Свинец

Мне нужна ванна. И не с ледяной водой, как в моём блоке, а с вменяемо-горячей, чтобы смыть с себя кровь, боль и, захватившее власть внутри, унижение. Злость пузырчато лопается в стылых венах, неудовлетворённое тело вибрирует — стоит до боли, но взять и отдрочить не хочется: возбуждение сейчас, как никогда, кажется мешающим. И не потому, что у меня тут ебать какая душевная травма, просто кончать, после того, как меня повозили еблищем по столу, показав своё превосходство, почти тошно. Произошедшее ощущается показательной акцией, и пусть мозгом я понимаю, что ему просто сорвало крышу — и не без моего участия! — но что-то глубоко внутри злорадно посмеивается, намекая, что так мне, суке, и надо. Потому что провоцировать кого-то вроде Гонсалеса опаснее, чем рядового салагу. Потому что проверять, как далеко он зайдёт — долбоебизм. И не вырываться, имея возможность — тоже. И что, проверил? Ахуенно теперь с кровоточащей задницей и синяками-гематомами по всему телу? Укусы пульсируют, фантомно, то тут, то там, чувствуются сжавшиеся зубы. И не поведи он себя настолько эгоистично, прикоснись и дай в итоге разрядку, я бы порычал, но тупо спустил всё. Потому что с Максом, в своё время, мы нередко перебарщивали, и случались вещи куда хуже пары трещин сзади и синяков. Для кого-то, может, что-то подобное и станет серьёзным потрясением, что перевернёт всю жизнь и привьёт отвращение и к сексу, и мужикам, как таковым. Но этот кто-то не я. И бесит даже не то, что придурок нагнул и выебал — раздражает стойкое ощущение унижения от того, что он обо мне в этом моменте просто забыл. Воспользовался, будто одноразовым. Эгоистично и потребительски. Меня бесит не боль — к ней я давно привык и реагирую слабо. Бесит то, что он показал свою власть, прогнул своей мощной, безумной в каждом движении, аурой. И если насилие, срыв и кровь я могу простить ему сразу же, то унижение… Унижение, которое почувствовал, так просто прощать не хочу. Ванна в блоке Макса ахуенная — не идёт ни в какое сравнение с той посудиной, что у меня. Потому с наслаждением, игнорируя и боль и жжение, погружаюсь в горячую воду и выдыхаю с удовольствием. Хорошо. Расслабиться в тишине, наедине с самим собой, действительно хорошо. Минуты тишины, чтобы разложить по полкам произошедшее и рассмотреть с разных сторон. Признаться себе в конце концов, что Ганс, при всей его импульсивности, резкости и шальной, вскипающей мгновенно крови — личность привлекающая внимание. Он странный. Не утративший внутренних принципов и благородства палач. Несовместимые вещи? Но когда присматриваешься, рассуждаешь о причинах его поступков или слов, понимаешь, что перед тобой сложносочинённая конструкция. Особый, хитровыебанный ребус. Только хочу ли я его разгадывать, хочу ли тратить на это оставшееся драгоценное время? Не думаю. Жизнь и без него достаточно усложнилась. Вода смывает с тела неприятные ощущения, пиздецки сильно клонит в сон, и я, недолго думая, выбираюсь из ванны, наспех вытираюсь и заваливаюсь на диван Макса, потому что волочиться к себе лень, а ему однохуйственно на всё, что происходит вокруг, пока не трогают конкретно его. Утро встречает меня расписным телом, словно художник-долбоёб упоролся настолько, что решил расхерачить всё в фиолетово-бордовые цвета, зачем-то добавив вкрапления зеленовато-жёлтых. Красота, сука, неописуемая. И речь о том, чтобы идти оголённым до пояса на тренировку, вообще не идёт. Мне так-то похую, что подумают, но выставлять настолько красноречиво орущие о моих приключениях следы, было