Свинец

Думаю ли я по дороге до базы о чём-то, кроме взгляда сине-серого стекла, который снова располосовал душу по старым шрамам? Нет. Ни единой побочной мысли, всё посвящено исключительно ему. Огромным идеально-красивым кукольным глазам, с калейдоскопом живых эмоций на самом дне. Я будто посмотрел на что-то божественное, скрытое за толстым витринным стеклом. Весь в чёрном, с отросшими золотистыми волосами и с заострившимися скулами. Кажется, он похудел. Кажется, мне это нравится ещё больше. Или я просто соскучился, как сука, и судить здраво не способен совершенно. Больно ли мне? Думаю, что слово «боль» в моём случае давно превратилось во что-то слишком легковесное. Это концентрированная тьма, которая глодает, кромсает, точит, душит, высушивает и сжирает одновременно. Так много оттенков агонии, и все причиняют страдания по максимуму. Слов, чтобы описать своё состояние, попросту не хватает. Сил на то, чтобы давить внутри этот отравленный поток — тоже. Я проигрываю по всем фронтам. Проигрываю захватившим власть чувствам, проигрываю подорванному и решившему доебать здоровью, психике поехавшей, нахуй, проигрываю. Нервной системе, которой пришёл окончательный пиздец. Затылок болит: на силу при ударе ублюдок не поскупился — под черепом будто сталкиваются со скрипом заржавевшие и сводящие с ума железные шестерёнки. Шум не исчезает, он гудит в мозгу фоном, старыми, потрёпанными, оголившимися проводами. И хочется, насрав на всё, просто вырубить это дерьмо и отдохнуть. Насрать, что весь мир внезапно исчезнет из восприятия. Я пиздец как сильно устал, мне нужна передышка. Но передышки для меня, сука, нет. Фил молчит, посматривает в зеркало заднего вида, наблюдает, даже не скрывая свой цепкий, сканирующий взгляд, но не трогает, словно отступив на время. А мне бы уебать его, да со всей силы, за то что умолчал о настолько важном… об их родстве. Но с усталостью и болью в тело приходит апатия, которая диктует свои правила. Мне не хочется ни говорить, ни выяснять, ничего не хочется. Только курить, смотреть на пролетающие мимо виды и молчать. Понимая, что контроль над грёбаной жизнью целиком потерян — окончательно потерян — я ни в чём вообще больше не вижу смысла. Сигарета летит в окно, исчезает, подхваченная порывом ветра, а я, как заворожённый, поворачиваю голову в след за ней и высовываюсь наружу. Волосы взлетают, не сдерживаемые банданой, что валяется где-то на сиденье, ресницы щекочут веки. Дискомфорта в правом ухе тупо не ощущаю — оно и без того полностью заложено — лишь лёгкое давление от забивающегося в ушной проход воздуха, не более того, что непривычно. Хочется понять, как много я потеряю, если звук навсегда исчезнет из моей жизни. Исчезнет полностью… Зажимаю кончиками пальцев левое ухо. С силой. Закрываю глаза и пытаюсь разобрать по крупицам, что чувствую. Тихо. Похожее ощущение возникает, когда ныряешь под воду. Закладывает до самого мозга и под черепом давит до ахуения. Глухо. Мертво. Странно. Я этого не выбирал — оказался поставлен перед фактом: доцент, получивший сумму с несколькими нолями, предупредил, что если в динамике за последнее время лишь ухудшения, то чуда ждать не стоит и заранее нужно быть готовым к тому, что слух может пропасть полностью и безвозвратно. И если с левым ухом мне пока что может помочь слуховой аппарат и поддерживающая терапия, то правое можно вычеркнуть из списка. Навсегда. Звучит обречённо и жутко. Ощущается страшно настолько, что отжимаю пальцы и резко сажусь обратно. Фил напряжённо смотрит на меня, когда