Свинец

Тотал блэк — может ли быть иначе, если идёшь на разведку по местности, о которой не знаешь вообще нихуя, кроме примерного метража и планировки? Задание — дерьмовее некуда. Я за такие берусь редко, и будь моя воля, ноги бы моей тут не было, но Рокки нужно прочесать пару старых складов и заброшенный отель: от информаторов пришла наводка, что ублюдки, которые залупаются на Басова, могли обосноваться где-то здесь. И пиздец как неумно брать на подобные выходы новичков, но Свята не остановить: рвётся вперёд — руки чешутся у идиота. Аргументов не слышит. Хочет воли и силы, крови и опасности. Хочет? Получит. Только отпустить его туда без страховки в моём лице не могу, не хочу, не пущу. Кваттрокки возмущается недолго: недовольство быстро гаснет, когда понимает, сколько бонусов получает вместе с моей компанией. И по-хорошему — мне бы следовало разыскать Макса и вломить пиздюлей за недавний выверт, но… Закрепляю манжеты на липучках, затягиваю портупею со стволами, поправляю спрятанные ножи и запасные обоймы на поясе. Тонкий броник под водолазку, сверху — косуха. На руки митенки, в ухо гарнитура. — Готов? — приподнимаю бровь, когда вижу переминающегося напротив Свята. Наблюдает с любопытством за происходящим, придерживает висящую на плече винтовку, зачёсывает к затылку волосы, упрямо отказавшись завязать хвост, а зря… Хотя не мне его этому учить — причёска на скилл не влияет, и если у тебя всё в порядке со скоростью и рефлексами, висящие патлы преградой не станут. — К чему? Сидеть на крыше, как ворона, и смотреть в прицел? — хмыкает обиженно, а я закатываю глаза и достаю сигарету. — У тебя, вообще-то, довольно важная роль, пусть и более безопасная, чем остальные. Так что я прошвырнусь по тому, закрепленному за мной, блоку и приду к тебе — ворону изображать, как ты выразился. Вглядываюсь в даль: вижу, как Стас прячет за деревьями тачку и направляется в нашу сторону. Просил его не лезть, но просить Мельникова, когда тот взбешён, бесполезно. Возомнил себя моей едва ли не сиделкой/нянькой и таскается следом, контролируя, сколько и когда ем, насколько комфортно и долго сплю. Благо в туалет за мной не ходит. Я люблю заботу, уважаю порыв человека, ценю внимание, но оно, излишне навязчивое, временами накаляет обстановку и раздражает. Потому что я пока ещё не при смерти. Да, болит внутри каждый ебучий орган. Каждый ёбаный день одно дерьмо чередуется с другим дерьмом, и менее дерьмово не становится, и не станет уже никогда. Но я привык. Ко всему, блять, привык за столько лет, и новизны в ощущениях не прибавилось, кроме одышки и тяжести в груди, словно лёгкие всё больше и больше забиваются пылью. А он бесится на каждый чих, на каждую сигарету или дорожку. Молчит, старательно давит в себе накапливаемый яд, но тот прорывается в мою сторону короткими фразами. А после Стас приходит в мою постель, чтобы сдаться, зло кусая и зализывая следом — отрывается, расслабляясь и становясь спокойнее, словно если я кончил на его глазах, то автоматически в порядке. Пока что. Всё ещё или вопреки всему, хуй его знает. — О, он тоже с нами, — удивлённо от Свята. — Я думал, что он с Рокки не знаком. — Все мы по большому счёту знакомы, за столько лет в системе, — выдыхаю носом дым и смотрю на хмурое лицо подошедшего Стаса. — С кем-то ближе, с кем-то через третьи руки. Репутация в этом сраном мире — не пустой звук. — Скажи это Максу, — слышу от Мельникова и фыркаю, решив промолчать, зато братец впитывает и настораживается. Вытянулся, как струна, от одного лишь имени, словно мгновенно зарядился, чёртов высоковольтный провод. Чтоб их обоих... — Я на второй этаж, на тебе — первый, левое крыло и подвал. По идее здесь должно быть пусто: Витя сказал, что нихера не слышал о них, а это показательно. Либо они ни с кем не группируются, потому что дохуя самоуверены, либо всё это — один большой спектакль. — Высокое искусство для ублюдков: всё, как я люблю, — усмехаюсь, выбросив бычок под ноги. Время старта озвучено, обе наши группы выступают: у каждой своя настроенная волна, чтобы не путать кто, куда и зачем двигает. Свят отправляется на обозначенную ранее точку, Рокки координирует. Стас с улицы по пожарной лестнице идёт к окну на втором этаже. А я, на подходе к чёрному входу, слышу гудение генераторов: земля буквально вибрирует под ногами, и для чего нужно столько мощности — вопрос интересный. Ещё