Бунт

Пока стюард собирал остатки обеда и выходил, Катце напряжённо следил за экраном камер наружки. — Ваши неприятели точно знают, в каком из номеров вы скрылись? — спросил Рауль. — Не думаю, — ответил Катце, садясь в кресло подальше от него. Как будто это могло помочь стереть из памяти недавнюю сцену с купанием. Когда Катце сел на борт ванны, как просил Рауль, стало ещё хуже. — Я не пользуюсь губкой, — внезапно сказал Рауль. Катце не успел вздохнуть с облегчением, как он добавил: — Рука намного мягче. Воспользуйтесь ею. Это было чёрт знает что. На него даже просто смотреть было трудно, а тут… «А ты ещё и предлагал ему массаж! — мысленно взвыл Катце. — А он вот так, совершенно голый, лёг бы на спину и уставился прямо в душу». Это был не потерянный Гай, который меньше всего думал о чём-то чувственном. И не развратный стонущий пэт, вызывающий раздражение. Если бы Рауль Мара просто смотрел, было бы полбеды. Но он смотрел, поедая, зовя, насмехаясь… как несъедобное блюдо, которое роскошно выглядит и пахнет. Смотри, трогай… и страдай. Он играл. Он ждал. И надо было не разочаровать его. Катце налил на ладонь немного ароматного мыла, чьего запаха даже не почувствовал, и прикоснулся к рельефному белому плечу. — Вы не ответили на вопрос, — попытался он отвлечься разговором. — У меня врождённый порок, — сказал Рауль. — Но не хожу совсем недавно. Недавно. Вот как. — А неспособность чувствовать… — Катце запнулся. Зря спросил. И дело было не в Рауле, а в нём самом, потому что в этот самый момент его намыленная ладонь медленно скользила по белой рельефной груди. Мысли сразу приняли ненужное направление, а взгляд невольно потянуло под воду. Получилась отличная подножка самому себе. — Тоже, — коротко ответил Рауль. Рука замерла на полпути к шее, под «химерой» кровь прилила к щекам. — Тоже недавно? — внезапно охрипнув, спросил Катце. — Тоже врождённый порок, — уточнил Рауль. — Давно. Сколько себя помню. Катце украдкой облегчённо выдохнул. Видимо, парень извращенец. Кому-то для удовлетворения нужно трахаться, кому-то пускать кровь в борделе, а ему — дразнить и смотреть. Каждому своё. — А вы? — внезапно спросил он, и его взгляд как будто вонзился ещё глубже. — Что случилось с вами? Вы тоже говорили о неспособности чувство... Катце издал неопределённый звук и вдруг закашлялся. — Никогда не думал, что кто-то когда-то об этом спросит, — сдавленно сказал он. — Откровенность за откровенность. — Детская травма. Вынужденная операция. Так давно, что даже не помню. Казалось, взгляд Рауля ощупывает все внутренности в поисках места, о котором идёт речь. — Надо же, — задумчиво произнёс он. — У нас неожиданно оказалось что-то общее… кроме имени. В Эос приходилось видеть всякое, но даже самые интимные моменты ухода за пэтами и самые развратные секс-вечеринки не заставляли лицо гореть, а сердце трепетать. Для этого Рауль Мара не делал ничего. В его голосе, взгляде и выражении лица не было и намёка на соблазнение. И сейчас, когда он повернул подлокотник кресла, превратив его в подобие рабочего стола со встроенным терминалом, тоже не было ничего, что бы навеяло мысли о его руках… сильных? мягких? Катце сел поглубже в кресло и закрыл глаза. Когда это случилось? Когда пришла первая мысль о том, что его тело живое и тоже может чувствовать? Ведь не тогда, в темноте Нил Дартс, когда в него грубо ввинтился чужой палец? И не на узкой кровати, где ощущалось каждое движение Гая? И точно не в ванной Рауля Мары. Наверное, это случилось намного раньше — когда пришло осознание, что гордый танагурский блонди Ясон Минк превратился в одержимого сексоголика. Если искусственное тело не помешало блонди находить в близости удовольствие и стремиться к ней, то живое, пусть и неполноценное, тело бывшего фурнитура точно должно быть на что-то способно. Катце вздохнул. Рауль отвёл взгляд от яркого пятна в белом кресле и развернул миниатюрный голоэкран. «Рауль Ренна» — пальцы будто сами напечатали это имя в поисковой строке. Во всеобщей сети нашлось больше ста двенадцати тысяч человек с таким именем. Рауль расширил критерии поиска, и вот наконец с голоэкрана на него уже смотрел знакомый зеленоволосый парень, вполне законопослушный гражданин Содружества, ничем, кроме одежды, особо не примечательный. Род занятий — владелец небольшой компании, оказывающей посреднические услуги при заключении сделок. Что настолько важное мог узнать посредник, чтобы на него устроили охоту? Рауль свернул профиль Ренны и открыл генетическую карту Мираны Ви. Пока на свет рождалась новая личность — маска «Химера», документы, пальцы и репутация, — он продолжал изучать загадочную ДНК. Такой странный, невообразимый, невозможный дефект генов ему никогда