Свинец

Теперь он знает. Шокирующая, в самом деле, новость, потому что прошло довольно много времени, в течение которого я успел представить себе сотни способов, как же донести до него это. А в итоге, кто-то меня переиграл. Меня по жизни всегда переигрывают. И становится обидно, потому что считал, что это мой личный, особенный козырь. Что смогу хотя бы один долбанный раз сам принять решение, когда и как сделать великое, блять, признание. Но нет. Даже здесь нет. И потому, когда еду вместе с Рокки домой, утопаю в жалости к себе, злости на того, кто открыл рот раньше положенного, и на потенциального родственника номер два, в лице Михаила Николаевича. И если появление брата меня искренне обрадовало — вспыхнула надежда на то, что теперь есть близкий человек, который рядом не ради чего-то, а просто по факту родства, то дед… Он производит очень мутное впечатление, очень смазанное, и вызывает подсознательное нежелание общаться с ним. И виновато ли то, что Фил на него наорал, или это собственная интуитивная реакция — не знаю. Рокки выглядит задумчивым: молчит всю дорогу, задал лишь пару вопросов и не напирает. Нетипично для него, особенно если учесть, насколько тот любопытен по природе своей и любит перетереть и мои, и чужие кости. Всегда разбавлял тишину, наводил своего рода уют в наших отношениях, добавлял ощущения комфорта бессмысленным трёпом. И вдруг заткнулся. Кивнул, соглашаясь, когда я предложил позже потренироваться, и был таков. Странности. И они продолжаются все последующие несколько недель, в течение которых Рокки осторожнее обычного, внимательнее, собраннее и молчаливее. Словно кто-то переключил в нём режим. Он всё так же дружелюбен, спокойно отвечает, периодами подкалывает, но я замечаю перемену. Особенно, когда упоминаю в разговоре Фила, решив спросить, как давно он его знает. — Достаточно, чтобы понимать, что он ненамного лучше Фюрера, — вот и весь ответ. Больше Рокки не сказал про него ни слова, как бы я ни ковырял его мозг вопросами. А меня раздирает от любопытства, потому что связаться с братом возможности нет. Сам он не звонит. Рокки давать номер отказывается, аргументируя тем, что если тот захочет — объявится сам, стоит лишь подождать. Но на моем месте — лучше бы он забыл. И надо сказать — Рокки не ошибается, потому что Фил действительно оказывается возле моего подъезда, с пакетом из ближайшего ресторана и каким-то странным, уставшим взглядом. — Я с миром, — приподнимает ношу в руке, спокойно ждёт, когда спущусь к нему со ступенек. — Прогуляемся? Лосось на гриле с овощами и рисовые лепёшки, звучало вкусно, — указывает на пакет. — Да, конечно, — теряюсь на минуту. — Может, я тогда Фрица возьму? Он скоро сожрёт мне диван, потому что слишком мало бывает на улице: хаски очень активные собаки, им нужно много пространства… — Давай, я подожду. Возвращаюсь в квартиру с гулко стучащим пульсом в висках. Волнительно до ахуения. Я на свидания не спешил так, как сейчас: взбегаю по лестнице, игнорируя лифт, хватаю ошарашенного от моей прыти пса и практически бегу обратно, словно есть какой-то особый таймер, и если не спущусь как можно быстрее — Фил исчезнет. Однако, выйдя из подъезда, вижу его, опирающегося на фонарный столб с сигаретой в руке. Смотрит куда-то в сторону: скучающий, непривычный, совершенно другой — не такой, каким я привык его видеть. И это остро бьёт по сознанию, восприятие будто плёнкой облезает, словно грёбаная змея сбрасывает шкуру, а я начинаю впитывать образ Фила заново. Мы достаточно долго вместе тренировались, сталкивались и вроде бы знакомы. Только почему тогда кажется, что сейчас всё иначе? Абсолютно иначе. Где он был настоящим? В какой из моментов? Или всё это — грани его характера, острые шипы состоявшейся личности? — Сколько у нас есть времени? — спрашиваю со старта, чтобы понимать, на что рассчитывать. Может, эта встреча будет первой и последней. Формальное знакомство и сразу же прощание, типа: «Сорян, братишка, нахуй ты мне не всрался. Вот, пожуй рыбки и вытри сопли, а я погнал во взрослую жизнь, меня там Фюрер на базе заждался». Кстати о