Про-герои уже давно выдвинулись, и только злющие вопли доктора Гараки в наушнике вернули Сошио в нормальное состояние. Тот пообещал ему полный разнос в белом доме, на что Сошио нервно дёрнул челюстью и молчаливо согласился с тем, что пора валить. Мужчина раскидал Ангелов по машинам вместе со злодеями, некоторых из последних оставляя без средств передвижения, бросая на произвол судьбы и самостоятельное спасение бегством. Когда полиция увидела, что под действием гипноза Ангелы стали применять больше силы, с явным намерением убивать, то дала команду отступления. Про-герои Всемогущий, Старатель и Босатка были уже в пути.
Сошио крепко вцепился в руль. Он вёл машину неаккуратно и криво, постоянно смотрел в зеркало заднего вида, пялясь на спокойно сидящих Шото Тодороки и Шихая Куроиро. Злодей, сидевший рядом, постоянно просил быть осторожнее.
Бесишь. Ты меня бесишь. Заткнись. Я сам знаю, как будет лучше! Сошио молчал на упрёки злодея, владеющего причудой окаменения. Он не понимал, зачем он вообще взял с собой кого-то из этих отбросов, а сейчас вообще вынужден был выслушивать от него комментарии.
— Лучше смотри на дорогу, — снова бросил тот, когда Сошио непроизвольно дёрнул машину вправо.
— Напомни, зачем я тебя вообще взял с собой? Кусок…
— Может потому, что на твою машину упал кусок бетона, а это — моя машина? — злодей пристально уставился на Киоку, который, в свою очередь, тоже отвёл взгляд от дороги, заставляя злодея понервничать от очередной тряски.
Шото и Шихай стукнулись лбами при неудачном повороте. Вид рассеянных детей насмешил его — Сошио дико засмеялся.
— Всё в порядке вообще? — злодей повернул голову к задним сидениям и увидел, как парни нахмурено смотрят на него. — А у тебя, Сошио, всё в порядке?! Веди аккуратнее!
Но тот не слушал.
— Хорошо, да? Хорошо же, что мы в сраной Осаке, где за нами даже вертолёта и не прислать из-за этих ебучих высоток! Хорошо же, да?! Хорошо, что здесь столько дорог, и мы все незаметно разъехались, а встретимся уже только там, где нас никто не найдёт! Знаешь только, что в этой истории плохо?!
Нет, злодею это не интересно. Он возвращает взгляд в окно, смотрит как они едут в стремительном потоке машин, выезжая на шоссе, где так повилять уже не удастся, ибо это привлечёт слишком много лишнего внимания, не говоря уже о камерах видеонаблюдения. Сошио выходит из себя: руки дрожат, крепко сжимая руль, на лбу вздувается пару вен, а взгляд дичает на глазах.
Как ты вообще смеешь меня игнорировать, сраный ты кусок говна?..
— В этой истории плохо только то… — продолжил Сошио не своим голосом.
— Мне не интересно, дружище, — скучающе бросил злодей.
Это было последней каплей.
Я просто убью тебя. Ты думаешь, я не смогу? Шихай и Шото безучастно смотрели, как мужчины на переднем сидении всё ругаются, а лбы, между прочем, уже болезненно пульсировали от сильного удара, отдавая в голову стучащей, неприятной мигренью.
— Что, в голову не залезть? Никак не заставить подчиниться? Тебе не кажется, дружище Сошио, что ты уже совсем крышей поехал? — злодей в одно мгновение облачился в свою каменную кожу, не пропуская внутрь себя ничего. Никакой захват памяти с ним в таком виде не сработает. — Давай начнём сначала: мы едем в моей машине, мы едем в наш общий белый дом, где ты будешь делать дальше свою работу, а я — свою. Мы приедем и мирно разойдёмся по своим делам. И тогда мне не придётся рассказывать Гараки о том, каким ты стал конченым ебланом, судя по всему уже давно отрешённым от нашей главной задачи. Думаешь, я такой слепой, что больше не вижу Ацухиро и того с фиолетовыми волосами? Что, проебался, Сошио? — голос злодея был ровным и спокойным, даже уставшим, поэтому последние насмешки не произвели должного эффекта на Сошио. Но как будто лишь заразили своей усталостью.
