Свинец

На светлой коже так много шрамов, что не хватает секунд в чёртовой минуте, а минут в часах, чтоб рассмотреть придирчиво каждый. Во мне всё ещё бродит не нашедшее выхода возбуждение, разбуженный зверь мягкой поступью тихо передвигается внутри, медленно, и с интересом наблюдает. Пока я не в силах отвести взгляд от распластанного тела. Стираю влажным полотенцем потёки спермы на впалом животе, где виден лишь рельеф мышц и выпирают бедренные кости. Провожу кончиками пальцев по продолговатым шрамам от ножевых ранений и следу от операции, наклонившись и втянув его концентрированный запах с кожи. Прикрыв глаза и кайфуя, незаметной тенью, не имеющей права, в самом деле, касаться кого-то настолько возвышенного. Фил спит, а мне кажется, что он становится полупрозрачным, бледный, просто пиздец, что его кожа светится даже в полумраке, в котором из-за тусклого освещения из соседней комнаты вижу хотя бы что-то, вместо абсолютной тьмы и перед глазами, и в мыслях из-за накрывших ранее эмоций. Он меня оглушил. Дезориентировал и показал, какую власть имеет и над телом, и над чувствами. Познакомил с новыми ощущениями, практически сожрал, не оставив живого места на коже, трахал жадно и несдержанно. Голодный… Почему-то. Кайфующий до странного сильно. А я мог только смотреть на его лицо. Потому что хотелось, чтобы вот так и взаимно. Чтобы он плавал на волнах наслаждения, и я был тому причиной, а всё остальное — уже неважно. Способы достижения желаемого неважны. Если ему нужно вставить в меня член, пусть вставляет. Для него всё что угодно. Я не могу отказать. Не хочу отказывать. Я его хочу. Убираю упавшую на лицо прядь, аккуратно, кончиком пальца, её подталкивая, чтобы она соскользнула по гладкой щеке к уху. Облизываюсь, перебарывая порыв наклониться и поцеловать. Просто коснуться губами, не более. И щемит где-то в грудине, сильно сжимает, до чёртова спазма, который прокатывается болью. Потому что любить сложно. Когда не взаимно. И терять над собой контроль тоже. Понимая, что теперь ни сердце, ни мысли, не принадлежат, так чтобы полностью, мне. Он в них пирует, поселился с комфортом и живёт. Почему-то расслабленно спит уже в который раз рядом. Тогда была машина, теперь моя постель. Доверие? Или усталость? А если усталость, то что так сильно выматывает его в последнее время? Почему организм протестует? Почему он ничего с этим не делает? Почему такие бледные, почти бескровные губы? Почему тени играют на лице так навязчиво и настырно? Что к нему подбирается, кто? Предчувствие змеится где-то в затылке, стойкое ощущение, что правда скрыта прямо перед моими глазами, понять бы лишь во что облачена, и как её раскрыть. А пока уношу полотенце, курю на кухне и, выпив стакан воды, возвращаюсь в постель. Укрываю его и дрожу как тварь безвольная, когда он сам, во сне, придвигается ближе, холодный весь, будто изо льда состоит, и выдыхает хрипло в мою кожу, затихая. Чтобы проснувшись поутру, выебать мне мозг совершенно непонятными вещами. Словно я снова в чём-то проебался, а причины не понимаю. Потому что ему было хорошо со мной, но говорит о какой-то мести, вине и прочем дерьме из разряда, чтобы я сделал, вставь он мне член в рот и вгони в глотку. А я представляю и не чувствую отторжения. С ним не чувствую, пусть и обращаться с членом… ртом, не умею. Тупо не пробовал — до него не хотелось совершенно. И удивляет реакция на мои слова. Потому что беситься тупо не вижу причин, а Фил бесится. И когда вылетает из комнаты, как фурия, просто лежу и курю в потолок, думая, куда себя затолкать в очередной раз, чтобы мысли прекратили свою бесконечную атаку. И как только оказываюсь за пределами блока, сталкиваюсь с ебучей реальностью, в виде отчего-то распустившего свои крылья, как коршун, Макса. Он кружит за Филом, над Филом и возле него. Слишком много странного внимания, слишком нарочитая забота проскальзывает