встречаемся в зеркале взглядом. Не дёргается, не пытается говорить, не делает вообще ничего, просто удерживает своими блядскими синими глазами, пытается прибить ими, как гвоздями, к месту. Пугает ли? Нисколько. Меня теперь не пугает ничто, кроме проёбанной жизни, проёбанного себя, проёбанной куколки. Бесперспективно всё от начала и до ёбаного конца. Впереди не ждёт ничего, никаких улучшений, лишь перспектива очередного проёба… Нахуй так жить? Нахуй такие чувства? Вот, честно — нахуй? Что хорошего в одержимости другим человеком? Что, сука, тут романтичного? Что тут из этих ебучих книжек с розовым сопливым дерьмом о том, что она стоит всего, блять, из того что имеешь? Стоит? Реально? То есть кто-то готов потерять слух, зрение, речь, ноги, руки, да, блять, хоть сраную голову, только бы любить? Ёбаная русалочка? И чем это закончилось для неё? Терять часть себя — важнейшую часть — ещё хуже, чем терять того, кого любишь. А когда это происходит одновременно, то хочется просто лечь и сдохнуть. Вот так банально, слабо и трусливо — лечь и сдохнуть. Точка. — Останови, — хлопаю по плечу Стасу, — хочу пройтись пешком, — добавляю, игнорируя вопросительный взгляд Фила. Совершенно похуй, что обо мне подумают, совершенно насрать, что лучше как можно быстрее доехать до базы. Я хочу тупо идти в сумерках по грёбаной дороге. И кто мне запретит? Никто. Машина останавливается. Сигарета между губ, прилипнув к нижней. В руке зажигалка, под ногами мелкие камни и песок. А вокруг ничего. Тотально ничего, только запустение и смерть всего, блять: голые деревья, серость и подбирающаяся клубящаяся тьма. Вокруг ни души, за спиной — с тихим рыком мотора, вырубив фары, едут Стас и Фил, практически накатом, потому что на этой части пути дорога идёт на спад, а после, вдалеке, ёбаный подъём. Вот бы так было в моей жизни, а? Сначала рухнуть куда-то в сраную яму, а после резко взлететь, обратно, выше земли, ещё выше — к самим звёздам. Но нет. Для меня вариант нереальный. Хотя тут — какой я, такие, мать его, и варианты. Шикарный, сука, выбор. Шикарнейший. Дым сквозь разомкнутые губы. Ветер, шумящий по левую сторону, сжирающий большую часть звуков. Страшно ли мне? Я в ужасе. Сжимаю челюсть, чувствую щелчки в голове, мини-взрывы и прошивающую острой спицей насквозь боль. Иду, чувствуя твёрдую неровную почву обочины, отпинываю камешек побольше, смотрю вперёд и не вижу нихуя, цепляющего взгляд. Впереди так же пусто, так же мрачно, одиноко и дерьмово, как и в моём будущем без него. Ровная полоса тёмной дороги уходит куда-то вдаль, к горизонту, куда успело спрятаться, обиженное равнодушием, солнце. Закат моей чёртовой жизни кажется уже произошёл… тоже. Почувствую ли я хоть что-то ещё, хоть когда-нибудь, позже, если выживу в этой мясорубке? Хочу ли я этого? Дым тонкой струйкой из пересохших губ. Сигарета догорает до фильтра, и тот обжигает пальцы, оставляя на кончике языка отвратительно-жалящую горечь. А я наслаждаюсь этим дерьмом, мазохистски вжимая бычок в раскрытую левую ладонь, пока тот не тухнет с шипением. Глупо? Более чем. Только какой смысл пытаться что-то сохранить, если всему и без того пизда? Что изменит маленький круглый ожог? Снова скользящим шагом по песку и камням, толстая ребристая подошва ботинка слегка сопротивляется, но я продолжаю свой ход. Они братья. Подозревал ли я, где-то глубоко внутри, что их сходство очевидно и легко объяснимо, и что существует некая извращённая, необъяснимая взаимосвязь в происходящем в моей жизни дерьме? О да. Только думать об одной крови