— Зачем тебе эта информация? — Киоку был подавлен.
Злодей уже с интересом поглядывал на него, забавляясь от таких резких перепадов настроения этого психа. От осознания того, что Сошио ничего сделать ему не может, и, более того, сейчас в полной мере ощущает свою уязвимость, к нему пришла храбрость, а раздражённая усталость отошла на второй план: злодей мгновенно развеселился.
— А ты как думаешь? После побега Даби в какую-то злодейскую фуфловую шайку, Все-За-Одного очень сильно заинтересовался, что же на самом деле творится в белом доме. Почему же Даби свалил? Почему же Гараки и Сошио только обещают ему золотые горы, а по итогу — какая-то хуйня, как сегодня? Почему же Сошио всегда такой злой и орёт как чёрт?.. Ох, я знаю. Потому что ты — уже давно поехавший придурок. И сегодня я в очередной раз в этом убедился. И знаешь, Гараки я действительно ничего не скажу, но вот Все-За-Одного будет очень рад получить эту информацию.
Киоку ломано ухмыльнулся, чувствуя, как начинает одолевать пальцы неконтролируемая дрожь из-за бессильной ярости.
Я убью тебя. Эта прекрасная мысль и благоприятная перспектива как-то резко успокоили его, и Сошио замолчал. Машина погрузилась в тишину. Даже когда злодей понял, что Киоку нечем ему противостоять и продолжил давить на него дальше, желая ещё вывести доктора из себя, — Сошио молчал. Руки всё ещё иногда делали резкие выпады в стороны, но большую часть времени мужчина вёл машину спокойно. Когда они ехали уже в префектуре Сидзуоке, подъезжая всё ближе и ближе к своей лесной базе, Сошио немного снизил скорость движения. За окном стремительно темнело; вся вереница машин с остальными участниками миссии уже успешно пронеслась впереди них. Сошио интересовало лишь одно:
— И вас таких много?
— Очень, — злодей снова ухмыльнулся, увидев реакцию Сошио на свои слова, а после и вовсе засмеялся, когда увидел, как Киоку направляет на него свой пистолет. — И что?
— Пистолет ведь не сработает, а, Пиноко? И мой контроль памяти и мой верный кольт не причинят тебе никакого вреда, да? Какая жалость...
Сошио тяжело вздохнул и нажал на тормоз. Машина резко остановилась на месте. Послышался глухой звук удара с задних сидений. Снова.
— Не глупи, лучше не порть о себе и так уже испорченное мнение, — злодей оскалился и замахнулся, чтобы ударить Сошио.
Тяжёлая и шершавая от каменной поверхности рука долбанула блондина по щеке. Кожа в этом месте мгновенно свезлась, сопроводившись острой болью; множество маленьких и неглубоких порезов стали выпускать из себя алые капельки крови. Сошио зажмурился, привыкая к тому, как зажгло ударенное место. Раскрыв глаза, он увидел, что Пиноко злорадно улыбается, осматривая следы крови, размазанные на его острых костяшках. Правая сторона лица Сошио болела и кровоточила. Он неровно задышал, задыхаясь от злости и чувствуя жалость к себе. Его никто не смел трогать до этих пор. Никто! Только он мог так делать с другими! Глаза стали влажными, но не от боли — от унижения. Но Киоку, немного поразмышляв, выдохнул и сдержался.
— Дай покурить спокойно, когда я приеду вряд ли мне это удастся, верно? Я и поделиться могу, — Киоку достал пачку из кармана, в которой лежали пара сигарет и зажигалка.
— В моей машине ты курить не будешь.
Пиноко вырвал пачку сигарет и выкинул её в окно со своей стороны.