нём… Интересно, они вместе? После того как препятствие в моём лице исчезло. Я бы на его месте воспользовался шансом. — Пара дней, — пожимает плечами. А мне остаётся только прочистить горло, чтобы скрыть и шок и радость одновременно. Значит, можно расслабиться и не спешить. — Можно пожрать, а там по желанию. Ты по вечерам тренируешься? — Чаще всего дважды в день. Плюс по лесу таскаюсь с псом: пока он носится, швыряю ножи. Или бегаю вместе с ним. По утрам обычно железо, либо спарринг. Бассейн и прочее дерьмо. Всё зависит от настроения Рокки, а он в последнее время ведёт себя дико странно. — М-м, что-то изменилось? — приподнимает бровь, смотрит на то, как Фриц обнюхивает его ноги, а после руки. Пёс, который не особо любит незнакомцев, удивительно спокоен рядом с Филом. Обнюхивает пакет, а после тычется носом в бедро, выпрашивая, чтобы погладили. И скажи мне кто, совсем недавно, что я буду стоять напротив Морозова и тонуть в приливе странной нежности, пока он гладит моего пса, чешет за ухом, присев на корточки, я бы сказал, что он ебанутый укурок, не иначе. Как же всё изменилось-то… Вся жизнь вверх тормашками после чёртовой базы. Всё перевернулось, заменилось, стёрлось и выстроилось заново. Встреча с одним-единственным человеком, как старт в начале неизведанного пути. А дальше — идёшь сквозь потёмки и ахуеваешь. — Не знаю. Всё, вроде, обычно, но он стал какой-то задумчивый и сосредоточенный. Словно постоянно к чему-то готов. Знаешь, со включенным режимом, что ли. Раньше выглядел более расслабленно. — Просто мы с ним по душам пообщались, возможно поэтому, — даже не пытается отвернуться, когда Фриц начинает лизать ему лицо, только прикрывает глаза и ждёт. Красиво. В этом моменте красиво и идеально всё. Настолько, что что-то внутри сжимается от восторга и лёгкой боли. — О чём говорили? — отдаю ему поводок, когда протягивает руку, и забираю пакет из ресторана, заглянув внутрь и почувствовав аппетитный запах. Беру бутылку с лимонадом, отпиваю пару глотков. Лайм и мята, даже вкусы по части пойла у них с Максом одинаковые. — Или секрет? — О тебе, — хмыкает, принимая из моих рук предложенную бутылку. — Я сказал, что если он проебётся, то лично закопаю нахуй. Просто потому что могу. А с учётом того, что знакомы мы лет десять, плюс-минус, он знает, что я не шучу. — Значит, он знает о нас? Звучит как маленький грязный секрет, ей-богу, — бросаю со смешком и ловлю в ответ лёгкую тень улыбки на его лице. Приятно. Удивительно комфортно. Словно когда между нами перестал стоять кто-либо или что-либо, типа конкуренции и предрассудков, всё стало куда проще. И правильнее. — Знает, — выдыхает и, заметив беседку в парке, присаживается на лавку, отдаёт поводок и смотрит, как Фриц срывается с места, когда отпускаю его. Псина мчится к стае голубей, что спокойно клевали разбросанные крошки, подлетает к ним на скорости, и те резко взмывают в воздух. А мы смотрим и молчим. И я понимаю, что провёл бы так с удовольствием каждый день своей сраной жизни, потому что даже тишина рядом с Филом не давит. Едва тёплая рыба с овощами, на свежем воздухе, поглощается с аппетитом. Бутылка с напитком кочует из рук в руки. И впервые за многие месяцы мне спокойно. Действительно спокойно, так как не было даже с Маром: секс — приятная составляющая, общение тоже, но брат… Брат — это что-то запредельное, как далёкая, самая заветная, самая долгожданная и вдруг задышавшая мечта. Ожившая. Кто-то родной, небезразличный и проявляющий интерес. Невероятно-ахуительное дерьмо, я вам скажу. Чистейший восторг. — Думаешь, стоит кому-то рассказывать? — Почему нет? — Откидывается спиной на стенку беседки, курит так аппетитно, что у меня самого руки чешутся взять сигарету. Но вместо этого забрасываю в рот мятную жвачку. — Не знаю, у меня стойкое ощущение, что чем меньше людей об этом знают, тем лучше, — честно отвечаю, стараясь уловить эмоции на его лице. Он кажется спокойным, расслабленным, но каким-то закрытым, огороженным высокой стеной. — Поэтому ты Максу не рассказал? — Точечный удар, но насколько же верный. Внутри вздрагивает что-то с громким