Мой парень - Фей

Раскладывая вещи и личные принадлежности в шкафу своей комнаты, Чонгук зависает с очередной стопкой в руках, слепо глядя перед собой. В голове рой мыслей, они борются за первенство, толкают в пучину то сомнений, то желаний, нескромно пробуждающихся внутри. Замирая где-то между, Гук хочет сорваться с места и бежать. При том одновременно — из этого дома, и наоборот, здесь же, в объятия бизнесмена, с титаническим терпением относящегося к этим непрекращающимся метаниям. — Помочь? — низкий голос обволакивает теплотой и уверенностью, неизменно вызывая лёгкую дрожь в теле. Юноша оборачивается, не двигаясь с места. На его лице отчётливо проступают тени сомнений и мольба о помощи. Совсем не с вещами. Жалостливо изогнутые брови, измученные терзаниями волнений губы. Тэхёну требуется пару секунд, чтобы оценить масштаб бедствия и смело шагнуть вперёд. Одежда исчезает из рук. Окаменевшее тело обвивают и греют жаром чужого. Шумно выдыхая беспорядок из своей головы, Чон опоясывает талию мужчины, расслабляясь в его надёжных объятиях. Скользящая по спине вверх-вниз ладонь, поглаживая, прогоняет остатки сомнений. — Ты в любой момент вправе уехать отсюда. Твои вещи здесь не обязывают ни к чему. Просто теперь ты спокойно можешь остаться, но только если это будет желанным решением, — закрывает вопрос страхов Тэ, так и не выпуская своего храброго, но слишком настороженного мальчика из рук. Зная историю Гука, что ему пришлось пройти, Тэхён не имеет даже мыслей о том, чтобы обвинять его за эти метания. Сухой отчёт о жизни парня дал возможность понять его, но ежедневные диалоги, общение, так легко перетекающее с темы на тему, гораздо больше открыли для господина Кима. Они показали из чего соткан Чонгук. Что из своего прошлого он сделал частью личности. Какие реакции выбрал добровольно, в каких застрял, как в тюрьме. И Тэ, как никогда, хочет помочь юноше ощутить ту самую точку опоры, ту поддержку, которой становится для него. Он хочет, чтобы Чон был так же уверен в себе, как Тэхён в нём. Поздним вечером, засыпая в кровати, что ещё непривычно называть своей, Гук рассматривает ночную мглу сквозь огромное окно в потолке и размышляет о том, что чувствует себя в безопасности. Ему кажется, что он скинул тяжёлый груз с юных плеч и готов побежать по своему жизненному пути гораздо быстрее и легче, чем до. Даже дерзость, впитавшаяся в него самозащитными иглами, растворяется. Оказывается, не надо выставлять свои шипы, если нет повода обороняться.

***

Стремительно летят дни, наполненные новизной ощущений, заботой без давления, новыми знаниями и всё разрастающимися, ещё не до конца осознанными чувствами. Но каждый оставляет след в памяти. Первое утро в доме господина Кима. Трепет, волнение и столь ценный уют, которым его окутывают. Интересный опыт участия в отборе снимков будущего мероприятия для рекламы новой коллекции. Совместные просмотры фильмов и аниме, где каждый раз эмоции больше от общности интересов, от ощущения близости по духу, чем от сюжетов. Аромат кофе, каждое утро заботливо приготовленный руками, тепло которых помнит кожей, всё так же мурашками. Участие в фотосессиях, обязательные по контракту с агентом, а после них — торопливо мчать поближе к тому, кто, он знает точно, ждёт. Рестораны, неизвестные ранее блюда и кухни мира, открывающие новые вкусы и желания — путешествовать, узнавать мир. И взгляды Тэхёна, что разгораются едва сдерживаемым пожарищем, вынуждают застывать и отчаянно прятать рвущуюся наружу жажду. Чонгук мечется между ощущениями, что он попал в какую-то классическую сказочную дораму, которые так любит смотреть Чимин, и что его жизнь кардинально меняется, и это не шутка. Он испытывает огромное чувство благодарности к мистеру Киму. А ещё нешуточное влечение, которого стыдится. Каждый вечер, закрывая глаза, укладываясь в своей кровати, он не может сдержать улыбку, вспоминая приятные моменты ушедшего дня и в каждом из них — Тэ. Пряча смущение в подушку, он просыпается по утрам с неудовлетворённым возбуждением, которое ожидаемо мучает его. Впервые в своей жизни Гук ощущает себя