Вот теперь это точно была последняя капля. Сошио со злым лицом смотрел, как злодей выбрасывает его сигареты — его единственное утешение и антистресс в этой жизни. Он устал сдерживаться, ради мыслей о сладкой мести. Зачем же сдерживаться, если можно всё закончить сейчас? Ярость снова взяла над ним верх: Киоку сделал ответный удар по чужому лицу, больше от самого желания ударить, чем от желания навредить, и, закономерно, Пиноко не было нанесено ни единой царапинки, а вот рука блондина оказалась разодрана.
— Шото, минус шестьдесят градусов, заморозь его, сейчас же! — наконец яростно закричал Сошио и перевёл взгляд на заднее сидение.
— Даже не ду…
Пиноко не успел договорить: Шото по приказу положил на плечо злодея свою ладонь, и тело Пиноко моментально покрылось льдом, который безвозвратно заморозил каждую клеточку его тела.
— Я неплохо так покалечился в бою, верно? Да... Именно в бою, — Сошио посмотрел в зеркало на свою саднящую щёку, а затем перевёл взгляд на свою пострадавшую руку. — Но ты, мой друг Пиноко, покалечился гораздо больше. Знаешь, тебя там камнем случайно расплющило. И на базу ты не вернулся, к сожалению. — Сошио, потянувшись к двери со стороны злодея, разблокировал и открыл её. Аккуратно отстегнул ремень с оледеневшего тела Пиноко и немного задрожал от холода, исходившего от этой огромной глыбы, что ещё с минуту назад была живым, тёплым человеком. — Шото, твоя сила потрясающая. Ты заморозил его за секунду, мелкий ты чёрт! Молодец, хороший мальчик. В отличие от других Тодороки… Уфф, бедный Пиноко, которого даже его сраная каменная кожа не спасла.
Сошио расстегнул и свой ремень безопасности, снова развернулся корпусом в сторону Пиноко и что есть силы ударил обеими ногами ледяную фигуру. От удара та громко треснула в нескольких местах и выпала из машины, громко и характерно трескаясь.
Блять! Там же сигареты! Сошио выскочил из машины, подбегая к скрюченному в сидячем положении бывшему телу Пиноко, победно завалив на него ногу сверху.
— Знаешь, что я научился делать в белом доме, Пиноко? Нет, не знаешь, и не узнаешь, ха-ха-ха, — Сошио охватила очередная за сегодняшний день истерика. — Если не можешь сам разобраться с проблемой — заставить сделать это других!
И Сошио начал долбить его ногами, чувствуя, как отдаётся болью битьё по твёрдому льду, но как же всё-таки приятно из-за долгого выжидания момента в конечном итоге отхватить победу. Тело Пиноко стало разлетаться на большие и маленькие куски; его уже не соединишь. Но Киоку было мало. Он всё пинал и пинал, дробя покрытые льдом куски тела на более маленькие. Вокруг всё постепенно накрывало ночной темнотой. На базе его, наверняка, уже заждались, ну и ладно. Сошио не рвётся вперёд, не стремится, всё уже пошло по пизде. Где-то под останками тела он увидел знакомую пачку сигарет, которую знатно придавила твёрдая ледяная туша.
Блять!
— Ладно, курить вроде можно, — Сошио недолго отдышался, прежде чем закурить.