в поведении друга, слишком всё… тупо слишком, как и моя неуместная ревность. Ведь ревновать его я права не имею. Тот факт, что он меня трахнул, не значит вообще ничего, просто его вспыхнувшее желание, облачённое во что-то осязаемое. Он захотел — он взял. Точка. Я не пытаюсь даже давать название происходящему, тупо принимая как данность: свою слабость перед ним и его власть. Это просто случилось. Не ослабило моё чувство вины, не смазало её и не стёрло, ни словами Фила, ни действиями. Потому что изменения внутри уже успели произойти, и шрам неизбежен. Тьма просочилась, и теперь внутри меня ей самое место. Особенно с вновь пробуждающимися грязными желаниями, которые стоически подавляю, когда он мелькает вдалеке, примагничивая глаза к себе намертво. Красивый. В голове всё ещё, видеорядом — кайф, отражённый в огромных зрачках и плавных движениях тела. Долгие секунды, когда он кончал внутри меня, вздрагивая и пульсируя, войдя так глубоко, что мне казалось, член изнутри достаёт до глотки. А я просто смотрел, и удовлетворение моральное было настолько велико, что это куда круче физического оргазма. И не стоит вопроса о повторении, если он придёт, чтобы взять, я дам без сожалений и ненужных сомнений. Пусть и хочется оказаться внутри него… И время снова начинает тормозить, с пробуксовкой, минуты еле плетутся. Тренировки с Максом как никогда нервные, он делает то же, что и всегда, я действую по тем же правилам, но ощущение, будто призрачная чёрная кошка между нами пробежала. Кошка, имени у которой нет, как и мотива. — Что-то случилось? Ты, вроде, собран, а, вроде, рассеян. Словно тело действует, а мысли слишком далеко, дальше нашего зала точно. — Блять, испугал, — вздрагивает: мне пришлось подойти впритык и практически в самое ухо проговорить каждое слово, потому что он без аппарата. А спросить, какого, собственно, хуя происходит надо бы, ибо… — Что не так? — смотрю в его глаза внимательно, пытаюсь там что-то уловить, помимо привычной боли и тоски. И, вроде, нихуя нет, а с другой стороны — мелькает что-то новое. Хм… — С чего ты взял, что что-то не так? — приподнимает бровь, берёт бутылку с водой и картинно отпивает пару крупных глотков. И пиздит как дышит. Чувствую кожей эти короткие уколы притворства. И кислый запах лжи. Расплываюсь в ухмылке, бросив на него короткий взгляд, а после опускаю глаза и цокаю, чуть дёрнув в сторону головой. Что же. Когда-то в Синалоа за пиздёшь в лицо, особенно другу или кому-то вышестоящему, били сначала в плечо, после в кадык, а затем по затылку, укладывая ебалом в пол и пересчитывая ребра. Быстро, больно, без особых видимых травм. Отходняк после такого баловства особой привлекательности — шеей вертеть пару дней пиздецки сложно, а ещё постоянно першит в глотке и ноет в боках. Я друга люблю. Безумно. А ложь нет. Ровно в такой же степени, особенно настолько очевидную. Кулаком в плечо, чётко в пластину, на две трети от силы возможного удара, но он всё равно отшатывается дёрнувшись. Получает резко, ребром руки по горлу, следом, аналогично, сзади — чуть ниже затылка. Толчок в спину вместе с подножкой. Падение, и его рука в захват попадает. С силой, рывком к лопатке, до громкого шипения. Считать переломанные полгода назад рёбра не буду. Программа минимум выполнена. Рычание, приправленное непониманием, слышно преотлично. Удовлетворения эта показательная порка не дала ни капли. — Что ты, блять, делаешь? — дёргается всем корпусом, резко подскакивает на ноги, когда отпускаю, пока я всё ещё сижу на корточках, а одно колено упирается в пол. Смотрю на него исподлобья, снизу вверх. Облизываюсь, стирая любые из эмоций с лица. — Слабо, Макс, — чётко проговариваю, чтобы он если не услышал, то увидел по губам. А тот хмурится и протягивает руку, которую я… не принимаю. Я люблю друга. А ложь — нет. А он врёт. Всё моё существо чувствует эту сраную червоточину