Людям надоели герои

Все две недели он часто думал о ней. Особенно, когда курил, а курил Артур постоянно. Оттого и думал. Замкнутый круг. Больше всего его волновала и даже пугала собственная реакция — из незначительной искры понимания он вдруг ощутил в себе силы жить. Его потребность в человеке, который слушал и слышал неожиданно оказалась удовлетворена и ему, как бы парадоксально не звучало, было мало. Хотелось больше. Хотелось, как это делают в фильмах, сидеть всю ночь напролёт на кухне, болтать о жизни, как все нормальные люди; Артур успел придумать себе друга на века, к которому можно приходить в гости, не спрашивая, рыться в холодильнике или обсирать фильмы. Ну или политику за чашкой чая. Кого-то, кому можно доверить самое сокровенное. Эта случайная встреча раздразнила давно дремавший голод по общению. Артур не мог объяснить себе тягу к той тощей девице, которая пявилась из ниоткуда буквально как спасательный круг, ибо он давно уже идёт ко дну. Хотелось, чёрт побери, всё-таки услышать то заветное «увидимся». Но оно не прозвучало. На этом стоило поставить точку — Артур рисует её окурком на периле балкона. От осознания этого почему-то становится до одури тоскливо, будто они и правда давние друзья, которые больше не увидятся. Силы, что чужой человек дал ему, также, как и наполняли тело — потихоньку его покидали, уступая место привычной вязкой апатии с дымкой в голове. Надо меньше курить, Артур. На третью неделю Хойт объявил об увольнении и, чёрт бы его побрал, но Артур почувствовал какое-то иррациональное облегчение. Он тут же вспомнил слова девицы про утирание всем носа, на даже ругать себя за бесхребетность не стал. Девицу вон тоже уволили, но она не выглядела грустной. Как она там, интересно? А ещё Артур поймал себя на мысли, что начал беспокоиться за неё. Кроме матери у него никого не было, поэтому и чувство тревоги порядком удивило. Девица сказала, что живёт недалеко… может, её поискать? И что он скажет? Я тут шутку придумал, послушаешь?.. Да и если она нашла работу, то… то у неё теперь есть постоянный график, а у Артура сейчас полно времени, осталось только определить, где она живёт. Он тряхнул головой — не стоит следить за незнакомым благодетелем. Любая неуклюжая попытка что-то выяснить или отблагодарить всегда пугала людей, сколько Артур себя помнил, а эту девушку ему хотелось испугать меньше всех. Наверное, лучше всего оставить всё как есть и сохранить в памяти тот случай как икону. Когда тяжело — прокручивать в голове. Напоминать, что не все люди пропащие. — Привет. Артур вздрогнул, чуть не споткнувшись о собственную ногу; девица стояла рядом, всё в той же безразмерной куртке, накинутым капюшоном и свисающими грязными волосами. Он ещё раз подметил, как сильно та сутулится, прямо как он, из-за чего будто зло заглядывала в глаза. Радостную улыбку идиота сдержать не удалось. — А я только что о тебе думал, — совсем под масть улыбке, обронил Артур. — Мысли материальны, знаешь ли, — размыто отвечает девица и воровито оглядывается. — А я о тебе. Ну, в смысле, увидела клоуна на улице — тебя вспомнила. — А меня уволили, — слишком радостно оповестил Артур — он почему-то был ужасно, искренне счастлив видеть этого человека снова, хоть радушия в ответ не получал. — Но я продолжаю писать шутки. Я говорил? Я мечтаю стать комиком, выступать на шоу. Кстати, если будет время, то можешь зайти в клуб «Pogo» — я там завтра вечером как раз выступаю. — Комиком? — переспросила та. Помолчала, а потом криво усмехнулась самой себе. — Тебе мало того, что с тебя смеются? — Моя мама всегда говорила, что я послан нести смех и радость. — Тогда я приду, — вдруг решительно говорит девица, неожиданно для Артура. — Работу я не нашла, через две недели меня выгонят на улицу. На чай должно хватить. Так что я приду. Наверное больше всего в девушке сбивала с толку её прямота. Сбивала, как локомотив. Артур это заметил, а сейчас убедился, про себя сделав пометочку, что, наверное, лишний раз на правду лучше не нарываться, потому что правду о себе он знает и слышать это со стороны больно бьёт по чахлому самолюбию. Она снова теряется в толпе, снова растворяется на ровном месте, так, что Артур не успевает отследить, так и