А пока устраивал себе небольшой перекур, попросил Ангелов помочь прибраться — собрать разломавшиеся останки и отнести их как можно дальше в лесную чащу, и закопать. Руки тряслись, на них смешалась засохшая кровь охранника из Осаки и своя собственная. Лицо на месте удара дьявольски болело. Сигаретный дым слегка вскружил голову: Сошио вошёл в свой транс, отключая сознание и чувствуя, как медленно надвигается шторм на его мирную гавань. Вокруг вконец потемнело, мальчики вернулись из леса с ободранными из-за льда и смешанными с кровью и земной грязью ладонями. Их лица были мрачными, они оба поджимали губы от саднящей боли, но не говорили об этом. Они знают, что если они чувствуют это — нужно просто потерпеть, ведь так будет не всегда. Не всегда ведь? Но помимо этой — точно временной — боли, в груди у каждого была своя, что была с ними каждый божий день. Ноющая, странная и сильно тревожащая боль. Но нельзя. Нельзя тревожиться. Нельзя позволять себе сбиться с цели. Нельзя пропустить команду. Поэтому все Ангелы терпят. Терпят и ждут, когда закончится и эта боль, хотя где-то глубоко внутри осознают — не закончится. Будет всегда. Как всегда и будет в их голове голос, отдающий приказы, как всегда будут и сами приказы…
Допустим я вернусь обратно и скажу, что этот мудак сдох на задании. Допустим… его будут искать первые дни. А когда Все-За-Одного поймёт, что я просто убрал его, когда Все-За-Одного поймёт, что я прошарил весь сраный персонал, почистив немного им память об этой миссии, то пройдёт явно не парочка дней. Я даю себе немного времени… Но немного времени на что? Что мне делать теперь, когда маэстро разочаровался, подослал своих людей и уже знает, что мне нельзя доверять? Неужели это из-за Даби он так разозлился?
— Что мне теперь делать? — спрашивает мужчина у стоящих напротив мальчиков, которых слабо освещают фары от машины.
Может, напоследок успеть всё-таки нагадить засранцу Даби? Сошио подходит к Шото и смеряет его своим презренным взглядом, полным ненависти. Тодороки почему-то вздрагивает. Ему страшно смотреть в эти глаза. Шото Тодороки, однажды созданный Сошио по подобию человека и имеющий мощную причуду, с помощью которой он должен помогать своему хозяину восстановить порядок в мире, сейчас стоит и ощущает, как бешено колотится его сердце. Тело всегда помнит и подаёт свои рефлексы, сколько бы раз Сошио не пришлось стирать память.
Может, мне убить тебя прямо сейчас? Сошио смотрит в его правый глаз — серый. Вспоминает тонкие очертания лица и фигуры Рей Тодороки. Её улыбку и милое лицо, которое однажды сказало: «Какая ужасная у тебя причуда, Сошио». Воспоминания болезненно сжимают грудь, а обида, почти детская в своей искренности и разрушительности обида, заставляет снова начать дрожать. В вены будто пустили раскалённую лаву. Сошио больно и горячо. Именно такая по ощущениям обида. Горячая, как кровь в теле Шото. Скалится. Тянет руки и ставит их на плечи Шото. Переводит взгляд на левый глаз — бирюзовый. Вспоминает вечно недовольное лицо Тойи, который никак не хотел подчиняться ему.
Сошио трясётся от злости. Сошио ненавидит Рей. Сошио ненавидит Тойю Тодороки, потому что он — творение Рей. Сошио ненавидит Шото Тодороки, потому что он — тоже творение Рей.
Я хочу видеть твоё лицо, милая Рей, когда ты будешь читать сводки новостей, в которых один твой сын — злодей, а второй — зверски убит мною. Я хочу, чтобы ты чувствовала боль прямо там, в сердце, как её когда-то испытывал я. Я знал, что между нами и не могло ничего быть, ведь ты уже тогда была замужем за Старателем, а Тойе уже был год от роду. Я знал, что ты никогда не посмотришь в мою сторону… но… сука… неужели, ты не могла быть хотя бы чуточку тактичнее?!
Сошио вспомнил, как они в первой половине года, на первом курсе, активно беседовали вместе на разные темы, обсуждали и анализировали поведение мировых звёзд и героев, вместе с другими однокурсниками любили обедать на крыше института. Вспомнил, как мило появлялась ямка на левой щеке у Рей, когда он выдавал остроумную научную шутку. И все были счастливы, когда никто не знал ничьих причуд. В обычной жизни люди ведут себя тактично, никто не спрашивает у друг друга о предначертанной свыше причуде; часто люди, годами работая вместе, так и не спрашивают о причуде другого: в обычной жизни это не важно. Но в какой-то момент сокурсники начали активно обсуждать свои причуды. Вторая половина первого курса, конец лета и слепящее солнце, опаляющее всех, кому «посчастливилось» сесть сегодня у окна. Рей любезно охлаждала всех желающих, прикладывая к макушке свою нежную ладонь. И Сошио тогда явно не охладился, а ещё больше нагрелся от смущения.