бы тупо. Сплетен и без того гуляет с пару сотен, кости мои успели перетереть столько раз, что артрит, останься мне поболее пары месяцев жизни, не грозил бы никогда. Что опять же, не трогает совершенно. Но нахуй провоцировать очередную порцию ароматного дерьма про себя любимого? Хватило уже провокаций — последствия сияют на коже и отдаются тянущей болью в заднице. Виновника не радужных ощущений не видно на горизонте ни утром, ни после обеда. В какую немолодую пизду Гонсалеса занесло, волнует откровенно мало, но всё же нет-нет да ловлю себя на мысли: где же его тело? Может, накрыло как не в себя, пошёл, да руки на себя наложил, осознав что натворил, идиот? Или нет. Идёт с серьёзным лицом: хмурый, как туча, целый и невредимый. Как всегда, нацепив эту бесящую чёрную рубашку и всратую портупею с кобурой. И как бы ни раздражал, как бы ни хотелось въебать, да посильнее, за то что кретин безголовый, не признать, что выглядит он в этом всём ахуенно — не могу. Не обращая на него толком внимания, слишком погрязнув в постоянном пиздеце с Максом, в физической неутихающей боли, в тоске по такой близкой, а теперь безумно далёкой Весте, мне банально не хватало времени оглянуться и посмотреть в глаза чужому безумию. Теперь же он буквально вынудил разобрать его всего по деталям, отметить каждую мелочь и проследить за фигурой взглядом, что не укрылось от Стаса. — Этот кусок дерьма что-то сделал? Повесить бы тебе, дорогой, на лбу предупреждающе-мигающую вывеску — Ванга на минималках, обращайтесь. Да не буду. Всегда интуитивно и со старта бьющий в грёбаное яблочко, он порой по-настоящему пугает. Но в данном конкретном случае его навык удивительно уместен: позволяет опустить часть ненужных объяснений и перейти к самой сути. Время дорого, оно драгоценно. Тратить его на пустые, лишние слова жаль. — Если попытка изнасилования считается, то да, — залезаю к Стасу в карман и выуживаю из его пачки сигарету. Закуриваю под осуждающим взглядом и с удовольствием выдыхаю горчащий дым. Мне скоро сдыхать, хули толку думать о запретах? Нельзя курить при онкологии? Допустим. Дальше-то что? Без никотина я слишком нервная, полуадекватная оболочка. Не ебите голову, а. — Попытка? — Потому что настоящее изнасилование, в моём понимании, выглядит иначе, — поясняю. И правда думаю именно так, как говорю. Потому что Гонсалес, при всём том, что повёл себя, как истинный эгоистичный кусок долбоёба, причинять физическую боль не стремился. Скорее был похож на неопытного в определённых вещах чувака, под ударной дозой алкоголя, с вырвавшимся на волю подавляемым желанием. Натуралы, которые внезапно осознают свою тягу к собственному полу, обычно именно вот так разъёбано и выглядят. В итоге, натворив хуйни, чувствуют себя хуже, чем потенциальная жертва. В большинстве случаев. Какой из них наш, узнаем позже. Или нет. — А как выглядела ваша попытка? — приподнимает бровь, ускользнуть от разговора на эту тему не позволяет. И пока я думаю, что конкретно стоит озвучивать, а что оставить дорисовать его воображению, он просто дёргает меня в сторону своего блока, а после я нахожу себя посреди комнаты, со сдёрнутой с тела водолазкой, под его цепким придирчивым взглядом. — Раком встать и булки раздвинуть, чтобы ты опухшую дырку увидел? — огрызаюсь максимально холодно. Забота заботой, но вот такое говно бесит. Нашёлся мне защитник, блять. — По-твоему, это попытка? — указывает на чернеющий укус на предплечье, на очертания пальцев на правом боку и россыпь таких же меток по торсу, уходящих на ещё более