Свинец

Впервые с базы хочется натурально сбежать. Внутри всё пиздецки воспалено, натёрты наждачкой органы, саднят и чешутся. Меня тянет влипнуть в любое подвернувшееся дерьмо, и не пообещай я сестре приехать на выходные, нашёл бы заказ, да как можно более ублюдский, просто, чтобы стянуть эту плёнку из дерьма с души и мыслей. Впервые хочется сбежать. Просто взять передышку, потому что подозрения Макса, пусть и оправданные, крайне неприятная информация от Диего и переставший полоскать в игноре Фил — для меня одного слишком дохуя. Не хватает внутреннего ресурса, чтобы, вместе со скорбью о Марии, пытаться смириться со своими прогрессирующими чувствами. Потому что слишком чувствительно полоснуло по сердцу концентратом ужаса, пробившегося сквозь пелену безумия, в которую завернуло разум за те несколько суток, что сидел в подвале. Вывернуло мгновенно наизнанку, когда увидел пидораса со стволом, который целился в Фила. И не стояло вопроса: закрыть собой или нет, потому что сжалось внутри, как в спазме, от одной лишь мысли, что могу потерять. Его потерять. После непоправимо ебучего изнасилования, просто позволить умереть на моих глазах от пули? Ни за что, сука. Я не попробовал его толком, не узнал, каково это, когда взаимно и желанно, когда с накрывающим кайфом удовольствием. И до сих пор что-то дрожит и стонет, когда вспоминаю те минуты, в которые ярость и страх одновременно прополоскали в отравляющем вареве. Мне хуёво, пиздецки хуёво. Хочется просто поставить всё на паузу и продышаться. Потому, собрав вещи, иду к машине, в надежде покинуть это проклятое место и почувствовать себя хоть немного живым. Только чем больше, чем дальше стараешься убежать… тем быстрее понимаешь, что это бег по кругу, а не вперёд. Потому что он просится со мной, зачем-то рвётся в город, и я бы мог отказать, с лёгкостью. Соврать, что еду не в Центр, отмазаться, что заказ, что угодно, мать его. Но сглатываю все до единой причины оставить его за спиной и уехать. Подписываю себе приговор, потому что Фил и замкнутое пространство — пытка. Им пропитывается воздух, слишком быстро, и одурманивает, будто ядовитый газ. Забивается в лёгкие, налипает на органы, просачиваясь через поры. Состояние опьянения: мне и кайфово просто ехать в тишине, чувствуя его рядом, и невыносимо. Потому что провоцирует всем своим видом, потому что хочется непрерывно смотреть. На линию шеи, слегка выглядывающую из-под водолазки. На линию челюсти, на движения губ, когда курит или, задумавшись, облизывается. На линии рук и запястий, как выделяется косточка, как изящно он держит сигарету длинными, тонкими пальцами. Ожившее искусство. Дышащее сбоку. Пиздануться нахуй. Особенно, когда спрашивает вещи, которые волновать его не должны, а я отвечать не хочу. Хочу тупо спросить: даже если и трахался в машине, то что? В чём подвох? Это любопытство или намёк, в котором скрыто предложение? И если он, то какого хуя? Потому что я тот, кто причинил боль, тот, по чьей вине пролилась кровь, тот, кто использовал и осквернил. И себя блядским поступком, и его своими касаниями. И банально притронуться к нему не имею права. А он творит полный пиздец. Выгибаясь и сжимая свой стояк, который я вижу по очертаниям, упирающимся в ширинку, и ошпаривает до дрожи взаимно вспыхнувшая реакция. От которой так стыдно, что просто пиздец… Я хотеть его себе запрещаю. Думать о чём-то сексуальном в принципе в его сторону. Но провоцирует же, провоцирует, сволочь, а я не железный, тело реагирует, пусть мозг и орёт истерично. Накрывает чёртовой паникой, накрывает и держит, как в тисках, пока Фил не засыпает, укутавшись в плед и прислонившись к дверце. Возбуждение затихает, схлынув, словно штормовая волна, утекает, как вода в сток. Уступает место чему-то щемящему за грудиной, когда в глотке комом встаёт странная нежность, при взгляде на его растрёпанные пряди, на бледную кожу и розовые губы. Он кажется удивительно хрупким, когда обычно застывшее, безэмоциональное лицо расслабленно. Он словно соткан из миллиарда посеребренных и сплетённых