не хотелось. Были мысли о том, что те своего рода родственные души — те, кто отхватил похожую начинку, подаренную или кем-то свыше, или кем-то, творящим пиздец глубоко под землёй. Оба, различными, но удивительно действенными методами, способны свести с ума до такой степени, что забываешь не то что о себе, о жизни в принципе забываешь. Мощнее наркотиков, страшнее вирусов, смертельнее неизлечимых болезней, потому что те сжирают тело, а они… Они отбирают душу. Они вырывают сердце, оставляя в груди зияющую дыру. И ангелы и демоны одновременно. Аномальное, сверхъестественное, паранормальное, пугающее от начала и до конца дерьмо. От них нужно бежать, только не получается. От них лишь одно спасение, и то временное — кровь. Но они упрямо возвращаются в твою жизнь и заканчивают своё тёмное, уничтожающее окончательно, дело. Кто подарил этим сукам такие глаза? Зачем? Мало остального во внешности? Фил — существо без единого внешне изъяна. Совершенен настолько, что смотреть порой тупо больно. И профиль, и взгляд, всё изысканно пропорционально, каждая линия — ебучий шедевр. И синева взгляда, словно кто-то по кускам разорвал сраное небо и обернул, как одеялом, его зрачки. Оно теперь живёт и пульсирует в его глазах, втягивает, как в воронку. А Свят?.. Кто намешал эти оттенки? Как это сделали? Где откопали настолько глубокие и восхитительные драгоценные камни? Не существует слов, не придуманы они, чтобы описать всю степень моего восхищения внешностью куколки. Он настолько «очень» по всем параметрам, начиная от мимики утончённого лица и заканчивая изгибами гибкого тела, что комментариев тупо нет. На него можно просто смотреть и молчать. Вечно. Просто, блять, смотреть и молчать, пока не превратишься в высохшую мумию, пока поток жизни не остановится, пока не иссохнет в венах кровь, потому что душу и сердце он уже забрал. Осталось лишь едва функционирующее тело. Жалею ли я? Да. Но лишь о том, что не встретил его раньше, быть может, всё было бы иначе. Или нет. Телефон вибрирует в кармане, достаю и смотрю на сообщение от Фила: «Вернись в машину, пожалуйста, мы все устали». И можно проигнорировать, но курить больше не хочется, смотреть в пустоту и ощущать свою уязвимость, убогость и неполноценность — тоже. Ветер ежесекундно напоминает, чего я лишился физически. Тело при упоминании усталости, согласно отзывается напряжением в икрах и тянущей болью в бедре. Сколько я прошёл — хуй его знает. Думаю, пару километров: стемнеть успело знатно. Легче не стало ни на грамм. Стало ещё тоскливее и пиздецки безнадёжно. И что-то мне подсказывает, что будет лишь хуже. Намного хуже — это всё не предел. Хотя пределом как раз и кажется. *** Спонтанные мысли, мелькнувшие где-то на задворках больного разума, выливаются в совершенно непредсказуемый пиздец. По приезде сталкиваюсь с Мадлен, которая, увидев мой взгляд, не решается подойти. Иду к Доку и, после того, как он вкалывает обезболивающее и обрабатывает рану на затылке, прошу назавтра вколоть мне с утра ёршик в вену, чтобы очиститься от наркоты во всех её проявлениях. Он согласно кивает, и я иду спать. Хороший сон порой излечивает лучше разговора или элитной шлюхи с дорожкой кокса на заднице. Но это «порой»... не про меня. Расслабиться не получается даже в, казалось бы, бессознательном состоянии. Мне снится нечто эфемерное и по-настоящему убийственное, потому что они по отдельности травмируют до ахуения, а вместе?.. Вместе — это смертельная доза. Убойная. Единственный золотой укол в моей, улетающей в глубокую пизду, жизни. И