* * *
Совещание проходило в главном штабе Гарнизона в центре Троста. Зал, в котором собрались военные, оказался довольно просторным, поэтому, даже несмотря на множество столов, там не было тесно. Мэй обратила на это внимание, потому что никто не вторгался в её личное пространство, и она хотя бы немного чувствовала себя в безопасности. В передней части зала на возвышении расположились главнокомандующий Закли, Хистория и темноволосая женщина, которую Мэй видела впервые в жизни и от волнения не запомнила её звание. За столами по краям зала устроились, как выразился Леви, “важные шишки” из Военной полиции и Гарнизона, а по центру за несколькими столами сидели разведчики. В третьем ряду сидели Флок, Жан и Конни, во втором — Армин, Эрен и Микаса. Мэй досталось место рядом с Леви и командиром Ханджи за первым столом — тем, который стоял ближе всех к главнокомандующему Закли и Хистории, — поэтому она могла спокойно пялиться на военную элиту и королевское правительство, но делать этого она, конечно же, не стала. Мэй не привыкла видеть настолько важных людей так близко и её нервировало, что между ней и ими нет никаких преград — и даже Леви, сидящий справа от неё, не вселял в неё никакого спокойствия. Конечно, внешне Мэй оставалась невозмутимой и просто смотрела на эмблемы подразделений на гобеленах, висящих на дальней стене, но внутри у неё бушевала буря. — Десять выживших и сто девяносто девять погибших солдат Разведкорпуса — заговорил главнокомандующий Закли, отвлекая Мэй от мыслей. — Такова цена добычи этих дневников. Их смелость и отвага навечно войдут в историю. Позже мы обсудим, где поставить им памятник. Если бы кто-нибудь спросил об этом Мэй, она бы сказала, что нужно сделать это в Шиганшине, потому что именно там и случился весь этот кошмар. Это было бы правильно — не оставлять какую-то стелу на кладбище, а поставить памятник разведчикам там, где люди будут его видеть и помнить о подвиге, который они совершили. Мэй бы не хотелось, чтобы героизм её товарищей остался только в памяти их родственников и сослуживцев. — Но сегодня мы собрались здесь, чтобы в присутствии королевы обсудить наше положение и выработать стратегию на будущее, — главнокомандующий выдержал короткую паузу и продолжил: — Командир Разведкорпуса Ханджи Зоэ, доложите вашу оценку ситуации. Командир тут же поднялась, отодвинув стул — в повисшей тишине этот скрип прозвучал громче обычного. Мэй видела, как она вдохнула, будто собираясь с мыслями, а затем заговорила чётко и уверенно: — Ценой многих жертв, включая гибель командира Эрвина Смита, Разведкорпус отвоевал стену Мария, ликвидировал Колоссального титана и получил его силу. Тем не менее, нам, людям, живущим внутри стен, грозит смертельная опасность. Мэй совершенно точно знала, что командир Ханджи репетировала эту речь всю ночь и всё утро — именно поэтому она выглядела собранной и ничего не выдавало её волнения. А оно наверняка присутствовало, потому что это совещание было её первым официальным мероприятием в роли командира Разведкорпуса. Мэй оставалось лишь восхищаться ей. — Было бы намного проще, если бы нам по-прежнему противостояли только титаны, но, как выяснилось, наш настоящий враг — это люди. Цивилизация. Иными словами, весь мир. Однако, несмотря на всю напускную уверенность, голос выдавал её усталость — командир Ханджи, как и все, не отдыхала эти дни. Мэй понимала её — если бы не снотворное и занятость с документами, она точно сошла бы с ума от переживаний. Увы, но Мэй совершенно точно знала, что к ней вернутся кошмары, как только наступит затишье. Скорее всего, сильнее и ярче обычного, потому что операция в Шиганшине была одним из худших испытаний, выпавших на её долю. — Согласно этим дневникам, мы все здесь — “народ Имир”, и живём мы на острове Парадиз. Только мы обладаем способностью превращаться в титанов. Наша страна — Элдия — некогда занимала целый континент и может возродиться вновь. Поэтому мир хочет истребить нас, народ Имир, всех до единого. Командир начала коротко пересказывать содержимое дневников. Мэй слушала её вполуха, потому что она сама столько сидела над этими страницами, что они будут сниться ей много лет спустя. Разведчики всё ещё