раньше не встречался. Интуиция учёного подсказывала, что эта внезапная мутация — не случайность, не уникальное явление, а предвестник чего-то грозного, масштабного, появившегося неизвестно откуда. До Тритона осталось шесть бортовых суток. В космопорте столицы Рауля будут ждать, чтобы переправить туда, где он сможет спокойно работать, где никто не будет его искать. Хотя никому не придёт в голову искать того, кто погиб. Конечно, Танагура проведёт своё расследование, но побег не заподозрит. Ведь преданность элиты Юпитеру непоколебима. Рауль — не исключение, просто он единственный, кто дерзнул быть преданным издалека. А единица, выпавшая из идеальной системы Юпитера, уже наверняка заменена. Принят ли новый биотехнолог так же, как замена Ясона, — как ни в чём не бывало? Выглядит так же, как его предшественник, или иначе? Шутит ли Гидеон с ним так, как будто перед ним Рауль? В дальнем кресле появилось движение. Рауль сдержал улыбку. Парень оказался забавнее, чем можно было предположить. Развязность в нём странным образом сочеталась с застенчивостью. Как бы хорошо он не держал лицо, жесты и взгляд выдавали. Он как будто не имел сексуального опыта и не привык к виду обнажённого тела, прятал взгляд и напускал на себя равнодушный вид, но украдкой продолжал рассматривать Рауля. Наверное, если бы Рауль всё-таки не удержался и рассмеялся, то парень от смущения потерял бы сознание. Насчёт невозможности чувствовать телесное удовольствие он наверняка соврал, чтобы подстроиться. Но если он и правда нечувствителен, то… даже жаль… О травме и операции он как будто говорил правду — появившаяся в глазах грусть вряд ли была напускной. Похоже, приём ванны напугал его настолько, что после этого он забился в глубокое кресло и за последние пару часов не издал ни звука — с серьёзным выражением лица смотрел в одну точку и о чём-то напряжённо размышлял. Вдруг он заметил, что за ним наблюдают, и тут же преобразился: вызывающе глядя на Рауля, съехал по спинке кресла немного вниз и вытянул вперёд длинные ноги в невообразимо жёлтых ботинках. Явно привычным жестом запустил пальцы в зелёные волосы и, как и днём ранее, попытался их прочесать, но неожиданно наткнулся на резинку — так, будто ещё не привык к новой причёске. — Слушайте, — вдруг заговорил он, явно стараясь придать тону фамильярность, — я представляю, как вас корёжит от моего вида. Уверяю, если бы я не боялся вылезти из номера, то с удовольствием купил бы пару тряпок, более приятных вашим глазам. Мне не помешали бы и другие вещи, а то я, кроме кредиток, ничего с собой не захватил. — Закажите примерку в номер, — бросил Рауль, — это одно из удобств первого класса. Не буду вам мешать. Рауль развернул кресло и направился в спальню — там наконец-то будет можно с него встать. Спустя час, когда он вернулся в гостиную, там было пусто, а из ванной доносился шум воды. Видимо, и примерка, и покупка состоялись: на кресле, где до этого сидел Рауль Ренна, лежала аккуратно сложенная новая одежда неожиданно спокойных цветов: серого, синего, чёрного. Будто насмехаясь над их невзрачностью, рядом на подлокотнике висели тщательно расправленные ярко-синие брюки, похожие на оперенье экзотической птицы, и ослепительно жёлтая куртка, из-под которой выглядывал край белой майки. «Живи на полную» — пожалуй, эта надпись тоже сыграла свою роль. Её Рауль заметил даже раньше, чем остальные детали образа неожиданного гостя. Она манила, как неоновая вывеска, как яркая этикетка на товаре. Приблизившись на своём кресле к разноцветному вороху, Рауль вытянул майку из-под куртки. Надпись была не просто яркой — она ещё и блестела и переливалась. Что за характер нужно иметь, чтобы из огромного разнообразия одежды выбрать именно это? Вдруг раздался тихий шорох: не удержавшись поверх гладкой ткани брюк, куртка соскользнула на пол. Рауль поднял её и встряхнул, чтобы расправить. На пол с тихим стуком упала небольшая бутылочка белого цвета — наверное, выпала из кармана. Рауль подхватил её и замер, заметив на белом пластике надпись «Крем для смягчения кожи» и логотип — две тонких чёрных линии, образующих очертания губ. Точно такая же бутылочка сейчас лежала у него в спальне, в ящике прикроватного столика — в ней находился контактный гель для крепления маски и «пальцев». Рауль открыл её и выдавил капельку на палец. Прозрачная полусфера без цвета и запаха совсем не была похожа на крем, зато очень напоминала содержимое его собственного флакона. Внезапно шум воды в ванной стих. Рауль быстро сунул бутылочку себе под одежду и вернул на место сначала майку, а поверх неё — куртку, постаравшись максимально повторить прежнюю картину: несмотря на внешний вид, в Рауле Ренне ощущался педант.