замыкание в мозгу происходит мгновенно, едва в этом странном абстрактном пространстве показываются две обнажённые фигуры, ослепляющие красотой настолько, что всё остальное теряет свои краски, выцветая до чёртовых оттенков серого. Меркнет нереальная реальность, зато блещут они. Оба. На идеальных телах ни единой тряпки: гладкая кожа без изъянов, впечатляющий рельеф мышц и аппетитные, возбуждающие скрытым обещанием, изгибы. Они сложены по-разному, но оба ахуенно. У Свята тоньше талия, но шире бёдра. Мышцы проступают сильнее — прорисованы детально, словно чертовски увлёкшийся художник пытался выделить кистью каждый миллиметр его гибкого тела. Волосы лежат ровной, шелковистой волной, взгляд сверкает драгоценными камнями, бликует и слепит. Взгляд ласкает и манит. Взгляд примагничивает и обещает обжигающее удовольствие. Фил же, застыв изящной статуей, смотрит спокойно: вокруг плеч, словно облако, разметалась копна густых мелких завитков, глаза — необъятное, холодное небо, в котором яркими отблесками мерцают вспышки поглощённых молний. Электрические разряды лижут расплывающуюся точку зрачка. Светлые, розовые губы медленно растягиваются в почти нежную, но с тенью опасности, улыбку. Он выглядит притворно покорным, искусственно доступным, но в каждой его черте бурлит сила, которая чувствуется и в широком развороте плеч, и в крепких, стальных мускулах. Равный. Сильный. Абсолютный грех — его прямое воплощение. Мягкой поступью приближается, крадётся, словно снежный барс, и стекает огромной гибкой кошкой передо мной на колени, чтобы после вздёрнуть подбородок и, чуть склонив голову набок, пристально глядя мне в лицо. — Каково это — иметь нас обоих, Макс? Каково обладать настолько необъятной силой? Непобедимой мощью? Ожившим искусством? — глубокий голос проносится эхом и заполняет собой всё вокруг. Голос проникает в меня, и звук ласкает до дрожи чувствительные уши. По мозгу короткими импульсами проскальзывает судорога удовольствия, заставляя закатить глаза и выдохнуть. — Каково это, Макс — понимать, что был в нас обоих? Каково осознавать, что ты единственный, удостоенный честью быть для нас абсолютно всем? — Куколка моя… Сладость терпких нот его голоса, словно шершавый, горячий язык, проходится по нервным окончаниям. Открываю глаза, видя его нос к носу, и подаюсь вперёд, вовлекая в поцелуй. Голодно, ахуительно, смакующе, трепетно, медленно… Умереть бы в этом моменте, потому что душу разрывает на ошмётки. Меня всего взрывает, словно ядерную боеголовку, и от восторга в моей крови и зашедшемся от кайфа сердце, блядский мир исчезает. Вкусно. Его язык жадно скользит до самого горла, щекочет нёбо и лижет дёсны. Обсасывает мне губы и подбородок, когда вместе с дарующим и жизнь и смерть поцелуем я чувствую влажное прикосновение второго жаркого рта. К члену. Пиздец. Пиздец полный, потому что накрывает в разы сильнее, чем было секундой ранее. Пиздец неотвратимый, пиздец необъяснимой силы, пиздец грозящий не просто нахуй снести мне крышу, он её уничтожает сразу же. Потеряв вкус моей грешной куколки, я открываю глаза и вижу, как тот опускается рядом с братом и целует внутреннюю сторону моего бедра. — Каково это: видеть нас на коленях перед собой, Макс? Фил выпускает член из своей глотки, пристраивается слева, уступая правую сторону Святу. И они синхронно скользят губами по стояку, снизу вверх, встречаясь губами и языками на влажной от слюны головке. Целуются, задевая губами и языками мой член, ласкают руками мои бёдра и живот, вылизывают, как две голодные