Надвое

Хаген бросил силы в Рудниковую долину. Стоит надавить — слегка, сильно не надо: Ли не разучился чувствовать меру — и он надломится. Строчки даются с трудом. Каждое слово Ли из себя выжимает, но не потому, что разучился писать. Он откладывает перо и смахивает крошки — опять кто-то ел здесь хлеб — со столешницы. «Не можешь срать — не мучай жопу!» — упрекает он себя. Всё равно некому доставить послание в Верхнюю Часть, кроме… Ли усмехается и качает головой. Ларес проникнет куда угодно. Расстарается, если он попросит. Но когда? Можно, разумеется, передать послание через Корда, да тот сообщил, что в ближайшее время члены Кольца Воды собираться не намерены. Ли почёсывает вспотевшую голову. Надо бы её окунуть в воду, пройтись по волосам зольным мылом, чтобы не зудела так сильно. Ли вздыхает, жмурится и трёт наморщившийся лоб. Может, ничего не выходит, потому что он отвык излагать сухие требования и факты? Он не генерал, как ни прискорбно это признавать, и больше не будет им, даже если обелит замаранное грязью, брошенной завистливыми ублюдками, имя. Ли откидывается на спинку, заводит руки за голову, кладёт ладони на затылок, сцепляет в замок пальцы и потягивается. Телом он осознаёт, что здесь, сидит не на колоде, привалившись к каменной стене, а на стуле. Мыслями он в колонии лет так — год? два? три? десяток? — назад, когда они с Ларесом ещё не притёрлись друг к другу; когда каждый считал, что его методы управления Новым лагерем лучше — и каждый не намеревался уступать другому. Ли не хотел, чтобы в лагере бойко торговали дурью вроде болотной травы, поэтому возмутился, когда увидел, что сектанты из Болотного лагеря чувствовали себя как дома. Он желал видеть подчинённых не с ошалевшим взглядом покрасневших глаз, плохо соображавшими, а с ясным рассудком. Один из дней запомнился недобрыми вестями. Ли не на шутку разозлился, узнав, что сектанты торговали болотной травой с разрешения Лареса. Тот не пожелал разговаривать — раз-второй, но Ли, не привыкший отступать, вломился в хижину сам, отмахнувшись от вяло возмутившегося Роско. Он говорил, что не намерен превращать Новый лагерь в пристанище укурков. Он говорил, что его люди ему нужны с ясным, а не задурманенным дымом болотной травы рассудком. Он много бы чего наговорил, но поперхнулся и замолчал, когда Ларес поджёг от пламени свечи косяк и затянулся, чем безмолвно дал понять, что срать хотел на чужой ясный рассудок, после выпустил горьковатый дым, облизал нижнюю губу и выпалил в лицо остолбеневшему от такой наглости Ли: — Знаешь, что я в тебе невзлюбил? За привычку жить прошлым. Ты давно торчишь по эту сторону Барьера, но ведёшь себя, будто остался по ту! — Ларес согнутым пальцем раз или два стукнул по столешнице. — Ты больше не генерал, Ли, а я — не твой подчинённый, уясни это себе раз и навсегда. Или… — он сощурился и едко усмехнулся, — ты хочешь, чтобы этот лагерь раскололся надвое на радость жополизам Гомеза? К чему это приведёт, понимаю даже я, нескромный вор, преступник, а не королевский генерал. Хотя… — он некоторое время глядел — пристально, будто насквозь, — не потому ли появились желающие тебя убрать с пути, что ты зазнался и начал плошать? Умеешь ты раздражать своей гордыней, хотя — даже я признаю — до способности держать подчинённых в узде мне до тебя далеко. Ли в тот день понял, что Ларес привык вытаскивать не только кошелёк из кармана, но и неозвученные сомнения из недр чужой души. Он предполагал, что от него избавились, потому что на примете у Робара II появился более способный полководец, но гнал эту мысль, потому что лучше него никого не было — и вряд ли появится. Когда ярость улеглась, Ли оценил прозорливость Лареса. Тот не раз напоминал, что в Новом лагере два главаря, у которых одно общее дело, терпеть не мог, когда Ли брал командование на себя, и возвращал из Венгарда; напоминал, что в колонии граница между вором и королевским генералом напрочь стёрлась и просил оставить солдафонские привычки по ту сторону Барьера. Ли выныривает из воспоминаний и глядит в окно. Ничего особенного: голубь сидит на ставне и воркует. Проклятье, снова Ли унесло — в этот раз за Барьер. Не хватает, ой как не хватает Лареса, который бы вернул его на ферму; которого он ценит за способность вырывать из прошлого и швырять в настоящее, зачастую неприятное. Но привычку вытаскивать наболевшее из глубины души наружу Ли по-прежнему в Ларесе терпеть не может.