в нём. И мне пиздец как сильно интересно, что же такое он не может сказать даже мне? Какого хуя происходит? Почему я должен ходить слепым дебилом, хоть он и знает, что в любом из случаев до истины доберусь? Мы разосрёмся в говнину, будем сталкиваться лбами и спорить. Или игнорировать друг друга несколько дней или вообще недель, а после он либо сам расскажет, либо я выясню, в чём причина. Не существует мелочей или крупных проёбов, которые отвернут от него. Но врать себе в лицо, просто так, не позволю. Даже ему. Особенно ему. — Блять, ты ревнуешь что ли? — Нет, — и даже не вру. Ревновать можно тогда, когда понимаешь, что человек твой, а его пытаются отобрать. И даже в том случае ревность — лишь отражение собственной неуверенности. А с Филом быть уверенным и в себе, и в происходящем, это как пытаться запереть в бутылке ветер. — А что тогда? — Ты врёшь. Что-то скрываешь, я буквально чувствую этот ёбаный запах, исходящий от тебя. С каждым днём всё больше проявляющийся. А я ненавижу, когда ты так делаешь, потому что всегда, без исключений, это предвещает огромный, необъятный пиздец, — закуриваю, даю ему пачку, когда тянет руку, выдыхаю дым и морщусь недовольно. Потому что и уйти от него подальше не могу, чтобы продышаться, потому что оставлять его в таком состоянии опасно. А Морозов и без того измотан, чтобы потом ловить Макса хуй знает по каким углам. Нянька доморощенная… Разъебать себе, что ли, всю менталку и тело разом, чтобы со мной кто понянчился, хоть раз в жизни? — У тебя паранойя. Ага, как же. Естественно, у меня паранойя, которая полжизни из дерьма вытаскивала. Не будь я «параноиком» и перестраховщиком, уже гнил бы давно в земле. Или превратился в груду костей. А подышать всё ещё хочется. Не то чтобы пиздец как сильно, но… Да. — Я просто знаю, что я прав, — фыркаю, сплёвываю на пол и ухожу развернувшись. Настроение обосрано полностью. Хочется сорваться с базы куда-нибудь, хотя бы на короткий промежуток времени. Как раз сейчас все поужинают, разбредутся кто по залам, кто на полигон. Новое мясо, что не так давно поступило, слишком активное и постоянно то железо таскает, то ножи тупит, то ебальники друг другу начищает. Им есть чем заняться, мне тоже. Жрать же нет никакого желания, а вот покататься по округе, заодно проверив пару точек и посмотрев, есть ли что-то подозрительное, можно. И, заскочив в комнату, наспех ополоснувшись, смыв пот с тела, пиздую к машине, которая стоит под навесом и сверкает литыми боками. Малышка бэха, верная подруга. Мощная, дорогая до ахуения и переделанная под мои нужды, всегда со мной, тепла и дружелюбна. А я ползаю вокруг неё на корточках, проверяя, в каком состоянии колёса и тормоза. Прощупываю, нацепив кожаные перчатки, чтобы не измазать руки. И покрываюсь обильно мурашками, чувствуя взгляд. И даже понимаю, чей конкретно. — Опять уезжаешь? — не успеваю выпрямиться полностью, когда слышу его раздражённый вопрос. От него так и фонит недовольством. Растрёпанный, губы розовые… нежные. Вкусные губы, от которых еле отлипаю, встречая ярчайший огонь небесных глаз, где искрами, всполохами яркими, молнии мерцают, а я причину не понимаю. Тупо чувствую себя дебилом, потому что Фил снова злится. Пусть несколько дней мы даже толком не пересекались вообще. Я всё хотел подойти и поговорить, но Макс будто захватил к хуям всю территорию, попросту не подпуская к нему никого. И мне там тоже не оказалось места… — Сбегаешь? — вдогонку, как гвоздь в висок, заставляя присматриваться, чувствуя исходящую от него обиду, словно его что-то задело. Только что? Кто бы ответил. — Сбегаю? — переспрашиваю, надеясь получить хотя бы намёк. Хоть что-то вообще. — Именно, блять. Сбегаешь с базы, словно тебя тут черти пытают, — он, что, скалится? Почему? И в смысле, сбегаю? Я никогда, никуда, и ни от кого не бежал. Встречал лицом к лицу любой из накрывающих пиздецов: