Свинец

— Это так странно… Они слишком похожи, тебе не кажется? — На пару секунд сердце сбивается с ритма, вздрагивает, натянутый до крайности, нерв внутри, дёргается, как от боли. Ненавижу, когда кто-то подкрадывается, но раз уж это сестра, предпочитаю промолчать. Сигарета тлеет между сбитых на костяшках пальцев. Рука противно ноет до самого плеча, рассечённая губа периодически кровоточит, а скула до сих пор онемевшая. Профилактическое рубилово, во имя спокойствия хотя бы на пару дней… с Максом закончилось для нас обоих так себе результатом. В приступах ярости, когда выключается мозг, когда накрывает, да так, что почти до истерики, он не щадит. Но единственное, что я могу ему дать — это сбросить физически своё напряжение. И теперь приходится терпеть последствия. Не то чтобы я не привык к подобным приколам за столько лет в этой дерьмо-грязи, но… приятного мало. — Эрик… — Что, Софа? — затягиваюсь и морщусь, смотрю перед собой, где в десятке метров, что-то в очередной раз мудрит грёбаный Морозов. В расстёгнутой рубашке с закатанными рукавами. В этих его низко сидящих штанах, босиком, растрёпанный и преступно притягивающий взгляд. Я пытаюсь не выискивать его в толпе ублюдков. Пытаюсь игнорировать нарастающий голод. Пытаюсь просто двигаться вперёд, словно ничего криминального где-то под скальпом, в чёртовых мыслях, не происходит. Потому что страшно терять над самим собой контроль. Страшно и жутко. А он усугубляет моё плачевное состояние ежесекундно. Особенно вот так, как сейчас, когда рисует большим пальцем ноги на земле, пытаясь объяснить что-то, и выглядит максимально увлечённым. Заложив волосы за уши, жестикулирует руками, где бугрятся и мышцы, и вены. А пальцы?.. А они у него — ожившее искусство. Да твою же мать... — Ну вот, посмотри, мы с Валерой вчера, когда фотки рассматривали, заметили, — перед моим носом вырастает смартфон малышки с фоткой младшего Басова. — У них даже есть одинаковые родинки. И черты. Типаж. Цвет волос. Даже глаза похожи, только у Филиппа они синие, а у Свята немного с серым оттенком. А ещё они оба — суки и садисты. Один Макса разломал на части, потом раздробил на мелкие куски, а после, будто в ступе, превратил в крошево, в порошочек, блять. Стального, непробиваемого Фюрера. Я в ахуе. А Фил теперь надо мной словно опыты проводит: замечает ведь, что смотрю — не мог не заметить — а игнорирует и провоцирует. Всем своим видом, тварь белобрысая. — Ну Эрик, — дёргает меня за рукав, за руку, которая и без того, сволочь, болит не переставая и бесит, дёргает неудачно — сигарета из пальцев вылетает, приземляясь под ноги. Малышка же не затыкается, ни когда снова закуриваю, ни когда молчу, никак не реагируя. Тупо, чтоб её, занозу, продолжает полосовать по свежей ране. — Они оба красивые. Очень. Как будто я не вижу. Только красота эта их опасна для общества. Для мужиков опаснее остальных. Потому что бабы поплачут и дальше пойдут, а нам... — А правда, что они с Максом когда-то вместе были? Ну, Фил и Макс. Тут всякое говорят. Выдыхаю, в тщетной попытке успокоиться. Мало мне того, что перед глазами почти эротическое представление полуголого демона, так ещё и имя его, словно в наказание, из уст самого близкого человека звучит не в первый раз за последние минуты. Каторга. Сучья каторга. Натуральное издевательство, не меньше. — Превратили базу в сериал «Сплетница», лучше обсуждайте что-то полезное, а не посещаемость кровати Макса. — Да я не… — хмурится и смотрит, не понимая, почему грублю. Я и сам не понимаю, потому что уж кому-кому, а сестре хамлю в исключительных случаях. И нет ничего проще — признаться ей в своей одержимости, помочь-то она ничем не поможет, зато не будет доставать на конкретные темы, но... — Ладно, когда вырубишь режим «придурка», найдёшь