/flashback/
Намджун приехал домой. Время было около семи вечера, и он понимал, что скоро нужно звонить Сокджину, если он действительно хочет этого. А Намджун не хочет. Вообще никак. Ни разу. На душе прямо кошки скребут. Парень чувствует, если сейчас они поговорят, то что-то обязательно случится. Он уже готов отказаться от той затеи, на которую собирался подписаться последние пару недель. Намджун, может быть, не подумал бы об этом, но он просто не мог смотреть на то, как они все просто сходят с ума. Медленно, но верно. Он сидит, смотрит на телефон, и думает: — «А стоит ли игра свечей? Ну вот, допустим, приеду я в Нью-Йорк, и что? Чимин узнает, что я там, и всё. Конец мне. Да и Сокджина видеть не хочется. Я высказал надежду больше никогда их не видеть, но, как итог, сейчас собираюсь звонить, и напрашиваться на то, чтобы Чимин мне голову открутил. Может заранее гроб заказать?» Он долго думал. По крайней мере, достаточно, чтобы понять одну простую вещь, если он не выполнит это желание, просто не сможет жить дальше. От одного только взгляда на Сокджина сердце начинает биться быстрее, дыхание становится чаще, и по телу проходит дрожь. Джун думал, что проживёт без него, но каждый раз, что-то напоминает о нём. Почти каждая деталь его повседневной жизни напоминает о Джине. И ведь ничего с этим не сделаешь. Но он, строго для себя, решил, что, хотя бы попытается. Ради Хосока, ради Юнги, ради Тэхёна, в конце концов, ради себя. Парень схватил телефон, и уже почти нажал на вызов, но пальцы задрожали. Сердце, от страха, готово было из груди вырваться. Но он решился, и всё же, спустя пару минут, смог нажать на вызов…/end flashback/
Он быстро принял звонок и приложил телефон к уху, в надежде, сейчас услышать его голос. Но на другой стороне его ждало только холодное молчание. — Намджун? — Ким Сокджин. Нужно поговорить. — он говорил максимально без различно, это даже пугало, потому что Джин никогда не слышал такой голос в свою сторону. — Хорошо. Когда? — Сейчас. — Но я не в Сеуле. — Вспомни, что я сказал вам, двоим в больнице. Я надеюсь, что больше никогда вас не увижу. Поэтому и поговорить я хочу сейчас, пока тебя нет в Сеуле. — от этих слов было невероятно больно. Словно Джун сейчас режет его на куски. Отрывает кожу. Лучше бы он сразу убил его. — Тем более, если бы меня не попросили, я бы даже не подумал звонить и о чём-то разговаривать с тобой. Я сейчас унижаюсь перед тобой, только ради дорогого для меня человека. Намджун сменил тактику, теперь он не режет и не рвёт, он стреляет, причём в одно и то же место — в сердце. — И… что же нужно от меня? — Мы хотим знать, где похоронили Чонгука. — Юнги и ты? — Не важно. — грубо и без лишних пояснений. Лучше так, чем было бы, если он узнал, что это просьба Юнги. — Вот что. Я не скажу тебе… — Ты не имеешь права! Хосок его родной брат и он к нему намного ближе, чем вы с Чимином вместе взятые. — Так. Не истери. Успокоишься, прилетишь в Нью-Йорк, позвонишь. — на этом их разговор прервался. Намджун закинул голову, сильно ударяясь затылком о шкаф. Почему после расставания с ним он так странно себя чувствует? Он всё сказал ему в лицо, они всё обсудили и разошлись, но каждое воспоминание о нём просто убивает психику. Нет, он не жалеет о расставании, но где-то внутри его точит. Он… любит. До сих пор. Он, как Юнги. А Джин уже не любит. И Чонгук видимо тоже не любил. Кто придумал, что любовь — это золотая стрела? Любовь может ранить, если она попадает в одного…/end flashback/
Через несколько часов после разговора на балконе проснулся Хосок, и попросил кого-то из троих рэперов съездить с ним к нему в квартиру, чтобы забрать остаток вещей. На удивление всем и самому себе вызвался Тэхён. Перед ними открылась дверь в ту самую комнату. — В этой комнате он жил? — спросил шёпотом Тэ у, рядом стоящего, Хосока. Старший ели заметно кивнул. — Я не заходил сюда почти четыре года. На всех поверхностях огромный слой пыли. На столе аккуратно сложенные книжки и тетрадки. Раздвинутые шторы, аккуратно убранная кровать. На ней две подушки, а у изголовья висит ловец снов. На краю мягкий, плюшевый, бежевый плед. Комната под стать Чонгуку. Такая же мягкая, как и он сам. Всю эту эстетику портил стоящий на подоконнике, старый, совсем засохший цветок. В самой комнате всё ещё витает его запах. Пожелтевшие от солнечного света белые обои. На стене часы, которые, похоже, уже давно не ходили, и последнее, что показали стрелки — два шестнадцать. Не важно, ночи, утра, но это время, последнее, что помнит это комната. В два шестнадцать тут остановилось время, поэтому теперь эта комната находится во временной дыре. Время здесь уже никогда не пойдёт. А ещё, кроме часов, на стене, приколотые иглами, весели… фотографии. Его, Хосока, и всей их