стоном. Порция боли впрыскивается в кровь. Не хотел думать о нём, хотя бы не сейчас, но ведь вынуждает. — Что? — не понимает, почему молчу, смотрит внимательно и выжидающе. — Запретное слово на букву «м». — Серьёзно? — переспрашивает со смешком. — Что за детский сад? Запрещённая тема для тебя? Чем меньше ты проговариваешь случившееся, тем дольше оно ебёт тебе мозг. Просто поверь. Говоришь ты о нём или нет, если сильно болит, то от молчания процесс заживления не ускорится. — Слишком сложно, — морщусь. — Вроде прошло достаточно времени, а ощущение, словно всего пара недель. И жизнь-то продолжается, но будто нехотя. Первые дни вообще непонятно было что делать и куда себя деть. Как в прострации, когда смотришь на всё вокруг и думаешь: какого хуя я тут делаю, не здесь моё место. Но ничего не меняется. И день за днём медленно адаптируешься к реальности. — Ну, тебя он оставил хотя бы не искалеченным, — слабая улыбка. Неуместная. Потому что замечание — очередной укол. И вряд ли он намерено причиняет мне боль, просто говорить о Максе с ним, более чем странно. — Хотя он сам не выглядит живым. Знаешь, такой агрессивный, ебанутый на всю голову и совершенно без тормозов. Забил хуй на всех, кто его окружает, а на себя — ещё в большей степени. Дерьмовое представление изо дня в день. Наркотики и срывы. Утомляет. Ты выглядишь куда лучше. — Пока не волью в себя что-то крепче пятнадцати градусов, — фыркаю, вспоминая, что происходит, стоит мне нажраться и забыться. — А если вольёшь? — То начинаю всеми силами упорно рваться из Центра. Навязчивая мысль оказаться на базе как можно быстрее. Никакой логики, просто нереальное желание, с которым бороться не получается, как только мозг отключается. — М-м, и что дальше? Ты думал, что было бы, вырвись ты реально за черту города? Один, — склоняет голову набок, смотрит серьёзно и цепко, будто сканирует. — А я могу рассказать. На базу ты банально не доедешь — просто не выживешь. Тебя не просто так не выпускают из города, и Макс тут явно не первопричина. Да даже если и он, на базе тебе сейчас ловить нечего. Там слишком опасно. — Но ты же там, — прищуриваюсь. — А ты — не я. И слава богу. Не рвись в это дерьмо только ради него. Оно того не стоит, если есть выбор. Кровь, смерть и опасность, боль, грязь и ублюдки вокруг. Будь я на твоем месте, радовался бы, что вырвался раньше, чем засосало по самую шею, — звучит здраво. Но почему-то отдаётся внутри отторжением. Сопротивляется сердце, вопя на одной сучьей ноте, что нет — стоит. Любовь стоит того, чтобы за неё боролись. Особенно, когда настолько сильная и не желающая ослабевать, вопреки всему дерьму, на которое напоролась. Она словно отдельный орган, живой и пульсирующий в моей груди. Болит, истекает кровью и мешает, но… — Не хочешь проверить, во сколько нолей поставлен лимит на твоей карточке? — О чём ты? — отвлекаюсь от мыслей, от Фрица, что носится вокруг беседки, и встречаю взгляд ярко-синих глаз. Лимит нолей… Проверял ли я когда-нибудь? Нет. — Ты же принц, хули не пользуешься преимуществом? Принцы — транжиры, соответствуй образу. Вызывай недоумение внезапной переменой в поведении. Делай то, чего он не ожидает — получишь совсем другую реакцию и результат. Такие, как наши с тобой отцы, очень бережливы со своими активами, и начинают выяснять, с хуя ли проседают счета. Пока ты ведёшь себя тихо и смирно, ничего не изменится. Понимаешь? Послушанием нихуя не добиться. С ними нужно договариваться или протестовать против их решений. Всё просто. Абсолютно похуй, что он твой отец. В первую очередь — Басов, Морозов, похуй какой из королей — бизнесмен. А они понимают лишь взаимовыгодное сотрудничество. В любых отношениях. — Как мы от темы любви и базы перешли к моему отцу и практически контрактным отношениям? — недоумеваю, не успевая за полётом его мыслей. Стараюсь уловить каждое слово и закрыть в особой секции своего разграниченного мозга, чтобы — не дай бог! — не потерять ничего. Потому что озвученное им кажется слишком важным. — Ты выглядишь потерянным. Как щенок, когда привозишь к новому хозяину, и он первые дни может просто