Свинец

Мне нравятся льстивые взгляды с проявляющимся в зрачках желанием. Ненавязчивые, сверкающие мимолётным восхищением глаза. Когда ты понимаешь, что мысленно твоё тело обласкали, что кому-то нужно всего лишь касание, и неважно — взаимно ли. Тонкий, едва заметный, молчаливый флирт. Не имеющий ничего общего с вульгарщиной или, тем более, похабщиной. Потому что одно дело — просто смотреть, изредка бросив полунамёк или комплимент, и совершенно другое — в наглую дрочить, как животное, за спиной. Ничего, казалось бы, криминального, особенно в сторону торчка-пидараса, которым меня многие считают, но на деле — тошнит от подобных проявлений мужской ублюдочной сущности, когда они тупо неспособны задавить вылезающую из всех щелей похоть. Моментально к хуям вырубается мозг, и начинается грязь и дичь, которая лечится одним лишь способом, из известных мне. Прохладное озеро, пахнущее тиной и стоячей водой, вряд ли настолько чистое, чтобы после, не помыв руки, стоило курить. Но мне совершенно до пизды. Натянув на мокрое тело штаны, всунув ноги в кроссовки, закуриваю и выдыхаю с ухмылкой дым, представляя лицо салаги, который сейчас не понимает — ему додрочить или ныкаться под плинтус, чтобы не отхуярили до состояния полутрупа. И лицо Гонсалеса, который даже в полумраке выглядел нездоровым, после увиденной картины — ахуй читался в каждой черте, голос подрагивал миллионом различных эмоций. На секунду показалось, что он или нагнётся и начнёт блевать, или бросится в слепой ярости на меня, чтобы утопить в этом сраном болоте. Но нет, тупо ушёл, и куда понесла нелегкая — хер его знает. Надо будет спросить потом у ребят с проходной, вернулся ли он до или после меня. А то мало ли куда его бросит от пережитого шока. Вне стен базы ночью, мягко говоря, опасно, да и время сейчас вообще не лётное — прознавшие о том, что Макс не в порядке, долбоёбы так и норовят подлезть по-крысиному в любую из щелей и поднасрать. Просто потому что могут. Со стороны старых бараков, в дальней части территории, южнее стадиона, какой-то уёбок сделал своего рода подкоп под ограждение, найдя уязвимое место. И теперь на базе может оказаться непрошенный гость, или уже оказался. И пусть я в экстренном порядке с салагами всё исправил, подкоп обнаружили мы явно не сразу. В течение скольких часов там была эта хуйня — неизвестно. И для каких целей сделана — тоже. Блок, в котором убогий дрочер проживает, находится ближе к центру базы. Освещённая территория, почти у самого фонарного столба. Захожу на расслабоне, козырнув, сидящим у беседки неподалёку и покуривающим кальян, инструкторам, вяло отбрехавшись от того, чтобы к ним присоединиться — таки общий язык, пусть и не сразу, но нашли, однако близкими ни с кем так и не стали. То ли они остерегаются меня, благодаря фамилии и соответствующей репутации, то ли не вкатило им моё еблишко и манера общения. Не то чтобы меня это трогало вообще. Открыв дверь, смотрю на вытянувшихся мгновенно двоих упырей — моргают в ожидании чего бы там ни было, хмурятся, а я понимаю, что животное косячное в блок не вернулось, значит, нужно выискивать по базе. Что затратно по времени,а лишнего, ввиду некоторых обстоятельств, у меня нет. — Где? — киваю в сторону комнаты, где тот должен быть. Оба придурка пожимают плечами, сказав, что после вечерней тренировки не пересекались, тот как исчез затемно, так и не возвращался. И что-то мне подсказывает, что они в душе не ебут, чем он занимался на досуге. И, слава богу, а то вложит долбоёб им эту мысль в неокрепший мозг, и придётся заниматься воспитанием ещё и с этой парочкой убогих дебилов. Ветер скользит по коже, расстёгнутая рубашка не спасает совершенно, она скорее аксессуаром висит на плечах и прикрывает