интереснее: почему, если всё работает на полную катушку, никто не вышел встречать? Камер нигде не видно. Никто не пытается остановить, когда захожу, никто не охраняет… Ступаю бесшумно, хотя с таким гулом из подвала, оглушающим даже на первом этаже, шуметь можно адски — тупо никто не услышит, разве что начать палить во все стороны без глушителя или разбрасывать гранаты как конфетти. Полы пыльные лишь у плинтусов и по углам, таким же пустым, как и всратый вход. Кажется, придурков не учили контролировать территорию с помощью парочки глазастых малышек. Судя по множеству разнообразных натоптанных следов, народа тут побывало прилично, непонятно, правда — они организовывали что-то типа сходки и разбрелись или находятся здесь в данный конкретный момент. Нас тоже немало, но мы пришли прощупать почву, а не для лобового столкновения. Потому двигаюсь вдоль стены, вслушиваюсь, пытаясь вычленить посторонние звуки, игнорируя ебучий монотонный гул. И пиздец как вовремя замечаю лазерную растяжку, почти задев её ногой. Тонкая, едва заметная, словно паутина, алая полоска. Что последовало бы за ней — хуй его знает. Это может быть банальная система оповещения о смельчаках или, что куда опаснее, активация какой-нибудь адовой хтони, из которой порой живым не выбраться от слова «совсем». Зато становится понятно, почему они отказались от камер слежения: их куда проще избегать или тупо выводить из строя, с растяжкой в разы сложнее. И если пару минут назад всё казалось, пусть и подозрительным, но простым… Сейчас я напрягаюсь максимально, концентрируясь изо всех имеющихся сил, и разглядываю каждый миллиметр, каждую точку, каждую щель в ёбаных стенах. Пусть и предстоит сдохнуть в ближайшем будущем, но точно не сегодня: не на первом более-менее серьёзном задании брата. Пафосно, правда? Я не знаю его толком, но у нас слишком мало времени, чтобы растрачивать его попусту на медленное сближение. Это тот самый случай, когда дорога каждая минута, и я пытаюсь вычерпать всё по максимуму, дать всё, что способен, потому что времени на обдумывание, осознание, раскачку и прочее дерьмо у нас нет. Времени нет… А жаль. Цепляю пальцем приоткрытое окно и медленно открываю его пошире. Выглядываю в щель на улицу: был бы я одним из тех, кто обеспечивает безопасность здания — и насрать, что здесь хранилось бы — точно что-нибудь намудрил бы с этим проёмом. Но… нет. Никаких чёртовых приколов или печатей: просто рама, просто стекло, просто щель, просто удобный угол для слежки — не более. В одной из комнат нахожу шкафы с оружием, рации, пару аптечек, где цепляю себе халявное обезболивающее, явно не лишний антисептик и дополнительный нашатырь. Ибо всякое бывает, а перестраховка наше всё, да и места в карманах предостаточно. Двигаюсь дальше, осматривая углы и закутки, слышу, как открывается входная дверь и заходят трое незнакомых ублюдков в пафосной парадной форме, спокойно курят. Акцент скорее американский, чем европейский, да и мужики явно не местные: чересчур наглые и самоуверенные… Отравленной, шакальей кровью разит издалека — я буквально ощущаю, как от них веет чем-то острым и горьким, похожим на блядские восточные специи, которые так любят запихивать себе в пиццу или пасту итальянцы, или же ебучие долбоёбы, которые тусуются примерно на границе со Штатами. И это пиздец насколько дерьмовые новости, потому что Штаты и небезызвестный ирландец почти синонимы. Но если учесть, что Джеймс тусуется с Лавровыми, в нормальных отношениях с моим отцом и с большей частью верхушки Центра, то идти против нас ему не с руки. И вот это всё — проёб по всем фронтам. Абсолютно тупиковая логика. А логика — второе имя Джеймса. Он — умное, безумно продуманное и ебать какое хитрое дерьмо. И если это не он пытается доебаться до Басова, одновременно с тем подсирая по углам вокруг нашей базы, значит, проблема у нас более масштабная, чем мы могли предположить. И попытка спиздить какие-то там разработки у папаши Свята окажется детским лепетом. Тем временем, пока я сижу в своём углу и прислушиваюсь, глядя в спины удаляющихся уёбков, в дверь входит ещё двое. И если первые излучали похуизм и фонили самоуверенностью, то эта парочка напряжена и быстрым шагом двигается за нарядной троицей, внимательно осматриваясь по сторонам. Я решаю сменить своё укрытие на более безопасное: подбираюсь к окну между комнатами и, стараясь не шуметь, медленно