с лунным светом нитей. Божественно красивый. Невероятно идеальный внешне. И абсолютная сука внутри. Сука, которая пошла по моим пятам ищейкой, чтобы найти. Защищая от подозрений Макса после. Тот, кто нашёл, пойдя туда, где искать отказывались. И пусть освобождение — заслуга Синалоа, но только он один удержал мой рассудок, когда хотелось сдаться. Я не знаю что расцветает в моей груди, когда он рядом, но это что-то абсолютно ненормально потрясающее. Что-то, что перестало пугать, становясь желанным. Это что-то только моё. Исключительно моё, и потому, отвернувшись, заставляю себя смотреть чётко на дорогу, пока не вижу вдалеке огни города, понимая, что пришло время его разбудить. А мне не хочется, чтобы это заканчивалось. Чтобы он уходил. Чтобы я один оставался. Без его запаха и присутствия жить пресно становится. Безвкусно и больно. Без него в голове куча мыслей, неподъёмный груз вины, острыми, ранящим меня камнями. С ним легче… с ним же сложнее, потому что нужно держать себя, как животное, на цепи. Несколько минут тотальной ломки, прежде чем протягиваю руку и касаюсь плеча. Кажется, что он, словно крыло бабочки, от неосторожного нажима сломается. И реагирует мгновенно, сонно глядя своими тёмными в полумраке глазами. А я хочу попросить, чтобы не уходил, и тут же напомнить, что он не может остаться. Противоречий так много, несовместимых. И мыслей, и желаний целый калейдоскоп из цветных битых стёкол. Однако путь к дому Басова проходит в тишине. Возле машины между нами всё так же пустота величиной со вселенную. Рвётся тонкая нить, что внезапно от меня к нему, от него ко мне потянулась в машине. Рвётся… Пока не подходит, выдыхая часть себя мне в лёгкие, а я вдыхаю его, смотрю, не понимая, куда деваться-то, мать твою, от накрывающих эмоций. Как держать всё внутри под контролем, и всё, что могу, просто прекратить сдерживать хлынувший поток, позволяя своим глазам заполняться тьмой, которая жаждет его так сильно, что громко стонет и под скальпом, и в груди. Нет ничего проще сократить между нами расстояние. Нет ничего сложнее. Если бы он попросил, я бы поцеловал. Сам? Нет. Не после того, что я с ним сделал. И проблема в нашем случае в том, что он не попросит, а я… сам не стану. И не в последнюю очередь потому что не понимаю: что вообще происходит? Почему, незаметно для меня, меняется? По какой причине? Что спровоцировало и сподвигло? Как его отношение сумело мутировать во что-то странное и необъяснимое, вместо привычного за месяцы игнора? Сначала потому что я вёл себя, как уёбок, после потому, что упал на самое дно, изнасиловав. Когда его губы оказываются на моих, когда он жадно проникает мне в рот языком, притягивая ближе за затылок, буквально сжирая и воздух из лёгких, и слюну — умираю. Он целует так вкусно, так возбуждающе и горячо. Распаляя в секунды, убивая на месте инициативой. И клеймит, чёрт возьми, клеймит нахуй. Мне в груди больно, кончики пальцев покалывает, они немеют, так сильно хочется его обнять и прижать к себе. Но если он имеет полное право творить всё что душе угодно, я, придавленный виной — нет. Изображаю полоумное бревно, пусть поцелуй и взаимен: мы сплетаемся языками, скользя по смешавшейся слюне губами. Дотронуться пиздец насколько... сложно. Просто, проникнув под его куртку, через слой тонкой ткани, прикоснуться к изгибу поясницы… невесомо. И рука так правильно ложится, и так ахуительно чувствуется под пальцами его тело. Господи, блять, боже. Я в ахуе от того, насколько сильно накрывает. Словно с каждым прикосновением происходит особый коннект тел, и дело вообще не в том, что хочу до боли. До крика хочу. Но даже просто держать его в своих руках... потрясающе, слишком потрясающе. И если именно такие они — настоящие чувства, вот так выворачивают, именно им разбуженные, то так тому и быть. *** И спать не выходит. Приехав домой, выпив чая с сестрой и отправив её спать, лежу, смотрю в потолок до четырёх утра, просто смирившись, что, видимо, уснуть не судьба. Под закрытыми веками он и она. Оба изводят виной, но если