не были уверены в правдивости этой информации, но она слишком хорошо ложилась на уже имевшиеся у них данные. — Марлийцы — так Гриша Йегер называет тех, кто сумел положить конец правлению Элдии — содержат тысячи элдийцев в концентрационных зонах, потому что каждого элдийца можно превратить в чистого титана и использовать в военных целях, — продолжала командир Ханджи. — Рано или поздно марлийцы нападут на Парадиз, но для этого придётся избавиться от всех чистых титанов на острове. Поэтому им нужен Титан-прародитель. У Мэй снова закружилась голова от всей этой информации. Ещё в кабинете Леви она пыталась понять, как живут элдийцы в концентрационных зонах — судя по короткому описанию Гриши Йегера, жизнь там не особо отличалась от того, что говорили о Подземном городе. Грязь, теснота, нищета, отсутствие прав и скотское отношение со стороны военных… Мэй покосилась на сидящего рядом Леви — а ведь он вырос в этих ужасных условиях и не превратился в ублюдка, которому нет дела ни до кого, кроме себя. — Марлийцы либо используют элдийцев в качестве оружия, либо просто истребят их. Последнее слово должно было быть за королём стен, но он отказался сражаться и наложил на Титана-прародителя обет ненасилия, — командир Ханджи выдержала паузу, а затем продолжила: — Король Фриц считал Элдию воплощением зла, поэтому хотел погубить свой народ. Он отнял память у наших предков, сбежавших на остров, и заставил всех их и всех нас поверить в то, что за стенами не осталось людей. А ведь почти весь Разведкорпус погиб, так и не узнав правду о мире за стенами. Интересно, как они бы на это отреагировали?.. — Крюгер поручил Грише Йегеру завладеть Титаном-прародителем. Он выполнил это задание и передал титана своему сыну, — командир Ханджи оглянулась на Эрена. — Ни Гриша Йегер, ни Крюгер не знали, что это за обет ненасилия. Но мы знаем. Силу Титана-прародителя может принять и использовать только член королевской семьи, но когда он наследует титана, вместе с ним он наследует волю короля Фрица, которой невозможно противиться. — Другими словами, — заговорил главнокомандующий Закли, — когда враг начнёт вторжение, у нас не будет другого выхода, кроме как использовать Титана-прародителя и пробудить титанов внутри стен. Но, пока действует обет ненасилия, использовать Титана-прародителя мы не можем. Мэй опять подумала о титанах, спящих внутри стен — по спине побежали мурашки. Командир Ханджи выдержала паузу и только после этого ответила: — Да, не можем. Хотя в прошлом в момент опасности Эрену удавалось подчинить своей воле чистых титанов. Она говорила про операцию за стенами, когда Разведкорпус, Гарнизон и Военная полиция отправились за стену Роза. Мэй отлично помнила эту экспедицию, потому что она отдала бы свою жизнь за Жана и Армина, если бы Эрен каким-то образом не натравил всех титанов в округе на Бронированного. — Мы не знаем, почему это сработало, но даже Эрен, не имеющий к королевской семье никакого отношения, всё-таки способен пользоваться силой Титана-прародителя… — Не может быть! От неожиданно громкого крика Эрена и скрипа отодвинутого стула Мэй вздрогнула — в ту же секунду половину лица пронзила острая боль, из-за которой она совершенно забыла, где находится. Дерьмо!.. Мэй охнула и вцепилась в зашитую рану, стиснув зубы. Не хватало только залить весь стол, бумаги и униформу кровью — куртку и рубашку, которые Мэй носила во время операции в Шиганшине, уже пришлось выкинуть, так как они были безнадёжно испорчены. — Я с тобой скоро заикаться начну, — мрачно пробормотала командир Ханджи. — Что случилось? — Я… э-э-э… — послышался голос Эрена. — Просто… Мэй убрала руку от лица и с облегчением не увидела на ней крови — значит, швы не разошлись, хотя боль пока и не думала проходить. Выдохнув, Мэй недовольно оглянулась на Эрена — в то мгновение на него смотрел весь зал. Он стоял, с ужасом глядя в пространство перед собой. Казалось, он сам испугался собственного крика — настолько он побледнел. На мгновение Мэй даже стало его жаль, но ноющая рана снова дала о себе знать, рождая новый приступ недовольства. — Продолжай, наш храбрый титан, — послышался голос главнокомандующего Закли. — Простите… я не хотел перебивать… Чтобы