отсиживаться в шкафу или под кроватью. После любопытство, голод и одиночество выведет его оттуда, но это потеря времени и ресурсов. — Я отчётливо понимаю, что не знал даже сотой доли его личности, глядя на расслабленную мимику, усталую мудрость во взгляде, и ощущая какую-то аномально тёплую, исходящую от него, ауру. Так вот что значит быть с ним на одной стороне. Вот как это чувствуется, насколько спокойно, надёжно и обезоруживающе приятно. Я, как истинный дебил, смотрю на него в полнейшем восторге. — Что? Есть планы на остаток вечера и ночь? — Нет, — отвечаю без колебаний, и плевать, что Мар вроде бы хотел встретиться. Плевать и на реакцию Рокки. — Можно съездить в казино к Стасу, у них там наверху отель, внизу клуб. Целый комплекс. Выпьем, отдохнём, подёргаем большого кота — Басова за усы, — расплывается в хитрой улыбке. Абсолютно незнакомой. Но в ответ хочется так же расслабленно, предвкушающе улыбаться. А ещё всё кажется абсолютно сюрреалистичным. И я, и он, и само слово «вместе». Спустя полчаса сборов, после разговора со Стасом, за которым я наблюдаю со стороны, и оставленного дома Фрица, мы отправляемся в казино. Честно признаться, в подобных местах, без отца, я не появлялся ни разу. Не было ни желания, ни потребности проебать энное количество денег с карточки. Но Фил мгновенно заражает своим азартом, тем как, чернеющей кляксой, в шальном блеске утопает точка его зрачка. Как естественно он чувствует себя, едва мы оказываемся в здании. — Смелее, ни одно уёбище не тронет тебя своими кривыми пальцами, пока я рядом, — слышу сбоку, осматриваюсь и распрямляю плечи, поддаваясь его уверенности. Сажусь за указанный им стол, принимаю стакан с коктейлем и кучу фишек, оплаченную с моей карты. За столом разношёрстный народ, разновозрастный, и все, как один, крайне подозрительные. — Что будешь делать, если выиграешь миллион? — вместе с горьковатым дымом, слетают с языка простые, но кажущиеся нереальными слова. Фил пристраивается чуть сзади, по правой стороне, смотрит в мои карты и следит за всем залом. Где-то, в паре метров от нас, ошивается Стас. — Отдам тебе, — хмыкает мне в ухо, а я оглядываюсь, почти столкнувшись с ним носом. — Что? Нахуй они мне нужны? — А мне нахуй? — спрашиваю непонимающе. — Чтобы стать независимым как минимум. Пока что всё, что сумел сделать с тобой отец, это организовать твою комфортную жизнь за свой счет. Ты, по факту, зависим от него, как младенец от сиськи материнской. А это хуёво по всем параметрам, кроме одного — у тебя нет нужды въёбывать как проклятый, чтобы что-то иметь. В остальном? Дело дрянь. Потому первое, что тебе нужно — получить свои лёгкие бабки. — Но зачем? — искренне недоумеваю. — Затем, ребёнок, — выдыхает и закатывает глаза. — Поймёшь, когда отдашь ему его карту и пошлёшь в пизду. Дашь понять, что деньги больше тебя не удерживают, как сраный поводок. — Ты сделал также? — А я от отца никогда не зависел, — закуривает снова и смотрит мне в глаза, не моргая. — Часть денег с заказов, которые я выполнял с совершеннолетия, шла в мой карман. И даже с учётом того, что на наркоту уходило прилично, на всё остальное хватало с головой. Тем более, что я был не один. Совместный бюджет — прикольная штука для выживания, — подмигивает и отворачивается. Его прошлое с Максом всё ещё триггерит неутихающую боль. И хотелось бы с лёгкостью игнорировать, но не выходит, как и расслабиться с непривычки. И потому я проёбываюсь, раз за разом, пока Фил комментирует действия сидящих за столом, но никак мне не помогает, покачивая головой, когда смотрю выжидающе. — Сам, Свят, исключительно сам. У тебя есть хорошо и быстро схватывающий мозг, и умение держать лицо. Остальное придёт с опытом, при желании. Не приходит. Один вечер точно не способен сделать из меня профессионального игрока. Но тратить оказывается приятно. Проигрывать деньги отца оказывается приятно, пусть Фил и не дает проебать сумму побольше, сказав, что это просто тупой слив ресурса, лучше пустить в дело, и тащит в клуб. Телефон разрывается: Рокки звонит без остановки, Мар тоже. Я же, поставив на