Мария почила, оставив лишь скорбь, то Фил жив и здоров, руки всё ещё помнят тепло тела, которое чувствовалось сквозь тонкую ткань. Губы всё ещё фантомно пульсируют, а кончик языка впитал его вкус. Спать не выходит… Должно было отпустить, хотя бы слегка, но накрывает лишь сильнее. И справляться в одиночку не получается. Терпеть заебало, нервы прогорают, как пожухлая листва, впитавшая подожжённую спичку, сброшенная подгнивать в огромную кучу. И дымит всё и внутри, и снаружи. Дымит и травит, не позволяя нормально дышать. Мне так хуёво… Так хуёво, и причина ясна. Но как улучшить своё состояние, неизвестно. — Что случилось, амиго? — Алекс поднимает практически мгновенно: это у меня почти утро, у него — поздний вечер. Но так уж исторически сложилось — звонки друг от друга мы принимаем вне зависимости от времени суток. — Мне хуёво, Олсон… — выдыхаю вместе с дымом, потолок не показывает нихуя нового, мозг не транслирует вариантов решения ситуации. Возможно, поможет Алекс простым человеческим разговором. — Морозов или Мария? — Цокаю, услышав предположение, глубоко затягиваю себе полные лёгкие и задерживаю дыхание на пару секунд. Прошлое или настоящее? Стёрлись рамки, всё кажется полуреальным: полусном, полуявью. Полуправда, получувства, полуболь, полувина. Если он не простил, зачем тогда целовал? А если простил, то почему? Как сумел найти оправдание, будучи жертвой, в то время как я — виновник, палач и паскуда, оправданий себе не ищу, даже пытаться не пробую. — Я не могу спать, — вместо ответа, потому что его нет: мысли ускользают в совершенно иное русло. — Закрываю глаза и вижу блядский подвал, чувствую, как пахнет там воздух: затхло, сыро и пыльно. Чувствую под пальцами местами склизкие стены, местами шершавые или гладкие. А потом начинается сучья мелодия. Маленькая шкатулка, навязчиво повторяющийся мотив, который приникает в каждую щель в моём мозгу и насилует его. Он будто гниль, ебучая плесень, которая размножается и покрывает всё, до чего дотягивается. И я в душе не ебу, что с этим делать. — Что удерживало тебя, когда ты понимал, что ещё немного, и сойдешь с ума? — Ответ тебя не обрадует, — хмыкаю и, закрыв глаза, позволяю себе смотреть в синеву его глаз, каждый оттенок которых помню, как никогда, хорошо. Картинка врезалась в память, в момент, когда он нашёл меня. И хватило секунды, чтобы понять, кто передо мной, ослепнуть, оглохнуть и ожить. Моё имя, прозвучавшее с его уст, вернуло в реальность из вязкого безумия, которое вело вперёд жаждой крови. — Когда накрывало особенно сильно, а спать мне не давали совсем, моей комнатой с тишиной и покоем становился Фил. — Удивительное дерьмо они оба. Младший держит обеими руками за горло Макса, старший проник к тебе в мозг, будто ёбаный энцефалитный клещ. — Недовольство можно измерять не ложками, не черпаками или мисками — вёдрами, цистернами, тоннами. Недовольства так много — бесконечное количество. — Ты сейчас скажешь, что я к нему несправедлив, ведь именно благодаря ему тебя начали искать куда раньше, чем могли бы. И там, где, например, Макс искать не собирался. Но отрава же оба. Грёбаная отрава. — Он поцеловал меня, и такое ощущение, что я надышался им, как угарным газом. Или наоборот, концентрированным кислородом без примесей. Сложно понять. И это пугает, потому что я любил когда-то, и всё было иначе. Не настолько одержимо, не настолько разрушающе. С Марией меня не срывало с катушек, было легко, весело, уютно и красиво. Я чувствовал, что это именно оно, живое и пульсирующее. Исцеляющее, глубокое и осознанное. И когда начинаю сравнивать, понимаю, что либо всё совершенно иначе, либо это нихуя не любовь. Просто почему-то схожу по нему с ума. Мне стыдно за то сраное насилие и принуждение, меня мучает вина и насрать стало на гордость, я готов извиняться сотни, тысячи раз перед ним. Это почему-то важно. Он почему-то важен. Потому что казалось изначально, что просто проснулась похоть и появилось навязчивое желание. Но когда они отступили, вскрылось то, что было запрятано. Тяга