перелезаю то, мягко опускаюсь на всю стопу и присаживаюсь. Становлюсь в угол возле открытой двери и, надо сказать, пиздец вовремя, потому что в соседнее помещения заходят и начинают шариться в шкафу. Из-за акцента или диалекта я могу разобрать лишь отдельные слова, несмотря на то, что всегда считал себя полиглотом и, можно сказать, гордился знанием нескольких языков. По миру побросало в своё время немало, и приходилось выкручиваться, да и выбора не стояло, хочу я или нет: было чёткое — надо, потому приспосабливался как мог, в итоге научившись бегло разговаривать на местном языке. Однако эти придурки или не знают, что существует логопед, или родились с хуем во рту, но я не понимаю практически ничего, лишь обрывки фраз о том, что что-то нечисто, и есть подозрения по поводу парочки крыс, что сейчас рыскают на их типа базе. Временной, судя по косвенным признакам. Я же говорить в гарнитуру не могу: предупредить Стаса нет возможности, разве что написать, но с телефоном ли он — неизвестно, выключил ли звук — тоже. Сейчас спалить его положение — необдуманно и опасно, как и попытаться дойти до него. Да и себя выдать — суицид, потому что понадеяться на то, что это неумелые обмудки, может оказаться последним, что я сделаю в своей жизни, а сделать перед смертью мне предстоит многое. В гроб я укладываться не спешу, хоть вскоре всё-таки лягу. Беретта снимается с предохранителя тихо и плавно. Ствол приятно оттягивает руку, и лёгкая дрожь удовольствия скользит по коже мурашками. Опасность всегда меня возбуждала: в моменты, когда понимаешь, что за спиной или где-то поблизости притаилась сучья смерть, стоит так крепко и жадно, что хочется сжать член рукой и застонать. Когда-то, словно в прошлой жизни, можно было уткнуться Максу в шею и голодно дышать его запахом, облизывать вспотевшую кожу и слышать шёпот с обещанием, просьбу подождать, чтобы после задания, в крови, взбудораженные, заведённые до предела, сорваться до животной, неконтролируемой ебли. Это было так вкусно… Он был таким особенным и горячим, каждый раз агрессивно присваивал и метил. Он был… уникальным, таким же повёрнутым и ебанутым на все сто из ста ебучих процентов. Но сейчас я здесь один. Где-то наверху Стас — хороший друг и бывший враг. Любовник, в чьих умелых руках безусловно хорошо и комфортно, но Макс… Макса ему не заменить. И тело, живущее ощущениями, сейчас требует такого необходимого всегда пиздеца. Я не обманывал себя по части собственных вкусов и чувств, зная, что разлюбить его никогда не смогу: ненависть, обида, месть, что угодно из проклятого списка, не сможет перебить одержимость им. Зависимость от него. Ничто и никто не способен стереть бесследно и навсегда этот грёбаный шрам длинною, кажется, в тысячу лет. Он — моё наказание за грехи прошлых жизней, я — его вечный, кармический, неоплаченный долг. Мы будем умирать, ненавидеть и любить друг друга из цикла в цикл, но пройти мимо и избавиться не сможем. Я ухожу, чтобы после вернуться, он прогоняет, чтобы после позвать. Бесконечное дерьмо. Замкнутый круг, ржавая, плавающая в чужой крови, цепь. Тихо вокруг, даже шума генераторов теперь не слышно. Ублюдки никуда не ушли, они стопроцентно где-то поблизости, и притихли словно мыши — явно умнее предыдущих. А мне и хочется выглянуть, и сдерживаю себя, жопой чувствуя, что они выжидают, когда я спалюсь… разумеется не зная, что терпения мне не занимать. Тихо… Тишина — враг, страшнее людей. Если бы мне дали выбор — глаза или уши, я бы отдал зрение, не раздумывая. Потому что ориентироваться на слух в разы проще, чем иметь оба зрячих глаза. В темноте важен каждый шорох: звук дыхания, скрип половицы, поток ветра по коже, и ты понимаешь, где спряталась потенциальная смерть. Этого не увидеть, не высмотреть, не вычленить из картинки. В изображении нет столько эмоций, сколько в насыщенном множеством нюансов звуке. Гримаса удовольствия при оргазме не даёт столько кайфа, сколько даст громкий стон, влажный шлепок или сорвавшийся с губ хрип. Безумствовать можно с закрытыми глазами, отдаваясь ощущениям на полную катушку. Но… не слыша? Вряд ли. Тихо, могло бы показаться, что пусто, только буквально в двух метрах от меня, на входе в комнату, сейчас кто-то стоит. Едва различимый шелест ткани, скольжение скорее… от осторожного, но движения, и легкий скрип следом, от армейских кожаных ботинок, когда тот сгибается на подъёме. Выдержки