беззвучный, игнорирую весь мир, кроме брата, который ведёт за собой, словно маяк в незнакомой, такой чужой, но манящей темноте. Столик в углу, бутылка виски и много льда, кальян с чем-то сладковатым. Столько внимания со всех сторон, что разбегаются глаза, не успевающие выхватывать мелькающих людей. Много, слишком много всего и сразу. Смеха, улыбок, рук, лиц, разговоров. Нескончаемый вязкий поток, который, как густой кисель, всасывает в себя, и я теряю счёт времени. Теряю счёт стаканам с виски и глубоким затяжкам. Вокруг шум и дым, заземляют лишь яркие, синие глаза напротив, цепко следящие и не выпускающие из фокуса. — Алкоголь должен ассоциироваться с вакханалией, отдыхом души и тела, с чем-то ахуенным, типа отрыва от реальности и спущенного с тормозов тела. Никакой боли, куколка моя, никакой, мать его боли, — в паре сантиметров, нос к носу, и впервые чужое куколка тупо не бесит. Шальной блеск глаз напротив. Фил за руку тащит меня в дальние комнаты випов. Стас всегда в поле зрения, неожиданно мелькает и Рокки: выглядит хмурым, но не вмешивается. Я же, как за путеводной звездой, бреду по пятам, крепко сжимая тёплую ладонь, чувствуя такое умиротворение, что описать словами не смогу. Потому что Фил… Фил становится центром моей вселенной. Веселье нарастает, градус повышается: кто-то предлагает вдохнуть порошка, но тот шустро исчезает из-под моего носа. — Не-а, хуёвая идея, — Фил забирает и сам вдыхает предложенное. — Смотри сюда, — указывает себе на грудь, — это я — хуёвый пример, и вот это дерьмо, — слизывает остатки кокса с руки, — угробило нахуй мне жизнь. Тебе я такого не хочу, — отрицательно машет головой, а меня примагничивает к нему, чтобы просто обнять. Уткнуться в плечо и вдохнуть незнакомый запах, отдающий холодом, чем-то морским и мятой. Он мгновенно напитывает собой всё внутри, откладывается в графу родное и важное и расслабляет. — Мне так плохо без него, — язык лениво ворочается во рту, я ловлю насмешливый взгляд напротив и бормочу, жалуюсь. Хмурюсь в ожидании, что эту боль он способен если не излечить, то уменьшить. Он может. Он может всё. — Значит, ты слишком мало выпил, — фыркает, и через пару секунд у меня в руке оказывается стакан с чем-то безумно крепким. — Что ты, мать твою, творишь, Морозов? — Рокки пытается отобрать мой алкоголь, но стену в виде брата преодолеть не выходит. — Это, по-твоему, блять, рабочий вариант? Нахуй ты это дерьмо устроил? — Потому что алкоголь должен у него ассоциироваться с пиздецом и весельем, чтобы утром было хуёво физически и стыдно морально, но весело. Вспоминать было весело, твою мать, а не рваться из города на базу, где нет ничего, кроме боли и грязи. Он должен понять, что искать любовь не нужно, нужно — развлекаться, пока есть время. Трахаться, бухать, гулять и идти в отрыв. Ему двадцать пять, а не сорок. Прекратите вгонять его в ебучие рамки! Жить по чёткому графику и считать сахар с холестерином он будет на пенсии. Заебали, — отталкивает Кваттрокки, а я в ахуе смотрю и слушаю. Слушаю и смотрю, но нет ни единой мысли о протесте, хочется просто следовать за Филом. Куда угодно, потому что впервые за чёртовы полгода мне настолько хорошо... и пусто. Изнутри словно высосали все эмоций, и болит скорее по привычке, чем реально терзает. Организм испуганно замирает. Состояние настолько неконтролируемое, что когда Фил завязывает мне глаза, попросив довериться, я могу лишь согласно мычать в ответ. И если тело аномально-послушное, то мозг при всём том, что кажется легче пёрышка, удивительно трезво оценивает происходящее. — Не сопротивляйся, просто чувствуй, — шёпот у уха и влажное касание у шеи следом, но сладковатый запах и непривычная мягкость намекают, что явно не Фил решил облизать мою кожу. И это приятно. Касание приятное, скользящее вниз по груди, когда расстегиваются пуговицы рубашки, а следом ремень, ширинка и поток воздуха скользит по низу живота, прежде чем член оказывается в чём-то горячем, влажном и жадно-всасывающем. Импульсами, ударами тока, бесконтрольными сокращениями, дрожью вдоль позвонков, скопившимся острым возбуждением, ударившим