группы. Где они все вместе веселятся, смеются. Это их самые счастливые моменты вместе. Тэхён помнит каждый момент на фотографиях. Помнит всё, что происходило в эти дни. — Я не могу находиться тут, Тэхён. — говорил еле слышным голосом Хосок. Его тело начинало дрожать. Тэхён молчал, он смотрел на стену, а по его щекам медленно стекали горячие слёзы. — Теперь я окончательно понял, почему ты так долго сюда не заходил. — Ты первый, из посторонних, кто сюда вошёл. Даже Юнги не был здесь. — Прости нас, хён. — Тэ, я не знаю, как мне теперь жить. — Хосок не выдержал. Его нервы сдали позиции, снялись с предохранителя, а мозги были готовы просто взорваться. Он прижался к дверному косяку. — Мы с Юнги всегда обещали ему, что никогда не оставим, в итоге отвернулись от него. За пару минут до аварии, мне хотелось его задушить… я убил его, понимаешь? — Прекрати так говорить. Ты пытался спасти ситуацию. — Да. Я спасся, ценой жизни Чонгука… Тэхён подошёл к нему, и прижал к себе. Он очень сильно хотел помочь ему пережить это, но как это сделать. — Если бы я только знал, как помочь тем, кто потерял смысл жизни, поверь, вы бы с Юнги были первыми, кому бы я помог. Хосок молчал, но было понятно, что сейчас он ели держится, чтобы снова не уйти в депрессию. — Нам с Юнги проще память потерять, чем самостоятельно забыть. Он ведь всё ещё надеется, просто потому что любит его. И я тоже. Дышать становится тяжело. Это тоска душит. Просто лишает кислорода. Надела удавку, сплетённую из вины, боли, и душит. Не даёт вздохнуть заново, потому что лёгкие раздирает отчаяние. Душу режет страх и переживание. Сердце пронзают гарпуны сожалений, выжигая дыры. Любовь горит под контролем слёз и депрессии. Это убийство личности, самосожжение, самоубийство. — Если б только можно было его вернуть, я бы сидел перед ним на коленях и умолял, чтобы он меня простил… Дождь. Холодный и пронизывающий тело словно иглой, ветер. Юнги сидел на песчаном пляже и смотрел на море. Шторм. Именно таким он видел его последнее время. Казалось, что это море описывает состояние его души: волны боли и отчаянья, которые раз за разом накрывали почти спокойную водную гладь, а обрыв — Чонгук и Хосок, могли разграничивать этот пиздец. Но, когда Юнги смотрел на него снизу, то видел в нём себя. Такая же одинокая гора, как и он. Почему он не на ней? Всё просто. Сегодня единственный день в году, в который он запрещал себе подниматься вверх. Двадцать четвёртое июля. Второй, в рейтинге «Самый ужасный день в жизни». На первом месте теперь воцарилась дата смерти Чонгука. 28.06.2021. — «18:38. Именно в это время, четыре года назад, я нашёл твою записку. Теперь я ненавижу всё, что связано с этими числами. Я так ненавижу июль, из-за две тысячи семнадцатого года, точнее из-за двадцать четвёртого. Теперь так же сильно ненавижу июнь, из-за того, что случилось почти месяц назад. Я ненавижу этот обрыв, за то, что встретил тебя тут. Ненавижу тебя за то, что ты вообще появился! Если бы тебя не было, мы с Хосоком не страдали бы, ни тогда, ни сейчас». Сколько слов ненависти он успел сказать за это время? Кучу, самых разных. Это говорил гнев и ненависть за все мучения, за всю боль. Но всё это магическим образом исчезало, стоило ему только вспомнить, как он был счастлив с ним. С Чонгуком. Более счастливым, он не был, никогда. Месяц прошёл, а ничего не поменялось. Боль не утихает, ни капли. Даже начинает казаться, что умереть реально проще, зато ничего больше не почувствует. Юнги предлагал Хосоку выпить вместе с ним яд, чтобы не нарушать обещание. Хоби предполагал, что такое будет, поэтому старался отбросить из его головы эти мысли, но что говорить, Хоби сам подумывал об этом. Ничего не поменялось. Им всё также сильно больно. Юнги не может смириться. Хосок не может смириться. Тэхён не может смириться. Джун не может смириться. Двое последних, вообще с ума сходят, от чувства вины. Хосок простил, хотя прощать то, по сути, не за что, но всё же каждый день видеть, как эти двое страдают, просто невозможно. Сердце обливается кровью. Он смотрит в темнеющее от грозовых туч небо, дождь усиливается, а над его головой звучит первый приглушённый гром. — Пора возвращаться… — он закрыл глаза и закинул голову назад. Водная гладь начала проявлять на себе более частые рисунки, дождь начал лить косой стеной, не сильно ударяя по коже. Юнги поднялся с песка и направился прочь. Хотел бы он не возвращаться сюда, никогда больше, но он не сможет. Это их единственная связь, последняя тонкая нить, которая всё ещё соединяет их. Воспоминания. Эта нить хоть и тонкая, но самая сильная в мире удавка. Юнги уже никогда не сможет снять её со своей шеи, и только поэтому каждый раз, судьба будет тянуть его, душить, но раз за разом делать так, чтобы он приехал сюда…