Надвое

Ли отыщет дорогу, даже если на Хоринис опустится кромешная тьма. Можно и вовсе не искать, а остаться в лесу на ночь, а на ферму явиться под утро и не ответить на недовольное ворчание Торлофа: «Где тебя до сих пор носило?» Каждое мгновение на ферме что-то происходит. Подчинённые и Ли, и Сильвио любят выпивать и на нетрезвую голову доказывать, что их кулаки крепки, а предводитель — ничтожество. Ещё они зачастую не могут поделить последний стул на кухне Теклы, или косяк, или крестьянку — да что угодно. Торлоф разберётся с несложной задачей, а после доложит, кто из парней вышел из строя, решает Ли, пропуская тёмно-русую прядь между пальцами. Волосы Лареса пахнут болотной травой даже тогда, когда тот не курит. Ли бесплодно пытается вспомнить, в какой миг его перестал отвращать этот запах. А отвращал ли вообще? Может, и нет. От иных несло похлеще, чем от Лареса, и не только болотной травой. Оба молчат, потому что всё, что требовалось сказать, сказано. Ларес посасывает травинку и позволяет Ли гладить волосы. Не раздражается и не бросает: «Эй, я тебе девка патлатая?» — только удобнее устраивает голову на плече и одёргивает задравшуюся грубую рубаху, прячет поросшую редкими волосками грудь под ткань. Близится ночь, как-никак, поэтому хочется спрятаться от её холода. Пора уходить, разбегаться по разные стороны, размышляет Ли, но в итоге никуда не торопится. Ничего не поменялось с той поры, как Барьер пал. Всё тот же торопливый «перепих», как называет Ларес соитие, после которого оба разбегаются по своим углам и занимаются своим делом каждый. С той лишь разницей, что к настоящему времени изучены тела друг друга и найдены чувствительные точки, о некоторых из которых Ли у себя и не подозревал — пальцы Лареса ловки не только тогда, когда тот отыскивает и срезает кошелёк. В первый раз было не до ласк: Ли дорвался до ягодиц, поджарых и упругих, точнее до того, что между ними — до охочей принять в себя его член дырки, горячей и тесной. Всё получилось торопливо. Неловкость сгладил Ларес, просто возмутившись: — Эй, я что, по-твоему, обхаживал тебя, чтобы самому остаться неудовлетворённым? — И вложил в ладонь Ли, будто кинжал всучил, собственный конец. Гораздо позднее Ли понял, что Ларес любит, когда ему надрачивают не так грубо и спешно, как он привык это делать себе. В первый раз тот ласки, слишком жёсткие, чтобы назвать их таковыми, принял, а на другой не смолчал. В тот раз, у озера в Новом лагере, и Ли, и Ларес — оба всего лишь уняли похоть. В этот Ли не отказался бы повторить всё второй раз, неторопливый и тягучий, терпкий, приправленный горечью неизбежного расставания — вероятно, навсегда. И на кровати под крышей над головой, а не под открытым небом. Увы, об этом остаётся мечтать, и мечта эта даже более недосягаема, чем цель добраться до Робара II. И у Ли, и у Лареса слишком разные жизни, чтобы оставаться вместе до смерти. — И ещё, пока не забыл… — Ларес переворачивается, нависает над Ли и некоторое время молчит. Только стук дятла нарушает тишину. — Не знаю, насколько это важно, но… Он не отрываясь глядит в глаза и дышит в лицо. Ли может поторопить, но не хочет. Торлоф и без него справится с любой задачей. Почти с любой. Не справится, если нагрянут ополченцы во главе с паладинами. В этом случае потребуется вмешательство Ли уже не как предводителя наёмников, но генерала. Было бы куда проще, если бы Сильвио не путался под ногами. Этот говнюк способен всё испортить. — Неужели для тебя неважно то, что я вспомнил? — Ларес приподнимает бровь и усмехается. Важно, всё важно, но чем раньше они заговорят о делах, тем скорее разбегутся. После первого раза, чуть менее