кошки, впуская поочерёдно глубоко, до самых яиц, в горло. А я медленно, неотвратимо сдыхаю от ощущений. Потому что зрелище настолько потрясает, что стоит пережить подобное, и впереди только смерть. Сердце не выдерживает. Тело не выдерживает. Душа давно взорвалась, разлетевшись на мелкие клочки, превратилась в нечто вокруг нас, созвездиями освещая серое пространство. Но демонам-ангелам-палачам мало. Они крутят мной, будто я безвольный манекен, заставив встать на четвереньки, прогнуться и раскрыться, испытывая пуще прежнего. Фил снизу: вцепился мне в ягодицы и, разводя их в стороны, позволяет, подталкивает меня трахать его горло плавными, глубокими толчками. Свят — позади меня: трахает мою задницу языком. Вылизывает, дразнит, стонет от удовольствия. В реальности меня бы порвало за несколько секунд, но во сне… Во сне выдержка феноменальная, и ощущения постоянно на пределе, как перед самым оргазмом. Каменный член пульсирует, крупная дрожь скользит по телу мурашками, от каждого прикосновения выворачивает и бьёт током. — Каково это, Макс? Каково получить нас обоих в свою постель, каково ощущать наши руки, губы и языки одновременно? — Блять, — всё, что могу прохрипеть со стоном. Фил выпускает мой член изо рта, подползает выше, оказываясь со мной лицом к лицу, забрасывает ноги на плечи, выгибается, и я без препятствий проникаю в него до упора одним уверенным, резким движением. И в то же время ощущаю ровно то же самое по отношению к своей заднице со стороны куколки. Блядский боже… Сплетение тел, взаимное трение, обжигающее дыхание мне в рот и страсть, отравляющая в поцелуе, доводят едва ли не до обморока. Куколка безумствует: двигается резко, двигается жадно, запуская руку в мои волосы, стягивая их в кулак, кусая за лопатку, за плечи и в шею. Толкает, задавая ритм проникновения в Фила, который царапает мне задницу, разводя ягодицы в стороны, подмахивает в едином ритме с братом. Пережил бы я нечто подобное, будь оно реальным? Стопроцентное никогда. Более того: даже во сне меня вставляет так сильно, что хватает лишь на сдавленные маты, хрипы и громкие шлюшьи стоны. Мечта отдать ему всего себя искажается больным воображением. В бесцветном пространстве со звёздами, состоящими из ошмётков моей души, зажатый божественно-дьявольскими фигурами, кончаю так мощно, что расщепляюсь на мелкие атомы. Превращаюсь в светящуюся пыль, которую они вдыхают в свои лёгкие, красивые до ахуения, обнажённые, блестящие от пота и спермы, с улыбками ярче самого солнца. Меня выбрасывает в реальность… Голова идёт кругом, сфокусировать взгляд не выходит. Дышать не выходит. Сердце колотится как ненормальное. Тело в таком напряжении, что, кажется, я попросту лопну, если сдвинусь хоть на миллиметр. Шум нарастает, ощущение, словно я только что кончил и меня трахнули быстро, жёстко, высосав все силы до капли. Тянусь за телефоном и вижу, что проспал больше десяти часов подряд. Тянусь к стояку и понимаю, что в спортивных штанах, в которых обычно сплю, когда становится прохладно, липко и мокро. Резко сажусь на кровати. Головокружение усиливается, в глазах вспыхивают цветные пятна, а писк в левом ухе оглушает. Ахуеть новости. Кончить во сне? Серьёзно? Смотрю на пятно на штанах и не понимаю: мне мерзко или обидно от того, что оргазм был, но пережить его в реальности не удалось? Как вообще реагировать на мелькающие в голове картинки? Как относиться к полному пиздецу, который породил больной мозг? Эротическая, ебать, фантазия на тему того, что они братья? Реально? Всё настолько