Русская принцесса

      Ночь тихая, влажная от недавно прошедшего ливня и, как обычно — походу вечно — тут бывает, нагнетающая. Максим, может, и побоялся бы после заката покидать дом, да вот призраки никакие не появляются. Нет ни зомбаков, ни криперов из Майнкрафта, в который во времена пресловутого журфака все рубились. Есть уходящий в сторону густого леса Денис, поправляющий спадающую с плеч шубу и проворно огибающий глубокие лужи. Об асфальте ведь здесь даже не слышали. Если ваще че-то слышали, глухие и тупые ведь.       Настроение и поведение у Дениса сменились по непонятной причине молниеносно: лыбился вроде, а в следующий же миг врубил мороз. Максу тот показался почти открытой книгой с секретом разве что насчет хозяинских дел в округе. Разговоры Макс завязывать умел, вот и пытался, но в ответ получил лишь отстраненные ответы. Словно полчаса назад не Денис доказывал с пылом о гаданиях на полную и неполную Луну, негативном влиянии янтаря на Водолеев и приятной энергетике Королевы кубков, которая подходила по всем параметрам Аришке. Ясно стало, что снова придется догадки строить и инфу выпытывать, когда он, спустя несколько минут молчания после ухода из дома Ариши, не попрощавшись направился в противоположную сторону.       Макса это раздражает. От того, что вновь с интуицией своей проебался, изнутри жжет обидка. Почти рисовал в голове картинки, как будет задушевно с Денисом пиздеть, местных женщин обсуждать и разузнавать незаметно все тайны. Он-то из самой Москвы в глушь Архангельскую сутки в поезде трясся не ради невинных девушек, а для сенсационного сюжета все-таки. Не то чтобы по своей инициативе встрял, но тот факт, что белыми пятнами в архивных статейках заинтересовался, отрицать не мог. Читал заметки на левых сайтах про чудодейственный монастырь, про посланного самим Богом на дрянную землю батюшку и загадочные исчезновения, про закрытый химзавод и предвкушал огненный материал. Трахался с Катькой в купе поезда и думал: кто не рискует, тот не пьет шампанского. А он вон какой молодец: охомутал сходу симпатичную даму, а в деревне туда-сюда и все — готов бомбический сюжет.       Рискнул, а тут ни шампанского, ни хотя бы пивка. Водка ментовская да настойки баб Нюрины. И с Катей отношения не клеятся после приезда, она все с Элей таскается. По пути к дому об этом Макс и думает, всматриваясь под ноги с целью не засрать окончательно единственные кроссы. После дождя прохладнее, чем обычно, а значит и в доме, на царском спальном месте, будет холодно или даже сыро. Макс со вздохом вспоминает о московской хате со всеми благами общества.       Эля, как обычно вся в черном, издалека почти незаметна — огонек сигареты выдает с потрохами. Она молчаливая. Вряд ли когда-нибудь признается о причине поездки. Максу уж точно, хотя как он только не пытается расположить к себе: и пистолет под ее подушкой игнорирует, и с Катей без вопросов отпускает. Эля, кажется, улыбаться не умеет или попросту не удостаивает этим. Хмурая постоянно, мрачная, но ей отчего-то хотелось поначалу доверять. Макс никому из местных не верит, пусть и вправду пытался, спутницам теперь тоже. Разве что Соня ясными глазами может заставить кого-то угодно поверить во что угодно, но Макса даже неумелым поцелуем во мраке монастыря не взять, не то что дешевым поэтическим сравнением радужки с морем или небом.       Выдохнув дым, Эля оглядывает Макса и в лоб спрашивает:       — Чем занимался?       — С Аринкой чаи гоняли, — негромко отвечает Макс, чтобы смешанную с гневом досаду не демонстрировать в полной мере, и поднимается по полупрогнившим ступеням на крыльцо.       Над дверью слабо светит лампочка, к которой почему-то не слетаются насекомые. До морозных ночей далеко. Под ногами скрипят половицы. Макс шарит по карманам в поиске сигарет и зажигалки. Покачав головой в попытке убрать лезущие в лицо растрепанные волосы, Эля стряхивает пепел и поворачивается к Максу. Тот затягивается с наслаждением и встречается взглядом с Элиным — испытующим и одновременно с этим безучастным.       — С кем ты только что там был? — интересуется она, пока Максим потреблением никотина провоцирует не только болячки всякие вроде спидораков, а и разливающееся по телу расслабление. И, что самое главное, отсутствие мыслей.       — Сын Хозяина так называемого, слышала? — усмехается он.       — Я думала, что он мифический. — Эля раздраженно хмыкает. — Сейчас бы Хозяином себя называть, типа, все жители — подчиненные или рабы, ага. Разбежался.       — Да все здесь странное, Эль, не только мужик этот, — говорит Макс и отстраненно думает, что у главаря местного явно в башке сдвиги, о которых так любят строчить под постами в инсте молодые психологи.       Постояв молча еще немного, Эля оставляет бычок в консервной банке, поставленной в самый первый день пребывания за приличный гонорар хозяйке, и бесшумно закрывает за собой входную дверь. Макс продолжает бездумно курить. Ночной воздух чистый и приятный, аж жить хочется, но потом сига кончается. С накатывающим ужасом Макс вспоминает, что находится в Сониным Богом забытой деревне.       Повертев слегка помятую пачку сигарет, он думает, а не закурить ли еще одну. Они тут бесконечные, и вот это в натуре пугает. Сколько бы не скурил — на следующий раз в пачке все двадцать. Сейчас девятнадцать. Зачастую Макс логически мыслит и перепроверяет информацию несколько раз, желая в достоверности убедиться, но это лажа какая-то натуральная. То ли у него беды с башкой, в чем уже почти не сомневается, то ли кто-то левый к этому причастен, что физически невозможно. Ну а так-то выгода в этом есть: можно не тратиться. Да и прикупить в деревне негде.       Макс не может точно определить, на какой из стадий принятия находится. На третьей, наверное, — торгу, смешанным с гневом и иногда отрицанием, но никакой, нахуй, депрессии. А принятие не наступит: слишком хочется вернуться домой. Ничего из происходящего он по-прежнему воспринимать как должное не может: ни резко меняющуюся погоду, ни некончающиеся сигареты, ни внезапное появление в монастыре сестры Сони. Привыкать начинает, однако за нормальное, естественное принимать все это весьма опрометчиво, учитывая его нрав. Максу не хватает только о собственном нраве рассуждать, когда пытается с местными деньгами или иными одолжениями договориться, чтобы дорогу отсюда показали. Он почти на физическом уровне ощущает не просто пиздец, а разрушение своей личности. Человек из него и в Москве был хуевый: алчный, пошлый временами, излишне честный только в случаях выгоды для себя. Без какой-либо связи, интернета и других адекватных людей, в глухомани, это изнутри жрет и не брезгует косточками. Чувство стыда Максу в полной мере или хотя бы на половину определенно не присуще, а все равно хуевит, когда воспоминания из старой московской жизни нахлынивают: девушку из клуба наутро киданул, порнушку на рабочем месте смотрел и много-много хуйни говорил. И сейчас говорит — это можно спецификой местности оправдать.       Соня уже третий день ночует в монастыре. На ее кровати теперь Катя спит, потому что одной ей страшно. Макс с радостью бы перебрался в соседнюю комнату с освободившимся местом, да Катя жалостливо попросила остаться, а то звуки какие-то странные по ночам слышит. У Эли пушка в наволочке, у Кати слуховые галлюцинации — кто-то под окном у нее шастает, — а у Макса — атрофированный синдром спасателя. Джентльмен же, ну.       В доме оказывается на удивление тепло. В общей спальне, хотя это гостиная вроде как, Катя подсвечивает фонариком на телефоне отрытую непонятно где и когда книгу, а Эля переодевается. В ее сторону Максим даже не смотрит: нечего смущать зашуганную отчего-то девушку, особенно если у нее есть оружие. Катя бросает на Макса усталый взгляд, а после вновь утыкается в текст на пожелтевших страницах. Ему она нравится не только потому, что трахается отменно, а и за то, что, в отличие от всех остальных, эмпатичная и поистине живая. Словно у нее жизнь не сходится на одной точке — едва заметной отметке в Архангельской области.       Укладываются быстро: Эля слишком утомилась за день, Катю от чтения в сон клонит, а Макс напился Аришкиного чая. Последней мыслью перед отрубом становится ремарка рецепт попросить, чтобы не ворочаться впредь на смятых простынях по несколько часов.