уроду не хватило, зато её достаточно у меня, пусть тело и затекло стоять истуканом. Шея болит в напряжении, рука наготове сжимает ствол. Лёгкие словно в спазме, вся грудь будто в тисках от того, как я медленно и медитативно делаю поверхностные вдохи и такие же выдохи. Губы пересохли, их блядски сильно хочется облизать. Но… нет. Секунда, чёртова секунда, которая внезапно меняет всё. Я делаю шаг и с локтя бью ублюдка в лицо, дезориентируя, а заодно прикрываюсь его телом. Его напарник стрелять не спешит: где конкретно он находится — не известно, но рисковать впустую не хочется, потому быстро стреляю в голову придурку, решившему подкрасться ко мне. Хуй его знает, в курсе ли они были, что я здесь, или просто шли наобум, но итог — по крайней мере для одного — печален. Подхватываю тело, не давая упасть, утаскиваю в комнату, в которой прятался, и осторожно выглядываю. Товарища остывающего трупа не видно и не слышно. Идти на выход? Рискованно: как раз там могут поджидать, и в теории, можно попытать удачи с окнами, но это тоже лотерея, повезло с предыдущим — оказалось без ловушек и прочего дерьма, но не факт, что и остальные пусты. Иду вдоль стены, поглаживаю ствол большим пальцем, вслушиваюсь и всматриваюсь в каждый сантиметр. Переступаю очередную лазерную растяжку. Слышу в наушнике голос Стаса, который рассказывает то, что я и без него выяснил: ублюдки неместные, повсюду натыкана система обнаружения. На втором по большей части пусто, но туалеты, душевые и несколько двухъярусных кроватей выглядят обжитыми, хотя никаких личных вещей нигде нет. Он нашёл одноразовые телефоны, вещмешки с формой, обувь и несколько упаковок с питьевой водой. Просит меня подать знак, и я жму дважды активацию гарнитуры, чтобы в эфире были слышны два щелчка, а он выдыхает свое чуть нервное «понял». Дойдя до конца этажа вижу спуск вниз, и, что удивительно, в подвале довольно оживлённо, правда, потерю бойца не заметили, либо делают вид, что это так. Соваться вглубь — самоубийство: шанс проскочить незаметно слишком мал, освещение довольно яркое, и выгляжу я совершенно непохожим на их наёмников. Делаю наспех пару фоток с разных ракурсов, решив после рассмотреть, что там за ящики стоят у одного из входов в комнату. Делать мне здесь больше нечего: прогуляться, как по набережной, явно никто не позволит. Потому возвращаюсь сначала на первый этаж, а после — на улицу через облюбованный и осмотренный ранее оконный проём. Люто хочется кашлять, да так, чтобы выплюнуть нахуй лёгкие: внутри давит и скребёт. Выпрямляюсь и сглатываю, дыхание хрипом застревает в глотке. Я чувствую этот ёбаный ком, и он меня бесит неимоверно. Бесит настолько, что не выдерживаю и прокашливаюсь в сгиб руки, совершая недопустимую ошибку, потому что из-за угла выскакивает какой-то уёбок. Лишь на чистых инстинктах успеваю отскочить в сторону, что спасает голову от порции грёбаных пуль. — Один у чёрного выхода, один на первом по правой стороне, третий лежит за углом, подвал нашпигован крысами, — быстро проговариваю в гарнитуру, нырнув за мусорный бак, и пригибаюсь, когда слышу щелчок затвора. Два выстрела останавливает стена и преграда между мной и козлом, желающим моей смерти. — Помочь? — слышу голос Стаса в ухе. — Если ты фокусник, то убери труп, чтобы не подняли панику. Если нет, тогда вали из здания, — снова пригибаюсь, жду, когда козёл начинает двигаться ко мне, и стреляю пару раз в ответ, выбросив руку поверх бака. Звука падения нет, значит, уёбище живое, вероятно полностью целое. Выглянуть бы, но голова мне дорога. Голова мне пока пригодится. Но мне дороже, чем долбоёбу, который с чего-то решил подойти ближе, видимо, думая, что я трусливый кусок говна, и просто буду тупо отсиживаться до последнего. И снова умение выжидать и сдерживать свои чёртовы порывы — спасает. Я осторожно пячусь, отползая задницей вперёд от одного бака к другому, что стоят почти ровным рядом, перекатываюсь в сторону, за кирпичный выступ. И этого преимущества вполне хватает, чтобы идиоту, начавшему палить, не особо прицеливаясь, получить заветную пулю в шею, а следующую в охреневший глаз, успев ответить лишь слабенькой попыткой — куда-то мне в печень. Броник спасает, но кожу в месте попадания сильно жжёт, да и болит, как после неслабого удара, и не нужно быть ясновидящим, чтобы предсказать, что будет гематома. Но как бы похуй: их на моем теле