дерьмово? Вот до такой ёбаной степени? Встаю и, пошатываясь, бреду в душ, выкручиваю кран с холодной водой на максимум. В попытках прочистить голову и отрезвить тело, на несколько минут застываю под потоками воды, пока не начинают неметь и руки, и пальцы на ногах, и губы. После включаю нормальную температуру, медленно намыливаюсь и стою, обтекаю. Отказался бы я, если бы Фил и Свят предложили мне заняться сексом? Ответ, который мгновенно всплывает без капли сомнений, предсказуем, но скривиться это не мешает совершенно. Мог ли я ожидать, что подобное имеет шанс стать реальностью? Нет. До сегодняшнего сна, до услышанной вчера новости, я даже не представлял этого ни разу. Теперь же в висках навязчиво барабанит тупой болью невозможность подобного расклада. И нервирует до тошноты, что пиздец как хочется. Обоих сразу. И по отдельности тоже. Что-то медленно, неотвратимо, неуместно переворачивается в голове, словно пазлы меняются местами. Изматывающее желание, обжигающая похоть и возвращающееся возбуждение сводят с ума. Мне хочется кокса, хочется дыма в лёгких, кофе в желудке и блондинистую макушку между колен. Пиздец. Дорожка влетает в ноздри как родная. План по очищению летит в пизду с пробуждения, но ебать себе мозг на эту тему даже не собираюсь начинать, выдыхая хрипло от экстаза, проникающего от прихода в каждую клетку. Сжимаю свой стояк, медленно поглаживаю сквозь ткань и наслаждаюсь импульсами нарастающего удовольствия. Облизываю губы, вспоминаю детали сна и понимаю, что так и кончить можно с лёгкостью. Под веками цветные искры, под веками они оба лижут мой член, лижут губы друг друга, сладкие и вкусные, развратные, раскрепощённые суки. Мои… Выдыхаю со стоном и убираю руку. Блядство. Я так взорвусь нахуй, и с этим стоит что-то сделать. Нахуй кофе. Нахуй всё. Прилив сил, максимальная концентрация на желаемом, и спустя пару минут я в джинсах, водолазке, ботинках и косухе, с влажными волосами, выскакиваю из блока и несусь торпедой, куда глаза глядят. Пусть сука-судьба сама подскажет, как мне быть. Пусть даст мне знак. Пусть заведёт… Завела, блять. Влипаю глазами в идущего навстречу Фила, в то как медленно двигается. Лицо спокойное, волосы — ёбаное пушистое облако, прям как во сне, и выглянувшее солнце озаряет его, словно божественным светом. Тормозить себя даже не возникает мысли, движения тела будто слаженный механизм: вот он просто идёт, вот он влипает спиной в стену маленькой комнаты возле старого зала для тренировок. Тут пыльно и душно, окно занавешено, вокруг полумрак, а в глазах напротив — непонимание. — Что с тобой? — успевает выдохнуть и сдавленно мычит, когда затыкаю собой. Замирает в удивлении: его руки на моих плечах без движения долгий десяток секунд, прежде чем я слышу стон и чувствую, как прогибается, обмякнув, отирается об меня всем телом. Открывает рот, впускает мой язык и жадно отвечает, притягивая за затылок ближе к себе. Горячо. Так же как было во сне: так же чувствовался его вкус и запах. Так же он трахал мой рот, поехавший взаимно, только одежды там не было. Не было преград вообще. А я в погоне за ощущениями, утопающий в прошлом и настоящем. В нереальном. В фантазии. В навязчивой идее. В воспалившемся воображении. Схожу с ума. Хрипло выстанываю ему в шею, целуя, облизывая, сжимая руками, проникая под его водолазку, оглаживая рёбра, лаская кончиками пальцев соски. Трусь в наглую, член об член короткими нажимами, стояк к стояку. Одежда мешает, но даже в ней остро и ахуенно. — Макс, — шепчет и гладит меня по затылку, обхватывает