***
— Ого! Это что вообще? Сугуру смотрит на голубые бумажные пакеты, запечатанные по краю. Шелестящей кучей они лежат в сумке, переливаясь под комнатным светом. Гето берёт одну упаковку в руки, сразу же весомо ощущающуюся на ладони, и внимательно разглядывает длинную палочку с множеством насечек на рукояти. — Распатор. Им надкостницу от кости отделяют или хрящи прочные убирают, — мама что-то ищет в шкафу, периодически поглядывая на Сугуру через плечо. Гето хмыкает, убирая упаковку назад в сумку и доставая новую. На этот раз с какими-то ножницами. С очень длинной рукояткой и коротким носиком. Сугуру это чем-то напомнило усики белоснежной бабочки. — А этим что режут? Айко снова поворачивается, разглядывая инструмент в стерильном пакете. — Ничего не режут, это зажим кровоостанавливающий, — вот так странно и пригождаются знания, применимые обычно только на работе. — Пережимаешь сосуды и перевязываешь их. Ну или, может, тебе надо их пережать, чтобы какой-то орган удалить. Разные случаи бывают. — Хм, прикольно, — Сугуру сжимает губы и думает о Сёко. Она, получается, станет точно такой же, как и его мама. Будет резать людей на кусочки, а потом собирать их заново. Так странно, что ей это нравилось всегда. Как и Годжо, вечно оглядывающемуся на собственные предпринимательские замашки. Как и Нанами, и Хайбара. Они все знали, чего хотят от этой жизни. И один только Сугуру затерялся в этом жизненном потоке. Точнее, он так и не смог в нём найтись. Гето совсем не понимал, что хочет делать, куда пойдёт учиться и где будет работать. Он попросту не видел себя в таком возрасте, в котором был сейчас. И осознание, что совсем скоро, через каких-то полгода, в феврале, ему нужно будет сдавать последние школьные экзамены, пульсировало в голове, как приступ мигрени. — Ага, там вообще много всякого. Но ты там сильно не шеруди, мне это всё ещё на работу нести, — Айко поднимает в воздух медицинский халат с мелким рисунком каких-то цветочков и задумчиво вертит его из стороны в сторону. — Я только смотрю, — с почти невидимой улыбкой говорит Сугуру, со взглядом, направленным точно на инструмент, который он узнает и без профессиональной помощи. Мысль всё прекратить, кажется, всегда шумела на фоне, пристально следила за каждым движением, и шла шаг в шаг, прячась в тени предметов вокруг. И когда сломались рёбра, сломалась и убеждённость, что в этом мире всё по-человечески. Ты можешь стараться сколько угодно, но это никак не спасёт тебя от возможности оставить мозги растекаться лужей на дороге. Наверное, какие-то надломы всегда были у него внутри, просто так получилось, что всё остальное доломало уже надтреснутое. Карие глаза идут по высеченным полоскам на рукоятке, упакованной в крафт-пакет. Сугуру не понимал и Сатору, оставившего всё как есть. И лучше бы это было правдой, хотя бы так. Только недели две назад произошла, казалось, совсем незначительная вещь, которая окончательно перевернула мир Гето. Обычный телефонный разговор, ещё больше приоткрывший штору для него. — Написано, что надо заваривать в восьмидесятипятиградусной воде, — Годжо смотрит на квадратик пакетика, а потом на бурлящую воду, выливающуюся из носика чайника. — Значит надо ещё минус пятнадцать градусов. А то это же сто! Сугуру смотрит на такое дорогое сердцу лицо, на голубые глаза, изучающие инструкцию, на губы, говорящие такие глупости, совсем несопоставимые со знаниями, хранящимися внутри головы. Потом взгляд переходит на едва заметную полоску на самом краю лба, и внутри что-то щемит, будто турникет зажевал тебя целиком. Гето смеётся, качая головой. — Какой же ты дурак, — Сугуру укладывается на кухонный островок, смотря на Годжо снизу вверх. — А что?! — невинно спрашивает Сатору, зная, что все глупости он говорит только с одной целью: услышать этот смех. Телефон едет по столу, проигрывая одну из стандартных мелодий вызова. Годжо щурится, смотря через стол на вспыхнувший экран и ряд цифр. Он мимолётно хмурится, показывая Сугуру, что