пятнистую спину. Запястье, с опоясывающей, словно после наручника, гематомой, низ живота, где содрана полоска кожи об ёбаный старый стол. — А что нужно было сделать, чтобы ты посчитал произошедшее не просто сексом с частичным несогласием, а реальным изнасилованием? — Стас, он не пытался пиздить в процессе, он в принципе не пытался причинять мне как можно больше боли. Я знаю, что это такое: картель Синалоа помнишь? Братец того обмудка был не всегда обходительным и нежным. И под не всегда, я подразумеваю — никогда. И даже с Максом мы когда-то творили такой пиздец... — Мне должно стать легче? — выдыхает раздражённо. — Посмотри на себя, блять, — толкает снова к зеркалу. — Это нормально по отношению к тебе? Где твоё самоуважение, что ты считаешь, будто ничего криминального в том, что какой-то вгашенный, похуй чем, урод пришёл и воспользовался твоим телом? Какого хуя, Фил? Зачем ты забил на себя до такой степени? Почему? — Ты не понимаешь, — отбрасываю руку, надеваю водолазку и снова пизжу у него сигарету. — Объясни. Почему ты игнорируешь тот факт, что дерьмо скапливается в твоей жизни, а ты ничего с этим не делаешь? Ты болен, болен очень серьёзно, и время утекает сквозь пальцы. Плюс к этому — ты нашёл родного брата. Не, сука, троюродного, не сводного — родного брата. У вас общий родитель. У вас ДНК схожа на четверть примерно. Тебя изнасиловали, просто в наглую выебали и пометили, как дешёвую шлюху, а ты не реагируешь. Ни на что не реагируешь, будто просто похуй. Совершенно похуй на всё. — Я не собираюсь лечиться, Стас. И прежде чем ты начнёшь орать, как полоумный, я тебе скажу сразу же: если будешь давить и ебать мозг, сделаешь только хуже. Я просто забью на тебя так же, как забил на себя. — Дерьмово звучит? Очень. Он не заслуживает подобного скотства, но внутри и без того неожиданно паскудно. Хочется поблевать, а потом найти Весту и просто дышать в её кожу, закрывшись длинными волосами от всего мира. Хочется тепла и принятия меня таким, какой я есть. Без тыканья в слабые, убогие, хуёвые места моей души и тела. — После того, как меня нашёл Сойер, после того, как выяснилось, что мне предстоит несколько операций, что есть серьёзные повреждения органов, необходимо выводить стому и прочее, я понимал, что выздоровление будет долгим, мучительным и сводящим с ума. Но там не стоял вопрос о шансах. Там была уверенность в результате. И потому, сцепив зубы, задыхаясь от боли, выблёвывая внутренности из-за побочек, я боролся. Тащил себя вперёд вопреки всему. Тот ад пережить было сложно, и морально, и физически. — В чём отличие? — В том, что сейчас лечение — лотерея. В том, что жизнь превратится в борьбу без очевидного результата. У меня нет моральных сил бороться снова, тащить себя вперёд снова, терять отведённое время, чтобы в итоге сдохнуть. Я не хочу эти оставшиеся месяцы выблёвывать внутренности из-за химии и загибаться от боли. Чтобы в итоге, попросту проебав оставшиеся дни на хуйню, не успеть ни пообщаться с братом, ни помочь Максу стабилизироваться. Я лучше проведу этот отрезок времени с удовольствием. И так, как сам пожелаю. — Тебе что, совсем не страшно? — спрашивает с сомнением, а я понимаю… что нет. Страха нет. Есть абсолютное смирение и аномальное спокойствие, словно всё идёт именно так, как следует. — Если бы не было проблем у Макса. Если бы всё было относительно стабильно, я бы поехал в Канаду, там до сих пор официально разрешена эвтаназия. — Ты не серьёзно, — покачивает головой, рассыпаясь на моих глазах. — Я устал, Стас. Тридцать лет бега