меня, — разворачивается и уходит, а я чувствую себя дерьмом, нарычавшим на неё из-за собственной слабости, и от этого настроение становится ещё гаже, хотя казалось, что хуже некуда. К вечеру все толпятся в новом, практически отремонтированном, большем, чем прежний, зале для тренировок в дальней части территории, возле стадиона. Нежилое помещение, которое руками и мозгами Фила перекраивалось все лето. Потому что народа дохуя, ресурсов достаточно, а заняться было некому, пока не появился белобрысый активист, тварь неугомонная. Энергии в нём плещется, как в реакторе: узнал, когда Макса осматривал Док, что я травмировал руку, и взялся весь день вместо меня проводить тренировку, плавно перетащив и моих, и своих бойцов в новое помещение, где подвешены на кованых цепях несколько длинных продолговатых груш. И так как они предназначены для парной тренировки, то ему нужен кто-то, чтобы держать её, пока показывает удары и технику. Но звать Фил у нас никого не спешит — Стаса нигде не видно, поэтому пыхтит в одиночку, а меня его полуголое туловище уже не просто изводит — утомляет всем своим видом. Потому что на улице была хотя бы рубашка, теперь же, кроме штанов, нет, сука, ничего. И нервов моих тоже не осталось. Ни единого окончания. И логичнее всего уйти от раздражителя, но вместо того, чтобы обойти по кругу, чтобы не сталкиваться с ним даже минимально — иду по прямой. Проходя мимо, на чистых рефлексах, ловлю летящую в меня грушу. Торможу обеими руками и встречаюсь с его взглядом: без эмоций, только концентратом бьющее аномальное спокойствие, в замерших, словно безоблачное небо, глазах. И у любого другого я бы спросил, нужна ли ему помощь, даже предложил бы, не раздумывая. Хули стоит постоять полчаса, подержать грушу? Но это он. И это я. Только пока торможу, рассматривая, пытаясь найти хоть что-то в равнодушии, что транслирует он напротив — Фил бьёт по груше. Несильно, показывая один из необходимых приёмов, а я замираю, как кролик, сука, перед удавом. Тот самый, который хотел уйти подальше от сводящего с ума Морозова, теперь в долбанном метре, ловлю с потоками воздуха его запах, и голова кружится от наслаждения. И эта нежданная близость заставляет рассмотреть придирчиво, каждый открытый миллиметр выучить наизусть, скопировать и отпечатать снимком в мозгу. Начиная с крупной родинки над левой ключицей внизу шеи. И россыпи более мелких по плечу. Посередине груди две… Ближе к левому боку вообще словно целое созвездие. Все лопатки и часть спины тоже усыпаны. Красиво… Уникально — хочется пересчитать то ли кончиками пальцев, то ли языком. В глазах темнеет, и хочется проморгаться, когда вижу под сердцем красноречивое MAX, которое он никогда скрыть и не пытался. Оно ослепляет, пробуждая ревность и зависть. Злость. Кучу всего разом, намешивая, словно в шейкере, ядовитый на вкус коктейль. Но этого демону мало. Ощущая мой взгляд, он ведёт рукой от своей шеи, медленно по груди, к напряжённым мышцам живота, доводит пальцы до пояса низко сидящих штанов, почти проникая под резинку, пока я не перестаю дышать. Мне становится жарко. Я чувствую появившуюся каплю пота на шее, но глаз оторвать не могу, и это моя ёбаная ошибка, потому что Фил резко бьёт по груше. Неожиданно сильно, настолько, что мне приходится отшатнуться, чтобы снова поймать её руками, перехватив взгляд, который кричит громче слов о том, что он, мразь, всё видит и замечает. — Я тебе не мешаю, Гонсалес? — приподнимает бровь, и мог ведь говорить громко, чтобы услышали все, унизить, опустить с небес на землю, но я практически читаю по губам. — Пережёвывай, глотать кусками вредно для здоровья, — резко разворачивается и отдаёт всё свое внимание шакальему отродью в зале. — Всем всё понятно? — переключается за секунду, совершенно потерявший ко мне