оглядываясь растерянно возле перехода. Она придёт. Потратит едва ли не последние деньги на него и придёт послушать. Наверное, на фоне тройного убийства нужно сократить количество шуток про смерть. *** — Ты странный, — говорит девица, когда они выходят из клуба уже поздней ночью. Моросит дождик и она посильней натягивает капюшон. Артуру иррационально хочется обнять её, чтобы защитить от мерзкой погоды, проявить себя, как этакого защитника, но на деле он сам накидывает капюшон. — Я знаю, этот твой смех непроизвольный и всем не объяснишь, но в целом ты странный. Но мне нравится. Ты не думал на счёт парной работы? Артур, вдохновлённый и окрылённый этими словами, непонимающе моргает. — Парной? Ты тоже шутки пишешь, что ли? — Ну, как пишу… — она замялась, подбирая слова. — Я их не записываю специально, они просто ситуативные и тоже… чёрные. Их тоже никто не понимает. Ты можешь всегда задавать тему, а я — импровизировать. Они шли не спеша, распугивая крыс размером с небольшую кошку. Фонари через один выхватывали гротескные горы мусора, под дождём гниющего и зловонными струями стекающего в канализации. — Давай попробуем, — он перебирает в голове мысли касательно темы, внезапно затронув совсем свежее — ну не про смерть же снова, Артур. Спокойствие, с которым он спустил в тех трёх придурков всю обойму, его почему-то не пугает. — Я ненавижу этот город. — Город не виноват, что у тебя убогая жизнь и хреновая работа, — хихикает девушка. Останавливается. Обеспокоенно оборачивается на Артура, как будто вспомнив что-то. — Блин, прости. Вот видишь?.. Поэтому моих шуток тоже никто не понимает. Пару секунд Артур стоит неподвижно, а потом переулок сотрясает громкий смех; его сгибает пополам, как в припадке, пока девица виновато ждёт окончания. — А кто ж ещё виноват-то? — почти сквозь слёзы выдавил Артур. — Люди, — тихо отвечает та. — Только люди, — она переступила с ноги на ногу глядя на успокаивающегося мужчину. — Слушай, извини… Я знаю, что мои шутки ни черта не смешные и… Артур поднял руку в приглашающем жесте замолчать. Он поднял глаза не веря им: тот человек, который показался ему смелым и принципиальным, сильным, со всем внутренним протестом, со своим мнением и так далее, сейчас извиняется и оправдывается перед ним словно ребёнок. Это почему-то дало поддых и породило неприятную догадку — она тоже сломанная. Все люди здесь, в этом городе — сломанные. Сломленные и выброшенные на помойку мира, потому что настоящее сейчас не в моде. Только богачи вроде Уэйна, на которого так уповают — подставные склеенные картонки, а сам Готэм — декорация. Весь образ этакой юной свободы в лице этой девицы иссяк, и Артуру становится очень грустно. И стыдно. Он медленно закуривает. — Знаешь, твоя шутка на самом деле смешная, — говорит он. — Нет, правда. — Улыбается, затягиваясь, смакуя на языке едкий дым и крутящиеся слова. — Правда всегда была смешной, не находишь? Её воспринимают слишком серьёзно. — Да и реальность тоже, — она повторяет его позу, прислонившись спиной к кирпичной стене дома. — Её куда легче переносить, если представить, что проблем не существует. Они замолкают, глядя в низкое, тёмное небо, подсвеченное окнами этажек, и Артур чувствует тепло в груди. Ту самую связь, слияние умов, когда понятно без слов; когда знаешь, о чём человек думает, не залезая ему в голову. Ему хочется обнять девушку, почувствовать её тепло своим — она ведь тоже его чувствует, да ведь? — прикоснуться к открытой душе. Она не привлекает его, как женщина — сколько ей лет? Навскидку около шестнадцати; она манит своей натурой, такой же переломанной жизнью — что случилось у неё в прошлом?.. Артуру хочется защищать. Такое впервые с ним. Вместо этого он вдумчиво затягивается и спрашивает: — Так как тебя зовут? — Разве это важно? — Почему это тайна? — А тебе разве тяжело общаться без имени? — Эй, я первый спросил, вообще-то. — Первое слово съела корова, — капризно высунула язык девица. Артур удивлённо вскинул брови, на что та снова захихикала. — Мне просто не нравится, когда кто-то чужой знает моё имя. Хотелось возразить, мол, мы столько и так легко говорили, что уже не чужие, однако, девица права — технически они знают друг друга второй