заполнить образовавшуюся паузу, Эрен с тихим скрипом пододвинул стул и сел. Мэй вообще перестала понимать, что происходит. С чего он вдруг разорался, а потом начал извиняться, ничего не объяснив? Чего не может быть? Что он понял? Эрен, конечно, был эмоциональным молодым человеком, но до такого никогда не доходило. — Чего? — спросил Леви таким тоном, что Мэй чуть ли не физически ощутила его недовольство. — Я приношу свои извинения, — увереннее ответил Эрен, уткнувшись взглядом в лежащие на столе бумаги. Ещё несколько мгновений стояла оглушительная тишина, будто все военные разом встали и покинули зал. — А, ну хорошо, — пробормотала командир Ханджи и обернулась к главнокомандующему Закли. — Понятно. Кажется, это называется “возраст такой”, когда в голове происходят всякие завихрения. Какой возраст? Какие ещё завихрения? О чём она вообще? Мэй в пятнадцать лет себя так не вела и никаких таких “завихрений” у неё не было. Или ей тогда казалось, что с ней всё в порядке?.. Помотав головой, Мэй выпрямилась и коснулась зашитой раны тыльной стороной ладони — крови не было. Что же, могло быть и хуже, а ноющую боль она как-нибудь стерпит. Краем глаза Мэй заметила, что Леви смотрит на неё, и бросила на него взгляд — в ответ он лишь коротко кивнул. — Понимаю, — главнокомандующий Закли вздохнул. — И правда сложный возраст… Мэй с неохотой уставилась на гобелен с символом Гарнизона — двумя розами. Интересно, чем сейчас занимается Леон?.. Едва подумав о брате, Мэй вспомнила об обещании, которое дала сама себе в Шиганшине — помириться с ним, если она выживет. Раз уж мир вокруг не был предсмертной галлюцинацией, то скоро ей придётся поговорить с Леоном. Мэй сделает это, когда у неё будут моральные силы, но она точно знала, что разговор с братом теперь лишь вопрос времени. — В общем, как я и говорила, есть вероятность, что силой Титана-прародителя может воспользоваться не только член королевской семьи, — продолжила командир Ханджи. — Но это ещё предстоит выяснить. Пока что нам нужно обсудить, что делать с информацией, полученной из дневников Гриши Йегера, и выработать дальнейшую стратегию. На этом у меня всё. — Благодарю, — главнокомандующий Закли кивнул. Командир Ханджи тут же села и еле заметно выдохнула — кажется, с облегчением. После этого главнокомандующий Закли попросил высказаться офицеров Гарнизона и Военной полиции — лишь в тот момент Мэй поняла, почему Леви относится к ним с таким недовольством. Военные, казалось, готовы были сцепиться прямо в присутствии королевы. Одни предлагали публично рассказать обо всей полученной информации, потому что держать гражданских в неведении — неправильно. Другие выступали против этого, считая, что среди населения начнётся паника, с которой они могут не справиться. Обе стороны можно было понять, обе приводили достаточно весомые аргументы, но то, с какой яростью они это делали, обескураживало. Вот ведь отлично живут солдаты Гарнизона и полицейские, раз у них есть время и силы на споры… Мэй в те мгновения больше всего хотелось вернуться к себе в комнату и уснуть на пару месяцев. К счастью, вскоре заговорил командир Пиксис — спокойный и уверенный в себе, он предельно ясно выразил свою точку зрения: — Вы предлагаете лгать народу? Снова держать людей в неведении, как это делали Рейссы? Но тогда, спрашивается, ради чего мы затевали нашу революцию? В его словах был смысл — нынешнее правительство должно быть во всём лучше предыдущего. Мэй тоже считала, что гражданским нужно сообщить информацию, полученную по итогам экспедиции. И не только ради объединения против общего врага, но и в память обо всех разведчиках, которые отдали свои жизни в Шиганшине. Иначе ведь получается, что они погибли зря… — Мы расскажем всем правду, — сказала Хистория, выслушав всех. — Вернём историю, отнятую у людей сто лет назад, их потомкам. Люди внутри стен разделят одну судьбу. Мэй еле заметно кивнула и облегчённо выдохнула. Она была абсолютно уверена, что Хистория приняла правильное решение. — Мы должны объединиться и действовать сообща.* * *