отойдёт, а потом резко отдёргивает штору и выскакивает на балкон, прикладывая телефон к уху и переваливаясь через перила. Гето утыкается подбородком в сложенные руки и смотрит на пар, поднимающийся от чашки. Балконная дверь приоткрывается, колыхая штору. — …уже не позвоните, — приглушённый голос Годжо едва слышно, и Гето выпрямляется, прислушиваясь. Да, так делать плохо, но это же по-дружески. — Забавно, но я понял, что Вы всё сделали, когда один из партнёров отца куда-то пропал. Он мне всегда казался мерзким. Сугуру не улавливает смысла слов, как ему кажется. Вернее, не хочет этого делать. Где-то в самой глубокой глубине подсознания одинокая мысль светится в черноте. В горле застревает ком, а взгляд бегает по кухне. — Спасибо большое. Может быть, я ещё наберу Вас, — улыбка слышна в голосе Сатору. Дверь колышется, прикрываясь обратно. — …хорошо? Последнее, что слышит Сугуру: «Мне жаль». Знал бы Сатору, как жаль было Сугуру. Жаль, что он не смог уберечь его от того случая, от сомнительных вещей, от запачканных рук, от похода по краю бездны. Гето было страшно, что Годжо скрывает от него мысли, копирующие его собственные, скрывает, что тоже не может нормально спать и мучается кошмарами. Но он не понимал одного: ему самому нужно открыться и рассказать абсолютно всё. Потому что читать мысли не умел никто. А главным правилом всего было доверие — ключ к командной игре. И после услышанного тот просто сломался в замке. Потом Годжо возвращается, отвечая, что по телефону не было ничего серьёзного. Обычная реклама или что-то в таком духе. Сугуру кивает, показывая, как сильно верит в эту сказку для самых маленьких. Сатору сразу же переключает его внимание на совсем остывшую воду, на какую-то сплетню из школы и на домашку. И Гето действительно забывает о всём, что его тревожило. Вот такая вот способность была у этих голубых глаз, почти как вспышка в «Людях в чёрном». Единственный минус: всё превратится в тыкву, как только дверь за спиной Сугуру закроется. Гето выходит из комнаты, бросая последний взгляд на сумку с инструментами. Всё лежит точно так, как и было до него. Кроме одной незаметной мелочи, ловко присвоенной себе. Сугуру не знал, как использует её и использует ли вообще. Множество мыслей и сомнений крутилось в голове, как листва в осеннем вихре. Но Айко так и не узнала, что в кармане широких штанов её сын вынес скальпель в голубом бумажном пакете.***
— У тебя всё нормально? — Сёко смотрит, как за спиной Сугуру огромный кленовый лист кружится в воздухе, прокатываясь по земле и переворачиваясь с жёлтой на оранжевую сторону. Гето поднимает лицо от учебника и пары тетрадей, лежащих на столе перед ним. Между пальцев зажат такого же цвета, как листья, карандаш с оторванной металлической выемкой под ластик. — Живу, выживаю, — Сугуру сжимает пальцы и подпирает щёки, точнее, их подобие на худом лице. Синяки под глазами исчезают в складках приподнятой кожи. — А ты чего? — Да чё… — вздыхает Иери, опираясь на руку, выставленную на деревянную скамейку без спинки. — Уже сил нет учиться. Вот этот бесконечный день, где ты одним и тем же занят. Гето понимающе кивает. — Я завидую Годжо, — устало произносит Сугуру, вкладывая карандаш между страниц и закрывая учебник. — Ему весь этот бред так легко даётся. Каким бы я был, если бы у меня мозги были нормальными, как у всех. — Думаешь, у него самые нормальные мозги? — с усмешкой интересуется Сёко. — Эй, это нормально, что ты сомневаешься в себе. Как раз-таки признак человеческих мозгов. Осталось четыре месяца, и все сейчас переживают. Только ты это… не переступай черту. Гето вглядывается в лицо подруги, спрашивая, что такое она имеет ввиду. — Вы с ним после того раза совсем другими стали. Не знаю… Иногда вспоминаю вас двоих там, на Окинаве, счастливых и беззаботных. А сейчас Сатору про нас почти забыл со своими подготовками, а ты… Тебя же что-то беспокоит? Это надо себе глаза выколоть, чтобы не замечать! — Сёко, ты чего, у меня всё нормально, — Сугуру