спину, чем служит защитой от разыгравшейся погоды. Лето, к сожалению, действительно ушло. И пусть я не из тех, кто мёрзнет под одеялом, а из тех, кто даже зимой открывает в квартире окна, но ходить сейчас с голым торсом по улице — не самый лучший вариант. И будь рядом Веста — прочитала бы целую лекцию на тему того, что провоцировать людей на смертные грехи некрасиво. Я и без того — чистейшая провокация, а без рубашки — провокация вдвойне. И стопроцентно обвинила бы именно меня в произошедшем у озера. Но… Правда состоит в том, что вытворять редкостную хуйню я могу хоть круглые сутки, что не даёт права ублюдкам устраивать хуйню в мою сторону, и тем более, при мне. Той всратой ситуации нет оправданий. Нет оправданий и Весте. Что не мешает мне скучать по ней с каждым днем всё сильнее, остро чувствуя её отсутствие, слишком привыкнув, что она рядом все последние месяцы. С девочкой было тепло. Такой заботы я не ощущал очень давно, а может, не ощущал вообще. Поломанная, вся внутри раскрошенная, с огромными сколами, которые режут, если задеть хотя бы минимально. Она удивительным образом обволакивала собой и позволяла отвлечься от череды творящихся вокруг пиздецов. Непрекращающихся. Чтобы успокоиться, мне стоило просто прийти к ней, и она согревала ласковыми руками, уютным молчанием и участливым взглядом. Она была такой своей, такой хорошей, и плевать, что зависима, что ошибалась много и часто, что для многих непонятна, оттого и не понята. Для меня Веста стала чем-то уникальным. А теперь её рядом нет. И сколько времени ей понадобится, чтобы прийти в себя и начать жить дальше, освободившись от отравляющего дерьма — неизвестно. И увижу ли когда-либо вообще — тоже. Это причиняет боль. Сердце сжимается спазмом, душа тихо ноет, понимая, что некоторые вещи исправить попросту нельзя. И отсрочить тоже. Совсем скоро мне придётся уйти, оставив позади и Макса, и Весту. И Стаса, который неожиданно стал тем, кому я могу доверить почти всё. Встретить бы их раньше, возможно что-то смогло бы пойти по иному сценарию. Был бы случайный поворот, который перевернул бы всё. И я не оказался бы там, где я есть сейчас. Грустно ли? Немного. Странная тоска, вместе с тошнотворным отторжением, заполняют до самых краёв. Раздражение маячит на горизонте, вяло прогрессирующая злость тоже. Несколько потенциальных мест, где я ожидал встретить ублюдка, пусты, искать его в толпе или спрашивать — то ещё дерьмо, но урода я в землю вкатаю, даже если придётся перелопатить каждый угол до построения. И если из-за этого потрачу целую ночь, которых в моём распоряжении осталось не то что бы очень много — ему будет ещё больший пиздец. Но, мне везёт. То ли он решил, что ему может что-то перепасть, то ли я протупил, не догадавшись, что он может пойти в новый тренировочный зал, но долбоёб обнаружен именно там. На потёртых матах, возле выкрашенной бетонной стены. Увидев меня, нервно расплывается в улыбке, смотрит выжидающе, и я бы поржал над его тупостью и недальновидностью, посоветовав лучше бежать и как можно быстрее, но молчу. Подхожу с каждым шагом всё ближе, держа лицо максимально нейтральным, чтобы, оказавшись впритык, присесть на корточки и зловеще спросить: — Я похож на видео с бесплатным порно для таких, как ты, убогих дрочеров? — Неожиданно, да? Явно не так себе это уёбище представляло наш диалог, и диалог ли, в принципе, он представлял — вопрос не шибко интересный. Раскрываю шире глаза, пародируя ахуй напротив, молча хлопаю ресницами, чуть покачивая головой, издеваясь. — Что? — спрашиваю, дёрнув подбородком, складываю губы и чуть вытягиваю. — Что случилось? Так сильно припёрло поебаться? — обманчиво мягкий тон, а внутри, словно воронка, закручивается