Вечером после совещания разведчики вернулись в пустой штаб. На следующий день была назначена уборка и сбор вещей всех погибших — Мэй уже знала список комнат, которые ей нужно будет освободить. Среди них были апартаменты Магнуса и ещё нескольких офицеров. Работы много, людей мало, заниматься этим важным делом будут все, даже Леви и командир Ханджи, поэтому Мэй предстояло провести несколько дней наедине с собой. Её это больше пугало, но от этого никуда не деться — приказ есть приказ. После ужина Мэй собиралась пойти в их с Сашей комнату, но на полпути её остановила командир Ханджи с просьбой отнести Леви несколько папок — Мэй восприняла это как знак свыше. Взяв документы, она быстро вернулась к себе в комнату, забрала из ящика стола письмо, над которым пришлось просидеть почти всю ночь, и металлическую коробку с чаем. Лишь после этого Мэй отправилась к кабинету, однако чем ближе она подходила к нему, тем быстрее таяла её уверенность. Дойдя до двери, Мэй вдохнула, собираясь с мыслями и силами, и постучала. Услышав разрешение войти, она толкнула дверь. Пути назад не было — раз она пришла, то уже просто обязана отдать это дурацкое письмо. Что угодно, лишь бы не оставаться в стороне. В кабинете стоял полумрак, а сам Леви замер возле окна и, судя по всему, до этого что-то разглядывал там, но теперь он смотрел прямо на Мэй. — Ты что здесь делаешь? — Командир передала, — Мэй подошла к нему и протянула папки. — Спасибо, — Леви забрал их и бросил на стол. — Это всё? От его недовольного тона Мэй растеряла все остатки уверенности в своём решении. Несколько мгновений она колебалась, чувствуя, как металлическая коробочка оттягивает карман кителя, а затем… кивнула. — Хорошо. Несколько мучительно долгих мгновений Мэй смотрела на Леви, а затем кивнула ещё раз, прощаясь, и побрела к двери. Внутри бесновалось странное чувство, которое она никак не могла понять. На что была похожа эта буря? На досаду? Стыд? Желание поддержать, разбившееся о её неуверенность? — Мэй. Она тут же остановилась и оглянулась — Леви стоял, оперевшись руками на стол, и внимательно смотрел на неё. От его взгляда по спине пошли мурашки. — Ты не осуждаешь меня за то, что я выбрал Армина, а не Эрвина. Это было утверждение, а не вопрос. Мэй удивлённо вскинула брови и тут же помотала головой. — Почему? — Леви оторвался от стола. — Все, кроме Эрена и Микасы осуждают, все говорят, что нужно было выбрать Эрвина, даже сам Армин, — он пошёл в её сторону. — А ты? — Доверяю, — тихо ответила она. Леви горько усмехнулся и устало прикрыл глаза. Неужели он сам теперь сомневался в том, что сделал? Он? Человек, который всегда говорил о том, что нужно делать выбор без сожалений и жить с его последствиями? Мэй в ту же секунду ощутила прилив уверенности — Леви нужно прочитать её письмо, раз уж она не может много и долго говорить. Она подошла к нему и вытащила из кармана то, ради чего вообще затевалась вся эта авантюра. — Что это? — Леви нахмурился. — Читай, — Мэй взяла его за руку и сунула в неё металлическую коробку и письмо. Несколько мгновений он разглядывал то, что она ему дала, а затем развернул лист бумаги и пробормотал: — Ладно… В коробке был обычный ромашковый чай. Вернее, обычный для остальных, но особенный для Мэй, потому что такой всегда заваривала мама. Мэй иногда вспоминала, как она поднималась домой после тяжёлого дня или после ссоры с братом, а мама усаживала её за стол, наливала чай и выслушивала всё, что у неё наболело. После таких разговоров жить становилось гораздо легче. А когда мама умерла после тяжёлой болезни, у Мэй остался только чай. Иногда, пока никто не видел, она сидела одна на кухне в доме ненавистной тётки, пила его и плакала, представляя, что мама по-прежнему сидит напротив и просто кивает на каждое её слово, просто слушает, просто рядом. Мэй хотелось, чтобы этот чай помог не только ей. Да, детская глупость, но это меньшее, что она могла сделать в благодарность за то, что для неё сделал Леви. И её дико бесило, что сейчас, когда поддержка была нужна ему, пусть он и отрицал это, она ничего не могла сказать. Могла лишь кивать, мотать головой и бросать короткие фразы. Бессилие убивало, поэтому она решилась на эту глупость с письмом — от отчаяния и страха не оказаться рядом, когда это будет нужно. А ведь он был рядом с ней, когда ей это было нужно. Поделился