теряется от такого напора, закрывая все тетрадки и запихивая ручки и карандаши в пенал. Гето встаёт из-за стола на заднем дворе школы, и Иери смотрит на него снизу вверх взглядом, наполненным сожалением и горечью. Когда думаешь, что ты — самый раненый, тяжело осознать, что делаешь близким куда больнее. Сугуру быстро складывает все вещи в стопку и собирается уйти, но Сёко хватает его за рукав, самыми кончиками ногтей сжимая ткань осеннего чёрного пуловера. — Не смей ничего с собой делать. Сугуру смотрит в карие глаза, отражаясь в них, как в водной глади холодного озера. Момент, где он стоит, схваченный за край кофты, остановился и покрылся льдом. И это, кажется, продлилось бы вечность, если бы с дерева не слетел ещё один большой лист и с шелестом не упал между ними. Через несколько секунд Сёко сидела в одиночестве и смотрела на кроваво-красный лист клёна, лежащий на столе.***
Сугуру выходит в коридор университета и садится на скамейку без спинки, вытягивая ноги перед собой и устало закрывая лицо руками. Сегодня был последний вступительный экзамен, результаты которого нарисуют всё будущее каждого из них. Так странно получить результаты через пару недель и доучиваться с этими цифрами. Кто-то будет светиться в коридорах, кто-то превратится в тень, а кто-то и вовсе пропадёт из стен школы. И Гето не имел ни малейшего понятия, в какую категорию он попадёт. Скамейка чуть сдвигается в сторону: кто-то садится рядом. Сугуру убирает руки от лица и смотрит в сторону. Голубые глаза Сатору направлены прям на него, разглядывая что-то внутри. И или ему кажется, или это правда так, но всё вдруг кажется таким далёким и незначительным, когда вот это чудище генерирует в онлайн режиме очередную глупость, чтобы тебя посмешить. Когда садится рядом так, чтобы плечо шло к плечу, а коленка к коленке. Когда тянется через спину, чтобы приложить банковскую карту к терминалу раньше и получить «недовольный» взгляд. Когда держится пальцами за край кофты в толпе. Когда в рассказах говорит «мы» вместо «я и Сугуру». Когда… Сугуру вдруг мысленно смотрит на множество кусочков пазла, наконец-то перевёрнутых к нему лицевой стороной. Всех этих «когда» было бессчётное количество, и где-то на поверхности он понимал, что кроме дружеского между ними есть ещё много чего. Но Гето просто не мог себе позволить это многое, потому что это бы значило утянуть Годжо за собой. — Так, так, ага, и чё, и чё, — с улыбкой спрашивает Сатору, изображая полное погружение в их шестичасовой диалог, которого не существовало. — Сатору… — вздыхает Сугуру. — Меня сейчас насиловали в голову два с половиной часа. — Тогда пошли проветримся, — Годжо быстрым шагом заходит в настежь распахнутую дверь гардероба и забирает их куртки. Сатору сбегает по ступенькам, прыгая с последней в небольшой сугроб и поворачиваясь на Сугуру. Порыв ветра одёргивает край шарфа в сторону, и пушистые концы ярко-синего цвета трепыхаются волной. Гето стоит на самой верхней ступеньке, с руками, засунутыми в карманы куртки, и смотрит на ребячество Годжо. До чего же согревающее зрелище. — Я тут всё думал, может, поступим на одно направление? — вкрадчивым голосом спрашивает Сатору, шагая рядом с Сугуру и поглядывая на него чуть ли не каждую секунду, чтобы прочитать ответы по лицу раньше, чем он что-то скажет. — Давно думал? Годжо специально задумывается, хотя ответ уже давно заготовлен. Правда, самый-самый настоящий ответ лучше не озвучивать. Сатору думал об этом с детства. — Когда мы в первый раз поговорили в начале старшей школы. Помнишь, мы Нанами помогали? И ты тогда мне сказал, что думал о чём-то, связанном с предпринимательством. — Как же давно это было… — протягивает Гето, возвращаясь в занесённые снегом, покрытые пылью и залитые дождями времена. — Да… Я тогда сразу подумал, как было бы классно открыть что-то своё. Начать с маленьких вещей, а потом поглощать всё больше и больше отраслей, пока наше лого не станет одним из самых узнаваемых. Круто же? Да? Снежинки звёздочками