день. — Алекс, — как пережевав, выплюнула она. — Можешь звать меня Алекс. — Это сокращение или?.. — Александра. Да, сокращение. Чтоб не так резало слух. Я ж говорила, что иностранка? — Но разговариваешь ты отлично, — говорит Артур, только после озвученного имени понял, что это за еле уловимые, но явные нотки акцента он слышал. — С другого континента? — Ага. Они снова замолкают. Несмотря на обстановку, им уютно. — Ты сказала, что не говоришь имени чужим людям. Мне сказала. Алекс улыбается — Артур этого не видит, но чувствует — не как обычно, косо и одной стороной, а устало. По-настоящему. — А ещё я говорила, что верю твоим глазам. Алекс действовала успокаивающе. Всё равно, что на оголённый нерв приложить анестезию, поэтому Артур опять ощущает приток сил; кроме матери ему больше не о ком заботиться; она единственный человек, который держит его на этом свете. Всё ещё держит. Но она не молода, едва ходит. Как только мать умрёт — Артуру здесь больше нечего делать. И вот Алекс. Вроде как она вполне может выжить самостоятельно — очевидно, что давно это делает; однако неожиданное открытие, что она такая же слабая — такая же слабая, как и выглядит — неприятно жмёт сердце. Так быть не должно. В сущности, она и правда ещё ребёнок. Это ты просто ищешь для себя смысл жизни, — услужливо подсказывает подсознание. Жалкий эгоист. Ищешь оправдание своей слабости. — Можно… можно тебя обнять? — вдруг вырывается у Алекс. У Артура же замирает сердце. — Обнять? Она молча смотрит своими этими глазищами — зелёными, кстати — как сканирует, будто насквозь видит. — Иногда хочется чего-то… подобного. Доброты, что ли, — тихо говорит наконец. — Ты показался мне хорошим человеком. Хорошим человеком, — думает Артур. Он недавно грохнул троих и ни один мускул на лице в тот момент не дрогнул, разве только пульс лихорадочно заходился, но это скорее от бега. Он нисколько не жалеет. Его убеждают, что он должен нести смех, радость и добро, хотя голова его — тёмное место. Чего бы он ни был должен, хочет он, чтобы город горел, а люди — страдали. Только тогда он сможет смеяться. Он убеждает себя, что не способен на насилие, ведь не вредит соседям, ухаживает за мамой и даже ни с кем не подрался — его только избивали, но подставь вторую щёку, если ударили по одной, нет? — хотя последовавшая эйфория после стрельбы в метро говорит об обратном. В его дневнике расчленённые вырезки голых женщин, страшные каракули на полях и постоянные мысли о смерти. Он — хороший человек. — Ты… ошибаешься, — охрипшим голосом говорит Артур, но разводит руки в стороны, креста за спиной не хватает. — Но обнять можешь. Пока Алекс медленно, как во сне, подходит, Артур успевает подумать очень о многом. Мысли скачут, перескакивают через друг друга, проносятся составами метрополитена. Алекс сейчас похожа на хищника — она не спускает глаз, зацепив взглядом Артура за самые зрачки, заставляя смотреть без возможности отвернуться; если поначалу она была похожа на безразличную рептилию, то сейчас походила на котёнка. Маленького такого, учёного жизнью, но всё же ласкового котёнка. Если она хищник, значит, может напасть. Видимо, Алекс думает о том же, однако продолжает движение, будто что-то проверяя одной ей понятное. Артур же предпочитает замереть, дабы не спугнуть. Костлявые, длинные руки обвивают его за спиной; в плечо утыкается острый подбородок, а его сердце подскакивает, пропустив удар. — Ты удивительный человек, — слышит он. — Спасибо. — За что? Ответа не следует и Артур осторожно обнимает за плечи. Хочется прижать покрепче, а подбородок положить на макушку, но, чёрт возьми, Алекс почти его роста, и это здорово мешает. От самой ситуации становится смешно. А девушка вдруг громко шмыгает носом. — Эй, — растерянно зовёт Артур не понимая, что успел сделать не так. — Всё в порядке?.. Та кивает, комкает его старую куртку. — Ко мне редко бывают взаимно добры, — слышит Артур свои же слова и вздрагивает, потому что догадка о сломленности только подтверждается. — То, что я не реагирую на боль не значит, что мне не больно, но почему-то люди этого не понимают… — она жмётся ближе, дрожа. — Почему люди испокон веков не меняются?.. технологии, города, а люди — нет… Не понимают, как больно