предвкушение. Руки зудят от жажды омыть их чужой грязной кровью, потому что ни одна падаль не смеет меня унижать. Тем более чем-то подобным. Пусть гоняет свой мелкий хуй на таких же, как он, уёбищ. — Так выеби себя сам, — заканчиваю, резко стирая улыбку с лица, окатив его концентратом внутреннего холода и ярости. Спокойным, приглушённым голосом. В моей любимой манере. От чего обычно вот такие куски дерьма срутся в ужасе. — Фил, послушай, — начинает, а голос дрожит, как тонкие лапки у испуганного воробья. Омерзительное существо. Тошнотворно показывающее свою, отдающую запашком дерьма, слабость. Ненавижу такое. Презираю. — Что? Показать как? — приподнимаю бровь, а тот оглядывается по сторонам и понимает, осознаёт, что присев напротив него на корточки, я не душевно попиздеть решил, а тупо заблокировал его у стены. И выхода, мразь ты ебучая, нет. — Или твой хуй настолько короткий, что в задницу не сможешь впихнуть? Так я помочь могу. Оторву его и затолкаю, будешь вечно выебанным. Двойное удовольствие. Постоянное. Как тебе вариант? — Извини, нет, правда, прости. Я не подумал, что ты… — Что я что? Буду против того, что мелкое хуйло в твоём лице стоит и наяривает свой ебучий отросток за моей спиной, пока я решил отдохнуть в одиночестве? Мне должно это льстить, что ты, уёбище бесполезное, набралось наглости настолько, что делал это не только за моей спиной, но ещё и при другом своём инструкторе? Это твоя ёбаная субординация, которую в вас вбивают с первых же дней? Это твоё уважение и умение выполнять приказы и подчиняться? Нахуй ты тут нужен, в таком случае? Болезненно полосует собственный опыт. В своё время меня дрессировали, как цепного пса, без каких-либо поблажек на то, что отец — глава базы. Да, я сам выбрал свой путь, но нет, я не ожидал, что попаду под ещё больший, чем все остальные, пресс, которым меня раздавит, размажет и вылепит что-то совершенно новое. А здесь, у этих уёбков, почти санаторий местами. Главное — не залупаться и быть полезным, но они умудряются проебаться даже в мелочах. И именно это даёт мне отмашку на следующее. — Сколько минут ты там стоял? — Что? — Сколько ёбаных минут? — повторяю нарочито спокойно. Проговариваю каждую букву, отбрасывая сигарету в сторону и хрустя пальцами. — Не знаю, может пять. — Молись, чтобы после следующих пяти ты выжил, уёбок, — цежу сквозь зубы и резким ударом бью его в челюсть. Руку прошивает болью, которая в данном контексте даже приятна. За челюстью — скула, потом за волосы и с мата, броском на пол, с ноги по бедру, несколько раз, по почкам — повторить трижды. В живот для профилактики. Под челюстью, намеренно не трогая затылок, чтобы не прикончить к хуям. Хотя хочется невъебенно. Он стонет и кричит, захлёбывается кровью из разбитого носа и губы, скрючивается и пытается отползать, но получает удар за ударом, страдая из-за собственной глупости, которую не прощают в нашем мире. В нашем мире — ею ебут. И ебут, надо сказать, чаще всего, намеренно жестко. — Эй-эй, ты чего? — Инструктор по полевой подготовке, товарищ, который разминирует даже атомную, ядерную и прочую хуйню с таймером, подскакивает и задерживает, не давая пнуть вопящее тело. — Тормози, ему уже хватит. Хуй знает, что он сделал, но, поверь мне, ему действительно хватит. Смотрю молча на свою опухающую руку, на сбитые костяшки и чужую кровь на коже, брезгливо ту стряхиваю. Несколько капель летит на пол, несколько попадают на мои штаны. В голове стоит гул, дышать тяжело, словно я пробежал пару сотен метров: болезненно сжимаются легкие, пока медленно пытаюсь наполнить их кислородом, как учил Док, чтобы делал так, когда понимаю, что возможен очередной спазм, как случился при нём когда-то. Наконец, вменяемо дышу, спустя