мерцают в чистейших глазах напротив. Сугуру прокручивает такой сценарий в голове. И ничего не чувствует. Он поднимает взгляд на Годжо, и открывает рот, но не может произнести ни слова. — Я… Сатору, я не могу тебе ничего обещать, — Гето видит, как уголки чужих губ опускаются вниз, но возвращаются на место с усилием. — Я не знаю, хочу ли этого теперь. Я… Вообще ничего не знаю. Прости. Сердце Сатору трескается на кусочки, разрывается со звуком, когда цепляешься рукавом кофты за ручку и резко тянешь, в панике ища потом дыру. Но как? Он же был уверен, что это их общая на двоих мечта. А оказалось всего-навсего фантазия. — Сугуру, ты чего? Я, конечно, не привык, чтобы мне в жизни «нет» говорили, но ты вообще не обязан! Слышишь? Сугуру издаёт смешок и щурится, утвердительно мотая головой. Солнце падает на его плечи. Сатору вдыхает зимний воздух, ощущая бесконечный трепет внутри. Годжо хватает Гето за руку и тянет вниз, падая в снег, тут же поднимающийся множеством снежинок в воздух и кружащий над ними. Блёстки медленно опускаются на одежду, на волосы и ресницы. Сугуру от неожиданности вскрикивает, а Сатору смеётся, хватая горсть снега и кидая в него. — Ну и зачем?! — Гето делает ровно то же самое, но Годжо уворачивается раньше. — Чтобы веселее стало! Стало же? — почти кричит Сатору, отползая в сторону. Сугуру встаёт на колени, сгребая снег двумя руками сразу. — О-о-о, ещё как! — Гето видит в голубых глазах настоящий ужас, и Сатору пытается быстро подняться на ноги. — Ещё как! Когда Нанами и Хайбара выйдут из университета, они найдут их, краснощёких, с мокрыми от пота и снега волосами, в остатках сугробов. Сатору будет лежать звёздочкой, вычертив под собой ангелочка, а Сугуру сидеть рядом, выдыхая клубы пара. И даже сейчас он не отказал Годжо ни в чём на самом-то деле. А свой первый отказ тот получит через пару лет. Лет, которые пройдут в борьбе с собой, лет, потерянных за сожалениями и бесконечными сомнениями.***
Прозрачная упаковка с голубой подложкой шелестит в пальцах, разрывающих её на две части. Холодный металл невозможной тяжестью ощущается в руке, и Сугуру закрывает глаза, слушая шум воды. По запотевшему зеркалу, висящему над раковиной, стекают капли воды. Собравшись с мыслями, он закрывает воду и проводит кончиками пальцев по ней. Гето смотрит на время, прикидывая, сколько ещё он будет дома один, а затем перешагивает бортик и встаёт на дно ванны. Горячая вода тут же начинает покусывать кожу, и Сугуру медленно садится, а футболка тут же прилипает к телу с хлюпающими звуками. В руке зажат скальпель, чьё лезвие, торчащее вверх, отражает свет и искажается в шевелящейся воде. Сугуру сидит так несколько минут, слушая редкие всплески и настраиваясь. За последние две недели он думал о множестве вещей. Вспоминал слова Сёко, вспоминал всё хорошее, что было, но не думал, что ещё могло случиться. Он, где-то очень далеко, знал, что это вполне способно расстроить дорогих сердцу людей. Но в тот момент уже не будет никакой разницы. Гето просто больше не мог существовать с нескончаемой болью и тревогой, играющей из вкладки, которую никак нельзя найти и закрыть. Сугуру уже давно перестал представлять своё будущее через десять лет, через год, через месяц, через неделю и даже через день. Белый лист, который не примут на контрольной. Но как же друзья? У них есть кто-то ближе. А Сатору? Он сильный, справится. А о родителях ты подумал? Мёртвый сын или сын-разочарование? Ты просто ведёшься на собственную слабость. Если я это признаю, тебе станет легче? Боль не может быть бесконечной. А если может? Что она подумает, когда поймёт, что ты убил себя её же скальпелем? На этой мысли Сугуру заносит руку вверх, сжимая скальпель так, что он чуть ли не врастает в ладонь. Лезвие чертит полукруг в воздухе, и застывает в миллиметре от руки. Гето вздрагивает, открывая глаза и смотря на вспыхнувший точно так же экран телефона. Два круга разных цветов высвечиваются на экране, пока вместо набора цифр на экране