— Рей, у тебя такая классная причуда! У Старателя огненная, у тебя ледяная, как думаешь, у вашего сына будут двойные способности? — спросил кто-то из-за соседней кафедры.
— На это и расчёт, — неловко проронила девушка, отводя взгляд в сторону, будто не желая об этом говорить. — Может, вы лучше тоже расскажите про свои причуды? Мне было бы так интересно послушать!
И я сказал о своей. Без всяких провисаний. Я ответил бы честно на любой её вопрос не задумываясь. На любой вопрос…
— Ну, моя причуда — контроль памяти. Я могу контролировать чужую память, забирать воспоминания на время, например, — с какой-то ноткой гордости ответил Сошио тогда.
Я знал, что к этой причуде всегда относятся с подозрениями, но…
— Какая ужасная у тебя причуда, Сошио… — её взгляд резко из игривого стал пронзающим.
— Ого… Ну… С ней можно делать всякие нехорошие дела с людьми, а потом стирать просто память об этом. Идеальная причуду для злодеев, — подметил кто-то из группы.
— Вот именно, для злодеев, что вы тут устроили! Мы же не в клубе злодеев, мы здесь на психиатров учимся, алё! — только один из них вступился за Сошио, а он теперь даже не помнит его имени. Возможно потому, что в голову тогда остались лишь слова Рей и никого и ничего больше. Только её слова и взгляд, что навсегда выжглись в его мозгу раскалённой печатью. Печатью, которая напоминала о себе горячей болью обиды каждый раз, когда Сошио пересекался с ней. Думал о ней. Вспоминал. Он жалел, что заговорил о своей причуде. Он должен был знать, что даже она не сможет его понять. Не захочет. И даже спустя столько лет, всё, что связано с Рей, вызывало в Сошио неоднозначные, яркие и болезненные чувства. Но теперь Сошио научился ненавидеть. И он ненавидел.
Я тогда и не знал, что один только взгляд может причинять людям боль не хуже, чем лезвие ножа. Именно это тогда и ощутил Сошио. После той перемены с этим неловким разговором всё изменилось. Рей больше не имела такого энтузиазма пойти в компании Сошио на обед или хотя бы просто поболтать на перемене о чём-нибудь вместе. Парень был разочарован. Ещё спустя какое-то время на Сошио стали падать косые взгляды. Он пытался выяснить причину, но никто ничего не говорил. И в один из немногочисленных дней занятий, Рей, которая из-за своей новой беременности приходила на пары очень редко, Сошио встретился с ней лицом к лицу в пустом коридоре. Занятия были в самом разгаре, Рей уходила с них раньше по своим причинам, а Сошио просто проспал.
— Тодороки… Прошу, поговори со мной, — Сошио потянул руку в её сторону, но девушка отшатнулась.
И тогда почему-то Сошио почувствовал сильное желание понять. «Я только посмотрю, я не буду делать ничего плохого!» Он всё-таки протянул свою руку и коснулся её предплечья, заставляя на какое-то время её сознание встать на стоп. Парень был в шоке от увиденного: Рей самолично явилась в деканат и сказала заместителю декана, что считает его опасным учеником, будто неправильно, что человек, заведомо обладая силами владения чужим сознанием будет иметь важные знания о строении психики и многих психологических приёмах. На самом деле, она просто нахваталась сплетен от других студентов, от своего мужа, увидела по телевизору, но никак не сама до этого дошла. Сошио видел воспоминание о её представлении, будто бы он с помощью своей причуды мог бы зажать её в углу, насильно поцеловать и стереть об этом память. Сошио видел, как эта мысль ввела её в ужас, заставив бояться его, как огня. Сошио видел, как Рей удалила его контакт из своего списка. А ещё парень видел и сам прекрасно об этом помнил, как Рей однажды самолично погладила его по голове… с материнской заботой, естественно. Рей — молодая мать, и может поэтому очень заботлива и аккуратна с чужим комфортом. Она старается сделать для людей как можно больше и лучше — именно так и учили её в детстве, ведь она из богатой и обеспеченной манерной семьи. Семьи, в которой, возможно, учили презирать и бояться таких как он.