пару минут медитации, под звуки оказания первой помощи уёбищу в крови, дерьме и ссанине. Чтобы после развернуться и тупо уйти оттуда, даже не спросив, что будет с этим долбоёбом, потому что меня мало ебет его будущее. Меня даже своё, откровенно говоря, мало ебёт. Зато будущее младшего, неожиданного появившегося брата — очень. Поэтому, недолго думая, захожу в свой блок и, вымыв руки от чужой крови, принимаю наспех холодный душ, переодеваюсь, нахожу пару таблеток, привычно закидываюсь, чувствуя себя куда стабильнее. Сворачиваю косяк и, раскуривая тот, звоню Рокки. — Дважды за столь короткий срок. Я выиграл лотерею или крупно проебался? — слышу знакомый бодрый голос, кривлюсь от его красноречивого любопытства. Он не спросил ещё напрямую о причине, но каждый оттенок интонации блядского голоса даёт понимание, что его всего буквально распирает. Особенно если учесть, что я так и не объяснил, по какой причине мне нужен был Свят. — Ты мне не нравишься, — выдыхаю вместе с густым сладковатым дымом. Рецепторы, обласканные марихуаной, приятно пульсируют. — Хорошее начало разговора, я считаю, — хмыкает в ответ, но трубку, разумеется, бросать не планирует. Ещё бы, вездесущий нос хочет всё знать, да побольше. Ебал я в рот этих итальянцев, честное слово. Сколько бы ни связывался с теми по жизни, вечно прилетало обраткой какое-то лютое дерьмо. — Но ты — неплохой вариант, чтобы присматривать за Святом. Однако скажи-ка мне, дорогой, если твой контракт истечёт, скажем, через два-три месяца, ты прекратишь своё общение с ним? Ваши выстроенные, типа дружеские, отношения — просто игра за деньги, по поручению его отца? Или есть в этом что-то непроплаченное и искреннее? Затяжка, задержка дыхания на десяток секунд и густой дым через ноздри, остатками изо рта. В ответ — молчание уже не менее минуты. Я слышу, как он дышит, что связь всё ещё есть. Но отвечать… не спешит. — Я отвечу, если ответишь ты. — Спрашивай, — снова затяжка, снова держу внутри дым, прикрыв глаза. — С какой целью ты доебался до него? Что это было за дерьмо тогда, со старой психлечебницей и прочим? Он выглядел, как призрак, когда я отвозил его домой. Не сказал ни слова, кроме того, что кажется нихуя больше не понимает в своей жизни. Где правда? Где ложь? Кто прав? Кто виноват? Занимательно. Выдыхаю и перевариваю. Значит, братец был шокирован, но это очевидно, и легко читалось на его лице. Что там сказал ему Михаил — меня интересует слабо, весь лимит лапши на свои уши я уже позволил повесить в своё время. Результат меня не обрадовал, повторения не хочу. Всё, что мне хотелось озвучить при встрече — озвучил. Но это я. А это Свят. Который, вопреки всему, всё-таки послушал меня и не сказал Рокки о нашем родстве. Радоваться ли? Хуй его знает, потому что, попросив его молчать, именно я открываю в итоге рот. — Кровное родство, Кваттрокки. Знаком такой термин? Это когда имеется один или два общих родителя или других родственников по чьей-либо линии. — И он?.. — Мой брат по матери. Родной. — Всё ещё непривычно звучит. Всё ещё отдаёт чем-то тёплым в груди, словно кто-то дал выпить пару глотков горячего травяного чая. Приятно. Неожиданно приятно. — Но звоню я не по этому поводу, — добавляю спустя мгновение. Разговор странный. Всегда пиздливый, как не в себя, Максимилиан, сейчас упорно отмалчивается, звуча слишком задумчивым. И как бы похуй, но надо выяснить пару вещей. — Он в курсе? — Узнал раньше меня на полгода, — хмыкаю и открываю глаза, уставившись в потолок. Полгода… дохуя времени, на самом деле. В последнее время эти сраные полгода, будто отправная и самая главная величина. Целая жизнь для меня. А он просто молчал. Аномальщина, блять, ей-богу. Кому же я так насрал-то при