последствия поступков, чужие доёбы и далее по списку. Если и есть здесь человек, который не станет никуда бежать, как бы хуёво ни было, то это я. Живу себе в своём привычном темпе: тренировки, обучение салаг, постоянная организация поставок металлов. Отливаю ножи, сам же точу, сам же ухаживаю в большинстве. За техникой смотрю, таскаюсь мрачным призраком по территории, а тут оказывается, что я, нахуй, сбегаю куда-то. — Что не так, Фил? — прямо спрашиваю, выбиваю из пачки сигарету, которую тот вырывает из моей руки, а я спокойно щёлкаю зажигалкой, давая ему прикурить. Смотрю на то, как его пидорасит, глаза в глаза, долгие десятки секунд, пока молча давится дымом. — Расскажешь? — Какого хуя ты настолько спокоен? — Оказывается ближе, расстояние, дай бог, метр наберётся. А меня душит и дым концентратом горечи, и он — несуществующая мятная полынь, грозовое небо и море в состоянии шторма. Пахнет почему-то озоном и пиздецом. — Сделал из себя жертвенного агнца, словно вшил куда-то в вену бесконечную дозу мощного седативного, и совершенно похуй стало на всё. То ходил, извинялся, как щенок, постоянно, глаза эти… как два ореха, и там столько искренности плескалось, что хотелось блевать. А теперь ничего не берёт тебя, да? Думаешь, сказал, что любишь, отдал своё тело мне, чтобы пользовался как, сука, заблагорассудится, и этим искупишь свои грехи? Позволил типа отомстить? Нашёл лекарство от жрущей вины? У меня было ощущение, что я трахаю бесчувственное бревно, — шипит последние слова агрессивной ядовитой змеей. Красивый до ахуения в этот самый момент. — Я ничего не думаю, — начинаю, а он буквально рычит гортанно на меня, едва ли не нос к носу, и я резко замолкаю. Что происходит? Кто-нибудь объяснит вообще? — Заткнись! — Заткнулся я уже, как бы и без приказа, что срывается с его облизанных губ, на которые пытаюсь не смотреть, но смотрю, насильно заставляя себя встретить бешеный взгляд напротив. — Просто, блять, заткнись. Просто, блять, перестань. — Перестать что? — Вести себя как придурок, — а мне ответить на это тупо нечего, приподнимаю вопросительно бровь, выдерживаю этот неебический напор энергии, что валит от него бесконечным потоком. — Прекрати, мать твою, просто впитывать мои слова и принимать как факт, как истину. Прекрати смотреть, словно я ебучее божество, и бояться дотронуться. Хотя бы один, нахуй, чёртов раз. Сам. Первым. Блядский боже, я ёбнусь скоро на всю голову. Тянусь за сигаретой и чувствую, как вырывает пачку и отбрасывает её в сторону. Дышит часто, словно ещё секунда, и взорвётся к хуям. И мне бы, наверное, даже полегчало, въеби он мне. Может хоть, так его отпустит наконец, а то становится малость жутко от то ли истерики, то ли просто вспышки ярости, которой его стремительно накрывает. Потому что не могу я трогать сам и первый. Не считаю, что имею права, это как переламывать себе кости, переступая через принципы и убеждения. Пусть он и говорит, что простил — я простить не могу. И смогу ли хоть когда-то… хуй его знает. Разочаровываться в других одно, разочароваться в себе — другое. Так просто подобное не исправить. Особенно когда исправлять не хочется. А Фил, и правда — божество, та самая статуя святого из храма, в который таскался с матерью. Пусть и есть на ней сколы, не идеальная, но не портит это её. Как и шрамы, что скрывает одежда, рассыпанные по его гладкой бледной коже. Он от этого не стал менее ценным и красивым. Потому что даже вот такого, орущего без особого повода, прямо мне в лицо… люблю. Ярчайшей эмоцией, красноречивой зависимостью, абсолютной ненормальной одержимостью. — Неужели так сложно просто поцеловать? — вдавливает в дверцу машины собой, закидывает на крышу руки. Не трогая меня… трогает всем своим телом одновременно и дышит смесью трав, никотина и мяты. Провоцирует, пиздец как сильно провоцирует. А мне не сложно — мне невозможно практически это