по-настоящему свободным. Ему не навязывают выбор, не принуждают ни к чему, всегда оберегают. Ценные советы и мудрый опыт, которыми щедро делится миллиардер, помогают развитию, пусть ещё не так очевидно. Чон впитывает всё новое, как губка, под чутким руководством бизнесмена учится думать о последствиях своих решений, а главное — цельно видеть их. Не хочешь ходить на пары? Без проблем. Но что скажешь брату? Готов нести ответственность? А чем займёшься? Хочешь поспать подольше и взять дополнительный выходной? Пожалуйста. Но помни, что на следующий этап подготовки к рекламному проекту не возьмут, поучаствовать в последних штрихах не дадут. Это не наказание, это выбор. И Чонгук учится выбирать не на эмоциях, а вдумчиво. Учится нести ответственность, ощущая поддержку, если вдруг не справится. Те перемены, что остаются для мальчика почти незаметными, совершенно очевидны для мужчины, наблюдающего за ним с теплотой и неприкрытым желанием. Чон расцветает на глазах. Крепчающая уверенность расправляет атлетические плечи; сияет в глазах, которые всё реже прячутся за панамкой; звучит в искреннем смехе, всё чаще срывающемся с красивых губ. С каждым днём Тэхён всё больше ощущает необходимость быть рядом с молодым парнем, ненароком покорившем не столько сердце, сколько душу. Бизнесмен даже задумывается о том, что верит в родственность душ. Ему хочется укрепить пока ещё тонкую нить связи между ними, сделать её осязаемой, сметающей все сомнения, вспыхивающие в юной голове. Приятные размышления о совместных планах на вечер прерываются, когда взгляд миллиардера цепляется за открывшуюся перед ним сцену. Его милый мальчик сосредоточенно готовится к предстоящей рекламной фотосессии, повторяет одобренные режиссёром движения и слова. Но рядом с ним, нагло нарушая личное пространство, отшивается какой-то хмырь. Хмырь лощёный, сияет дорогой одеждой, белоснежной улыбкой и глазами, под которыми очень хочется оставить фингалы. Паршивец опирается на подлокотник кресла молодой модели, так низко склоняясь к нему, что Чон морщится от дыхания, бьющего в нос. В руках Тэхёна сминается бумажный стаканчик. Остатки горячего напитка пачкают пол. Отшвыривая пострадавший стакан, Ким стремительно двигается к своему парню и упырю, осмелившемуся побеспокоить его. Не отводя холодного взгляда от жертвы, бизнесмен тянет руку, мечтая задушить ублюдка, но одёргивает себя, услышав мягкое, тёплое: — Господин Ким! Вы пришли… Гук подскакивает, огибая настойчивого ухажёра, мешавшего ему всю съёмку, и ласково улыбается подошедшему мужчине. Его мужчине. — Ты в порядке? — Тэ игнорирует удивлённый взгляд всех, включая нахала. Его зайчонок — самое важное. Все остальные подождут. — Да. У нас ещё один дубль, и скоро обещают отпустить, — улыбается юноша. — Отлично. Я подожду тебя здесь, — кивает Тэхён. Руки горят от желания обнять, прижать к себе крепко, спрятать от скользких, липких взглядов, прилюдно объявить «только тронь, обидь — будешь иметь дело со мной», но всё, что он может себе позволить, — коснуться взглядом милого лица и едва заметным кивком головы подтвердить, что рядом, что не уйдёт. Оставшееся время съёмки, вальяжно восседая на кресле, миллиардер не сводит глаз с единственно важного для него здесь человека, усмиряя свою ревность. Ему кроме Чонгука никто не интересен, а ведь на съёмочной площадке есть на кого посмотреть. Но Ким Тэхён игнорирует восторженные взгляды, которыми ощупывают его статную фигуру, флирт, которым пытаются привлечь внимание, и даже откровенные предложения. Он нетерпеливо барабанит пальцами по подлокотнику, с самоуверенной улыбкой замечая, как на этом простом действии зависает его скромный мальчик, как он лижет губки, покрытые тонким слоем блеска, и как блестят его глаза. — Стоп! Снято! Всем спасибо за работу! — долгожданный зелёный свет. Гордо поднимаясь со своего трона, походкой всё того же тигра, коим охотился на своего мальчика и раньше, Ким Тэхён приближается к замершему на месте Гуку. Вокруг все суетятся, поздравляют, спешат поскорее забрать свои вещи, расписаться в бумагах, чёрт его знает, что ещё сделать, и