по кругу. Моментами было неплохо, повидал многое, вряд ли что-то сумело бы удивить. С меня хватит. Правда, хватит. Я не прошу понять, я прошу просто уважать мой выбор. — Ты так просто оставишь его? — О ком конкретно речь? — уточняю, присаживаясь рядом с ним на кровать. Зачёсываю волосы пальцами к затылку. Усталость накатывает волнами. Бесит. В груди давит. Голова немного идёт кругом. Перманентная, ставшая почти родной, боль в брюшине уже даже не раздражает. Хуёво. В который, сука, раз мне хуёво настолько, что хочется вырубиться без чувств хотя бы на пару часов. Сидеть некомфортно: трещина — а это очевидно она — заживать будет не то чтобы долго, уязвлённое самолюбие восстанавливаться будет куда дольше. Пережитое унижение всё ещё, будто дымка, ставшая моей аурой, постоянно касается чувствительных нервных окончаний, намеренно вызывая злость и желание отомстить хоть чем-то. И есть самый правильный в нашем случае способ — игнор. Полный. Просто сделать вид, что Гонсалеса не существует. И наблюдать, как его будет выворачивать наизнанку совесть, если та присутствует, как будут жрать собственные мозги по частям, не пережёвывая. — Макс. Ты оставишь его? Он загнётся без тебя. Только ты умудряешься держать его хоть в каком-то подобии контроля. — Вот потому я и не поехал в Канаду. У меня есть время помочь ему, чтобы потом спокойно уйти. — Блять, да ты слышишь себя, а? Спокойно уйти. Это что, прогулка, по-твоему? Смерть — это конец, Фил. Вот ты есть, и вот тебя уже нет. Лежишь, гниёшь под землёй или становишься кучкой пепла. Смерть — это свобода. От самого себя, от чужого мнения и желаний, смерть — это прекращение бега по кругу, затихающая наконец боль и тишина. Смерть — это освобождение. Спокойствие. Смерть — это не конец, это — подарок. Похоже, самый желанный из всех, что я когда-либо хотел иметь. Но доказывать что-либо человеку, который слишком спешит и хочет жить, не стоит. Он просто не поймёт, понять подобное слишком сложно, почти нереально. Таким образом нужно просто мыслить, это нужно ощущать. — Мне хуёво, и если ты хочешь продолжать в том же духе, а я не советую, то я пошёл отсюда. Подальше. Мало того, что доказываешь, будто я несчастная жертва изнасилования, а я так не считаю. Так ещё и выставляешь больным тупоголовым уёбком, который не понимает, что его в итоге ждёт. Я не хочу бороться. А эту хуету победить, тупо вгоняя в вены химозу, невозможно. Без желания это побороть невозможно. А его у меня нет. Я когда диагноз услышал не расстроился или испугался, Стас — я был рад. — Да в пизду, — психанув, отпихивает стоящий неподалёку пуф ногой. Закуривает и выходит из блока, своего собственного, к слову, громко хлопнув дверью. Оставляя меня в тишине и одиночестве, окружённым мыслями. Сложно. По-настоящему сложно пытаться успеть сделать всё что требуется в настолько сжатые сроки. Сложно, когда сил остаётся всё меньше. И подпитки попросту нет, вычерпать запасной резерв тупо неоткуда. А боль всегда заставляющая злиться и идти, вопреки всему, вперёд, теперь тормозит, словно утяжелитель. Таблетки привычно оказываются во рту. Долбанный викодин действует через раз и дико всрато. Повышать дозу опасно: в шаге от передоза можно не успеть остановиться, а с учётом, что догоняюсь обычно или порошком или марихуаной, количество не увеличиваю. Сложно. В мире, полном одиночества, окружённый абсолютно разными людьми, с уникальными особенностями, упрямством, и прочим дерьмом, осознаю, что есть лишь один человек, успеть узнать которого хочется, как никогда сильно. Открытий