плечи, хрипит и стонет, когда чуть прикусываю кожу на шее. — Да что на тебя нашло? — Тс-с, молчи, — в ответ, снова целуя глубоко и голодно. И хочется третьего участника, хочется на постель, хочется кожа к коже, хочется, что пиздец просто, аж выгибает нахуй. Выворачивает эмоционально: организм настолько перевозбуждён, что это почти больно. Тело на пределе. Мне и больно, и громко, и тихо, но шумно, и непонятно, и кайфово, и хуёво. В этом ёбаном коктейле намешано слишком много всего, чтобы отделять составляющие. — Макс, — снова зовёт, пока я дышу в его волосы, гладя по торсу, притягивая к себе за задницу, вжимая буквально. — Что? — спрашиваю, глядя в глаза. — Я хочу тебя, не очевидно? — Ты под кайфом, — облизывается, смотрит взбудораженный, хмурится, а мне хочется сгрызть эту морщину между его бровей. — Твою энергию надо перенаправить, тебя распидорасило жесть, если не сбросишь её хоть куда-то, сорвёшься нахуй. А мне твой срыв не нужен. — Блять, — выдыхаю раздражённо: тело требует и ноет, стояк впивается в ширинку, волосы его перед глазами как триггер. Травмируют глаза в прямом смысле этого слова. — Зачем ты меня останавливаешь? — Чтобы ты не натворил хуйни, — спокойно отвечает и расчёсывает рукой спутавшиеся пряди. — Был бы это просто секс, который тебе чем-то поможет, это одно. А навязчивая идея под дозой, плюс последующий откат и сожаление — другое. Нахуй мне такой секс, который потом сделает только хуже нам обоим? — Сука, вот жалко тебе поебаться разок, а? — Не жалко. Причину объяснишь? — приподнимает бровь. Аппетитный, как лучшее из сучьих лакомств, с зацелованным ртом напротив. — Простое «хочу тебя» не сработает. — Это слишком отборное дерьмо, чтобы даже произносить вслух, — фыркаю, достаю сигарету трясущимися руками, еле подкуриваю с третьей попытки, зачёсываю волосы к затылку. Растрёпанный и в чувствах, и в ощущениях, и в мыслях. Блядство. Воспоминания наполняют тело похотью: сон не собирается так просто оставлять болящую голову. В ухе противно щёлкает. — Удиви меня, — закуривает следом, выдыхает дым и смотрит выжидающе. Сука, вот нахуй таким красивым быть, а? Не лучше Свята, вообще ни разу — совершенно другой, но чем-то похожий, и за неимением желаемого, весь порыв выплёскивается на него. Уродливо, неправильно, но я не могу себя сдержать. — Мне приснился сон, — прокашливаюсь, вижу, как он смотрит всё с тем же выражением лица. — Ты и Свят, вы оба… и я, в постели. Вместе. Подробности нужны? — А ты хочешь, чтобы я их услышал? — ровный тон, будто мы обсуждаем, блять, погоду. — Серьёзно? Просто «да» или «нет» — не в моде? Или ты решил не дать физически, но выебать морально? — У тебя просто сработал подсознательный рефлекс на очень распространённую фантазию о сексе с двумя братьями. Тут нет ничего особенного и криминального. Мы хоть и не близнецы, но похожи. С обоими ты трахался, обоих любил. — Обыденность, сука. Вот как звучит всё, что пидорасит меня без остановки после пробуждения. Просто, ебать, фантазия. Только накрыло так сильно, что я едва сдерживаюсь от того, чтобы не нагнуть его и не вытрахать каждый сраный стон, чтобы заткнулся нахуй и признал, что фантазия убогая, мерзкая и тошнотворная. А потом кончил подо мной, и мне стало легче. Или нет. — У меня просто пиздец крыше, Фил. Был бы собакой, уже усыпили бы. — Но ты человек. Ахуенная новость, правда? — Выкидывает сигарету, поправляет одежду и встречает мой всё ещё полуадекватный взгляд. — Пойдём в зал, но для начала ты поешь, а потом будем тренировать тебя работать в