Надвое

Если хочется вечер провести не как обычно, обязательно приключается какая-нибудь срань. Ли, привычный к подобным выкрутасам судьбы, не сказать, что слишком расстроен, но раздосадован. Он жаждет покинуть душную комнату и нырнуть в лесную прохладу, но вместо этого почёсывает небритый подбородок. Пригубить бы вина, но, унюхав кислый запах, Ли отставляет резной бокал. Вряд ли запасы у старого хрыча Онара истощились. Тот просто-напросто пожалел бутылку хорошего вина. — …в конечном итоге мы не только потеряли двух человек, но и обострили отношения с городом, — продолжает Ли речь. — Если набеги на земли нежелающих присоединится к нам помещиков не прекратить, Хаген не выдержит и пошлёт отряд не в Рудниковую долину, а к нам. Надеюсь, мне-то поверите, что против вооружённых до зубов, закованных в броню воинов выстоять будет сложно? По Альваресу и Энгардо, погибшим во время резни на ферме Акила, он не скорбит. Перенял от Лареса привычку лукавить, где следует, а на самом деле его утешает, что людей Сильвио стало меньше на два ублюдка. — Я не понимаю, что ты хочешь от меня, — бурчит Онар, но подлокотники деревянного кресла сжимает. Явно напрягся, когда узнал, о чём хочет поговорить Ли. — Если Сильвио решил послать своих людей к Акилу, а ты об этом не знал, то это только твой просчёт. Вряд ли ублюдок Сильвио додумался послать своих людей на ферму Акила сам. Ни для кого не секрет, что Онар желает, чтобы на его сторону встало как можно больше помещиков, и как можно скорее. Потому Ли и пришёл, чтобы дать понять: спешка в таком деле далеко не помощник. Куда надёжнее, если Акил присоединится к Онару по доброй воле, устав от непомерного оброка. Теперь об этом не может быть и речи. Акил не присоединится, даже за мешок золота. — Я всё сказал, что хотел! — Ли поднимается и, не прощаясь, уходит. Дневной зной уже сменился ночной прохладой, но ветерок не остужает разгорячённое лицо. В воздухе витает запах болотной травы, и Ли ищет глазами того, кто её курит. Завидев Дара, одного из наёмников, вздыхает. Ларес никогда не укуривался до такого состояния, приходит в голову сравнение, чтобы осоловело глядеть на остальных. Даже не напивался до полной отключки и объяснял это тем, что от лежания в луже собственной блевотины ещё никто не получил удовольствие. «А если ещё и обоссаться, позора не оберёшься», — добавлял он. Дар остановиться не мог. Тем лучше, что он пришёл сюда и укурен до беспамятства. Возле часовни, по крайней мере, не ошивается. Ли едва успевает спуститься с порога на землю, когда его зовёт Корд: — Есть проблема! — И машет рукой, подзывая. Тот никогда себя так не вёл, даже не подсылал никого обсудить важные вещи, а приходил в дом. Корда Ли успел хорошо узнать и в верности не сомневался, поэтому отправился на зов. Судя по пустой полянке, где наёмники тренировались, тот позвал в тихое место, чтобы побеседовать без свидетелей. Даже от стены дома увёл, под открытое небо и подальше от деревьев. — Выкладывай, что у тебя, — затребовал Ли. Корд опустил голову, посмотрел на него исподлобья и, пригладив усы, казавшиеся на его широком лице тонкими, процедил сквозь зубы: — К часовне не ходи. — И сощурил глаза. Понизив тон, добавил: — В колонии мне всегда было срать на чужие шашни. Оно и понятно: баб нет, поэтому развелось дырявых. Но сейчас-то чего? Крестьянки-то юбки задирают, только помани. — Он шумно вздохнул. — Башку-то не теряй, генерал. Насколько помню, ты и так чудом остался с ней на плечах. Ли слишком хорошо знал Корда, чтобы понять — тот позвал его не для того, чтобы упрекнуть, а чтобы предупредить. — Кто пасёт? — уточняет он. — Хрен его знает, — отмахивается Корд. — Я с жополизами Сильвио дружбу не вожу, чтобы знать их по именам. Не наш человек — значит, его. Даже уханье совы звучит громче, чем его голос. Ли не только не зол, но даже не разочарован, напротив, его радует, что Корд заметил слежку. Один