из пикселей соединяется «Сатору». Сугуру закусывает щёку и протягивает мокрую руку к этажерке с шампунями, масками и гелями, доставая из середины мобильник и смахивая зелёную трубку. — Ну ты и долгий! — тянется из динамика. — Я тут подумал кое-что… Помнишь наш разговор после экзаменов? Сугуру застывшим взглядом пялится на скальпель в руке. — Это было неделю назад. — Да, да. Знаешь, если ты не хочешь, то и ладно. Честно, пофиг! — живо говорит Годжо, а его голос, должно быть, слышно и без прикладывания телефона к уху. — Самое главное, что ты есть рядом и всё! А уж учимся мы вместе или нет… Это же мелочь. Сугуру угукает в трубку и приваливается головой к плитке. Волосы мокрыми прядями обрамляют лицо с двух сторон, и вода покачивается в ванной. — Ну, на самом деле не знаю, зачем я тебе позвонил. Просто показалось, что тебе надо это услышать. Ну, что я рад, что мы продолжаем общаться даже после всякого. Не знаю, могли бы уже сто раз поругаться. У меня же тоже характер тот ещё. Да и то лето… — Да, я тоже рад, Сатору, — голос звучит тихо, потому что если Гето будет говорить громче, то Годжо услышит в нём дрожь. А это последнее, чего бы хотелось. — Ты чем-то занят? Сугуру смотрит на своё отражение в воде, идущее рябью. Вода начинает остывать, и футболка липнет к спине, как касается кожи всплывший в мутной реке утопленник. — Нет, просто спал. — А… Ой. — Годжо неловко смеётся в трубку. — Ну тогда не буду отвлекать от свидания с подушкой. Увидимся завтра. — Ага. Завтра, — нос начинает щипать, и Сугуру морщится, пытаясь подавить ощущения. Гето сбрасывает звонок и сидит с телефоном в одной руке и скальпелем в другой. Инструмент выпадает из пальцев и с громким булькающим звуком идёт на дно, звонко и тяжело ударяясь о него, как бьют в колокол. Сугуру закрывает глаза, и несколько слезинок скатываются по и так влажным щекам. Только сейчас он осознаёт, что Сатору просто не должен был ему дозвониться: всё это время затвор телефона был переключён на беззвучный режим.***
Летнее солнце светит в окно, прокатывается по столу и исчезает на полу большим бело-золотым пятном. Сатору сидит на одном диванчике, а Сугуру — на другом. И то ли Годжо кажется, то ли он реально стал выглядеть гораздо лучше. Свежее, бодрее, даже синяки под глазами превратились в чуть голубую кожу. Но это надо очень разглядывать Сугуру, чтобы заметить. Хотя, будто Сатору таким не занимался. Перед Годжо стоит блюдце с красно-белым тортом, сверху которого лежит располовиненная клубника. Перед Гето серая чашка с зелёным чаем без сахара, ещё слишком горячим, чтобы пить нормально. Вообще, Сатору понятия не имел, что они тут делают. Его сюда позвали максимально неожиданно, и он не ожидал от Сугуру каких-то встреч в кофейне. Но всё это вызывало у него такое же сладкое, как торт, предвкушение. Сейчас что-то будет. — Всё, Сугуру! Я уже не могу терпеть, — произносит Годжо, разламывая торт на две части. — Зачем мы сюда пришли? Голос у Сатору чуть-чуть нервный, но, всё же, он никогда не отличался настоящей выдержкой в таких делах. — Потому что у меня для тебя сюрприз, — Гето достаёт откуда-то из кармана рюкзака лист бумаги, сложенный в четыре раза, и протягивает его Годжо. Сатору с интересом выгибает брови, беря листочек за края, как самую драгоценную реликвию, которая развалится от дуновения ветра, и медленно разворачивает его. Всё нетерпение тут же улетучивается, и Годжо нервничает уже не от него, а от того, что вообще может увидеть внутри. Он ведёт взгляд по строчкам, читая напечатанное. Сугуру держит руки на остывающей чашке, оказывающей ему своеобразную поддержку. Хотя он и однозначно знает реакцию Сатору. Самое искреннее изумление освещает лицо напортив, сияет в глазах и румянит щёки. Годжо поочерёдно смотрит то на легко улыбающегося в ответ Гето (сердце щемит от фонового осознания, как давно он не видел такого), то на слова о том, что Сугуру зачислен на направление «Предпринимательство и управление бизнесом». Сатору ничего не может сказать, потому что всё теряется на фоне такой новости. Все эти месяцы он даже и не ждал ничего хоть каплю похожего на его мечты. А тут они стали реальностью, именно так, как ему и хотелось. Гето же просто надеется, что чужое счастье сделает счастливым и его тоже.***