жизни, что теперь настолько концентрированное дерьмо возвращается? Обретаю брата тогда, когда готовлюсь уйти сам. Словно мало ему было болезненного разрыва и прочих шокирующих вещей в слаженной, тепличной жизни, надо ещё и новообретенного брата похоронить. Ахуенный, блять, бонус вместе с открывшимся родством. Посмеялся бы, да не смешно. — Но я ответа от тебя всё ещё не слышу. Что там у вас? Дружба или служба, Рокки? — растягиваю его имя низко и гортанно. Косяк заканчивается, боль внутри чуть притупляется. Всё-таки обезболивающее не всегда лучше наркотика, хотя и им я уже тоже закинулся. Пыли не хочется: от неё в последнее время противно кровоточит сраный нос — капилляры упорно лопаются, будто внезапно истончились. Удовольствие получается ломанным и не цельным. — А если и то и другое одновременно? Я познакомился с ним на новый год в клубе Джеймса. Басов привлекает внимание, как личность, которую всю жизнь держали в тени. Не будь он мне интересен, я бы столько времени не тратил. Личного времени. — Меняешь предпочтения? — с тенью улыбки, почти искренне. Почти. — Только что был припадок клоунизма, или мне показалось? — Перекрестись, Кваттрокки. — Допустим, ты узнал, что мы хорошо общаемся и не прекратим с истекшим контрактом, что дальше? — А дальше, я скажу тебе, что мне осталось совсем хуйня по времени, дорогой. А это означает, что пока я жив, если ты проебёшься — лично закопаю, или вместе с собой в могилу заберу. Мне терять нечего, в отличие от тебя, — и я не шучу, что даю понять и словами и интонацией. — Как же вы оба меня заебали, — бросает раздражённо. — Один, сука, звонил — угрожал. Второй теперь внезапно решил подать голос. — А вот и настоящий Рокки пожаловал, вместе с начавшимся выбросом яда в атмосферу. Давно пора: в таком состоянии он способен говорить куда правдивее, чем в притворно-любезном или дружелюбном. Хитрая изворотливая тварь. Но, надо сказать, полезная. — И раз уж ты так любезно соизволил позвонить и напомнить, что способен обосрать моё существование, пока жив, мне тоже есть что сказать. — Говори, — спокойно вставляю своё слово, которое как бы ни к чему, но дать понимание, что я заинтересован, нужно. Достаю сигарету, которая оказывается между пальцев. — Где вы были, оба, когда Свята ломало до истерики? Когда мне приходилось с отрядами на границе Центра ловить его, свихнувшегося от накативших чувств? Укладывать лицом в землю, вкалывая седативное, потому что иначе его не брало ничего. Ни просьбы, ни запреты, ни угрозы. Где вы оба были, когда тот скулил, как брошенный, блядский ребёнок, а? Где, блять? — Я о нём не знал, — тихо выходит, глухо. Знакомо. Только я, когда терял, был один. Утопая в боли, ненависти и разочаровании. В себе. В жизни. В любви как таковой. — Да плевать вообще. Потому что Макс, сука, на базе сидел и жалел себя, чтобы после пойти в разнос и начать употреблять вдвое больше, чем когда-либо, обогащая дилеров и выёбывая дешёвых шалав в притонах. А знаешь, где был я? Рядом с ним. Выводил его из этого кризиса, разбавлял дни, выстраивал целые схемы. А тут резко объявились, защитники ебаные. Но на минуточку, подумайте своими поплывшими мозгами, если те от наркоты ещё не превратились в месиво. Может, неприятности у вашей куколки не из-за меня или других людей, а в вас, суках, основная его проблема? — Селяви, — сказать в ответ больше нечего. Он и прав и не прав одновременно. Более того, как бы ни вышло в итоге, уже нихуя не изменить. — Мне только пафосных ответов в твоём духе тут не хватало. — Я звоню не с целью выебать твой мозг, а чтобы предупредить, что за него — убью, кого бы ни пришлось. Кто бы ни встал на пути. Пока жив. И хочется верить, что после, это, при необходимости, сделаешь ты.