там явно не будет. И по факту, мне надо бы ревновать или ненавидеть. Презирать за то, что прожил куда более безоблачную, чем я, жизнь. Завидовать, ведь выбрали именно его. Попытаться подосрать максимально, перед тем как уйти, злорадно бросив ему в лицо очередную потерю, чтобы его доломало до основания. Чтобы он прочувствовал каждое мгновение этой безысходной ситуации. Чтобы мучился и страдал, чем сильнее, тем лучше. Но нет. Ничего нет в его сторону, кроме любопытства и желания просто провести вместе время. Без условностей, без чёртового теневого мира с его грязью и кровью. Без Макса, который оказался точкой пересечения. Слабым местом и болью. И его и моей. — Прости, — с закрытыми глазами, откинув голову на спинку дивана, в состоянии глубокой задумчивости, проёбываюсь, потому что не слышал, как Стас вернулся. — Я не могу понять твоё нежелание бороться, не хочу тебя терять, и мне дерьмово. Но… прости. Я постараюсь начать уважать твоё решение, в конце концов, ты имеешь на это право. Но не проси меня смириться. — Усаживается рядом, тащит к себе за руку и обнимает, когда внезапно оказываюсь верхом на нём. — Ты будешь после ценить эти моменты лишь сильнее, когда меня не станет. Иногда лучше потерять на пике, чем после разочароваться и проебать все пережитые, особенные ощущения и эмоции. Жизнь продолжится, Стас, и продолжится она в любом случае, есть я или нет. Всё просто. — И от того, насколько спокойно ты об этом говоришь, мне пиздец как жутко. — Я не игнорирую проблему, я просто отказываюсь её решать. Осознанно, — прикрываю глаза и давлю зевок, уткнувшись в его шею лицом. Даю себе пару минут расслабиться и почувствовать чужое тепло. Это такая редкость, получить что-то без капли подтекста. Такое было только с Вестой. Близость на грани, когда чувствуешь кого-то без слов и взгляда, на каком-то особом уровне. Но её рядом нет… К сожалению. И я рад, что у неё есть шанс начать жизнь заново. Есть время, чтобы всё это воплотить. Надеюсь, что мой уход не нанесёт слишком сильный урон её хрупкой душе. — Это не сила — это эгоизм, — шепчет Стас, и я с ним согласен. Я эгоистично выбираю худший из двух вариантов. Думая о своём комфорте в первую очередь. Выбирая себя. — Хочешь в Центр? Пообщайся с братом, пока Макс в относительно нормальном состоянии. Кто знает, насколько его хватит в этот раз. — У него появилась рыжеволосая игрушка с сиськами, ему получше, просто поверь. Пару недель жить будем стопроцентно спокойно, она за ним который месяц по следам ходила, теперь, дорвавшись, с члена не слезает. — Ревнуешь? — Был бы на его месте кто-то другой, решил бы, что пытается подъебать, но это Стас. — Радуюсь, что ещё одна нянька появилась, и потенциально рабочий тормоз. Поднатаскаю Мадлен по части его заёбов и всё, полноценная замена мне готова, можно на покой. — Придурок, — сбрасывает со своих колен на диван, а я ржу. Неуместное веселье, тихая истерика, рвущейся тонкой мембраной души. Хочу отсюда вырваться, как из ёбаного капкана, понимая, что уехать на пару дней реально будет отличным решением. Что мы и делаем, едва я упаковал сумку со сменной одеждой, бросив пару слов Максу, чтобы он меня не потерял. Захватив ствол и ножи, закинув всё в багажник, растекаюсь, как блядская жижа по пассажирскому сиденью, готовясь к долгой дороге. Несколько часов одними губами подпеваю какой-то хуйне, курю и улыбаюсь, когда Стас перекрикивает голосистую бабу. Как никогда благодарен за то, что он настолько быстро отходит и старается не усложнять. Сложностей и без того овердохуя.