«Я думал, что хоть кто-то принял меня. В институте всё шло просто замечательно, пока никто не знал о моей причуде, кроме принимающей комиссии, а ей было на это как-то наплевать. Когда люди улыбались мне, я думал, что, в конце концов узнав мою причуду, они не перестанут общаться со мной. Да, они бы и не перестали, если бы… Если бы ты только не начала этот сущий заговор. Если бы ты не сказала, что я приставал к тебе. Ты правда сделала это, Рей?! Но за что?! Ты так боишься меня? Меня, который ни разу не сказал тебе плохого слова, не причинил вреда? Ты… Ты поплатишься! Поплатишься за это!» Сошио не вытерпел. Он не знал, чего хочет от неё больше — стереть все воспоминания о том, что он — плохой, или заставить признать, что он — добрый? Но что дальше? Через несколько дней память вернётся, и она осознает весь кошмар. И тогда это действительно будет преступлением. Или, быть может, просто стоит поцеловать её? Привести её кошмар в реальность? Сошио сжал её предплечье сильнее.
— Ты — ужасная женщина, которую я никогда не понимал… Но… Нет, не любил. Я никогда не любил тебя.
Сошио мягко и недолго поцеловал её в губы. «Я никогда не любил тебя.» Это заметил какой-то студент с другого курса, мрачно прошедший рядом, не понимающий, что вообще происходит. Сошио проводил его злобным взглядом и вернулся из своих мыслей и раздумий обратно в реальность, осознавая, что только что сделал.
— Никогда! Я никогда не любил тебя, Рей!
Сошио стёр память об этом инциденте и морально готовился быть приговорённым за домогательства. Да ещё и к кому. К чёртовой… Тодороки Рей — жене про-героя, который попросту убьёт за это. Сошио готовился. Сплетен за спиной стало больше. Уже никто не здоровался. Рей перестала появляться в институте спустя два дня, когда память вернулась. И с тех пор они больше никогда не виделись. Все эти двадцать три года.
И подумать только… Двадцать три года… А до сих пор болит. До сих пор болит от взгляда на этот серый глаз. Точно такой же… Сошио потянул руку к глазу Шото, но в конце сдержался. Опустил веки и с тяжестью на душе велел Ангелам сесть в машину. Приводя мысли в порядок, прошёл пару кругов вокруг Нисана, отобранного у Пиноко, и сел за руль, возвращаясь к месту назначения.
17:50, 6 января, пятница. Осака, район Хирана Вард, палатка оказания первой медицинской помощи, недалеко от места катастрофы
Изуку молчал.
Я опять не знаю что мне делать. Каччан сидит рядом, крепко сжимая мою ладонь. Наверное, тоже думает о том, как же было страшно. Ай! Слишком крепкая хватка! Кацуки с нахмуренными бровями смотрел на царапину на щеке Мидории, обработанную ранее взрослой медсестрой. Они сидели на низкой узкой лавочке, в светло-жёлтой огромной палатке с тусклым освещением, куда постоянно приносили вновь найденных раненых или же просто мёртвых людей, накрывая последних белыми полотнами. Везде пахло антисептиком и металлическим запахом крови, что оставался на языке неприятной горечью; где-то вдалеке взвыл от боли герой, потерявший часть ноги под обломком, свалившимся слишком внезапно. Медсестра перетянула жгут, и из входа в палатку показались лица фельдшеров, аккуратно садящих его на носилки, чтобы увезти в больницу. За жёлтой тканью-стеной просвечивались мигающие сине-красные огни машин скорой, полиции и пожарных, а ещё хорошо были слышны чужие крики, ругань и мольбы о том, чтобы кто-то оказался жив. А ещё сквозь эту жёлтую ткань, Мидория как рентгеном видел части порушенных зданий вдалеке, потому что Йо Шиндо по приказу Сошио устроил напоследок обвал нескольких дорог и зданий для большего ущерба. И если бы только Бакуго не был сильным, если бы он только не смог хотя бы на время отпустить ту конфликтную ситуацию, их бы с Изуку в итоге тоже задавило бы. И возможно они бы тоже сейчас лежали под этими белыми простынями… Но Бакуго смог. И только сейчас, будучи в относительной безопасности, он всё обдумывал глубже и детальнее.