всегда с избытком, такая уж сучья жизнь. Синяком больше, синяком меньше. И спустя пару минут, пока я курю, вяло оглядываясь по сторонам, появляется Стас. Бегло осматривает меня, видит кровь на земле и приподнимает вопросительно бровь. — Придурок очень рвался отдохнуть в мусорном баке, — расплываюсь в ядовитой улыбке, — давай кровь хоть песком присыпем, дольше будут искать. С первого этажа надо вытащить труп и спрятать тут же. Там дальше ещё пара баков, — тихо продолжаю. — Либо засунуть в шкаф, видел в одной из комнат. Они как раз смежные. — Шкаф звучит реальнее, — шепчет в ответ и дёргается на звук открывающейся двери. — Блять, — выдыхает и, не собираясь ждать, сразу же укладывает одного, в то время как я снимаю, не ожидавшего подобного пиздеца, второго. — Да и похрен, обойдёмся без шкафа: он за углом лежит, его не сразу найдут. А этих кретинов можно закинуть в баки, как и планировалось. Либо оттащить к деревьям и тупо бросить в траве у забора. — Баки протекут, — цокает Стас, сплёвывает на землю. — Вот хотелось же верить, что всё пройдёт гладко, но тут какое-то совершенно необъяснимое дерьмо. Либо Басов что-то скрывает, либо по его душу идёт кто-то с бродячим цирком: развлекаются и развлекают, пока без серьёзных потерь и атак. Но это скорее всего носит временный эффект. Я бы, на их месте, ещё пару раз шуганул чем-то лёгким и туповатым с виду, а потом въебал во всю силу. — Вопрос в том, по кому конкретно, Стас. По кому, мать его, конкретно захотят въебать, — качаю задумчиво головой. Шептать сложнее, чем просто разговаривать: горло и без того дерёт сраным першением, словно кто-то наждаком натирает изнутри. В груди, из самой глубины, слышен раздражающий хрип. Обезболивающее, очевидно, начало отпускать, а порошок в машине. Следующую порцию таблеток пить рано, но тело отвлекает симптомами, и сосредоточиться сложно. — Ладно, отгони машину к углу, я иду к Святу, заодно с Рокки поговорю. Надо сваливать отсюда. Оказывается, нас не было почти два часа. Многие уже успели вернуться — остальные здания оказались практически пустыми. В своей везучести у меня никогда сомнений не было: если куда и ведёт судьба, то в самое глубокое, самое смердящее и затхлое болото. Свят скучающе смотрит в прицел, контролируя входы, поочерёдно наблюдая за движением. Выглядит пиздец недовольным, словно самые светлые детские ожидания с громким треском разбились об реальность. Его реакция и забавляет, и навевает грусть одновременно. Мы с Максом никогда не стремились побыстрее кого-то прикончить, и впервые всё случилось вполне логично и закономерно, но без удовольствия. А потом хотелось просто выполнить поручение без особых потерь. Хотелось быстро, легко преодолевать препятствия, становиться сильнее, смертоноснее и опытнее. Не было цели залить всё кровью. Цель была — выходить из каждой схватки и атаки живым, с наименьшими повреждениями. Это было почётно, словно удача целует нас и в лоб, и в губы. А Свят смотрит в прицел, будто если наконец-то нажмёт на курок, то что-то в его жизни мгновенно изменится, а это заблуждение. Однако винтовок две. Собираю вторую, устанавливаю, протираю прицел и встречаю недоумевающий взгляд сбоку. — Что? — спрашиваю, дёрнув вопросительно бровью. — Одна винтовка — хорошо, две — ещё лучше. Зданий контролировать нужно несколько, ты банально можешь не успеть переключиться. — Зато успеешь ты, да? — Как же хочется влепить ему подзатыльник. Потому что ведёт себя, как подросток, у которого из-под носа забирают минуту славы. Он тупо не понимает, для чего и зачем он здесь. Не осознаёт, куда и почему пришёл. У него цель не закончить всё с перевесом в пользу союзника, а выебнуться. — Да, — киваю спокойно и отворачиваюсь, поглядывая и в прицел, и поверх него. Практически все, судя по тому что говорит Рокки позади нас, уже успели вернуться, кроме парочки бойцов из второго отряда. Стас ждёт в машине, чтобы в случае чего мы могли быстро смыться. И всё как бы пиздато, пока я не замечаю у дальнего здания, соседнего с тем, в котором я получасом ранее сидел, как суслик… Макса. Точно в моём прицеле. И похуй, что на его голове капюшон, что на нём чёрная, как и на мне, одежда. Я знаю, как он держит беретту, знаю, как ставит ногу, как дёргает головой, в какой позе замирает вслушиваясь. Я узнаю его из тысячи, из миллиона, и насрать в маске он или без. Я. Узнаю. Его. Всегда. И сейчас я