***

      Макс просыпается, когда за окном только начинает светать. Он потирает глаза и, пытаясь не шуметь, поднимается. Даже отдохнувшим себя чувствует. Ничего такой у Ариши чаек.       Уткнувшаяся в подушку Эля дышит совсем неслышно. Сон у нее явно настороженный. Макс разминает затекшие ото сна на профилактической поверхности мышцы, одевается и покидает комнату, надеясь, что не разбудил девчонок. Обычно так рано он никогда не встает. Дома нередко бывало, что в это время только ложился спать. Но такое скорее по безудержной молодости, в первые пару лет после окончания универа, а потом уже тусовки до утра стали неинтересными по причине затяжного и болезненного отходняка. Дедом Максим себя еще не чувствует, однако это уже не за горами, раз в такую рань бодрствует и кроме Первого канала с Аришей ничего не смотрит.       На кухне прохладно. Тяжело разглядеть что-то кроме очертаний мебели. Передернув плечами, Макс наливает воду в граненый сссрский стакан. Она здесь ничем от московской или какой-либо другой не отличается, но есть в ней некий необычный привкус. Сладковатый. Залпом осушив стакан, Макс подхватывает яблоко из совдеповской вазы для фруктов. На голубоватом предрассветном свету вертит в руке, осматривая зеленую кожуру на повреждения. Яблоки, как и все остальное, попадаются червивые или гнилые. А для полного счастья только травануться не хватает.       Нащупав в кармане сигареты и зажигалку, Макс спешит набросить безрукавку и выйти на улицу. С детства привык, что если деревня, то это орущие по утрам петухи. А тут вроде и деревня, а петухов никаких не слышно. В первые дни он спрашивал об этом, а сейчас на подозрительную тишину не обращает никакого внимания.       По сырой земле стелется окутывающая зелень деревьев и пустующие соседние дома полупрозрачная пелена тумана. Воздух свежий, сильно контрастирующий с пыльными комнатами. Не до конца проснувшийся Макс с удивлением замечает сидящего на ступенях Дениса, повернувшего голову на звук открывшейся двери. Тот улыбается уголком рта и встряхивает волосами — челка все так же спадает на глаза. Поглядев на Макса снизу вверх, Денис кивком указывает на место рядом с собой, а после устремляет взор обратно — на двор. Ничего другого здесь нет. Макс садится, прослеживает за взглядом — может, интересное что? — и убеждается, что Денис просто скучающе таращится на сверкающую росой траву. Надкусив хрустящее кислое яблоко, от которого сводит челюсть, Макс понимает, что голоден. Чай Аришкин, значит, и вправду хорош: вон что с людьми творит.       — Сиги почему не кончаются, а, Дэнчик? — хрипло спрашивает Макс.       — А тебе хочется, чтоб кончались? — увиливает Денис. Голос звучит тускло, противоречит ясности карих глаз.       — Хочется узнать, что за трэшак тут происходит, — без утайки отвечает Макс, беззастенчиво скользя взглядом по незваному гостю.       Денис с накинутой на плечи шубой, в стремных голубых штанах и моднявых белых кроссовках. И с голым торсом. Деревенский стайл, хули.       — Меньше знаешь — крепче спишь.       — Я журналист.       — А я программист, — фыркает Денис. — Как видишь, программки на досуге не клепаю.       — Так че ж тебе в городе программистом-то не сиделось? — интересуется Макс, предвкушая порцию новой информации. Она-то повкуснее кислющего яблока будет.       — По личным причинам, — вскинув голову, твердо заявляет Денис. — Нет возможности вернуться.       — Понять не могу: что тебя в этих Топях держит? Ты же мужик неглупый, перспективный, а все тут ошиваешься. И Ариша…       — Про Арину даже не думай, — перебивает Денис, злобно сверкнув глазами. — Че, героем Набокова себя возомнил? У тебя тут своих полно, столичных. Приволок вон, что, мало? Гумберт-Гумберт, блять, с алиэкспресса.       Ему для полноты картины не хватает лишь в сторону сплюнуть, однако он только кривит губы, бесцеремонно вырывает у Макса яблоко и вгрызается туда, где тот только что ел. Да и хуй с ним. И с яблоком, и с Денисом.       — А ты про моих девчонок не заикайся даже. Они сами захотели — сами приехали. — Макс достает сигареты с зажигалкой. — А ты Арине вообще кто? Посиделки у вас специфические.       — Подруга она мне, — откликается Денис, прожевав яблоко, — сестра не по крови. Наши отношения нельзя отнести к чему-то конкретному. Энивей, не лезь к ней, понял?       — Она уже взрослая девушка, оставь свою дружеско-братскую опеку при себе. — Макс открывает пачку и млеет: одной, которую скурил вечером, не хватает. Не по канону получается.       