой вопрос обезоруживает, оставляет ни с чем. Он долго смотрит на Годжо, пытаясь сойтись с ответом. — Много будешь знать — мало проживёшь, — Фушигуро вкладывает в чужие руки билет и открывает дверь. — Звони, если понадоблюсь. Сатору выходит на улицу, смотря на совсем севшее солнце. Замок щёлкает за его спиной, и он медленно спускается по ступенькам на едва гнущихся ногах. Шагает по насыпной дорожке, смотря на заросшие клумбы с яркими цветами, куда красивее полевых. Потом выходит за калитку и идёт по улице до яркой отметки — красного почтового ящика. Останавливается перед знакомой чёрной машиной. Годжо разжимает ладонь и смотрит на почти выигрышный лотерейный билет с двумя подсолнухами и вишней, стёртой наполовину. На самом краю написан номер и простое «Фушигуро Тодзи». Сатору пихает лотерейку в карман и открывает дверцу машины. Иджичи смотрит на него в зеркало заднего вида, и это заставляет поёжиться. Конечно, ситуации полярные, но вот ассоциации одни и те же. Сатору молча сидит посередине салона, сложив руки на коленях. Голова напоминает о себе отдалённой болью, и Годжо шмыгает, закусывая губу. От слёз она разболится только сильнее, он это знает. Годжо впивается ногтями в кожу, успокаиваясь. Всё нормально, ничего ужасного не случилось, он жив, он дышит, а голова — это временное. Тут он едва не подпрыгивает. Сугуру! Последнее, что помнит, как кричал ему убегать. Сатору сразу же хочет попросить у Иджичи телефон, но только открывает рот, как слёзы непроизвольно начинают катиться у него по щекам. Через несколько секунд Годжо рыдает во весь голос на заднем сиденье служебной машины, уткнувшись лицом в собственные ладони.