Ты заплакал, Изуку. Заплакал, когда он ушёл. Ты… всё ещё любишь его? Неужели даже после твоих слов, что я — главнее? Неужели?.. Я слишком боюсь спрашивать. Я… Может, я просто не буду обращать на это внимание? Кацуки опустил голову, по прежнему крепко вцепившись в руку Деку.
Я ни за что не отпущу тебя. Я не хочу терять тебя. Никогда. Бакуго ощутил, как из глаз льются слёзы. В голову ударили воспоминания, как они уносили ноги. Как он крепко держал руку Изуку в своей и бежал в обратную от Шинсо сторону, в сторону выхода этих лабиринтов из рушившихся многоэтажек. Как он слышал и видел, что рядом снова падают блоки бетона и стеклянные панели. Бежал, желая только одного — спастись из этой заварушки, спасти своего Деку. Просто выйти живыми, чтобы потом можно было уже подумать и всё решить. Главное было — выжить. А теперь, когда миссия состоялась, он плакал. Еле слышно всхлипывал. Мидория подвинулся ближе и приобнял парня. Свободной рукой он, в неудобной позе, стал гладить слегка колючие блондинистые волосы, на которых осел слой строительной пыли. Проходящая мимо одна из медсестёр накинула на парней небольшой тёмно-синий плед, оставляя их в тёплом укрытии, потому что погода была холодной, а мальчики были без курток. Бакуго понял, что теперь нет смысла сдерживаться: его никто не увидит. Он заплакал сильнее, высвобождая всё, что копилось долгие месяцы и ни разу не выходило наружу. Изуку положил свою голову на его и зарылся носом в чужие волосы.
Они оба были в ужасе от произошедшего. Изуку вцепился в Бакуго машинально, а перед глазами так и стояла картина, где происходил ад кромешный, в котором перемешалось добро и зло, где каждый из них отстаивал свою сторону ценой жизни. И зло, к сожалению, в этот раз оказалось в более выгодном положении, имея на свой стороне более сильную команду. Кучи обломков, летающих в воздухе, как мошкара, а отнюдь не куски тяжёлого камня, задевающие убегающих; зовущие на помощь люди; сражающиеся злодеи с полицейскими и паника, уводящая сердце в пятки. Изуку за сегодня испытал спектр, наверное, из всех чувств, ведь совершенно резко его спокойный выходной перерос в день, когда он увидел своими глазами настоящую катастрофу и человека, которого уже думал, что потерял… Которого думал, что отпустил. Того самого человека, которого разум уже давно был перечеркнул тёмными чернилами… Но сердце, всё ещё невинное глупое сердце, попросту взбесилось, не подчиняясь никакому контролю, стоило лишь увидеть и услышать его. Изуку пронизывает слабая тряска: он думает о том, что теперь будет с Шинсо; что теперь будет со всеми этими жертвами; что этот злодей, решивший установить новые правила для общества, не на шутку заигрался. Изуку эгоистично допускает мысль, что он здесь вообще не при чём, что он вообще беспричудный и совсем не заслужил находиться здесь, так же, как и остальные беспричудные люди, оказавшиеся в центре войны между каким-то зазнавшимся маньком и государством, которое не смогло предотвратить этот хаос.