Наклонившись ближе, Денис заглядывает в его руки:       — Ну и почему ты говоришь, что сигареты не кончаются?       На этот насмешливый вопрос Макс молчит: не верит промелькнувшей на чужом лице ухмылке. Он закуривает, прячет пачку с восемнадцатью оставшимися сижками и зажигалку обратно и рассматривает Дениса в начинающем незаметно теплеть свете. Тот идеален в своей неидеальности — в кривом носу и выступающих от худобы ребрах. Макс смирился с тем, что у него и на парней встает уже давно, в унике еще. Вдвое больше возможностей, думал он. А Денис выглядит как одна-единственная возможность, словно у Макса нет призрачной влюбленности в Аришу и втрескавшейся в него Сони. А Катя поматросила и бросила, как и сам Макс обычно делает, поэтому тут определенно без обидок и продолжения.       Денис неслабо притягивает его своим лукавым взглядом, шмотками по последнему деревенскому писку моды и вылетающими из красивого рта некрасивыми словечками. Повестись на него — перспектива стремная. Но заманчивая.       Сидят они молча. Макс курит, Денис хрустит яблоком, а петухи все так же доказывают свое отсутствие. Топи странные, Денис тоже. Макс задается вопросом: смириться или пытаться что-то изменить? Решает авансом принять странности, которые по-хорошему и странностями не считает. Необоснованное хамство и постоянно меняющийся настрой — это так, особенности характера. Денис швыряет недоеденное яблоко в кусты и с безразличной улыбкой произносит:       — Трехочковый.       — Ты че едой чужой разбрасываешься?       — Почему чужой? — Он с наигранным удивлением смотрит на Макса и надменно тянет: — Здесь все — мое.       — Формально: бати твоего, — возражает тот, выдохнув дым.       — Да похуй, Макс. — Денис давит лыбу. — Ты тоже мой.       — Хуйню несешь, — усмехается Макс. За импровизированной пепельницей встать ленится — тушит сигарету о разваливающиеся от старости деревянные перила.       — Я все, что хочу делаю, — с пристрастием шепчет Денис, придвинувшись совсем близко, и поднимает умалишенный взгляд. — Хочу — яблоки выбрасываю, хочу — перестреляю здесь всех нахуй. Андестенд?       — А инет провести не хочешь? — склонив голову, в открытую смеется Макс.       От Дениса пахнет хвоей, лесом и травами, словно он не просто поехавший, а нимфа какая-то из фэнтезийных романов в «Читай-городе». Одно от другого не столь сильно отличается, но для Макса разница видна немаленькая: у лесных нимф есть мотивы устраивать кровопролития на полную луну, а Денису что-то в башку ударит — и он это сделает. И кровопролитие в полнолуние устроит, и тачку вместе с собой с обрыва сбросит, и деревню полностью выкосит, и монастырь с людьми внутри подожжет — все, что взбредет. Гадать не нужно. И так видно.       — Ебало свое завали. Это не так работает. — Закатив глаза, Денис отстраняется и встает.       Он поправляет едва не соскользнувшую с плеча шубу, останавливается перед Максом, закрывая от только-только прорезавшихся лучей солнца, и скрещивает руки на груди. Макс насмешливо улыбается.       — Ну ты ж важная персона тут у нас, — слащаво напоминает он, разглядывая Дениса с нового ракурса.       — Вэри, вэри импортэнт.       — Так почему не уедешь все-таки, а?       Помолчав, Денис с нажимом говорит:       — Не могу.       Под его недовольным взглядом Макс чувствует себя так, будто пришел задавать каверзные вопросы не какому-то бывшему айтишнику, а самому президенту. До интервью с президентом страны Максиму далеко, с условным президентом Топей — в самый раз. Если им принято разгуливать полуголыми и с ружьем.       Денис внезапно наклоняется к Максу, цепко хватает за плечи и шипит прямо в лицо:       — А ты, журналюга, все разнюхиваешь для своих газетенок желтушных.       Макс сжимает челюсть едва ли не до скрежета зубов: бесит Дениска до невозможности и при этом остается, сука такая, притягательным.       Резко отстранившись, словно не было сейчас никакой близости, Денис ухмыляется. Видит, что смог задеть.       — Ну давай, дерзай! — плотоядно улыбается он, ступая спиной вперед по влажной траве и не прерывая зрительного контакта. — Все равно не найдешь нихуя, клоун!       Денис разворачивается, придерживая одной рукой шубу, и удаляется прочь с гордо поднятой головой.       — У меня хотя б шмотки не как у проститутки, — кричит Макс вслед и сдерживает усмешку. Не может такое поведение всерьез воспринимать. — Русская, блять, принцесса!       Не оборачиваясь, Денис показывает средний палец. Эта ситуация откровенно веселит Макса.