ненормальная. Зависимость необъяснимая. Нужда практически. И самое жуткое в этом всём, что мне достаточно стало просто видеть его или слышать. Смотреть. — Был бы я хорошим другом, я бы отправил тебя к психиатру. — Ты хороший друг, хотя бы потому, что выслушиваешь мой бред и не пытаешься доказать, что это типичный недотрах или долбоебизм. Особенно, если учесть твоё отношение к Морозову. — Неважно, как я отношусь к нему, важно, как относишься ты. — И ты принял бы, если бы вдруг, гипотетически, что кажется просто сюрреализмом, но… Ты принял бы факт того, что я влюблён в мужчину, которого изнасиловал, который был первой сильной любовью Макса, и является братом Свята и так далее? Это же пиздец. Мы все, как в отравленном клубке, связаны друг с другом. Дёрни за один конец, и начнёт распутываться очень длинная нить. — Только тебе решать, кто станет хозяином сердца. Оставить его себе, отдать молодой девочке, или взрослому мужику с сучьим характером. — А если я не понимаю, где оно? В его руках или в моей груди, что тогда? — Тогда осталось просто ждать, к чему это приведёт. — Я же ёбнусь окончательно. — Для начала купи снотворное и начни нормально спать. Проведи время с сестрой, укрепи отношения с Максом, верни себе — себя. А уже потом ищи недостающие части или в чужих руках, или всё же по-прежнему внутри, — звучит логично и понятно. Звучит просто, но как это воплотить? Если я чувствую лишь усталость, заёбанность и одиночество на этом полным зарослей пути. Его нужно протаптывать. В одиночку протаптывать… — Из меня хуёвый друг, Алекс. Я вываливаю на тебя дерьмо, заставляю Макса сомневаться, а сам перестал практически спрашивать, как вы оба себя чувствуете. И если с ним всё понятно, потеря слуха дезориентирует, а сердце его без Свята болит, плюс страх за семью падает сверху. И всё давит как пресс. То что с тобой? Мы провели неплохо время, когда ты был рядом, но вместо разговоров под бухло и снятие грехов друг с друга, трахались как животные. — А о чём говорить? Тебя утомляют чувства, меня сводит с ума быт. Тот самый случай, когда раздваивают собственные эмоции, желания и потребности. С одной стороны я тот, кто безусловно любит жену и дочь, готов ради них сделать всё что угодно и жить где угодно, даже вдали от вас. А с другой, тот, кому нужен крепкий член в заднице периодически, кому нужен отрыв и полнейший пиздец, кровь, чужая боль и грязь. Я бы назвал это раздвоением личности, только я прекрасно помню, что делаю в каждом из состояний. Иногда мне кажется, я — худшее, что могло произойти в жизни Кати, иногда, что я — лучшее, что она могла приобрести. Иногда я смотрю на неё и малую и думаю: вы — два моих самых слабых и уязвимых места. Я буквально вижу кроваво-красные точки на лбах обеих. А потом выдыхаю, успокаиваюсь и забываюсь в каком-нибудь глупом моменте, когда дочка срыгнёт на мои джинсы или Катя будит глубоким минетом. Всё странно и страшно. Я самый счастливый и самый несчастный человек одновременно. Потому что мне нравятся мои рамки, и в то же время жить в рамках я не готов, не умею и не могу. — И как ты с этим справляешься? — выслушав, скурив не одну сигарету и всё ещё глядя в потолок, спрашиваю. — А кто сказал, что я справляюсь? — невесёлой усмешкой звучит болезненная правда. Не справляется он, не справляется Макс, не справляюсь и я. Мы все трое не справляемся, ища друг у друга помощь и ответы, но неспособные помочь себе, лишь, за редким исключением, способны помочь кому-то другому. — Всё со временем встанет на свои места, жизнь, она, конечно, та ещё тварь, но, рано или поздно, даёт ответы. Главное, до этого момента дожить, Эрик. — Главное, дожить, — повторяю эхом. — Ладно, пойду спать. Посмотрю, что и как будет получаться, может, прилечу через пару недель к вам. Держись там. И купи снотворное. Когда накрывает, только оно и спасает от того, чтобы прикончить собственный мозг слишком большим количеством мыслей. — Спасибо тебе. За всё спасибо. Хуй знает, что бы я без тебя делал. — Пошёл бы бухать с Максом и рассказал бы всё, как и мне. Он не