вижу, как он крадётся к уёбку, вышедшему из только-только подъехавшей машины, но не замечает, что ещё один, вынырнувший из здания, уже за его спиной. Он его не слышит… игнорирует и проёбывается, получая долбанным прикладом по голове, а у меня сердце взмывает к горлу, палец сам нажимает курок, снимая уёбка, который поворачивается на звук падения Макса. А следом, когда падает тело первого ублюдка, попадаю во второго. Не задерживаясь на месте ни секунды, просто срываюсь с крыши. Бегом вниз, перепрыгивая через ступени лестницы, понимая, что он лежит сейчас на земле в неизвестном мне состоянии, в потенциальной, смертельной опасности. Да, мы бывали в разных ситуациях, я спасал его не раз, не два — с пару десятков раз. Но каждый из них — абсолютно жуткое дерьмо. Выскакиваю на улицу, быстро осматриваюсь по сторонам и срываюсь вперёд. В лёгких кислорода — ровно ноль. Холод скользит вдоль позвоночника, в висках пульсирует боль. Разум отключается, меня ведут рефлексы и инстинкты тренированного тела. То самое состояние, когда без разбора можешь убить и друга, и врага на пути к цели. И кто-то действительно падает, когда поднимаю руку и дважды стреляю в цель слева, чтобы спустя двадцать шесть секунд упасть на колени возле Макса, нащупав бьющий мне в подушечки пальцев пульс. — Очнись, мать твою, — шиплю, чувствуя, как по лопатке трижды, почти в одно и то же место, бьёт по бронику отдача. — Сука, — с рычанием приподнимаю Макса за грудки и утаскиваю за угол. Мышцы, словно желающие оборваться тросы, напрягаются во всём теле. — Давай, ублюдок, — сильной пощёчиной, одной, второй, третьей бью по бледному лицу. Вижу, как тонкой струйкой из правого уха стекает кровь, и дрожь от хуёвого предчувствия пробегает по лопаткам, потому что его затылок разбит от удара, и приходить в себя он не планирует. Лезу в карман, достаю одноразовую ампулу нашатыря и резким движением откусываю кончик, выплёвывая тот в сторону. Подсовываю ему под нос, жду. Спустя несколько секунд недовольно морщится, дёргает головой, с шипением сквозь сжатые зубы, и открывает глаза. Дезориентированный, ошалевший, полупьяно промаргивается в попытке сосредоточиться, подбирается всем телом. — Идти можешь? — спрашиваю нервно, а он смотрит по сторонам, какой-то невменяемый, и молчит, словно не слышал вопроса. — Макс, — раздражённо, но тихо зову, а он — ноль подсечки, полнейший, сука, ноль. Ищет что-то в карманах, роется там и засовывает в ухо наушник. — Что произошло? — спрашивает, облизываясь, наконец-то удостоив, ебать его за ногу, своим королевским вниманием. — Я хотел снять подъехавшего уёбка, но меня вырубили. Откуда он взялся? — Он, блять, к тебе со спины, как на прогулке, подошёл, ты что не слышал его? — я в ахуе, спрашиваю, выглядывая из-за угла, и вижу, как наши утаскивают тела уродов и отгоняют их машину, нужно сваливать. Сейчас же. Неизвестно, сколько ещё из них слышало что-то или видело. Разведка на то и разведка — вынюхать что-то и съебать. В идеале — без жертв, и чтобы потенциальный враг не узнал о крысах. Но тут мы проебались и проебались знатно, оставив шлейф из трупов. — Что? — хмурится и смотрит на меня в упор. А я не догоняю: он не понял, что я сказал, или он в таком же ахуе, от того, что противника не услышал? — Что с тобой? — вытираю его правое ухо пальцами, растирая подсыхающую кровь, капель больше не видно, но вид Макса настораживает максимально. — Блять, они сигнал глушат, и мой сраный наушник тупо отказывается работать. Я не слышу нихуя. Сука, нихуя вообще, мать его. Правое ухо сдохло окончательно, левое на второй стадии, Фил. Я — ебучий инвалид, — отчаянно рычит и лезет за сигаретами, так и сидя на земле, как придурок, будто у нас тут прогулка, а не долбоёбы со всех сторон. Выглядит уязвимо, зло, расстроенно и разобранно максимально, а я в шоке смотрю и не вижу ничего, кроме его глаз, в которых плещется страх. Страх в глазах у него, а выворачивает нахуй меня. Меня буквально наизнанку всего выворачивает. Потому что страха в нём не видел настолько давно, что успел забыть о том, что он действительно может его чувствовать. Макс и страх — вещи несовместимые. Но если он сейчас сидит, почти в панике, и чего-то боится, то стоит и всем нам. Потому что он и есть база. А если лидер болеет и в ужасе, в том же состоянии будет и земля под нашими ногами. Нам пизда. — Что ты здесь делаешь? — спрашивает, едва