И пока чьи-то жизни переворачивались, как бельё в стиральной машинке, жизнь Фушигуро Тодзи так же не стояла на месте. Кажется, таковой и была его карма. Все отобранные жизни, все выстрелы, все взгляды в прицел, вся кровь, смываемая с рук — всё вернулось разом. Причём самым несправедливым образом, ударив по человеку, который был дороже всех вокруг. Тодзи винил себя, что не замечал ничего всё это время. Хотя, это было самым глупым обвинением. И полтора года он пропадал в двух местах: в больнице и на работе. Оба этих места не вызывали ничего, кроме ужаса и сжирающей всё внутренней пустоты. Ты идёшь по этим коридорам, где все цепляются за надежду, вгрызаются в неё зубами, впиваются в неё ногтями, лишь бы удержать, лишь бы оставить себе какой-то кусочек. Потом ты заходишь в палату, где от твоей любви с искрами в изумрудных глазах остались слабые косточки, покрытые белейшей кожей, состоящей на половину из синяков. От чёрных локонов волос, переливающихся под солнцем, остались редкие клочки, тускнеющие под светом больничных ламп. И в каждом взгляде, в каждом жесте, в каждом тихом-тихом слове звучит мольба и просьба всё закончить. Но Тодзи просто не мог себе позволить всё отпустить разом. И когда тебе страшно чего-то лишиться, то это обязательно случится. Дома ты бываешь редко, чтобы поспать пару часов, переодеться и зарядить телефон. И каждый раз ты думаешь, как бы убежать от вопроса «где мама?». Эти два слова заставляли замирать и молча смотреть, пытаясь придумать что-то убедительное на этот раз. Как можно говорить, что она скоро вернётся, если ты уже сам в это не веришь? Пытаешься принять эту правду, чтобы потом было не так больно. Но что делать с болью сейчас? Правильно. Закапывать её на работе. Потому что за неё тебе уже воздалось. Тодзи стоит в переулке, смотря на человека с перерезанным горлом. Последний в списке, за который он получил деньги семьи Годжо. Кровь волнообразно вытекает из разреза, впитываясь в и без того сырую землю. Телефон вибрирует в заднем кармане, и Тодзи достаёт его, раскладывая рукой, держащей окровавленное лезвие за резную ручку, и смотря на неизвестный номер. Он теперь брал их все. — Да, слушаю, — холод пронизывает голос. — Фушигуро Тодзи? Это Национальный Онкоцентр, у Вашей жены, Фушигуро Мегуми, случился кризис. Вам стоит приехать, если Вы хотите успеть попрощаться. Глаза у Тодзи раскрываются, а вена на лбу отчётливо рисуется под кожей. Кровь приливает к лицу, и в такую холодную ночь становится до ужаса жарко. Как в аду. — Что значит попрощаться? — Простите, но шансов почти нет, — звучит из трубки дежурная фраза, которую на линии слышали уже миллион и один раз. — Так сделайте хоть что-то, чтобы были! — кричит Тодзи, и его голос эхом прыгает по стенам. Он сбрасывает вызов, и едва сдерживается, чтобы не швырнуть телефон в стену. Рука машинально выхватывает пистолет из-за пояса, и в переулке оглушающей очередью звучат выстрелы. Тодзи разряжает всю обойму в остывшее тело. Кажется, это было вечность назад, а не полторы недели. Как он забежал в палату и увидел тело, накрытое белой простынёй. Увидел руку, выглядывающую из-под её края. Худую, сине-белую и без кольца на пальце, потому что оно стало до ужаса велико и теперь всегда лежало на прикроватной тумбочке. Тодзи помнил, как упал на колени перед ней, как вцепился руками в прутья небольшой металлической перегородки и стиснул их так, что едва не оторвал её. Тодзи прокручивал это воспоминание в голове раз за разом, слушая гудки и шагая по спальне туда-обратно. Вызов принимают. — Сатору? Это Фушигуро Тодзи. Я выполнил работу ещё в начале месяца, но смог позвонить только сейчас. — Здравствуйте. А я думал, Вы уже не позвоните… Забавно, но я