любит эти разговоры по душам, но никогда не откажет. Обжегшись дважды по полной, что-то, да смыслит и в проёбах, и в чувствах. Береги себя. Спокойной ночи или утра, постоянно забываю, что у нас большая разница во времени, — зевает громко и отключается. А я иду рыться в аптечке и, не найдя блядское снотворное, еду в круглосуточную аптеку. Прокатившись после по улицам города, просто в тишине машины, вдыхая остатки его запаха, что впитало сиденье, и понимая, что потеряв себя, когда совершил роковой, неисправимый, непростительный поступок… внезапно нашёл себя снова, полюбив свою жертву. Я нашёлся в этом запутанном лабиринте, нашёлся в собственных чувствах и мыслях, осознав, что люблю его. Люблю мужчину, и это не пугает. Это звучит, как приговор — решение внутренних проблем. Потому что понять и принять одно, совершенно другое — научиться с этим жить. *** Выпив снотворного, сплю рекордные для меня четырнадцать часов. В итоге мелкая обиженно сопит, что я мудак и скотина, долгие десять минут, а после взволнованно спрашивает, что со мной происходит. И в попытках успокоить её, плюс сказать частично правду, признаюсь, что просто немного влюблён, не называя ни имен, ни пола. Тупо как факт — это есть, и точка. Чтобы хотя бы она не трахала мне мозг. И до середины ночи мы смотрим какие-то дерьмо-фильмы, забивая желудок пиццей и острыми крылышками. Слушаю, как ворчит рядом Софа, потому что спортсмены придерживаются диеты, и пусть устраивать себе дни грёбаного обжорства можно раз в неделю, плюс-минус, или же раз в месяц, тут уже зависит от формы тела и пищевого поведения в остальное время, она всё равно бубнит, что я её порчу. И как бы права на все сто, только в одиночку наедаться фаст фудом не дело, почти что алкоголизм. Да и живот не особо в восторге от твёрдой пищи, но терпеть выебоны тела заебало. Всё заебало… И когда мы в воскресенье идём на тренировку к Валере и Святу, я уверен, что там столкнусь с Филом. И оказываюсь прав, только понять, к счастью или к сожалению, не выходит. Потому что с самого начала всё, вроде как, хорошо, даже отлично, но… пиздец насколько странно. Ибо, помимо всего прочего, в зале ещё и люди Рокки с ним во главе. Народа более чем дохуя, шумновато, слышны подъёбы, смех, шуточные споры. Басов вливается, как родной, в эту атмосферу и остаётся удивляться, чем дальше, тем больше: как из пацана с повадками социопата и местами аутиста с зацикленностью, превращается в кого-то другого. По крайней мере очень старается, что заметно невооружённым глазом. Спокойно поднимает неплохой вес, боксирует, правильно ставя руку, и куда более гибко, профессионально спаррингует на матах. Но как бы я ни пытался приклеить свои глаза к кому угодно, только бы не таращиться на Фила, проигрываю сам себе раз за ёбаным разом. Он притягивает взгляд, просто развалившись на диване и разговаривая то со Святом, то с Рокки, то с Валерой. Не пытается налегать на физические нагрузки, ни с кем не встаёт в пару на матах и выглядит сонно, даже болезненно, или мне кажется, что это так, хуй его знает. Но где бы ни оказался я, в какой бы угол ни занесло, стоит лишь повернуть голову, натыкаюсь на него. Встречаемся взглядом, и что-то странное транслируют его глаза. Он весь что-то непонятное транслирует. Задумчиво смотрит из-под ресниц, моргает медленно, весь тягучий, будто густеющая мятная карамель. А у меня, флэшбеками, поцелуй проигрывается в голове, я понимаю, что навязываю себя ему. Что он приехал с братом пообщаться, провести с ним время, а тут моя туша оказывается рядом и портит их компанию. Понимаю, что с базы он сбежал не для того, чтобы сталкиваться с кем-то, вроде меня. Что ему захотелось, вероятно, другого окружения и других людей поблизости. Но нет. Меня принесло в ебучий зал, и выгляжу в своих же глазах преследователем, сталкером сраным, помешанным дебилом, словно после того, что случилось возле тусклого фонаря поздним вечером, у меня появилось право мозолить ему глаза. Блять… Психую, психую сильно и потому соглашаюсь покувыркаться на матах с кем-то