сумев подкурить, дрожь пальцев скрыть даже не пытается, выдыхает с хрипом дым. Так жадно и быстро курит, что у меня на кончике языка скапливается фантомная горечь. Ещё недавно, стоя в углу и выжидая уёбков, я рассуждал, что ебанулся бы на всю голову, если бы внезапно оглох, считая это страшнейшим из возможного. И вот теперь, самый значимый в моей жизни человек познаёт это на себе, проваливаясь в неизбежность. Пиздец. Меня не накрывало, даже когда я понял, что скоро умру: стало в каком-то смысле спокойно и тихо, извращённо хорошо. Меня не накрывало… Но сейчас начинает неотвратимо колотить из-за него. — Здесь мой брат, Макс. Он ещё новичок, и я не мог оставить его одного, — выдыхаю тихо. Смотрю, как морщится, уставившись на мой рот, и до меня доходит, словно нехотя, что он стал таким довольно давно. Он постоянно смотрел людям на губы. И проблема образовалась не один день назад, но он скрывал и молчал, переваривая эту потерю в одиночестве. Переваривая бесконечную череду потерь… Святое дерьмо, блять. — О чём ты? Или мне показалось, что ты сказал брат? — сплёвывает и морщится, переспрашивает с прищуром. Такой настоящий в этот момент, похожий на прежнего себя, будто не случалось дерьма между нами, будто годы не сожрали по огромному куску внутри нас. — Нет, не показалось. Кукла твоя, любовь, ебать, неземная, мой родной брат по матери. И это ты должен был узнать точно не сейчас. Не сегодня и не так. Нам надо убираться отсюда, — встаю, отряхиваюсь. Вздёргиваю на ноги Макса, который выглядит окаменевшим, обнажённым в своих эмоциях, оглушённый этой вскрывшейся правдой в неподходящем месте, в неподходящее время. А мне хочется спрятать его ото всех, укрыть, увезти далеко… туда, где никто и никогда не найдёт. Мне хочется облегчить его страдания, забрать себе, потому что скоро сдохну, как ёбаная шавка, скоро мне всё равно придёт пизда, так лучше отмучиться за него и уйти. А он продолжит жить, без кровоточащих не зарубцевавшихся ран души, без изматывающей нечеловеческой боли в груди. — Макс, пожалуйста, — прошу, взяв в руки его лицо. И от взгляда отливающих серебром глаз мне хуёво, как никогда. Потому что смешивается его и моя боль, его и моя обречённость. А когда двойная доза — накрывает сильнее. — Иди к машине Стаса, там же должен быть Рокки, я прикрою тебе спину, хорошо? Тебе надо собраться. Когда мы свалим отсюда и окажемся в безопасном месте, я всё тебе расскажу. — Как давно ты узнал? — хрипло срывается с его зализанных ярких губ. Смотрит, нахмурив брови, смотрит, будто пытается достать правду из глаз моих эмоциями-щупальцами. Уязвлённый молчанием. Обиженный и раздавленный. — Как давно, Фил? — Пару недель, — вижу, что не сдвину его с места, пока он не получит свой ёбаный ответ. И ведь даже не бесит этим… — Как давно знал он? — крылья его носа трепещут, а мне хочется что-то расхуярить в крошево, раздолбить руками кирпичные стены вокруг. Ненавижу причинять кому-то боль подобного рода, органически не перевариваю делать больно именно ему. Какое бы дерьмо во мне не полоскалось, ненавижу это делать, даже если порой и хочется в качестве мести потоптаться по его нервам шипастой подошвой. Мы все не идеальны, я не идеален вдвойне. — С его слов он узнал в феврале, — то что взбесило меня в этой ситуации не менее, чем Макса — неоправданное молчание его куклы. Совершенно неоправданное. Он просто проебал очень много очень ценного времени, нихуя не добившись этим. — Теперь понятно, почему вы оба, как ебучая отрава, как две свинцовые блядские пули, прошили душу и сердце насквозь. Это кровь такая, — ядовито проговаривает, кривит губы, отталкивает меня и сам отшатывается от стены. Зачёсывает волосы рукой, трогает свой затылок с подсыхающей кровью и смотрит на пальцы. — И как раньше не догадался, блять?.. — спрашивает в пустоту и сваливает за угол, оставляя меня за своей спиной смотреть по сторонам и прикрывать. До машины Стаса приходиться идти пару минут быстрым шагом, Макс не останавливается, я же устаю заметно быстрее. Пусть по голове огрели не меня, но лёгкие горят огнём, одышка сводит с ума, и горло сжимается в спазме. Боль в голове нарастает, как боль в груди. Виски прошивает, словно острой спицей, а за рёбрами ебучий вакуум, всасывающий в себя вместе с кислородом болящие внутренности целиком. По кускам ему невкусно, сука. Притормаживаю у дерева, прислоняюсь, решив дать себе