в голову. Кайф. Неразбавленный, концентратом куда-то в вены и по всему телу, словно вспышками молнии. Похоть перечная, горчащая чем-то полынным. Запредельное удовольствие, запретное, непривычное, агрессивное даже, накатывает и не отпускает. — Хорошо, теперь ты, — слышу голос Фила, чувствую снова касание, но ощущения разнятся. Если до этого было агрессивно и жёстко, требовательно и горячо, то теперь наслаждение накатывает мягкими волнами — каждое касание руки и языка смакующее, всё чувствуется слишком сильно, слишком ахуенно, слишком вставляет, и член пульсирует, как сумасшедший, твердея до состояния камня, пока не исчезает с моих глаз повязка и я не опускаю глаза, на светловолосую макушку смутно-знакомой девушки. Её хмельной взгляд пришивает к месту, юркий язык растрахивает уретру, а улыбка на припухших губах аномально притягивает. То ли потому что очень хочется кончить, то ли потому что алкоголя во мне сейчас куда больше, чем крови. — Что понравилось тебе больше? — Фил как змей-искуситель оказывается по правую сторону, приобнимает за плечи, и я понимаю, что именно благодаря ему не упал во время минета. — Первый рот или второй? — Не знаю, это было по-разному, — хрипло выходит, горло пересохшее, по телу шарашит желание получить разрядку. — М-м, ладно, иди сюда, — подзывает ту же барышню, а она сбрасывает свои трусики и начинает натягивать мне на ствол латекс, после пытаясь пристроиться и нанизаться на член. — Не-не-не, его не интересует твоя вагина, девочка: задница, только задница, дорогуша, — хмыкает и протягивает руку за смазкой, которая появляется слишком быстро. И спустя минуту мой член глубоко в ней, и это настолько крышесносно и туго, что, закатив глаза, я просто отпускаю себя. Вокруг долбанная куча народа. Меня придерживает мой родной брат, а я трахаю девку, с которой знаком не более пары часов. И в голове ни единой мысли. Это ахуенно. Это настолько ахуенно, что когда какой-то парень подходит и начинает целовать мой подбородок, шею и плечи, я не то что не возражаю, я подставляюсь, словно лучше этого ничего не способно существовать. Я не способен сейчас существовать. Я блядски ярко полыхаю, я блядски нереально живу в эту минуту. Я задыхаюсь от навалившихся ощущений, от чужих пальцев в собственной заднице, что растягивают и скользят по простате, от языка, что лижет мне между ягодиц, от громких стонов девки, что сама насаживается на мой член, перекрикивая музыку. Развратнее происходящего никогда со мной не происходило. И самое прекрасное — в этом нет никаких рамок и запретов. Нет нужды волноваться, что кто-то что-то подумает, приревнует или посчитает лишним. Я принадлежу сам себе. И лишь я хозяин своего тела и желаний. В клубке влажных, потных, горячих тел. Меняя партнеров, как перчатки, кончая так ярко и зло, что срывается до хрипов голос. Постоянно заливаясь алкоголем, бессчётным количеством коктейлей, задыхаясь от дыма, танцуя в чём мать родила и ловя улыбку, точно такую же отъехавшую, своего родного, ёб вашу мать, брата. Мне похуй на Рокки, хотя и тому, судя по закрытым глазам и откинутой голове, тоже хорошо, благодаря коленопреклонённой рыжеватой макушке какой-то фигуристой девки. Мне плевать на Стаса, хотя его внимание сосредоточено на Филе и только на нём. Они так гармонично сплелись в объятиях друг друга на диване и курят, что я засматриваюсь на мгновение. Мне хорошо. Здесь и сейчас. Без Макса. Без базы. Без крови, боли и любви. Без него хорошо. И хочется продлить это ощущение глубокой сладкой пропасти. Хочется застрять в ощущениях новизны, в ощущениях влажного жара, чужой страсти и голода. Просто хочется остаться здесь навсегда. Потому что я понимаю в этой толпе животной похоти, что когда испарится хмель, когда окажусь в своей постели один, всё вернется на круги своя. А я устал. Душа устала. Устало и сердце. Хочется открывать что-то новое и расширять границы, без оглядки. Хочется жить. И синие глаза напротив, в этой разношёрстной толпе — маяк в темноте. Они надежда. Они мой якорь и новый смысл. Моя таблетка от боли. Брат, учитель, попутчик и отдающее мятой тепло.