сделать. Невозможно… Хоть и хочется до мурашек. — Поцелуй меня, — шепчет у самих губ, ещё пара миллиметров и коснётся, но тормозит. Ждёт. Смотрит в упор. Давит, с силой давит. — Здесь холодно, — говорю, дотронувшись мимолётно до его губ своими. А он облизывается, задевая языком мне рот и сводит с ума этой томностью и бешенством во взгляде. На улице пусть и всего минус пару градусов, но мороз же. Который заставил меня натянуть в кои-то веки водолазку и утеплённую кожанку. Сам, вон, стоит в куртке и с шарфом накрученным, а просит целовать. — Заебал, — впивается в меня пиявкой. Кусает больно, обеими руками по шее ведёт к затылку и прижимает мою голову сильнее, углубляя поцелуй со старта. Отрывается почти сразу. — Куда ты собирался ехать? Зачем? — Я часто по вечерам катаюсь вокруг базы, смотрю, что происходит, заезжаю иногда к знакомым на точки сбыта, что-то продаю, что-то перекупаю. А что? — Никогда не замечал. — Ты просто не смотрел, — спокойно отвечаю, а он словно выдыхается психовать, показывает на машину рукой, залезая на заднее сидение. — Заведи, пусть прогреется, и иди сюда. Стягивает шарф с шеи, расстёгивает куртку и отбрасывает на сиденье рядом. Встречает мой взгляд в зеркале, висящем над лобовым стеклом, закладывая волосы за уши. Я же, заведя мотор, пересаживаюсь к нему, тоже снимаю кожанку, бросив к лежащей за ним куртке, и вопросительно смотрю на нетерпеливое лицо. А Фил просто берёт и залезает на меня верхом, сразу же начиная целовать, оттягивая ворот водолазки и лаская холодными пальцами кожу. — Хочу твои руки, — смотрит сквозь ресницы, облизывает мои губы, трётся, член к члену, ширинка к ширинке. — Мне мало просто трогать тебя, покажи, что тоже хочешь, прекрати сводить с ума, — царапает за ухом, снова затыкает собой, тянет мои руки на свои бёдра, раскачивается в особом ритме у меня на коленях. Гибкой змеей извиваясь, заводит слишком быстро. А мне сопротивляться пиздецки сложно, когда чувствую тело под своими ладонями, и похуй, что оно обтянуто тканью. Дрожат пальцы, которыми притягиваю ближе, чуть вжимая те в районе задницы. Скольжу к пояснице, по прогибу, к лопаткам и затылку, целуя более напористо. Становясь резко ведущим в поцелуе, исследую рот, смакующе и жадно, чувствую, как вибрирует в его глотке стон, как сжимает мои волосы, как сталкиваемся языками раз за разом. В машине становится не просто тепло, а жарко. Запотевают стекла, а я оказываюсь до пояса раздет, упустив этот момент из виду совершенно. Потому что его руки тянутся к моей ширинке, где стоит до боли, от постоянного трения. — Я же не просто трахнуть тебя хотел, — слышу нос к носу, — я хотел твоего удовольствия, хотел увидеть, как ты кончаешь расслабленно. Это была не месть, Эрик. Проводит по члену пальцами, запускает под бельё руку и сжавшимся кулаком с силой ведёт от головки к основанию, заставляя прикрыть глаза и откинуть голову на сиденье, упираясь затылком. А ладони сами под водолазку ныряют, проходясь по гладким тёплым бокам, к поясу брюк. — Сними, — шепчет. — Не замёрзнешь? — Ты же рядом. Стягиваю медленно с тела мешающую тряпку, и когда вот так, кожа к коже, переплетаются руки… накрывает первой волной. Его грудь прижимается к моей, его член касается моего, в его кулаке трутся головки друг об друга, влажно и ахуенно. Целует бесконечно, то в подбородок и шею, то возвращаясь к губам, двигает бёдрами, трахая свой кулак и скользя стволом по моему. И коротит каждый нерв, в голове натуральное замыкание: накрывает второй сокрушительной волной. Потому что он нетерпелив, потому что стонет, громко и развязно, потому что ощущение, словно не руку трахаю, а в нём глубоко нахожусь. И сдавливает в груди от нехватки воздуха. Сдавливает, потому что дрожит и сокращается весь, а я чувствую пульсацию в его ладони, чувствую, как выплёскивается сперма из его члена, как размазывает её по моему стояку. И