нелепого, чем потеря невинности юным Ли, оба разошлись по своим постелям. Оба угодили в колонию слишком взрослыми, чтобы из избавления от похоти делать событие. Ларес — не юная девица, на которой отнявший девственность Ли обязан жениться. «М-да, яйца не просто полные, а переполненные, — пробормотал он, когда Ли кончил. — Как до сих пор не лопнули? Видимо, ты давно не трахался, даже будучи на воле». И оказался прав: Ли не считал нужным терять время, которое можно потратить с пользой, на постельные утехи с тем, от кого получить в награду лобковых вшей — не самое страшное. Есть и болезни пострашнее, и девицы ушлые, норовящие нагулянный ими приплод прицепить к любовнику. Многое может случиться, и лучше всего — поостеречься, не терять голову. Вор и проходимец — не тот, с кем бы спутался Ли до колонии, даже на один-единственный раз. Ларес однажды признался, что в прошлой жизни он положил бы глаз на кошелёк или перстень на пальце — да на что угодно, но не на самого генерала Ли. Барьер перерубил две жизни надвое. Отношения — как долгие любовные, так и просто «перепих» — остались во внешнем мире. И Ли, и Ларес угодили в колонию слишком взрослыми, чтобы оставаться невинными — как телом, так и душой, и достаточно зрелыми, чтобы понимать: ревновать к прошлому — верх дурости. — Важно, — возвращается Ли к вестям из Хориниса. — Говори. Ларес вздыхает — и вздох его ожидаем. Благо не выражает недовольства насчёт нелюбимых им «генеральских замашек», только докладывает — прямолинейно и чётко, будто солдат военачальнику: — Пропал рыбак. Не вернулся с рыбалки, и мне это не нравится. Ли бы пропустил эти слова мимо ушей раньше, когда они только-только начали обживать новое место в колонии. Потому что привык полагаться только на факты. «Не нравится» — не причина, почему он должен взять на вооружение пропажу рыбака, который, скорее всего, просто утонул — такова печальная сторона его промысла. Промышлявший кормом рыбы, тот сам превратился в корм, может, даже и морского чудовища. Ли не уточняет, узнала ли об этом стража. Если пропажу заметили, значит, кто-то поднял тревогу и у рыбака была семья или друзья. Как пить дать ополченцы не пожелали расследовать причину исчезновения, а выше них простолюдины не прыгнут. Если и прыгнут, то… у Хагена и его приспешников другие проблемы. Вернуть источник пропитания — куда важнее, с этим и не поспорить, и не опровергнуть. Верой в Инноса, даже ярой, сыт не будешь. — Какова версия исчезновения? — уточняет Ли. — Не поверишь, но не имею понятия. — Ларес поднимается и начинает заправлять рубаху в штаны. Всё, как всегда — торопливый перепих, а до и после него — важные разговоры. Иначе не получается — и не получится. Не время, не место для нежностей и люди, для них не созданные. Ли возится с ремнями нагрудника. Ларес с нехитрой гражданской одеждой справляется быстрее и помогает ему. Оба молчат и не прощаются, когда их пути расходятся. Над Хоринисом уже стоит ночь, когда Ли возвращается на ферму. Ещё не слишком поздно. Мало кто спит, судя по пьяным крикам и смеху. — Тьфу! — сплёвывает Ли, когда замечает, как кто-то очень пьяный упирается в стену. Раздаются булькающие звуки. Если свой человек, значит, поработает завтра с больной башкой. Если человек Сильвио… С этим сложнее. Неважно. Кто-то переступил границы дозволенного, а теперь разгребал последствия — и продолжит разгребать завтра, даже если это человек Сильвио. Онар лишает бездельников дневного заработка. Ли не любил отсутствие чувства меры, именно поэтому считал, что дальше перепиха, пусть и неоднократного, у него с Ларесом не зайдёт. Он не думал не гадал, что однажды сам переступит границу дозволенного.