Надвое

Ли никогда не любил благодарности, поэтому отмахивается от рассыпавшейся в них крестьянки: — Не сто́ит! Полевой хищник не отнял много сил. Пара ударов топором — и он валяется пластроном кверху. Он мёртв, но конечности, точнее, то, что от них осталось, подрагивают, а из трещины в панцире вытекает вязкая жижа. — Ну как же — не сто́ит! — Дородная крестьянка заламывает руки. Вырез льняного платья глубок, а грудь хороша — для любителя пышных форм, разумеется. — Вы, считай, только что спасли мне жизнь. Может, заглянете вечерком? Угощу сочным окороком и молоком. «Уж не её ли тряпки утащил Ларес?» — мелькает мысль. — Э-эй, Онар, вообще-то, им платит, чтобы нас не донимали эти… — крестьянин, в противовес женщине низкорослый и щуплый, пинает тело полевого хищника, — жуки. — Ты-то с чего вдруг распоряжаешься моими припасами?! — возмутилась женщина. Ли спешно вытирает лезвие. — Я отказываюсь от предложения! — прерывает он спор и спешно удаляется. День, как и остальные в последнее время, знойный. Пахнет спелой пшеницей. Знакомо. Когда-то Ли сам жал её и увязывал в снопы. А когда брал цеп, ему казалось, что в его руках оружие. Время прошло, в жилистых руках теперь отнюдь не тяпка и не цеп, а топор, выкованный одним из лучших кузнецов Нордмара — подарок короля (хоть как-то отблагодарил этот ублюдок своего верного генерала). Ли давно осознал, что, если бы не работал с утра до ночи в поле, его мышцы не нарастили бы силу. Ферма Онара напоминает ему его родину — пшеницей, блеянием овец и трудягами-крестьянами. Оттого ему временами кажется, будто он вернулся домой и вот-вот получит хлыстом по ногам — за то, что гуляет в то время, как остальные работают. Не огребёт… …потому что давно вырос из крестьянского мальчишки и даже успел высоко взлететь — и больно упасть. Теперь не за ним, а ему надо приглядывать за своими людьми, и он замечает кучку наёмников, сидящих в тени яблони и бросающих кости. Он подходит к ним: — Ну-ка разошлись! Полевые хищники лезут изо всех щелей, — бросает он бездельникам, в одном из которых узнаёт своего человека. Его люди перенимают дурное у Сильвио и его сброда… Ли глядит в бородатое лицо Фестера и ждёт, что тот огрызнётся, дескать, «его главарь такого распоряжения не давал» — уж слишком красноречив брошенный исподлобья сердитый взгляд. Этого бездельника временами приходилось поколачивать — однажды это сделал сам Ли, после поручал это кому-то из своих людей, — чтобы понял, кто здесь главный. — Ну и с чём предлагаешь идти на поля? С этой зубочисткой?! — Фестер машет дубинкой, свежей, совсем недавно выструганной. Понятно: кто-то его поколотил и отобрал не только оружие, но и деньги. Или он пропил монеты, и теперь ему не на что купить у Беннета оружие. Кого он достал, Ли не уточняет. Главное — остальные разошлись, а от слабака Фестера всё равно никакого прока. Ли продолжает путь, на ходу размышляя, что сейчас творится в городе в то время, как Ларес развлекался с ним. Тот нашёл себе смену, сам сказал. Он помнит Хоринис ещё с тех времён, как ступила с корабля на берег его нога — тогда ещё военного наместника, прибывшего по поручению самого короля. Низенькие дома Портовой части напомнили Ли его в бытность рекрутом. После они сменились более высокими и добротными Торгового квартала… …а ратуша как нельзя лучше подходила генералу. Ли в то время не думал не гадал, что однажды ступит на берег Хориниса не как королевский наместник, а заключённый, закованный в кандалы. Он вскидывает голову, приставляет ко лбу ладонь козырьком и глядит в небо. Как генерал в город он уже не войдёт… Как преступник — тоже.