***

Катце старался не смотреть на Рауля, но кожей чувствовал его обжигающий взгляд. — Зачем ты это делаешь? — наконец отважился спросить он. — Делаю что? — с невинным видом проворковал Рауль. — Так смотришь, — хрипло сказал Катце, — и заставляешь смотреть на себя. Ты видишь, как мучительно это для меня, но всё равно делаешь. Зачем? — Почему это мучительно для тебя? — спросил Рауль. — Потому что... — каждое слово давалось Катце с большим трудом, — потому что ты дразнишь тем, что мне недоступно. — Дразню? — будто издеваясь, переспросил Рауль. — Что тебе недоступно? Катце бросил на него быстрый взгляд и пробормотал: — Ты знаешь. — Не знаю, — возразил Рауль, — но попробую угадать. Он придвинулся ближе, погладил по щеке и поцеловал — коротко, легко, но даже этого хватило, чтобы почувствовать… почувствовать... — Это? — спросил он, отстранившись. — Я угадал? Катце кивнул. Рауль поцеловал снова, погладил шею и вдруг провёл пальцем вдоль линии маски. Катце будто пронзило ледяной иглой, и прежде, чем он успел помешать, Рауль зацепил край маски и сорвал её. Катце вздрогнул всем телом и проснулся. Мягкий полумрак номера уже начал рассеиваться: наступало бортовое утро. Чёртов сон! Катце прощупал лицо. Он носит «химеру» шесть дней, не хватало, чтобы сон оказался вещим! Он встал с постели и пошёл в ванную, на полпути остановился и вернулся за курткой. Заперев дверь, он сначала принял душ, а потом, снова надев чёрный халат, подошёл к зеркалу и тщательно осмотрел лицо. Маска сидела безупречно, лишь у границы волос надо лбом наметился край, длиной не больше миллиметра и совершенно незаметный, если не знать, куда смотреть. Иногда даже миллиметр может оказаться роковым. Катце взял куртку, сунул руку во внутренний карман и похолодел: флакона с контактным гелем не было. «Нет. Не может быть», — первое, что пришло в голову. Катце обшарил карман за карманом — с тем же результатом. Он неверяще уставился на своё отражение. Гель не мог исчезнуть. Если его нет в куртке… он может оказаться в кармане брюк. Это абсурд, потому что Катце сразу определил для каждой вещи своё место, а в таких вопросах он всегда точен. Но вдруг — в спешке, задумчивости или по рассеянности? В это верилось с трудом, но так оставалась хоть какая-то надежда. Потому что, если флакон и правда исчез, это было равносильно катастрофе. На всякий случай Катце снова проверил все карманы и с тяжело, почти болезненно бьющимся сердцем помчался к креслу, где оставил брюки. Геля не оказалось ни в карманах, ни в кресле, ни на полу. Ледяные объятия страха — не метафора, это реальное ощущение, когда осознание катастрофы холодит кожу, делает её влажной, липкой и сушит рот. Куда мог деться флакон? В ванной Катце оставить его не мог, где-то потерять — тоже, ведь он не покидал номер. Не мог ли флакон выпасть и затеряться среди новых вещей, которые стюард унёс обратно? В таком случае он уже вернул бы, к тому же это был андроид, уж ему-то крем точно ни к чему. О стюарде, доставлявшем еду в номер, вообще не стоило думать. Катце снова осмотрел кресло и пол вокруг. На всякий случай перевернул постель и всю новую одежду. Флакон исчез. И остался один-единственный вариант, куда он мог деться. Катце подошёл к двери в спальню и, не дав себе времени испугаться, открыл её. Было ли опасение, что Рауль запирается на ночь? Была надежда, что нет? Скорее всего, и то, и другое сразу. Рауль не спал — полулежал в постели, накрытый покрывалом до талии, и смотрел на голоэкран портативного компьютера. Увидев Катце, он совсем не удивился, молча свернул экран, отложил компьютер на прикроватный столик. — Надеюсь, вы не решили всё-таки претендовать на мою кровать, — сказал он. Это явно было не всерьёз. Рауль смотрел прямо, чуть насмешливо, затягивающе, как тогда, в ванной. Смотрел так, что подкашивались ноги. Не