интерес. А мне хочется развернуть его насильно и реально сожрать, суку. Потому что провоцирует намеренно, потому что становится наглее с каждым днём. И не просто наглее — демонстративнее. Будто у него цель — довести меня до невменяемости окончательно. Хотя куда уж дальше-то доводить? А он разворачивается и начинает боксировать грушу, четко левой-правой, правой-левой, пока я держу её. Натирая мои воспалённые глаза своим голым торсом, перекатом мышц. Но ему будто всё равно. Ни единого лишнего взгляда, просто пользуется моей помощью и игнорирует в то же время. Уникальное умение. Эгоистичное. Идеальное для идеальной суки, такой как Морозов. — Завтра продолжим, расходитесь, а то меня скоро расплавит от жары, — фыркает под понимающие смешки и уходит, пока я, как долбоёб, остаюсь в обнимку с грушей, переваривая его брошенные двусмысленные слова. От жары его, блять, расплавит, как же. Именно от жары. Вообще не намек ни разу. Не подъебал совершенно, сволочь. И накрутив себя до самой макушки, снова тупо сбегаю. От него, от себя, от оставшихся в зале салаг. От всего одновременно. Запираюсь в комнате, выкуриваю полпачки, забивая себя дымом до тошноты. А после, развалившись в ванной, гипнотизирую потолок, потому что смотреть на плавающую на поверхности сперму — стыдно перед самим собой. Потому что эти вязкие белёсые разводы — следы моего позора и слабости. Потому что дрочить на мужиков, может, и нормально, если этот мужик не Морозов. И ведь уже не раз и не два разложил всё по полкам в своей голове. Договорился не осуждать вспыхивающее возбуждение, не считать это чем-то грязным и мерзким, раз уж так вышло. Смириться с желаниями, принять их силу и научиться, с одержимостью им и всем этим сопутствующим долбоебизмом, жить. Но в мыслях всё звучит логично и просто, а как это воплотить в жизнь — ноль идей. И с каждым днём состояние всё более нестабильное, грозящее вылиться в абсолютное, грёбаное дерьмо. А ещё одного неадекватного на всю голову, помимо Макса, на базе не нужно. Это будет конец. Всем. И нам в первую очередь. *** Макс похож на качели. Его подбрасывает на эмоциональном подъеме, и он становится даже отдалённо похож на себя прежнего, а после — падает ниже некуда. Ниже сраного выстывшего ада, и крушит всё, до чего способен дотянуться, а я наблюдаю и в ужасе понимаю, что себе вот такого счастья не хочу. Смотрю на его безумие, что плещется в нём, как мутная болотная вода, и спрашиваю себя раз за разом: разве оно того стоит? Любовь настолько сильная и убивающая, стоит рассудка? Стоит здоровья? Потому что его куколка — его персональный убийца. Спрессованный, высушенный и растёртый яд. Доза от грёбаного здоровья, нервной системы, сна, доза от жизни. Неужели, когда проваливаешься в пропасть, не пытаясь даже искать оттуда выхода, пропадая, погибая от глубоких и беспощадных чувств, это действительно что-то настолько прекрасное, что стоит жизни? Неужели безумие, разделённое на двоих — своего рода подарок? Или ему как раз не повезло? Он нашёл то, что разрушит его окончательно. Заразился без шанса на спасение. И это завораживает и пугает. Буквально заставляя наблюдать со стороны, не в силах отвести взгляд. Опасаясь за него, переживая и не понимая, чем и как помочь. Переключаясь от Макса, осознаю, что внутри плещется что-то странное… Жидким металлом, обжигающим, лавинообразным, оплавляющим до шрамов, травмирующим и замещающим кровь, во вздувающихся от напряжения венах. Я не понимаю, что со мной происходит. И все попытки бессмысленны, провальны со старта, когда пытаюсь найти ответ, что это. Почему накрывает настолько сильно? Что конкретно захватывает надо мной власть? И как от этого — от того, чему нет конкретного названия — избавиться? Мозг в подобии транса, состояние на грани фантастики: я