из мужиков Рокки: мы, вроде, примерно одной массы, и потому проблем быть не должно. С ним работают вполне элитные профи, которые могут при желании закрутить меня в долбанный рогалик, а именно это мне сейчас и нужно. Боль, чужая сила и напряжение в тянущихся мышцах. Увлекаюсь, будто переключая режим, позволяю инстинктам захватить тело, а рефлексам работать вместе с разумом. Мы кружим рядом друг с другом, как две голодные хищные гиены, прищуриваясь и злорадно ухмыляясь, когда удаётся быстро и чётко блокировать или парировать удар, уклониться, ускользнуть… И попав в корпус в первый раз, я облизываюсь и, дёрнув бровью, сосредотачиваюсь на противнике ещё больше. Зато настроение повышается. Особенно, когда чувствую, как кожа зудит от внимания с его стороны… Он смотрит, и мне хочется быть сильнее. Хочется красиво и умело уложить на лопатки мужика, практически не уступающего мне по силе. Хочется быть победителем и упиваться самолюбованием, впитывая чужую оценку моим способностям. Потому что я могу. И я это знаю. Пусть знает и он, пусть смотрит. — Это было обязательно? — шипит лежащий подо мной, скрученный в захвате и сверкающий недобрым взглядом. — Понимаю, если бы здесь твоя баба была, и ты выёбывался в полный рост, чтобы впечатлить. Но нахуй перед мужиками сверкать перьями? — Чтобы боялись, — хмыкаю и отпускаю его, откатившись в сторону. Резко встаю на ноги, вытираю мелким, висящим на стуле, полотенцем пот со лба и шеи, и именно в этот момент снова пересекаюсь взглядом с Филом. Смотрит. Даже не скрывает, при этом не сказав мне за эти часы ни единого слова, общаясь со всеми, кроме меня. Не игнорирует, но и не контактирует в то же время. И как понимать его? Как догадаться, что в белокурой голове происходит? К чему поцелуй тот вообще был? Для чего? — Ты животное, Ганс, — ворчит боец, с которым я развлекался последний десяток минут. А я смеюсь над его словами, отбиваю кулак, когда подставляет свою руку. — Но, сука, пиздатое животное, — улыбается, чуть поморщившись. Растирает предплечье, а я стаскиваю свою майку и отбрасываю в сторону. Чувствую нехеровый прилив сил: крепкий длительный сон, хорошее питание и внимание одной небезызвестной фигуры делают своё дело на отлично. Бодрость ахуительная буквально распирает. Энергии валом, хоть бери да по банкам сцеживай, чтобы после обжираться ей вместо кофе или энергетика. Но надо бы покурить, а ещё пора бы и совесть иметь и свалить, прекратив настойчиво светиться перед его лицом. Накидываю толстовку, показываю сестре жестами, что пойду перекурить и двигаю из здания. Подойдя к машине, достаю сигареты из бардачка, закуриваю спокойно, прихватив ещё и полотенце из багажника, чтобы в душ сходить, а не таскаться потным чмом. Ерошу вспотевшие волосы: разогретое тело комфортно себя чувствует, пусть температура на улице и близится к нулю. А на подходе замечаю, что на крыльце кто-то стоит. И этот кто-то — он. Достаёт сигарету из пачки, вставляет между губ, а я подхожу почти впритык, протянув руку, щёлкаю зажигалкой, смотрю, как, глядя в мои глаза, затягивается и, прикурив, выпускает дым носом. А после быстро обхожу его и, рванув на себя дверь, оказываюсь внутри. Тёплый воздух чуть ли не паром бросается в горящее лицо. Хочется развернуться и пойти к нему назад. Зачем-то же он вышел следом. А может, тупо совпало… Но и, правда, у меня стойкое впечатление, что я просто не на своём месте сейчас, вмешиваюсь туда, куда не имею права. В его личную жизнь, в его повседневность вне базы. Что моё присутствие лишнее, я мешаюсь под ногами и надоедаю кривой рожей. Так и до отвращения недалеко. Он может тупо подумать, что, после того поцелуя, я теперь специально ошиваюсь поблизости. Не понимающий его бездействия, не принимающий его молчания, заёбываю, толком ничего не делая, но… Меня бы на его месте подобное бесило. — Ты куда? — всполошившись, Софа догоняет почти у раздевалки. — Хочешь уже уехать? Мы хотели поужинать всей компанией, а потом по желанию, можно было бы или прогуляться, или домой поехать. — Приму душ, и