Как бы ревность не преобладала, самым загадочным и вызывающим внутреннюю ярость для Кацуки было осознание, что Шинсо, всё вспомнив, просто ушёл.
О чём он думает? Что он хочет от жизни? Почему сбежал? Неужели вернётся обратно к Ангелам? Что планирует делать и почему тогда так громко рыдал? Неужели у всех Ангелов действительно на все сто процентов промыта голова, и они совсем не отдавали отчёта своим действиям? Бакуго вздрогнул. Ненависть плавно перетекла в сочувствие, стоило вспомнить его поникшие глаза. Шинсо изменился: подрос на пару сантиметров, его подстригли, да и вообще костюм ему сделали очень крутой, но эта пугающая своей силой причуда контроля разума, которая вышла за все возможные этические рамки и рамки понимания, несомненно сеяла в душе чувство тревоги.
Изуку любит Бакуго Кацуки, но Изуку ощутил, как больно было потерять Шинсо снова. Потерять тогда, когда он вернулся. Вернулся в себя, вернулся в жизнь, и когда он мог пойти с ним. Даже просто как друг, он мог бы пойти с ним и с Бакуго, чтобы ему помогли. Чтобы решили все его проблемы, а затем нашли остальных и помогли и им тоже. Но… Хитоши не пошёл за ним. Глаза Мидории тоже намокли. Оба парня дрожали и плакали в своём едином объятии, думая об одном человеке и обо всём том, что с ними произошло.
— Я так рад, что с нами всё хорошо, — спустя какое-то время, успокоившись, выдал Кацуки.
Парень поднял голову: затекла шея. Он не открывал плед, не впускал к ним ледяной воздух, в котором пахнет антисептиком и чужими страданиями. В темноте на ощупь прошёлся носом по мокрому лицу Деку, который ещё не успел до конца успокоиться, и нежно поцеловал его во влажные губы от скатившихся к ним слезам — только это сейчас могло отвлечь его от страха за то, какие ужасы будут происходить дальше. Ведь за ними тянулись бесконечные, колкие мысли о собственной слабости, а Бакуго, вдобавок, преследовали мысли о своей недостаточной силе, даже если он и пытался повышать её как только мог. Но этого всё ещё было недостаточно, как он думал, совершенно точно недостаточно…
Мне тоже жаль, что он не остался, Изуку. Ты думаешь, я настолько жестокий? Я хотел бы, чтобы он вернулся в нормальную жизнь, конечно я бы этого хотел… Я просто не хочу, чтобы он мешал нашим отношениям… Вот и всё.
Всемогущий одёрнул плед, под которым они прижимались друг к другу, и с неловкостью отвёл взгляд.
— Юный Бакуго! Юный Мидория! Я так рад, что с вами всё в порядке! — его голос был полон родительской тревоги.
— Прости, что заставил тебя волноваться, Всемогущий, — хмуро произнёс Каччан. — Я не смог ничего сделать против них. Они очень сильные…
Я не смог. Я должен был определиться, что мне важнее: вытащить из этой бездны Изуку или отвлечься на бой, в котором бы я, столкнувшись со сраными Ангелами, скорее всего проиграл бы… Я… я клянусь, что стану сильнее! Я заставлю злодеев бояться титула «герой», чтобы никто и никогда не смел выступать с подобными переворотами, чтобы никакие шизики не смели надеяться, что могут что-то изменить в нашем обществе. Я им всем устрою. Бакуго загорелся желанием как можно скорее подчинить себе новую силу, чтобы достойно противостоять злодеям, терроризирующих их страну; чтобы навести порядок; чтобы подобного больше никогда не повторялось.
— Всемогущий! — Изуку решительно взглянул на своего парня, а после перевёл взгляд на героя номер один, — Хитоши, он… Он вспомнил всё, Всемогущий… Но… Он ушёл.
Улыбка символа мира дрогнула: он понял, что сейчас предстоит выслушать далеко не лёгкий рассказ.
Но когда ему было легко? И ведь верно — никогда.