понял, что Вы всё сделали, когда один из партнёров отца куда-то пропал. Он мне всегда казался мерзким. — Я пробежался по его досье, ты недалеко ушёл от правды, — Тодзи сжимает пальцами переносицу и останавливается посреди комнаты. — Спасибо большое. Может быть, я ещё наберу Вас, — улыбка слышна в голосе Сатору. И Тодзи ни капли не удивляется. Такое затягивает. Он знал по клиентам наверняка. — У Вашей жены всё хорошо? Тодзи стискивает челюсть, думая о деньгах, чья часть теперь пойдёт не на лечение. — Она умерла почти две недели назад, — горечь пропитала голос. Сатору сдавленно выдыхает в динамик. — Мне жаль. Тодзи болезненно хмыкает. — А мне-то как жаль. Короткие гудки пикают в трубке, и крышка телефона закрывается. Тодзи остаётся стоять перед десятком полупустых коробок, совсем не понимая, как ему быть с вещами. С памятью. Он просто заблудился и пропал среди этих призраков. Телефон падает на покрывало, и Тодзи зарывается руками в волосы, поднимая лицо к белоснежному потолку. Постояв так несколько минут, моргнув раза три, мужчина ещё раз обходит комнату и открывает дверцу шкафа, начиная складывать вещи. Собирает футболки и кофты, сворачивает джинсы и юбки, смотрит на платья, вспоминая её в них. Ещё здоровую, ещё счастливую, ещё полную сил. Ещё живую. Часть одежды пахнет порошком и цитрусовыми шариками от моли, а те из вещей, которые она носила, пахнут дезодорантом, летними духами, домом, ею. Тодзи складывает одну из последних рубашек и кладёт её на самый верх заполненной коробки. Потом снова подходит к шкафу и вытаскивает совсем забытые футболки, стопкой закинутые в самый дальний угол. Их даже не надо складывать, и Фушигуро просто несёт их к коробке, пока из проёма между ними не вылетает фотография, проскальзывающая по полу и переворачивающаяся лицевой стороной. Тодзи кидает футболки поверх коробки и наклоняется, поднимая карточку за уголок. Его брови ползут друг к другу, образуя складку. Мегуми держит совсем маленького сына на руках и улыбается прямо в камеру, стоя посреди спальни в белоснежном платье-ночнушке. — Улыбнись в камеру! — просит Тодзи, держа старый фотоаппарат за тоненькую короткую лямку, которая даже не налезает ему на руку. Видео идёт уже полторы минуты. — Я и так всегда тебе улыбаюсь, — отвечает Мегуми, укачивая в руках младенца. Маленькие зелёные глаза внимательно смотрят на всё вокруг, и он вытягивает ручку с крошечными пальчиками вверх. — И тебе тоже! Девушка смотрит вниз, и мальчик хихикает. В этот момент Тодзи точно понимает, что такое дом, что такое счастье и что такое любовь. Все вещи, которых ему не доставало с самого детства, теперь были у него в руках. Фигурально и буквально. Эти воспоминания теперь будут не только в его памяти, но и в памяти фотокамеры. — Скажи что-нибудь себе через лет десять. Посмотрим, сбудется ли! — Через десять лет хочу… второго ребёнка. Дочку! Ещё хочу любить своего мужа и своих детей. И быть счастливой, — просто отвечает Мегуми. — Хотя, почти всё и так уже сбылось. Тодзи качает головой от таких слов, не зная, как выразить эмоцию. Он выключает запись и, не глядя, нажимает кнопку фоторежима. — Щёлкну на память, хорошо? Мегуми останавливается, и её нежный взгляд зелёных глаз направлен не в объектив камеры, а на Тодзи. Тёплая улыбка на губах именно для него. Потому что какой смысл улыбаться камере, если за ней стоит он? В этот момент Тодзи уверен, что так будет всегда. Он стоит, оперевшись на тумбочку, почти навалившись на неё так, что если бы не стена за ней, то она бы уже упала назад. Фотография зажата в пальцах руки, отведённой в сторону. Слёзы капают вниз, лицо горит, а внутри всё вот-вот взорвётся. Это боль, которой, кажется не будет конца. Тодзи утыкается в сгиб руки, стараясь не разрыдаться во весь голос. И если бы он сейчас развернулся к двери, то увидел бы маленького Мегуми, стоящего в проходе и молча смотрящего на него, стоящего посреди пустеющей комнаты с горой картонных коробок. В руке у него был зажат плюшевый кролик.