Надвое

— Я? Покинул город вплавь по морю?! — Ларес фыркает. — Нет, разумеется! Я всего лишь передал Ватрасу, местному магу Воды, привет от Сатураса — и всё, меня стражники не трогают. Теперь могу спокойно как входить в город, так и покидать его. Он подносит к лицу Ли ладонь и — не может без движений — шевелит пальцами, на одном из которых красуется кольцо из синего полупрозрачного, как вода, камня. — Значит, тебя помиловали? — уточняет Ли. Ларес вздыхает, закатывает глаза. Ну вот, сейчас произнесёт: «Ты бываешь таким недогадливым в простых вещах, генерал». Не проговаривает, только выражение лица выдаёт его мысли. — Сам-то как думаешь: оправдают меня или нет? — язвит, ухмыляется, приподнимая верхнюю губу и выставляя напоказ золотой зуб. В карих прищуренных глазах плещутся смешинки. Скорее нет, чем да. Одно дело, если бы Ларес в своё время обокрал крестьянина и угодил за Барьер лишь потому, что в колонию попадали за любую провинность, и другое — если перешёл дорогу кому-то влиятельному. Про крестьянина все бы забыли, а вот обида влиятельного человека — это, можно сказать, навсегда. — То есть кольцо — что-то вроде права на неприкосновенность, так? — Ли не сомневается в своей правоте. Ох, не тот человек Ларес, кто удовольствуется мелочью из карманов крестьян. — Догадливый мальчик! — Вот за «мальчика» тот ответит. Получит несколько шлепков по голому заду. Ларес нарывается на это, причём намеренно: придвигается ближе и нависает над Ли. — Обвинения с меня не сняты, но пришлось дать слово, что красть не буду, — хохочет он, ясно давая понять, что непременно нарушит данное им же слово. Прядь Лареса падает на лицо Ли — настолько низко он склоняется. Ясно, чем это закончится. Урвёт своё, рисковый, не забоится, что в окно с распахнутыми ставнями заглянет морда из людей Сильвио, спящего и видящего себя главарём наёмников. Ли, впрочем, давно не мальчишка, чтобы бояться чьего бы то ни было мнения. Поэтому он поднимает голову и подставляется губам, ощущает их сухость и щекотку бородки Лареса. — Поседел, — бормочет тот, когда прерывается, и ерошит волосы Ли. — Когда мы познакомились, ты был чернявым. Ещё бы не поседеть! Мало чьи волосы остаются такими же, как в юности. Иные их и вовсе теряют. Ли пусть и не был юнцом, когда угодил за Барьер, но и сейчас не старик. Каждое треклятое воспоминание, каждая вспышка отчаяния, что не выберется, добавляла в тёмную шевелюру по серебристому волосу. Крайне мало тех, кто угодил за Барьер безвинно. Если и были такие, то они вскоре уподоблялись преступникам, потому что в колонии иначе невозможно — либо отращивай кулаки и считай чужие зубы, либо берись за кайло, терпи понукания — и тоже считай зубы, но уже собственные. В жизни вне Барьера, впрочем, то же самое. Сначала Ли отдавали приказы военачальники. Позднее — и он воинам. …а ещё позже понял, что разница, кем руководить — войском или кучкой осуждённых из колонии, не так уж и велика. Ларес резко отстраняется, чем вынуждает вынырнуть из воспоминаний. Он слезает со стола, оправляет одежду. — Ну, я пока погуляю по ферме, чего и тебе советую. — Он подмигивает левым глазом, веко над которым не пересечено шрамом и подвижно. — Вечерняя прохлада очень приятна. Ли знает, что будет — Ларес спрячется в укромном месте и подзовёт, когда он приблизится, тихим: — Пс-ст. Раньше он не понимал такой позывной. Не хотел понимать, потому что не любил воров. Но если вне Барьера он с ними пересекался редко, то колония оказалась слишком мала, и все друг друга знали — если не по имени, то в лицо. Ларес не скрывал, кто он и чем промышлял. Ли сразу невзлюбил его — за подвижные пальцы, за хитринку в глазах и за тихие, крадущиеся шаги. Ненависти выход не дал, только посоветовал не приближаться, не забыв предупредить, чем закончится попытка поискать руду в его карманах. Ли невзлюбил Лареса, как и прочих воров, в том числе и за слёзы матери, продавшей телёнка и радовавшейся, что получила больше, чем рассчитывала. Кто-то срезал кошелёк и наверняка за вечер промотал деньги, на которые семья могла жить не один день. Маленький Ли успокаивал её, обещал казнить всех до единого воров, когда вырастет… …а гораздо позднее был вынужден снюхаться с Ларесом, потому что мало — разбить новый, независимый лагерь. Требовались люди, много людей — самых разных, начиная от рудокопов, которым надоели издевательства, заканчивая крепкими воинами. Следовало возвести дома, вспахать поля, потому что Ли не намеревался зависеть от Гомеза… Он усмехается, когда остаётся в одиночестве, и трёт лоб. Он отнюдь не скрепя сердце согласился на предложение Лареса — устраивать засады и грабить караваны у места обмена. Потому что мало мяса и шкур, что добывали охотники, и риса, выращиваемого крестьянами, не говоря об оружии. Только так он мог уберечь тогда ещё разрабатываемую шахту — отбирая провиант, оружие и одежду, присылаемые из внешнего мира, и тем самым ослабляя людей Гомеза и делая своих сильнее. Барьер не просто перерубил жизни Ли и Лареса надвое, но и соединил то, что вне его нельзя соединить, в одно целое.