минутную передышку, которая нихуя не решит. Дышу медленно и глубоко, игнорируя боль, что душит спазмами, будто хватая ледяной рукой за горло и сжимая до хруста. Глотаю густую слюну, всматриваясь в удаляющуюся спину, оглядываюсь по сторонам, оборачиваюсь для проформы, вдруг на хвосте кто-то оказался. Хотя окажись там один из уёбков, я не стоял бы на своих двух, а вполне натурально изображал труп. Для банальной разведки вышло слишком заморочено и кроваво. Макс получил лёгкий сотряс, тут и к доктору идти не надо. У меня, если судить по ощущениям, сломано ребро. Отдача по бронику подобным грешит довольно часто. А ведь мы шли тупо посмотреть, чем нашпиговано пару зданий. Не более. В итоге? Только моими руками несколько трупов. И как бы похуй, но почему-то кажется, что в ближайшее время потерь может стать в разы больше, а не верить чуйке не вижу смысла. И если бы смерть каких-то залётных ублюдков была самым страшным из произошедшего, помимо травмы Макса и новости о том, что он теряет слух… Я не успеваю до того момента, когда происходит непредвиденное, лишнее, в чём-то даже пугающее. Макс подходит к машине Стаса, что-то говорит Рокки, пока я набираю скорость на подходе к ним, радуясь, что он не поворачивает головы и не видит, что на заднем сиденье сидит его куколка. Я молюсь всем богам, чтобы Свят не рванул наружу. Показываю Стасу, который гипнотизирует моё лицо, жестом — ребром ладони, пальцами по шее пару раз — чтобы он сваливал отсюда с пассажиром. Смотрю на брата, который забыл, как моргать, забыл, как дышать, забыл вообще всё в этом ёбанном мире. И в момент, когда отворачиваюсь от Свята, вижу, как Макс, будто почувствовав жадный взгляд на своём лице — как в замедленной съёмке — поворачивает голову. Я видел и раньше множество раз, как они тонут друг в друге, мгновенно ныряя на самое дно, отдаваясь бушующей стихии бездумно, целиком, забыв обо всём окружающем мире. Сонастраиваются, резонируют, выпадая из реальности. Но вот стальной взгляд за секунду вспыхивает мириадами эмоций, незримый канат неразрушенной связи становится практически осязаемым. И мне больно за них. За обоих неожиданно больно. Нельзя им сталкиваться, пока болит настолько сильно, а вместе быть невозможно. Не сейчас так точно, быть может позже… Быть может вообще никогда. Нельзя больных взаимно подвергать подобной пытке. Блять… И любовью — страдающей, умоляющей, тоскующей, завывающей порывами ветра вокруг нас — заполнено, нахуй, всё пространство. Рокки замолкает, замирает на месте, как соляной столб. Всё замолкает, замирает в моменте, пока долгие несколько минут они смотрят в души друг другу. Пока не стартует машина Стаса. Макс стоит до последнего, не в силах отпустить взглядом Свята. Рассыпаясь, словно горсть пепла, перед моими глазами. Рассыпаясь на мелкие крупицы, доломанный, разрушенный, обездвиженный, и, кажется, осознанно отказывающийся дышать. — Эй, — подхожу к нему. Ноги словно не от моего тела: гнутся нехотя, мышцы деревянные. Вырастаю перед его носом. Щёлкаю пальцами, а он расфокусировано смотрит в одну точку, молча достаёт сигарету. Всё так же, залипнув, закуривает на автомате, всё так же, не моргая, вдыхает дым поглубже. И просто закрывает глаза. — Увези меня отсюда, пока я не сорвался следом. Сейчас же. Я за себя не ручаюсь, — спустя две сигареты подряд и несколько минут абсолютной тишины. — Просто увези. Похуй, что за твоё молчание я тебя пиздец как сильно сейчас ненавижу, — глаза в глаза. Топя меня в концентрате злой, обиженной и живой боли. А мне тупо нечего ему сказать, слова застревают в горле, не протолкнуть. Протягиваю руку Рокки, чтобы тот дал мне ключи от любой из доступных тачек, и выполняю просьбу — для начала увозя Макса из этого места, пусть мы оба и похожи на оживших, вопреки всему, зомби. Дождавшись на границе города Стаса, тупо пересаживаемся к нему, чтобы сразу же выехать на базу. Мой телефон разрывается, вибрирует во внутреннем кармане косухи. Я знаю, кто звонит, знаю почему, знаю насколько ему плохо. Только разорваться на части не могу, а оставить Макса, после всего, одного — не посмею. И выбор делать не хочется, но сегодня мой выбор такой. Потому что Святу больно, но сохранить цельность личности после потери он сумел. Макс же разбит. Макс уничтожен. Макс, словно ярчайший костёр, обжигая языками стонущего от боли пламени, в своей непрекращающейся агонии, снова горит.