посмотрим, — выдыхаю, прикусив язык, чтобы не фыркнуть, что меня всё заебало, и вообще, пошёл я отсюда. Двигаюсь к душевым, наспех смываю с себя и пот, и проявляющееся раздражение. Сталкиваюсь в дверях с Филом. Или сука-судьба тычет им мне прямо в лицо, или он намеренно изводит непонятными вещами?.. Но вдохнуть его запах кайфово, ещё более кайфово почувствовать, как практически отирается обходя. Задевает собой, но мягко, словно проходящий мимо кот, щекочет шерстью по коже и идёт дальше по своим делам. А мне хочется, с одной стороны, развернуться и дёрнуть к себе, сжав в руках. А с другой, настучать себе по башке, чтобы дерьмо оттуда повылетало. Потому что восхищаться, дуреть от мимолётной близости и тайком любить его — это одно. А надеяться, как долбоёб, на что-то — другое. И к оптимистам я отношусь на одну сотую процента. Реалист выгоняет любые из ненужных, захламляющих голову, мыслей, практически сразу же. Но как же блядски цепляет, как же коротит каждый нерв внутри из-за него. Особенно, когда сидим друг напротив друга за столом в баре. Снова пицца, снова острые крылышки, какие-то салаты, соки, пиво и моя минералка. Аппетит слабый, еда нехотя проталкивается в глотку, чужой взгляд, как мишень между глаз. Жжёт, пиздецки сильно жжёт. Выдерживать подобное сложно, я всё чаще выхожу покурить, чтобы прочистить свежим воздухом и никотином заплывшие странными мыслями и эмоциями мозги. Потому что разобраться с чувствами и принять их, было несложно. А жить с ними я пока не умею совершенно. Они, вроде, не мешают, но мешают. В восприятии происходящего так точно. Наслаивается желаемое на действительное. Появляются ожидания какие-то неуместные. Желания нереальные. И жажда его, хотя бы микроскопическими дозами. Мне хватит лёгкого касания, на большее рассчитывать глупо было бы после моего проёба. Тела его касаться мои ёбаные руки не имеют права. Я даже думать о том, чтобы коснуться его, права не имею. Зато вполне имеет он. Провалившись в мысли, в последний момент, слышу шаги за спиной. И надо бы резко развернуться и узнать, кто пожаловал, кому понадобилось моё грёбаное тело, но зуд в затылке подсказывает, кто это может быть: только от его ауры и взгляда такие мурашки бегут. Только его глаза так вскрывают душу. Только его влияние настолько велико на меня: и на разум, и на сердце. И понять, почему он снова выходит следом, хочется, и надо бы повернуться навстречу, но... страшно. Зря. Или нет. Шею обжигает горячим выдохом. От него, как всегда, пахнет морем, небом и холодом. Чувствую, как отодвигается ворот куртки, как он подбирается к коже, и глаза закрываются сами собой. Веки, не выдержав давления ощущений и мыслей, просто опускаются. Он стоит за моей спиной, а у меня слабеют чёртовы ноги. Вдох застревает в глотке, а сердце стучит в рёбра, как обезумевшее. Особенно, когда он облизывает мою шею. Ведёт губами, целует мокро и настолько чувственно, что меня захлёстывает волна, идущая от шеи к низу живота, и скатывается к ногам, в которых почему-то скапливается нестерпимый жар. Это просто пиздец. Пиздец полный, блять. Он целует раз, два, три, а потом вгрызается, как блядский вампир. Кусает сильно, боль прошивает шею резко и бескомпромиссно. А я, прикрыв глаза, стою, отдаваясь этой жестокой ласке, такой же как и весь он. Обманчиво мягкий внешне, совершенно другой внутри. Мне больно и странно, но оттолкнуть или уйти, даже мысли не мелькнуло. И тянется миг, словно вечность. Мне кажется, что его зубы разрывают кожу, прошивают её, словно степлер. Пока он не разжимает челюсть, всосав следом место укуса, оставляя до кучи ещё и засос. И теперь на моей шее красноречивая метка, на самом заметном месте, потому что я снова в рубашке. И сделанное им, увидят все, без исключения. А я не знаю, мне гордиться или спрятать её от чужих глаз, как что-то личное. И исключительно моё… Ничего не понимаю и понять даже не пытаюсь, потому что он, просто, как подошёл, так и уходит. Молча. Оставив меня, оглушённого, курить и смотреть на яркие огни, погружающегося во тьму, города.