такого дерьма в своей жизни не ощущал. Будто обдолбанный, передвигаюсь, не видя никого и ничего, кроме его вытянутой фигуры. Разумом понимаю, что всё это нужно как-то устранить, разрешить, выбросить, изолировать в отдельном участке мозга и запереть. Но тело диктует свои правила. Награждая возбуждением, когда он поблизости. Постоянным, изматывающим. Всегда без исключений неуместным. И глаза как прилипли, так отлипнуть тупо не способны. Я бросаю на борьбу все свои оставшиеся силы, одёргивая себя, словно пса, с силой тяну за воображаемый поводок и приковываю внимание к более важному. Помогает не надолго, чужие проблемы поглощают слишком слабо. Эгоистичное нутро вопит, ноет и ноет, без перерыва, требуя только лишь одного. Его. Обласкать взглядом, вообразить очередное, возмущающее своей откровенностью, похотливое дерьмо. А фантазия, подключаясь, подкидывает картинки одна ярче другой. А ебучий Фил не помогает, расхаживая полуголым и дьявольски красивым. Я настолько измучен всем этим, что начинаю регулярно, ближе к отбою, сбегать к озеру, что за ограждением возле нашей территории. Сваливаю, просто побыть в одиночестве, охладить тело, прояснить спутанные хаотичные мысли. Привести себя хотя бы немного в порядок и стабилизировать. Вне стен базы дышится немного свободнее. Незначительную каплю, но становясь лучше и легче. И не раздумывая, я иду по знакомому маршруту, по вытоптанной тропинке, раскуривая спизженный у Макса косяк с травкой. Наслаждаясь прохладным ветром, который к ночи становится не таким уж и летним, не намекая, а показывая, что близится середина осени, и это последние тёплые дни, дальше всё начнёт увядать и осыпаться, снова исчезнет буйство красок. Но на подходе к озеру, благо, со слухом у меня всё отлично, я слышу всплеск воды. Решив сначала, что показалось, подхожу чуть ближе, но скрываясь за деревьями. И начинаю беззвучно материться, потому что даже в нескольких метрах, в полутьме, ибо освещение от базы досюда не достаёт, я узнаю из тысячи его фигуру. Изучив каждый сраный изгиб, линию его торса и спины. Фил… По пояс в воде, медитативно водит по поверхности руками, запрокинув голову, с зачёсанными к затылку волосами, смотрит прямо на луну. Будто книжный оборотень из какой-нибудь сексуализированной, дрочибельной, фэнтезийной книжки. И как же сверхъестественно красив его силуэт… Нереальный весь, словно неземной, приковывает к себе взгляд намертво. Я забываю дышать, застыв истуканом на месте, следя, как под гипнозом, за кругами на воде от его пальцев. Чёткий ритм, успокаивающий. Возбуждающий воображение. Заводящий фантазию из тупика на безграничные просторы. И сил сдерживать этот поток сознания… попросту нет. Телу похуй, что я кончил дважды в душе парой часов ранее. Совершенно похуй, что это уже не смешно, мне не пятнадцать, чтобы стояло от мимолётно увиденной картинки. Мне вдвое больше. Я наёмник, который забирает бездушно чужие жизни, получая за это свои кровавые деньги. У меня души не осталось, она вся на грехи растрачена. А я стою и любуюсь. Безжалостной тварью, чистокровной сукой, мразью, которая располовинила мой разум на две равные, борющиеся друг с другом части. Наслаждаюсь им, и глаза до этого мгновения пустынно-сухие, теперь словно увлажняются целебным бальзамом. Губы зализаны — я сдерживать себя не в силах, косяк тупо тлеет, дурь становится не нужной. Мне нужен он… Но когда проморгавшись, стиснув челюсть до хруста, в попытках обрести самообладание, чуть скашиваю взгляд, понимаю, что не только мне. По правую от меня сторону, примерно в десяти метрах, возле ствола дерева, не особо-то и скрываясь, стоит потенциальный смертник. Кретин, решивший, что самое время передёрнуть, глядя, как плескается в воде его инструктор. Падаль самонадеянная, будто конкретно для него