исчезнуть. Но для двоих в этом павильоне не существует больше никого. Изящные пальцы, мучительно отвлекавшие, касаются легко и нежно румянящейся щеки. Дыхание замирает, широко распахнутые глаза тонут в тёмном виски напротив. Чон ничего не слышит, кроме гулко бьющегося в груди собственного сердца. В голове сахарная вата и благодатная тишина, кроме отчётливого, яркого желания. — Домой? — тихо спрашивает Тэ. Слышно только им двоим. Но только слепцы не заметят того притяжения, что окутывает этих двоих, делая недосягаемыми для всего остального мира. — Да, — выдыхает шелестом парень, про себя добавляя «с тобой хоть на край свет». Они оказываются в машине так быстро, словно летели по воздуху, сквозь стены. Всю дорогу не могут перестать кидать взгляды друг на друга. Что за странное таинство? Ревность? Защита? Безмолвное «мой»? Опасность быть раскрытыми как пара и учинить скандал? Адреналин? Вопросы без ответов. У двоих, что уже в Lamborghini, даже и вопросов нет. Только ощущение накала. — Почему не сказал? — Тэхён ведёт машину, но то и дело кидает взгляды на бусинку, что, поджав ноги, спрятав руки в длинные рукава переодетой спешно водолазки, тихонько сидит на пассажирском сидении. — О чём? — Гук даже не скрывает, что залип. Чертовски сильно, бесповоротно, и больше не справляется. Изо всех сил держался. Но что он может против такой силы притяжения? — О том, что тебе надоедают настойчивые ухажёры, — хмыкает Ким. — Или понравилось такое внимание? — сжимает пальцы на руле до скрипа. — Ревнуешь? — прикусывает губу Чонгук. Они оба знают, что нет, не понравилось, что Гук не такой. Не отвечая на вопрос, миллиардер лишь давит педаль газа, увеличивая скорость автомобиля, и смотрит на дорогу. Пытается успокоиться. Он ни с кем не был так терпелив, осторожен, заботлив. Его натура эмпатичная, чувственная, но вспыльчивая, потому столько слухов вокруг, басней, сплетен. Держать на поводке свою страсть сложно. И отпускать надо так же плавно и постепенно, иначе сорвёт. — Я не давал поводов, — тихо продолжает юноша, рассматривая сосредоточенное лицо водителя, дотрагиваясь лишь взглядом до острых скул, упрямо сжатых губ. — Господин Ким, — тон голоса меняется, неуловимо пропитывается нотками добровольного поражения, — мне никто, кроме Вас, неинтересен. Я и не замечаю никого вокруг. Разве может кто-то сравниться с Вами? Плавно затормозить не выходит, как и выпускать из сильных рук поводок своих желаний тоже. Lamborghini останавливается у обочины, взвизгнув дорогой резиной. Шумный глубокий выдох — предупреждение, последний путь к отступлению. Но вместо побега Чонгук тянется ближе, касается, наконец, золотистой кожи и ведёт неспешную дорожку вдоль манящей столько времени скулы, к губам. Его ладонь перехватывают, тянут, обжигая поцелуем. Каждое прикосновение к подрагивающим пальцам скручивает тугой узел внизу живота. Облизывая пересохшие вмиг губы, Чон растекается по сидению, неотрывно следя за поцелуями, дорожка из которых поднимается выше, вдоль всей татуировки, по реке вен, к локтю. Едва находя силы, чтобы оторваться, Ким дышит тяжело, поднимает взгляд к маняще красивому лицу его мальчика и, немедля больше, зарывается ладонью в его волосы, притягивая ближе. — Останови меня сейчас, иначе я окончательно потеряю контроль, — хрипло признаётся миллиардер, опаляя дыханием искусанные в ожидании губы. Вместо ответа, отрицания, Чонгук сам преодолевает миллиметры оставшегося расстояния, невинно касаясь поцелуем жаркого рта. Они замирают оба на доли секунды, прежде чем распахнуть губы и души навстречу друг другу. Господин Ким целует умело. Дарит всю нежность, чередует со страстью, вырвавшейся на волю, ласкает разодранную кожицу, выписывает языком признания. Крепко удерживаемый в надёжных объятиях, Гук кладёт ладони на могучие плечи, сжимает их, прося не отпускать, иначе упадёт, рухнет, и не знает, встанет ли. Чона никто и никогда ещё так не целовал. Но он даже не может себе представить, что и миллиардер Ким Тэхён никого и никогда ещё так не целовал. Лишь недостаток кислорода вынуждает их отстраниться, но они не размыкают тесных