бывает другим. Их никто будто не учил переживать за кого-то ещё… Всё это отдаётся эхом внутри черепной коробки Артура. Он поражённо молчит, ведь его переживания сейчас вытащили из головы и озвучили чужими словами сквозь слёзы; рассеянно поглаживает по спине Алекс, думая, что справедливость — это миф. А потом до него доходит более поверхностный смысл слов о боли. — Тебя… тебя тоже побили? — и когда та кивает, внутри вскипает жгучая злость, хотя внешне Артур только прикрывает глаза, аккуратно гладя по голове. — Ничего, их накажут. — Кто? Бог? Или карма? — прыскают ему в плечо — на эти вопросы нет ответа. — Если б… если б я не была такой никчёмной и слабой, я бы наказала их сама. — Этот город и так жесток, — вздыхает Артур. — Я не говорю простить их, но нельзя ненавидеть людей так сильно. — А почему им можно? Потому что они мудаки, — вертится на языке. Но Артур пожимает плечами. Говорит, что нельзя злиться, а самому хочется размазать ублюдков, так, чтоб их с асфальта соскребали. Чтоб другим показательный урок преподать. Чтобы все знали, кто это сделал. А вот это уже лишнее. Алекс успокаивается, только глубоко дышит ему в плечо прокуренной куртки, и не отпускает, и этот факт почему-то под колени подбивает — Артур чувствует какую-то ответственность, хотя ему даже не секрет доверили, а так, пожаловались размыто. Когда накипело уже. Когда невтерпёж. Он стаскивает с девицы капюшон, наконец рассмотрев нормально и лицо, и цветные, хоть и тусклые уже волосы, и глаза. Большие грустные глаза. — Послушай, — говорит Артур, точно ещё не зная, что именно хочет сказать. — Тебя больше никто не обидит, — и думает, что звучит это, наверное, наивно и смешно. И пока думает, что добавить, Алекс тут же подхватывает: — Ага, а то я сил наберусь и сама кого хочешь обижу. — Не надо никого обижать, — устало выдыхает Артур, так и не отпустив её, всё успокаивающе поглаживая по спине. — Не будь как они, будь лучше. — Лучше них даже крысы помойные, — ворчит девушка. — Нет, ты не поняла. Быть лучше них не сложно, ты будь лучше, чем ты была вчера. Кажется, это сработало. Артур прямо нутром почуял, что наладилась связь, когда на него поднялся удивлённый взгляд, а в глазах читалось просветление — его услышали. Восприняли. Восприняли как того, к кому можно прислушаться в плане советов, а не просто обсуждать проблемы. Восприняли по отношению к себе. Это была маленькая победа и повод для гордости; Артур чуть было не засиял так не в тему, как начищенный чайник, спрятав улыбку в крепких объятиях. Он вдруг понял, что это за чувство ответственности — это доселе неведомое, непривычное, что-то родительское, когда ты горд не только за себя, а ещё и кого-то, к кому ты… привязан? Да нет, бред какой-то, нельзя за двое суток так… или можно? А потом Алекс бегло рассказала об истории драки. Ничего особенного, обычное дело, какие-то парни пристали к девушке и — всем ведь плевать — неравнодушной оказалась только Алекс. Сначала они не поняли, что это тоже женщина, и нанесли несколько ударов в живот, а когда до них дошло — подножкой сбили и, хохоча, убежали. Возможно, это те же отморозки, что охотились за Артуром. Возможно, они и заслуживают быть размазанными по асфальту. По справедливости чисто. Под конец повести, Артур ощущает в себе силы бороться не только с собой, но и за тех, кому справедливости также не хватает. Бороться за тех, кто тоже борется. С ними. За них. Он смотрит на Алекс — а ведь она действительно слабее его, и физически, и морально. — Ты говоришь правильные вещи, — говорит девушка, улыбнувшись — когда она так делает, то выглядит светлее и искреннее. — Пожалуй, ты действительно прав. Завтра попробую стать лучше. Артур ощущает какой-то приятный внутренний трепет и улыбается в ответ. — Ты тоже тогда будь лучше, чем сегодня, — вдруг говорит Алекс. — И неважно, что произойдёт. Не дадим же друг другу упасть. А потом тянет под дождь за руку, совсем уже без страха. Артур краем сознания тревожится, что они промокнут до нитки, заболеют, а болеть сейчас категорически нельзя, а ещё Пенни ждёт дома, волнуется, наверное, а ещё… Он смотрит на скачущую вприпрыжку Алекс, что танцует под одной ей известную музыку в голове, и подхватывает ритм.