тут почти эротичное представление в лице Морозова. Гоняет по стояку рукой, прикусив ебучую губу, и разве что не скулит от удовольствия, совершенно нихуя не видя, кроме фигуры в воде. И мне становится настолько омерзительно и тошнотворно, что к горлу подкатывает. Хочется выблевать бьющую по каждому нерву мысль о том, что я просто один из многих, кто хочет его. Я просто долбоёб, который так же, как вот это дрочащее ничтожество, попался на блондинистый крючок. Конвейерная, мать его, система. И это пробуждает такой силы ярость, что не понимаю, чего хочется сильнее: убить уёбка, который пялится с членом наперевес, или утопить первопричину безумия. А тело на чистых инстинктах бросает вперёд: подкрасться к дебилу, который гонится за оргазмом, проще простого — достаточно не мелькать на периферии и не шуметь слишком громко, остальное дело техники. И буквально спустя полминуты, я со всей дури вмазываю с ноги ему по заднице, да так, что тот заваливается вперёд и скатывается прямиком к воде, с громким всплеском туда окунаясь. — Что ты делаешь, блять? — вырывается, когда Фил оборачивается. И в его взгляде нет удивления. В бесстрастном лице нет вообще ничего. Он смотрит на то, как выбирается откашливающийся придурок из воды, как прячет свой гордо стоящий хуй в штаны и съёбывает, быстро и испуганно, в сторону базы. А меня колотит, мне мерзко, меня мутит, и в горле стоит привкус горечи с кислотой. Кажется, ещё мгновение, и начнёт выворачивать наизнанку. Потому что… я реально просто один из кучи уёбков? Точно такое же жалкое дерьмо, готовое спустить штаны и наяривать от одного лишь его вида? Серьёзно? Когда всё дошло до этого? Когда успело? — Плаваю, а ты решил встать в очередь, Эрик? — спрашивает ехидно, мокрой рукой зачёсывает свои блядские волосы к затылку и расплывается в ухмылке. Классическая сука на максималках. С тёмным взглядом, который в этом полумраке почти не рассмотреть. — Ты, наконец, нашёл свое место? — продолжает, а меня от его ёбаных намёков мутит ещё сильнее. Сказать в ответ тупо нечего. Тело бьётся в лихорадке, пот собирается и на висках, и на шее, и над губой. Рот словно сплавился, сросся, спаялся к чёртовой матери. А в груди печёт, в груди воспламеняется сердце и горит слишком ярко. Слишком сильно. Просто слишком. Стыд. Концентрированный, осязаемый, с привкусом подступающего к глотке позднего ужина, которым меня начинает выворачивать, едва я оказываюсь возле забора, окружающего базу. Блевать на нервной почве — давно забытая хуйня. Блевать от того, что тебе настолько мерзко морально, что всё наслаивается на физическое состояние, и ты не можешь с этим справиться — впервые. Полощет знатно, спазмы сжимают горло, которое дерёт изнутри, жжёт концентрированной кислотой и дышать сложно. Горит носоглотка, словно я вдохнул пламя или решил проглотить факел. Матерь божья, как же мне плохо. Обожжённые правдой органы пытаются вырваться из тела, не давая нормально вдохнуть. Перед глазами стоит картинка обмудка с его долбанным членом. И спазмы снова сжимают. Блевать тупо нечем — изнутри уже не выходит ничего, кроме воздуха. В голове звучат отравленные слова. Унизительные слова. Истина, как на ладони. Крах всего, во что я верил. Смерть какой-то частицы меня, произнесённая чужими губами. Губами, которые хочется целовать и разбить одновременно. Его всего хочется убить, уничтожить, стереть с лица земли, потому что только в этом видится спасение. Или же получить то, что стоит перед глазами, присвоить, пометить, выебать нахрен, как течную суку, чтобы перестал вести себя так нагло и смело. Получить, наконец, доступ, и пошло оно всё нахуй. Просто пошло всё нахуй, я не могу так больше. Я не справляюсь. Это грёбаная грань. Это конец всего. Это мой чёртов конец. Всё, финиш. — Мadre de Dios...