затем ли он забрал флакон, чтобы создать эту ситуацию? Чего он ждёт, что его будут смущенно просить или нагло соблазнять? Чего именно он хочет? Катце сделал глубокий вдох и медленно двинулся к кровати. — Думаю, — голос прозвучал достаточно низко, — она слишком велика для одного. Катце дошёл до кровати и опёрся на неё коленом. Следующим был ход Рауля, но он почему-то молчал — наверное, ждал, что будет дальше. Катце тряхнул распущенными волосами и медленно наклонился к нему, глядя прямо в глаза. — Ты хотел, чтобы я пришёл, — слегка охрипшим голосом сказал он. — Ну, вот я. Рауль продолжал издевательски смотреть и молчать. Казалось, его не впечатлили ни появление Катце в спальне, ни его поползновения, ни внезапное обращение на «ты». Было совершенно непонятно, что делать дальше — разве что продолжать игру. Катце наклонился ещё ниже, опёрся на постель рукой, потом другой и, не отводя взгляда, потянулся к Раулю. — Может, теперь скажешь, чего именно ты хочешь? — прошептал он. «Какого чёрта ты делаешь?!» — вопил внутренний голос, но было поздно отступать. Рауль не отвечал, но его взгляд потяжелел. — Ты взял кое-что моё, — неожиданно низким голосом сказал Катце. — С какой целью? Ты хотел, чтобы я пришёл? Я здесь. Ты собирался предложить обмен? Я тебя слушаю. Рауль медленно протянул руку к прикроватному столику, вынул из ящика хорошо знакомую белую бутылочку и продемонстрировал её Катце. — Ты говоришь об этом? Он тоже перешёл на «ты» — разделявшая их дистанция в одночасье схлопнулась. — Да, об этом, — ответил Катце. Он подался вперёд и теперь стоял на четвереньках, запоздало вспомнив, что под чёрным шёлком халата ничего не надето. Рауль дразняще погладил бутылочку пальцами. — Не странно ли, — тихо, будто по секрету, сказал он, — что, в спешке убегая из номера, ты захватил с собой именно крем для лица? Конечно, странно. Как и контактный раствор для линз со сканом сетчатки во флаконе с надписью «Глазные капли», но его Рауль, видимо, не нашёл. — Не странно, — подражая его тону, ответил Катце, — когда имеешь привычку носить его в кармане, потому что страдаешь от сухости кожи. — Разумеется, — так же тихо сказал Рауль и протянул руку. Стараясь не коснуться его пальцев, Катце осторожно взял бутылочку и облегчённо выдохнул. Внезапно Рауль схватил его за запястье и стиснул с такой силой, что бутылочка упала на постель. Он потянул руку Катце к себе, чтобы рассмотреть поближе. — Сухость кожи? Хватка на запястье ослабла, и большой палец Рауля легко прошёлся по ладони. Катце попытался отдёрнуть руку, но Рауль удержал и угрожающе сверкнул глазами. Палец снова легко погладил ладонь, и от этого простого движения вдоль позвоночника пробежала дрожь и задержалась где-то в районе копчика. — У тебя очень мягкие руки, — еле слышно сказал Рауль. Подушечка его большого пальца легла в ложбинку ладони и сделала лёгкое круговое движение. У Катце вырвался судорожный вздох. — Пальцы изящные, — продолжал говорить Рауль. Теперь он один за другим поглаживал кончики пальцев так, что хотелось стонать. — Твои ли они? В голове мутилось от непривычных ощущений, и смысл слов ускользал. Палец Рауля снова поглаживал ложбинку в центре ладони. — Перестань, — пробормотал Катце и попытался отнять руку у Рауля, но тот только крепче сжал её. Кисти рук у него были крупнее и пальцы длиннее. — Перестать что? — спросил Рауль, не прекращая поглаживаний. — Перестань так делать, — повторил Катце. Палец Рауля медленно очертил ладонь. — Это? — Теперь он гладил впадинку в её основании. — Прекрати! — Катце резко дёрнул руку, но Рауль держал слишком крепко. Его глаза снова сверкнули. — В чём дело? Тебя волнуют мои прикосновения? История с твоей неспособностью испытывать удовольствие — такая же фальшивка, как и рассказ о том, что тебя преследуют, чтобы выведать чужие секреты? А может, у