это самый прекрасный вид из всех, что я когда-либо видел — лицо ангела в пиковый момент удовольствия. То, как играют тени, как струится изнутри свет, как приоткрываются губы. Прекрасен. Картинка, возбуждающая, просто пиздец. Я на чёртовой грани, когда он начинает сползать по мне ниже, усаживаясь между ног, чудом, блять, помещаясь между передними и задними сиденьями. Наклоняется и начинает слизывать с живота белёсые капли, вылизывать свою руку, а после мой член, и у меня исчезает последняя адекватная мысль. Накрывает волной в третий раз... Потому что вижу, с каким наслаждением скользит языком, как жадно слизывает каждую каплю, дразня уздечку и растрахивая уретру, сжимая рукой. Я, блять, в ахуе. И от мягкости мокрых губ, и от блеска тёмных отъехавших глаз, что смотрят, практически не моргая, и от того, как вбирает глубже, всасывает, словно рот превратился в вакуум, до самой глотки, мать его, вбирает. А у меня сыплются сраные звёзды из глаз, потому что насаживается своим ребристым горлом, до самых яиц вгоняя в себя долбанный хуй, и я вроде не малолетка, а кончить готов сию же секунду. В нём кончить. Но так блядски сильно хочется продлить это ощущение, что стоически терплю, облизывая пересыхающие губы, и смотрю, не отрываясь, боясь упустить хотя бы секунду происходящего. — Хочешь кончить мне в рот? — спрашивает, скользя губами по головке, высовывая розовый длинный язык, проводит им по яйцам и вверх по стволу, всасывает крайнюю плоть. — Хочу, — честно отвечаю с хрипом, будто меня придушили нахуй. — Кончай, — шепчет и вгоняет член себе в горло, до упора, начав буквально трахать свою глотку им. Резко, с громкими хлюпающими звуками, а у меня немеют и поджимаются на ногах пальцы, буквально подбрасывает бёдра навстречу его рту, и темнеет под веками. В голове до обморока темнеет, когда накрывает оргазмом. Мощно, буквально прикончив на месте. А я мутнеющим взглядом вижу, как он облизывает всё ещё твёрдый стояк, свою руку и мой живот. — У тебя ахуительный член, — гладит его и гладит, а тот чувствительный, пиздец, и сокращаются мышцы от кайфа. — А ещё ахуительное тело. — Цепочка поцелуев-засосов по прессу, к груди, и сосок зажимает между зубов. К шее, всё ещё поглаживая член. — Пиздец какой запах и вкус. — Целует медленно и неспешно, делится привкусом спермы, а я раньше был немного брезглив, но с ним… с ним мне нравится всё без исключений. Совершенно всё. — Но слишком сложно устроенный мозг и грёбаная своенравная совесть. — Спасибо, — выдыхаю в рот, глажу по щеке, влажной от слюны, по губам, припухшим и ярким. — Господи, ты поблагодарил меня за отсос, который я сам захотел сделать? Откуда ты такой взялся на мою голову, Гонсалес? Что мне теперь со всем этим делать? — Застёгивает свою ширинку. Застёгивает и мою. Усаживается поудобнее, закинув руки мне на плечи, смотрит какой-то задумчивый, уставший и будто потерявший, как старые батарейки, весь заряд энергии. А я не знаю, что ему ответить, и надо ли отвечать вообще. Просто касаюсь гладкой красивой кожи, игнорируя чёртову татуировку, посвящённую Максу. Глажу по шрамам, по пулевым на руке и хочется их слизать с него. Не потому что портят, а чтобы забрать следы пережитой боли. Забрать воспоминания дерьмовые себе, поражаясь, на что способна, оказывается, любовь. Удивляясь где-то в глубине тому, как обречённо смотрят его глаза. Не понимая причин. Осознавая, что не ответит, если спрошу. И вот, вроде, заебись же всё было, но осадком оседает послевкусие. Предчувствие не исчезает, оно напитывается и становится осязаемым. Интуиция мигает красной лампочкой, просто пока нет ни единого варианта, в чём же конкретно дело. Но в одном я уверен точно — когда вскроется правда, мне будет пиздец. Полнейший пиздец. И надеюсь, что только мне. Но судьба — сука, она не ищет лёгких путей, она банально по ним не ведёт. Неумолима. И не даёт сбежать. Блять.