объятий. Парень боится открыть глаза, боится, что сон. Но тихое, нежное: — Ты такой сладкий, зайчонок… Заставляет распахнуть веки и с улыбкой, смущением уставиться в янтарный омут. Тэхён с обожанием смотрит на юношу. — Вы тоже, господин Ким, о-о-очень…сладкий, — тихонько шепчет Гук, сжимая губы, чтобы не засмеяться. — Так и будешь со мной на «Вы»? А на «господина» у тебя кинк что ли, малыш? — усмехается Тэ, поглаживая румяную щёчку парнишки. — Тогда, скорее Daddy кинк? — задумчиво предлагает Чон. — Daddy? — пробует негромко, слегка меняя тон голоса. Мужчина рассматривает шкодливого юношу стремительно темнеющим взглядом. В брюках становится слишком тесно, а шуточки заканчиваются так же быстро, как банановое молоко, которое Гук пьёт залпом. Бизнесмен толкает язык за щёку, слегка наклоняет голову в бок. — Если хочешь продолжить в том же духе, — низким голосом предупреждает он, — будь готов к последствиям, зайчонок. Я слишком долго держался. И отпускать тебя не намерен. Волна жара окатывает всё тело, разрядами тока будоража гормоны и вспыхивающую похотью кровь. Чонгук в этот момент думает только о том, что у него уже нет сил держаться. — Продолжим дома? — тихо предлагает он, притягивая к губам поглаживающую его ладонь, и оставляет нежный поцелуй у речной развилки вен, на самом запястье. Дорога до особняка — возможность остыть, подумать о содеянном, рассмотреть сквозь желания тел чувство вины. И Тэхён почти уверен, что юноша вернётся к смущению, снова закроется, но рад ошибиться. Стоит входной двери закрыться за ними, как Гук берёт за руку хозяина дома и ведёт за собой, без слов убеждая, что не будет больше сомнений, побегов, и вины тоже не будет. Зато будет вино. Бутылка красного сухого почти нетронута, из бокалов сделано лишь по глоточку. На огромном экране то ли передача, то ли подкаст, и кто включил — не помнят. Всё неважно, кроме ощущений, которыми оба поглощены. — Иди ко мне, — низким шёпотом манит Ким, похлопывая по коленке. Чонгук даже не думает сопротивляться. Он откидывает со лба чёлку, приближается к восседающему на диване мужчине, смотрит сверху вниз. Ладони бизнесмена ложатся на его бёдра, без пошлости подталкивая вперёд. Облизывая губы, Чон кладёт руки на крепкие плечи и седлает мужчину. Желания больше не сдерживаются, потому руки юноши начинают давно намеченный маршрут — от ключиц, вверх по шее, к лицу, затмевающему красотой всех других, лёгким касанием по губам и обратно вниз, сжимая нетерпеливо плечи, на которые хочется опереться. Замирая там, ладошки несмело движутся ниже, но никто не останавливает, а потому ныряют совсем низко, ощупывая стальной пресс, талию. Не выдерживая этого приятного испытания, Ким давит на затылок парня, притягивая к своему требовательному рту. Поцелуй из нежного разгорается пламенным, распаляет всё ярче возбуждение, не скрытое больше одеждой. Стеснение забыто, изгнано до утра, тела магнитятся друг к другу. Губы горят от жадных поцелуев, но обоим мало. Не могут насытиться, остановиться. На разговоры не хватает ни дыхания, ни сил. Они и без слов понимают, как ценно происходящее, что всё это не только про похоть, но про доверие, про взаимные чувства, про неугасающий интерес. Ни один из них не решается даже про себя обозначить эти чувства знакомым всем словом. Из страха ли или от незнания, как оно на самом деле бывает — любить, они даже в мыслях шепчут друг другу «мой» — «твой», но не пускают очевидное признание. Лишь слегка утолив взаимный голод, они сплетаются объятиями в гуковой постели, гладят друг друга, не касаясь возбуждённой плоти, отчаянно требующей внимания. — Можешь побыть со мной ещё немного? — шёпотом просит Чон. Он боится нарушить счастливую тишину, окутывающую их обоих. — Конечно, зайчонок. Мне надо лишь переодеться, — так же тихо отвечает Тэхён, продолжая ласковые поглаживания. Никак не может отпустить из рук своего журавля. — И мне, — улыбается юноша. Засыпая в надёжных объятиях, он ловит одну единственную мысль — «родной». Ким Тэхён ощущается родным. Прижимаясь крепче к горячему телу, он ныряет в сон, не отпуская своего мужчину всю ночь.