тебя просто хотят отобрать то, что украл ты? — Нет, — выдохнул Катце и, закрыв, глаза, добавил: — Хватит. — Что ты чувствуешь? — внезапно спросил Рауль. — Это сексуальное удовольствие или нет? — Я не знаю! — прошептал Катце и всхлипнул, почувствовав, как ладони коснулись тёплые губы. Голова обессиленно опустилась. Сексуальное или нет, но это было удовольствие — неожиданное, новое, пронзительное ощущение. — Что ты чувствуешь? — повторил Рауль, щекоча ладонь губами и тёплым дыханием. Катце согнулся ещё ниже, почти касаясь лицом постели. — Что? — донёсся шёпот Рауля. — Скажи. В ладонь упёрся влажный кончик языка. Катце зажмурился. — Не знаю. Я никогда не чувствовал такого. Плевать, как это прозвучало. Плевать на униженно-рабскую позу. Плевать, что на самом деле думает Рауль. Только пусть не отпускает. Язык ткнулся в щель между средним и безымянным пальцами и начал бесстыдно имитировать движения, как при соитии. — Ты так плохо себя знаешь? — наконец прошептал в ладонь Рауль. Катце собрал остатки сил и поднял голову. — А сам ты хорошо себя знаешь? Можешь точно сказать, на что способен прямо сейчас? Что-то мелькнуло во взгляде Рауля, и в следующую секунду Катце полетел прямо на него. Рауль дёрнул его на себя и, поймав, тут же подмял под себя. Теперь Катце лежал на спине, а Рауль нависал сверху. Доигрался. Рауль наклонился и на секунду завис в нескольких сантиметрах от лица Катце, а потом коснулся его губ своими, легко, лишь слегка задевая, и потёрся ими, будто смахивая невидимую крошку. Потом, будто проверяя, заглянул в глаза и поцеловал уголок рта, без нажима, без жадности — коснулся губами и кончиком языка. Насколько же чувствительна кожа лица, если даже сквозь маску ощущения настолько острые, что хочется скулить. Как странно — столько лет обладать такими чувствительными точками, но концентрироваться на отсутствии члена. Язык Рауля погладил губы, неглубоко ткнулся между ними и мягко выскользнул наружу, потом повторил оба движения, и опять. Был ли это секс? Да! Рауль мягко, но настойчиво и откровенно трахал языком рот Катце, всё теснее прижимаясь к нему губами. Он не делал бы этого, если бы не хотел. Значит, хотел, и от этого удовольствие было ещё острее — до коротких стонов, до дрожи в теле, до тяжести внизу живота и выпрыгивающего из груди сердца. И это был всего лишь рот. Рауль как будто уловил эти мысли — просунул руку под шею Катце, чтобы контролировать его, а другой начал развязывать пояс халата. Это было уже серьёзно. Катце перехватил его руку и взвыл, чтобы прервать поцелуй. — В чём дело? — Рауль испытующе смотрел в глаза. — Остановимся на этом, — задыхаясь, прохрипел Катце. — Нет. Ничего себе! — Ты же не будешь меня насиловать? Само предположение отдавало абсурдом. Рауль, инвалид с аристократическими манерами, просто не сможет… — Это не понадобится, — ответил Рауль, наконец справившись с поясом халата. Конечно, не понадобится, ведь он прекрасно видел, что от его ласк плывут и тают. Теперь стало страшно. Если бы в узком туннеле Нил Дартс у Катце не обнаружили члена и яиц, то в лучшем случае жестоко изнасиловали бы и избили до полусмерти, а в худшем — убили. Страх, который Катце там испытал, был никак не связан со стыдом. Сейчас, с Раулем, это был страх иного рода: увидеть отвращение на его лице, стать отвергнутым, после чего и самому захочется убиться. Как можно было дать согласие на секс с Раулем Марой, имея такое увечье?! Катце перехватил руку Рауля в нескольких сантиметрах от своего паха и прохрипел: — Ты говорил, что тебя не интересует секс, что ты не можешь чувствовать… — Ты будешь чувствовать за нас двоих, — прошептал Рауль в переносицу, снова приласкав кожу тёплым дыханием. Удерживать его руку стало труднее. Признаться — страшно, но позволить ему всё узнать самому — ещё хуже. Сейчас. — У меня нет члена.