верный человек ценнее мешка золота. А если ещё и спускает с небес на землю, то дороже целой горы магической руды. После разговора с Кордом Ли идёт к Текле в надежде урвать ужин, если проглоты-наёмники всё не сожрали. …и удивляется, застав на кухне Лареса. Тот как ни в чём не бывало точит лясы с Волком, своим бывшим подчинённым, и машет рукой, приветствуя. Ли кивает и делает вид, будто за день они видятся впервые. Свободных столов, увы, нет: появление старого приятеля по колонии вызвало оживление. Ли по выражению «Живучий сукин сын» понимает, о ком речь. Он находит табурет и подсаживается к компании так, чтобы находиться от Лареса близко, но не до неприличия. Они говорят о многом — и одновременно ни о чём. Уж кто, а Ларес, урождённый жулик, умеет заговаривать зубы, когда ему это выгодно. Как пить дать заметил слежку. Он стучит пальцами по столешнице. Этот звук давно перестал раздражать. Ли видел подобных Ларесу жуликов насквозь, и в самую первую встречу — не издалека, а во время делового разговора — в колонии тот ему не понравился: прищуром, хитринкой во взгляде и длинными, чрезмерно подвижными пальцами. А уж слишком вольготная поза для тесной, сколоченной из досок убогой хижины и вовсе породила желание взять за шкирку и вышвырнуть вон. — Говори, зачем пришёл. — Ли хотя и вытирал голую грудь сухой тряпкой — Ларес застал его поливающим себя водой из ведра, — но глаз не спускал. Кусков руды у него было мало, но не хотелось бы, чтобы грязный вор её спёр. — Зачем? — цокнул тот языком и постучал по столешнице. — А вот зачем: Гомезу не по душе твоё умение собирать вокруг себя умелых в бою ребят. Ты, конечно, рожи разбиваешь на загляденье лихо, но забываешь: в колонии немало тех, кто способен перерезать глотку, пока ты будешь во-от здесь… — он пнул ногой худую кровать, — спать. Как Ли ни отмахивался от вопросов, за что его упекли в колонию, но спрятаться от прошлого не смог. Кто догадался или узнал его, он не выяснял, но слухи расползлись очень быстро. Он поймал себя на том, что замер, почувствовав взгляд карих глаз на плече с татуировкой. — То есть Гомез подослал жополиза предупредить, что с ним шутки плохи, — усмехнулся Ли. Заветное: «Проваливай!» — он добавить не успел. — Я что, по-твоему, настолько мелкая сошка, чтобы бегать по дурацким поручениям? — Лицо Лареса побагровело и едва ли не слилось с цветом его доспехов Призрака. — Ну, раз не хочешь слушать, неволить не стану. — Он поднялся. — На твоём месте я бы не упускал возможность обрасти полезными знакомствами. А если тебя претит, что меня упекли сюда за мошенничество, то… — он подошёл очень близко — почти до неприличия, обдав запахом вина, — и ты в колонии очутился не за то, что королю не понравились твои глаза. Ли успел подумать над предложением до того, как Ларес пересёк хижину. А вот бросить: «Стой!» — не успел: тот его опередил: — Если хорошо подумаешь над моими словами, зови. Только учти раз и навсегда: я лучше позволю присунуть в свою жопу, чем буду лизать чужую! — И скрылся за дверью. Ли ловит себя на том, что не слушает травимые подошедшим Джарвисом байки, а размышляет, куда повернула бы его жизнь, если бы он отверг предложение Лареса. Пришлось бы спать с одним открытым глазом и навострённым улавливать каждый шорох ухом, но к этому не привыкать. Постоять за себя Ли всегда умел, и один — или даже несколько — труп послужил бы предупреждением остальным, что с ним шутки плохи. Если бы Ли и Ларес не нашли общий язык, неясно, родился бы Новый лагерь или нет. Но и связи, куда более крепкой, чем даже не интрижка, а сброс накопившейся похоти, не случилось бы. Следовало ожидать, что однажды Сильвио заметит её. Ли скрипит зубами и отпивает принесённый Теклой шнапс — прямо из горла. Округливший глаза Джарвис не смеет возмущаться, когда он забирает всю бутылку и удаляется. Прочь… …чтобы не выдать свои чувства взглядом или неосознанным жестом.