ночным чаем, когда у неё началась бессонница, прикрывал во время рейда на базу центрального отряда, не оставил её, когда она чуть не задохнулась от приступа паники, был рядом, когда она пришла в себя после зашивания раны — у Мэй до сих пор ком вставал в горле, когда она думала об этом, хотя Леви был совершенно не обязан этого делать. Если бы не эта рана, она бы сказала, как ей жаль, что эта экспедиция обернулась таким кошмаром. Ей жаль, что они заплатили слишком высокую цену за возвращение стены Мария. Ей жаль, что именно Леви пришлось делать этот страшный выбор между Армином и Эрвином. Ей жаль, что ему приходится одному нести эту ответственность. Ей жаль, что вся эта правда о внешнем мире свалилась на них так внезапно и лишила такой нужной сейчас опоры. Мэй не осуждает Леви, потому что доверяет ему и его решениям — лишь благодаря ему она всё ещё жива. Вот только “жаль” — недостаточно точное слово. Мэй не могла забрать всю боль Леви себе, но могла разделить это бремя с ним, потому что никто не должен сражаться со своими демонами в одиночестве. Даже самые сильные люди ломаются, когда им не на кого положиться. Поэтому Мэй будет рядом с Леви, несмотря ни на что — это меньшее, что она могла сделать для человека, быстро ставшего ей самым дорогим. За последние месяцы она осознала, что он важен для неё — важнее многих людей, и уже глупо скрывать свои чувства. Мэй хотела быть рядом с ним не из чувства долга, а из-за того, что рядом с ним её сердце наполнялось радостью и спокойствием — тем, чего ей так не хватало последние годы. И Мэй была бы просто счастлива, если бы ей удалось хоть немного облегчить его боль. Вот что было в том письме — то немногое, что творилось у неё на душе последние месяцы, недели, дни. Несколько вещей она утаила, потому что эти мысли ещё не оформились в текст и даже сама Мэй не разобралась с ними до конца, но рано или поздно это случится. Оставалось лишь надеяться, что она сможет уже сказать это, а не написать. Леви дочитал и, подняв голову, заговорил: — Я правильно понял, что ты пришла ко мне, чтобы отдать это, — он махнул листом бумаги и металлической коробкой, — но в какой-то момент передумала? Мэй с большой неохотой кивнула. — Почему? — Испугалась, — выдавила она. — Чего? — Леви удивлённо вскинул брови. В ответ на это Мэй молча скрестила руки на груди и пристально посмотрела на него. — Не скажешь? Она помотала головой. — Ладно уж, — Леви вздохнул и аккуратно открыл металлическую коробку. Поднеся её к лицу, он принюхался, оценивая запах чая. — Пахнет хорошо. Мэй кивнула с облегчением — оставалось надеяться, что он хотя бы раз воспользуется её подарком. Леви поднял на неё взгляд и, положив чай и письмо на стол, осторожно коснулся её плеча — по спине тут же пошли мурашки. — Спасибо, Мэй. Голос его был совсем тихий, она слышала в нём усталость. Не нотки, не намёки, а самую что ни на есть усталость, которая наваливается после долгой изнурительной работы и сбивает с ног, но Леви пока что держался. Внутри всё заныло — Мэй с трудом могла представить, что он чувствовал на самом деле. Простого письма и коробки с чаем явно недостаточно — неравноценный обмен. Леви не раз спасал её от тьмы, которая жила в глубинах её души, а чем она могла помочь ему? Ответ пришёл сам собой. Мэй сделала шаг навстречу и обняла Леви, уткнувшись щекой ему в плечо. Сердце бешено колотилось и было страшно, что он оттолкнёт её и выгонит, вот только Мэй не уснула бы ночью, зная, что она могла сделать больше, но испугалась. Сколько можно так сильно бояться всего?.. Когда руки Леви опустились ей на плечи и он крепко прижал её к себе, к горлу подступил ком. Мэй чувствовала его тепло, запах мыла, которым он пользуется, биение сердца — чуть быстрее обычного. Внутри всё задрожало. — Спасибо… — прошептал Леви, гладя её по спине. Мэй прикрыла глаза. В его объятиях было спокойно, даже несмотря на то, что за пределами кабинета он обычно был угрюмым и недовольным — полной противоположностью того, кого видела Мэй, когда они оставались вдвоём. Она должна была сделать это уже давно, намного раньше, но, наверное, лучше поздно, чем никогда? Зато теперь Леви совершенно точно знает, что он больше не один.