изменившихся обстоятельствах. — Показывает на ухо и как ребенка выводит за руку из здания. Всю дорогу молчу. Как нахлынуло, так схлынуть не пытается даже. Взбудоражен каждый нерв, кусок в горло не лезет: я заливаюсь кофе, вяло поковыряв овсянку и съев тост с маслом. Пока доедаю, замечаю, как Фил прислушивается, поворачивается резко к окну, а после выглядывает из него. Допивает в пару глотков содержимое кружки, накидывает куртку и берёт мою. — Пошли, у нас гости, — громко проговаривает. А я замечаю, что он изменил ради меня и чёткость слов и громкость речи. И что-то сдавливает в груди, болезненно и щемяще: мы столько дерьма пережили вместе, он столько сделал для меня за эти месяцы, что без него я бы загнулся в самом начале. А я так ничего и не сказал ему об этом, постоянно посылая нахуй и добавляя головняков. Мне больно и хуёво. Но никогда не возникало интереса, что же происходит с ним. После операции, после того как Ганс доёбывал. Просто что происходит с ним вообще — и в душе, и в сердце. Погруженный в себя до самого дна, затерявшийся и не видящий выхода, забыл обо всём. — Спасибо, — встаю из-за стола, вижу, как поворачивается ко мне, смотрит, странно блестя глазами. — За всё. — Ещё немного, и я всерьёз начну переживать, Макс, — покачивает головой и открывает дверь, — пойдём. Выйдя на улицу, дохожу до стадиона, куда приземлилась вертушка, и вижу, как из неё выходит Саша, следом за ним — его мышь на побегушках в сером костюме, он же а-ля ассистент помощник, и… отец. Двигатель у вертолёта глохнет. Голова моя всё ещё шумит, как сломанный телик, а я смотрю в ахуе на приближающихся и моргаю как дебил. Ожидал ли я, что ко мне когда-либо ещё прилетит отец? Нет. Он обходит эту помойку стороной, и не зря: покидать Центр ему опасно по многим параметрам, да и смысла в этом не было никакого. Передвигаться наземно вне города — самоубийство. Так много ублюдков хотят уложить его в деревянный и обитый изнутри как можно жёстче гроб, что список просто бесконечен. На вертолёте — тоже риск, но если сделать всё аккуратно, то худо-бедно можно. А меня размазывает, как ребёнка, от его внимательных и обеспокоенных глаз. Просто убивает на месте: ноги становятся ватными, а в глазах резь, словно насыпали песка. Он всегда одним лишь своим видом делает меня уязвимым и слабым, но он же дарит тепло и поддержку, и сейчас не исключение. Потому что если от чего-то и станет хотя бы каплю легче — от его объятий, в которые я молча попадаю, как только он оказывается рядом. Зажмуриваясь и утыкаясь ему в плечо, чувствую так много силы, которой он делится, что задыхаюсь мгновенно. — Привет, сын, — крепкая рука и на спине и на затылке. — Как же ты меня испугал, — следом, вызывая дрожь внутри, вспыхнувшую концентрированной болью. — Пойдём в более приватную обстановку, — спустя пару бесконечных минут. Отстраняется, не выпуская из цепкого фокуса. — Здравствуй, Филипп, спасибо за твою помощь, — кивает, глянув в сторону. Подталкивает меня в лопатки в сторону блока, пока я пожимаю руку подоспевшему с другого бока Саше, видя его нервную улыбку и блестящие от тревоги глаза. А я словно под руки самим богом ведомый. Рядом семья, рядом источник силы и мудрости. Рядом безупречный авторитет, и болезненное возбуждение ускользает дымкой. Спина выпрямляется, дрожь в руках исчезает, зрение становится чётче. Мне становится каплю, но легче. Значит, можно коротко продышаться в своем тёмном углу бесконечного лабиринта, передохнуть перед очередной волной пиздеца. Передохнуть, от слова «отдых»… Надеюсь.